Академия - Публикации

Н.В. Мелентьева

Либерализм представляет собой философскую теорию, ставшую исторически самостоятельной, автономной идеологией, включающей политику, экономику, культуру, интерпретацию истории, понимание природы человека, четко сформулированные цели развития общества, модель этапов становления цивилизаций.

Оглавление

Введение.

Либерализм: философия, идеология, области применения

Деконструкция индивидуума: индивидуация

Часть 1. Индивидуум: центральное понятие либерализма – опыт деконструкции

Часть 2. Метаморфозы концепта «индивидуум» в средневековье

Метаморфозы концепта «индивидуум»: спор об универсалиях

Волюнтативная Вселенная Дунса Скота

Номиналистский индивидуум

Атом Эпикура и Демокрита

Ересь тритеизма: индивидуум в Троице

Номинализм как основа онтологии Нового времени утверждается в Англии

Часть 3. Экспансия либерализма

Правый и левый либерализм

Буржуа как классический номиналистский индивидуум

Здравый смысл не такой уж и здравый

Джек Лондон и либеральное одиночество

Либерализм низвергает универсалии

Индивидуум ка абстрактный концепт

Часть 4. Либерализм как исторический процесс. Либерализация

Либерализм как исторический процесс

Либерализм и традиционализм

 

Введение.

Либерализм: философия, идеология, области применения

Важно понимать соотношение трех уровней либерализма:

-- философское ядро либерализма как мировоззрения,

-- полноценная системная идеология, построенная на его основе,

-- применение идеологического вектора к разным областям науки, политики, техники, культуры, мысли

Деконструкция индивидуума: индивидуация

Предлагаю сосредоточится на философском ядре. В основании либеральной философии лежит представление об индивидууме. Либерализм утверждает: индивидуум есть мера вещей. Казалось бы, простая и понятная идея. Но деконструкция показывает, что сам концепт -- проблематичен, абстрактен и неосуществим.

Посмотрим, откуда взялась сама идея индивидуума.

Часть 1. Индивидуум: центральное понятие либерализма – опыт деконструкции

Термин «индивид» (лат. individuum) был впервые использован в I веке до н. э. Цицероном для передачи греческого ἄτομος (атом – ἄτομος, «неделимый», «неразрезаемый»), введённого, в свою очередь, греческим атомистом Демокритом в V веке до н. э. У Аристотеля атомизм Демокрита категорически отвергается, поэтому в привычном смысле «атома» в его теории не существует. В нескольких случаях в ранних логических трактатах «Категории»[1] и «Об истолковании»[2] сам Аристотель изредка использует слово ἄτομος всегда вместе с выражением ἕν άρυθμός (единичное число, единичная особь), но в статус самостоятельного термина его не возводит и специального внимания ему и его толкованию не уделяет. Многие историки вообще ставят под сомнение принадлежность «Органона», в который входят упомянутые трактаты под сомнение, самому Аристотелю, но в любом случае при изложении своей онтологической таксономии[3] в более полных трактатах – «Физика»[4], «Метафизика»[5], «О Душе»[6], «О Небе»[7] и т.д. термин ἄτομος он в смысле особи не использует.

В любом случае у Аристотеля ἄτομος как указание на особь радикально отличается от ἄτομος у Демокрита. Аристотель в своей таксономии использует важный термин διαφορά, разделение (латинское differentia), который описывает процесс перехода от рода к виду и от вида к особи. Трехуровневая таксономия заканчивается на особи, которая больше не подлежит разделению (διαφορά), отсюда использование вскользь ἄτομος в смысле особи в сочетании с единичностью, сингулярностью (ἕν άρυθμός). Но при этом особь имеет части, она «неразложима», «несекома» (ἀδιάφορον) лишь в смысле остановки на ней таксономического разделения (διαφορά). Это Аристотель эксплицитно поясняет в «Метафизике» (Книга 5, фрагмент 1016α). Но ἄτομος Демокрита (позднее Эпикура) -- как раз то, из чего состоят тела (даже не особи), что не имеет частей и находится в области абсолютно внешнего. У атомистов ἄτομος получается не в процессе деления, а предшествует всему -- в том числе и делению, представляя собой точку отсчета материалистической онтологии, строго противоположной онтологии Аристотеля.

Латинское individuum (перевод ἄτομος) означает неделимое. Это прилагательное среднего рода. Поэтому individuum – это оно (мужской род был бы - individuus, женский – individua).

Начиная с Римской эпохи и в эпоху европейского Cредневековья термином «индивидуум» обозначался третий класс классической таксономии род-вид-особь. Широко использоваться понятие individuum начинает с трактата неоплатоника Порфирия «Введение к Органону Аристотеля»[8], а затем подхватывается другим неоплатоником Боэцием. Благодаря им оно прочно утверждается в схоластике и становится важнейшим термином в спорах об универсалиях (о чем речь пойдет далее).

У Аристотеля таксономия род-вид-особь (индивидуум) такова: род делится на виды, а виды -- на особи. Специального термина для особей, отдельных экземпляров, сам Аристотель в зрелых и безусловно аутентично принадлежащих ему (а не его школе) трудах, не выдвигает. О них он говорит – «это», (ταὐτόν, αὑτό), «каждое» (ἕκαστοv), «то самое» или иногда «сущее» (ὄν). Особь, будучи продуктом обособления вида, не ассоциировалась c чем-то неделимым, а греческое понятие атома (ἄτομος) в смысле Демокрита, пифагорейцами, Платоном, Аристотелем и позднее стоиками, вообще отвергалось. У Демокрита и Эпикура понятие «атома» прикладывалась к мельчайшим, не схватываемым с помощью чувств частицам, но отнюдь к особям, не к индивидуальным составным вещам. Из этих абстрактных неделимых материальных частиц (δέν), согласно атомистам, и состояли вещи, которые бессмысленно носились в мировой пустоте (οὐδέν). В других контекстах – в частности, в «Органоне» Аристотеля, о котором мы говорили, термин ἄτομος используется в ином смысле и теоретическому осмыслению, определению и истолкованию, обычным для система Аристотеля, не подвергается. Он возникает вскользь, почти случайно, и в поздних зрелых трудах отсутствует.

Поэтому in-dividuum – это, в некотором смысле, именно латинская интерпретация того, что греки понимали под особью или обособленным, особым, единичным «экземпляром» (термин немецкого мистика XIII века Генриха Сузо), в основании которого маячил атом.

Обратим внимание на латинское in-dividu-um. Здесь in -- отрицательная частица, а dividere -- глагол со значением «разделять» (у Аристотеля διαφορά). Это прилагательное означает продукт обособления, индивидуации (individuatio[9]). Что именно обосабливается? Более высокий уровень таксономии -- вид. По-гречески вид, εἶδος (эйдос) означает, дословно, «видимое», «зрительный образ». На латыни вид – species -- также происходит от основы speco, «видение», «зрение». Отсюда такие слова, как «спектакль», «созерцание зрелища», спекулятивная (то есть созерцательная) философия, спектр (spectrum -- видение) и speculum (зеркало).

Итак, между видом ( эйдосом) и особью в контексте греческого платонизма обнаруживалась достаточно прочное активное отношение, состоящее в том, что вид деятельно проявляет себя, манифестируется в единичной особи, то есть общее входит в единичное в процессе собственной индивидуации. В этом процессе перехода вида в особь греки выделяют две стороны:

активную , то есть само действие по вхождению вида в особь, акт вида по форматированию порождаемого им единичного экземпляра;

и пассивную – результат, конечный продукт индивидуации – единичное сущее.

Причем пассивной стороне процессе индивидуации (различения, διαφορά) греки придавали гораздо меньшее значение, чем активной.

Поэтому результат – единичное «это» и «то» -- у греков уходил в тень, терялся на фоне активного процесса формообразования, «морфозиса», и потому и именования были столь невнятными. В латинской же интерпретации, благодаря Цицерону и особенно переводам Порфирия, конечный пункт интенсивных отношений по линии «особь-вид» был понят и поименован (вследствие недопонимания или ошибки) как «индивидуум, наделенный фундаментальным свойством неделимости, по аналогии с демокритовским атомом, в то время как у Аристотеля неделимость особи не акцентирована и не возведена в сущностную характеристику.

Этот момент легкой путаницы и подмены терминов, смещения акцентов и изменения пропорций при переходе от греческого к латинскому толкованию отношений между видом и особью следует осмыслить как важный сдвиг мыслительной парадигмы.

У греков, как позднее у большинства католических схоластов, внимание смещено от индивидуальной вещи к процессу ее становления, возникновения в ходе индивидуации, есть появления из вида: акцент ставится на сам процесс индивидуации, а не на то, что образовывается в результате его, то есть не на саму отдельную особь.

В такой классической греческой, латинской и схоластической таксономии индивидуум – как продукт индивидуации – неразрывно связан с самим процессом индивидуации, исхождения из вида, и в самом понятии индивидуума всегда содержалась действенная, активная отсылка к виду. Вид, индивидуация и индивидуум представляют собой единое структурное целое. Таким образом в особи (как продукте индивидуации, обособления) помимо пассивной стороны (особи, взятой как она сама), присутствовал и активный аспект, то есть движение, процесс, работа по индивидуации, конституирующей индивидуума.

В свою очередь, в римской интерпретации после Цицерона и благодаря широкому распространению латинских переводов Порфирия эта же топика получила смещение в сторону конечного пункта индивидуации – собственно индивидуума. Последний стал рассматриваться, вслед за представлениями греческих атомистов, как атом, неделимый, замкнутый на самого себя, независимый и относительно свободный от мироустроительных сил и энергий общего, космоса.

Приведем примеры. Существуют виды – например, кошки, розы и звезды. Если кошек как вид, то есть как «котовость», «кошачесть», подвергнуть индивидуации, обособлению, мы получим конкретного кота Ваську или кошку Мурку. Продолжение же этой связки особи и вида в сторону большего обобщения приведет к роду – животному как таковому. Еще раз подчеркнем, что единичные особи назывались греками чаще всего остенсивно, то есть указанием пальца, кивком головы. Их рассматривали не как нечто целиком самостоятельное, не как свободные экземпляры, а всегда в связке с их видом и родом, на поводке их общего, их сущности. Средневековый схоласт Иоанн Дунс Скотт употреблял для единичной вещи латинский термин haecceitas – «этовость», «этость», остенсивность.

Обращаясь к нашим примерам с котами, цветами и звездами, можно сказать об этом так: несомненно, «кошачесть» или «котовость» присутствует в индивидуальном коте. Кот вообще, кот как вид, подвергнувшись обособлению (индивидуации), станет конкретным котом Васькой или конкретной кошкой Муркой. При это в качестве родового таксона в этой связке будет эйдос животного. Звезда как вид, будучи индивидуализированной, станет конкретной индивидуальной звездой, например, звездой Бетельгейзе – звездным индивидуумом. Но в случае утраты, истощения индивидуальным котом или экземплярной звездой своих видовых сущностных свойств, они перестанут быть котами или звездами, постепенно деградируя, умирая, рассыпаясь в прах, превращаясь во что-то иное – в обломки, пыль, золу.

Обращение к индивидуации как к процессу помогает понять, как классическая философия мыслила переход от вида к особи. Здесь важно высветить то, что связывает кота Ваську с котовостью, с котом вообще и как это их связывает. В особи (индивидууме) есть две стороны:

• пассивная (особь сама по себе, как продукт, результат индивидуации)
• и активная (энергия, которая двигает особь, поддерживает ее в ее самотождестве, та сила, которая делает конкретного кота именно котом, а не кем-то и нечем-то еще).

Кот Васька действует именно как кот, мурлыкая, ловя мышей, ходя по забору, вступая в драки или отправляясь в мартовскую эпопею. Мы видим конкретного кота Ваську, серого, с порванным ушком. Он-то и есть искомый индивидуум. Но чтобы кот Васька был именно котом, идет непрерывная деятельная работа вида. Не достаточно родить котенка котенком, вид должен опекать кота в каждый момент его присутствия на земле. Кот всегда обособляется в конкретного кота Ваську, и в другого, и в третьего, и в миллионного, а вид – всегда на страже его видовой идентичности.

Так и с человеческим ребенком. Его рождения недостаточно, чтобы ребенок стал человеком. Здесь также требуется работа вида, которую на первых порах производит мать, его ближние, семья, транслирующие ему базовые необходимости человека -- язык, ориентации и простые действия в мире по логике этого человеческого мира. Затем видовое участие в производстве человеческого ребенка, юноши или девушки, принимает большая культура – в лице своих общественных институтов, законов, религии, морали, науки, литературы, искусства и т.п. Ведь и речь, и интеллект, и участие в различных формах общественной жизни – это видовые, а не индивидуальные характеристики человека. Вспомним, что Аристотель характеризовал человека как животное (живое существо, одушевленное существо), обладающее умом (ζῷον λόγον ἔχον) и одновременно как политическое (ζῷον πολιτικόν, то есть общественное, проживающее совместно с другими людьми в полисе) животное.

Индивидуум является продуктом (результатом) обособления вида не как только результат изначально даваемого видового импульса, но как воспринимающий и впитывающий этот импульс перманентно, в каждый момент своего существования. Это и есть активный аспект самого индивидуума, без которого он утратил бы животворящую связь с видом, выпал бы, оторвался от него, потеряв самотождественность и саму жизнь.

Надо отметить, что термин «индивидуация» не получил достаточного закрепления в концептуальном и терминологическом аппарате классической философии, в отличие от индивидуума. Но имплицитно он до определенного момента истории философии предполагался как нечто само собой разумеющееся. Можно сказать, что в понятии «индивидуума» эксплицитно была зафиксирована пассивная сторона процесса индивидуации, результат действия обособления вида, а активная сторона -- то есть индивидуация сама по себе, как таковая – отправилась в сокрытие и осталась присутствовать имплицитно, как подразумевание.

В латинском термине individuum не просто произошел разрыв между активным и пассивным пониманием особи, но и еще появилось дополнительное значение, отсутствующее в греческом контексте. Кстати, стоит заметить, что в греческом языке не было и специального термина для обозначения «вещи», прямого аналога того, что в латыни стали называть «res». Понятие и термин «вещь» (res – откуда realis, «реальный» и даже realitas, «реальность»[10]) появилась только в латинском языке. Греки использовали термин «сущее» (το ὄν), или «то же самое», «ταὐτόν». В других случаях πρᾶγμα, буквально «дело», «сделанное» -- от глагола πράσσω, «делать», «совершать», откуда слово «практика». Иными словами, для греков индивидуум был тожественен самой вещи, сущему.

Латиняне заимствовали и переводили основные философские термины с греческого, а у греков в таксономии род-вид-особь в структуре понятия «особь» («это», ταὐτόν) не содержится указания на неделимость. У греков было понятие ἄτομος, от отрицательной приставки ἄ- и τομος, деление, сечение. И хотя Цицерон взял его за основу термина individuum, у греков оно имело совершенно иной смысл, и более того, большинством философских школ (кроме самих атомистов, позднее эпикурейцев) отрицалось. По смыслу же individuum относился именно к особи, как к нижнему таксону в классической структуре – род-вид-особь (как и в «Органоне»).

Это очень важное замечание. Если мы вдумаемся в него внимательно, то заметим, что в греческой христианской православной традиции мы не знаем ничего строго аналогичного латинскому индивидууму. Этот концепт отсутствовал как у греческих философов, так и у греко-язычных христианских богословов[11]. Не случайно в русском языке этот термин застыл в его латинской версии. Если до какого-то время латиноязычные авторы еще по прежнему понимали под «индивидуумом» особь, нижний таксон в духе онтологической таксономии самого Аристотеля и его аутентичных последователей, то начиная с Нового Времени в западной философии за ним утвердилось совершено иное и вполне оригинальное значение, глубоко чуждое греко-славянскому семантическому, семиотическому, философско-богословскому, культурологическому контексту.

В западном сознании значение термина «индивидуум» зафиксировалось применительно прежде всего к пассивному и завершившемуся результату индивидуации, а сам активный живой процесс индивидуации, крепко связывающий эйдос (вид) и индивидуальную особь, сместился в сторону забвения и вообще пропал. Так постепенно особь порвала связь с эйдосом, species, утратила причастность к своей собственной идее. В классической таксономии считалось, что идея активно движется в сторону конкретного экземпляра, единичной вещи и оживляет, питает их, наделяя энергией (действенностью[12]) и смыслом. Речь идет о холизме греческого видения – представления о целостности и умной структуре мира, закономерности и порядке в его выстраивании.

Западноевропейская философия Нового времени – во многом по лингвистическим соображениям -- больше обращает внимание именно на неделимость последнего звена таксономии, которой в греческой мысли собственно и не было. При этом западным сознанием упускается из виду процесс функционирования, целостности, связности самой неразрывной цепочки «вид-особь».

Можно сказать, что процесс индивидуации – это некая активная работа вида, по собственному воплощению, явлению, по своей презентации, фиксации. Связь между индивидуумом и видом живая, активная. Она-то и обеспечивает процесс индивидуации, обособление вида.

«Кот небесный»

«Кот небесный» воплощается, индивидуируется в котенка, и пока кошка Машка есть кошка, а котенок Петька есть котенок, в них активно присутствует индивидуация их кошачьего эйдоса. Эйдос живет в них и работает, действует.

Говоря словами Аристотеля, форма воплощается в конкретные вещи. Это можно назвать μόρφωσις -- впечатыванием формы (μορφή) в вещь.

У многих схоластов – в частности, у Скота Эриугены -- сохранилось греческое понимание особи, без акцентирования ее неделимости, то есть самодостаточности, замкнутости, несвязности ни с чем иным, независимости от мира общего и других вещей. Эриугена любил греческих авторов, был грекоязычным и богословие воспринимал из греческих источников.

Итак, мы обнаружили, что у латинян концепт индивидуума придал (довольно расплывчатому) греческому концепту особи свойство неделимости, причем пассивная сторона особи была эксплицитно акцентирована за счет умаления или затемнения имплицитно активного процесса индивидуации.

Вид конституирует индивидуума так же, как сознание (ум, мышление -- νόησις) конституирует вещь. Вот эта фундаментальная истина Аристотеля и была упущена из виду в латинской традиции. А когда и как это произошло мы рассмотрим ниже.

Часть 2. Метаморфозы концепта «индивидуум» в средневековье

Метаморфозы концепта «индивидуум»: спор об универсалиях

В схоластике X —XIV веков разразился спор об онтологии понятия индивидуум. Здесь же и были заданы вопросы о бытии рода, вида и особи, то есть индивидуума. Это известно как «спор об универсалиях»[13]. Предпосылки для этого спора уходили гораздо глубже в историю, и отталкиваясь от выяснения вопроса – в какой степени логическая таксономия «Органона» Аристотеля соответствует онтологической иерархии? От выяснения этого вопроса отказался сам Порфирий, а Боэций, переводивший и толковавший Порфирия, склонялся к тому, что между ними прямой связи нет, закладывая тем самым основу для будущего номинализма.

В этом споре существует три позиции.

Первая (именуемая «идеализмом») представлена ярче всего христианскими платониками – такими, как Иоанн Скот Эриугена, опиравшимися на восточную патристику и мистику – особенно на преподобного Максима Исповедника и Дионисия Ареопагита. Эриугена еще до начала самого спора сформулировал позицию идеалистов – «universalia ante rem», «универсалия (общее) до вещи». Это значит, что эйдос или идея (вид, species) обладает самостоятельным бытием и без наличия особи-индивидуума. Таковы были идеи Платона. В контексте христианского богословия можно сказать, что речь идет о замысле Бога о тварных и преходящих временных вещах. Этот замысел на стороне Бога, в божественном уме, является вечным: он есть и тогда, когда творения еще нет, и когда оно есть, и когда его уже не будет. Значит, мысль Бога о творении не зависит от самого творения. Так же идея розы или лилии. Они существуют независимо от существовании конкретной розы или лилии. Бог вечен. Если Он что-то творит, то значит этот замысел был в Нем всегда -- ведь в Боге нет времени. Роза или лилия как вид в божественном замысле есть всегда, независимо от того, есть ли творение или его нет. Вечность замысла Бога о творении -- это и есть божественные энергии Григория Паламы или София русской религиозной философии. Этот первый подход, как уже указывалось, принято называть в этом споре «идеализмом».

Второй подход был подробно и детально развит Фомой Аквинским. Он строится на классической онтологии Аристотеля и гласит: universalia in re, «универсалия (общее) в самой вещи». Вид всегда есть в самой вещи, вместе с ней. То есть, когда есть вид, тогда есть и индивидуум. И наоборот, если есть особь, то она всегда есть особь какого-то вида, иначе ее нет. Ни вида, ни индивидуума отдельно друг от друга существовать не может. Такая позиция получила название «реализм» (вот она латинская «вещь», res – термин, довольно чуждый греко-славянской интеллектуальной традиции).

В реализме Фомы и его школы, его последователей, мы обнаруживаем, что вполне в духе Аристотеля связь между видом и особью -- активная, энергийная, действенная. Таким образом, в реализме сохраняется представление об индивидуации как о процессе, о прочной связке вещи и ее идеи, ее образца.

Как при этом истолковывается «пассивная неделимость» индивидуума у Фомы Аквинского и в томизме вообще? У Фомы индивидуум не распадается, а сохраняет свою цельность, именно благодаря своей действенной связи с видом; до тех пор пока связь с видом существует, существует и сам индивидуум. Но как только взаимодействие с видом завершается, особь начинает распадаться, разделяться, разлагаться -- поэтому увядшая роза становится все менее розой, ее лепестки начинают опадать, она теряет свою форму и свои свойства. И вот она уже и не роза совсем. Так в реализме трактуется понятие «индивидуум»[14]. Основанные на принципах «реализма» алхимические опыты палингенезии (παλιγγενεσία[15]) были призваны продемонстрировать, как, получив эссенцию вещи, можно ее уничтожить и создать заново.

Подводим промежуточный итог: ни в идеализме (universalia ante rem), ни в реализме (universalia in re) толкование индивидуума (=особи) нисколько не приближает нас к либерализму. Особь ни в идеализме, ни в реализме даже отдаленно не являются тем, чем является индивидуумом в либеральной философии. Из этих двух фундаментальных философских традиций -- платонизма (идеализма) и аристотелианства (реализма) индивидуум либеральной философии никак не выводится. Он может родиться только из третьей позиции в споре об универсалиях – из номинализма.

Но прежде, чем обратиться к номинализму, сделаем небольшое отступление о еще одном философе -- Дунсе Скоте.

Волюнтативная Вселенная Дунса Скота

Хотя первый представитель номинализма Иоганн Росцелин появился еще в XI веке, расцвет этой схоластической позиции, сложившейся и развитой в ордене францисканцев, пришелся на XIV век и связан с трудами Уильяма Оккама. Францисканец Оккам был последователем другого францисканца Дунса Скота[16].

Дунс Скот подверг критике томизм и реализм (об идеализме к этому времени вообще забыли, о нем больше и речи не было). Он выдвинул тезис от том, что индивидуальное обладает первичностью по отношению к общему. Согласно Скоту, реально существуют лишь индивиды.

Дунс Скот был убежден, что не Разум, а Воля есть первичное начало как в Боге, так и в человеке, и что Бог не имел в своем уме вечных идей о вещах. Он по чистому произволу создал творение, как нечто индивидуальное и спонтанное, и состоящее из индивидуальных вещей и существ. Причем, общим признаком всех сотворенных вещей была как раз их «этовость», haecceitas. Как и все сотворенное, вещи живут только пока есть творение. Когда оно исчезнет, пропадут и их формы.

Дунс Скот обосновывал это следующими софистическими построениями. Реалисты считали, что для получения индивидуума как результата, необходим процесс индивидуации. Сам процесс мог быть объяснен (как у многих неоплатоников) воздействием на форму материи: последняя, разделяя, провоцирует индивидуацию. В других случаях считалось, что могущество вида само себя преодолевает, выходит за свои границы (πρόοδος) и рассеивается по множеству вещей, призванных вернуться к своему виду (ἐπιστροφή). Но Дунс Скот казуистически возражает этому: чтобы нечто стало причиной индивидуации или источником индивидуации, оно само должно уже быть, то есть Бог прежде всего должен индивидуировать нечто, что спровоцировало бы дальнейшую индивидуацию. Но индивидуация Бога тогда сталв бы сама «богом», а это невозможно. Потому индивидуации нет и не может быть, и остается признать, что Бог сразу творит именно индивидуальные сущности, то есть индивидуумов в их пассивном аспекте, принципиально лишенных аспекта активного. Таким образом связь между индивидуумом и видом необратимо рассекается и прерывается. Бог же представляется не всезнающим Умом, а чистой Волей. И именно этой волей как главным качеством наделены и его одушевленные творения, индивидуумы.

Волюнтативная теология Дунса Скота оказала влияние на номиналистов XIV века. Именно всемогущий Бог, творящий произвольно и непреднамеренно мир, с Его абсолютно свободной Волей как главной характеристикой, был противопоставлен живому, вечно мыслящему Богу греческих философов.

Показательно, что М. Хайдеггер изучал христианское богословие именно по Дунсу Скоту, что, вероятно, и повлияло на его искаженное представление о нем, а также на гностические мотивы в его учении – такие, как, например, экзистенциал «заброшенности» (Geworfenheit): ведь волюнтативный Бог Дунса Скота с глубокой абсурдностью его произвольного творения во многом схож со «злым демиургом» гностиков. Не случайно гностиками живо интересовался ученик Хайдеггера – Ганс Йонас[17], написавший превосходную книгу о гностицизме.

Номиналистский индивидуум

Итак, номинализм. Эта позиция звучит как universalia post rеm, «вид после самой вещи». Так мыслили Росцелин, многие францисканцы (за исключением более платонического Бонавентуры), францисканский же философ Уильям Оккам. Все они утверждают, что индивидуум обладает абсолютной онтологической первичностью по отношению к виду. Вида как такового нет вообще. Он лишь конвенция, условность, договор, контракт, заключенный для удобства мышления систематизаторами и классификаторами.

Номиналисты считали, что вид – это лишь примысленный к вещам извне условный маркёр. У него вообще нет бытия. Это лишь flatus vocis, «сотрясание воздуха». Имя -- это условность. Ни вида, ни рода не существует.

Номиналисты, аргументируя свои взгляды, приводили среди прочего лингвистический аргумент: в разных языках одни и те же вещи называются разными словами.

Оккам развил тезис Дунса Скота о волюнтаристском характере божественного творения. Идеи, по Оккаму (как и у Дунса Скота), не присутствуют в уме Бога в качестве прообразов вещей. Сперва Бог своей Волей творит вещи, а уж затем в Его Уме возникают идеи как репрезентации этих вещей, т.е. как представления, вторичные по отношению к единичным индивидуумам. Бог узнает о созданном им мире лишь после того, как это создание совершилось. Такой «бог» может оказаться и «злым демиургом» или богом-идиотом «черной фантастики» Х.Ф.Лавкрафта, взятого на вооружение объектно-ориентированными онтологами [18]. В любом случае, это «бог»-волюнтарист, бог антиинтеллигибельный, «бог» без замысла о мире, «бог»-производитель хаоса.

Соответственно, и человеческое познание должно иметь дело прежде всего с единичными предметами, которые и есть подлинно сущее. Что же касается общих понятий, то они – не более чем знаки, имена (nomina) единичных вещей в человеческом уме. Отсюда название этого направления – «номинализм»

С этой точки зрения, сущность (идея, эйдос, вид, род) утрачивает свое значение самостоятельного сущего. Бог, согласно номиналистам, может по своему произволу создать любой набор свойств и предметов, не нуждаясь для этого ни в каком прообразе. В этом и состоит выражение его абсолютного могущества.

Пиама Гайденко, говоря о номинализме, справедливо замечает:

В результате исчезает принципиальное для метафизики бытия различие между субстанциальными и акцидентальными определениями ( между сущностями и явлениями, бытием и сущим – МН) Субстанциальные формы теряют то значение, которое они имели у Альберта Великого и Аквината. Субстанция, с точки зрения номинализма, больше не есть то, в чем коренится бытие сущего. Как мы знаем, согласно метафизике бытия, сущность постигается умом, в отличие от акциденций, которые даны чувствам и связь между которыми устанавливается рассудком. В номинализме же по существу уравниваются друг с другом умопостигаемое бытие вещи и ее просто наличное, эмпирически данное существование, т.е. ее явление. Таким образом, отменяется интеллектуализм метафизики бытия, а вслед за ним – иерархическая структура тварного мира. Номинализм не признает различных бытийных уровней вещей, их онтологической иерархии.[19]

Здесь, в номинализме, появляется индивидуум, который оказывается неделимым уже в совершенно новом смысле. В подобном номинализме европейская философия отошла от греков и Аристотеля предельно далеко. Такого толкования античные греки, а позднее православные, греко-славянские христиане, а также монофизиты (копты, ассирийцы, армяне) не знали и не знают до сих пор.

Именно здесь и появился «индивидуум» – как термин, как концепт, как понятие, как «реальность», к которой отныне апеллирует современность. Этот индивидуум, на сей раз, радикально оторван от вида. Более того, само бытие вида здесь отрицается. Индивидуум тождественен чисто пассивному аспекту особи, он есть только результат, продукт, никак не связанный с самим процессом его конституирования. Индивидуум отрывается от всякой всеобщности, от любого единства. Он есть исключительно он сам. В богословском номинализме такие индивидуальные вещи создает волюнтаристский «бог-творец» (неудивительно, что Хайдеггер ему совершено не доверял, но напрасно он спроецировал извращенную теологию Дунса Скота на все христианство). А по мере удаления, а потом и отвержения Бога в атеизме и материализме исчезает и Создатель, а вещи и индивидуальные существа остаются «заброшенными» в мир, непонятно кем, для чего и зачем.

Изначально, как мы показали, термин «индивидуум» был неточным переводом на латынь греческого таксона. Постепенно он оторвался от своего семантического основания, и в ходе схоластических споров его онтология была поставлена под вопрос. Но в современное понятие «индивидуума» он превратился только в номинализме и только там приобрел свое современное эксклюзивное значение, впервые став чем-то по-настоящему похожим на греческий атом[20].

Атом Эпикура и Демокрита

Греческий атом – это представление о минимальной частичке, не схватываемой органами чувств, не имеющей никакого смысла и полностью независимой от человеческого сознания, духа, души. Атом Эпикура и Демокрита является неделимым совершенно в другом смысле, нежели индивидуум латинской таксономии. Он ни в коей мере не рассматривается как продукт обособления, индивидуации, он изначально существует как таковой в пустоте. Наличию атома не предшествует никакая сила, никакое действие акт (энергия). У атомов принципиально не существует вида. Они в своем бытии первичны и абсолютны. Вот именно в такие атомы метафизически превращаются индивидуумы в номинализме, только они чувственно воспринимаются, являются составными, сложными. Их объединяет суверенная данность, первичность и абсолютность. Так у номиналистов от Росцелина до Дунса Скота и Оккама рождается важнейшая для либерализма идея, что Бог творит не идеи, и не индивидуации вида как в реализме. Он творит индивидуумов.

Каждый индивидуум как атом Демокрита и Эпикура есть полностью замкнутая в своих границах вещь, и между любым индивидуумом и любым другим индивидуумом существует онтологическая пустота. Эта межиндивидуальная пустота первична и абсолютна, хотя и может заполняться связями разного рода. В конце концов, получается, что человек радикально чужд другому человеку, и как любое сцепление атомов друг с другом или их группировка в вихрь совершено случайны, произвольны и обратимы.

Так мы получаем особое представление о человеческом обществе, о политике. Общество вторично и условно. В нем можно объединить любые атомарные группы по любому признаку. Атомарных личностей ничто не объединяет, кроме чистой сингулярности, которая, как раз и разделяет их одну от другой.

В номинализме концепт индивидуума как особи и концепт физического атома сливаются по своему онтологическому статусу.

Ересь тритеизма: индивидуум в Троице

Именно первый номиналист Росцелин применил представление о чистом атомарном индивидууме к богословию, выдвинув еретическую концепцию тритеизма. Он утверждал, что каждое лицо Троицы есть отдельный индивидуальный «бог». Троица – это «три бога», потому что для номиналиста нет никакого общего божества, общей божественности, которая была бы свойственна каждому из этих Лиц; то есть нет общего, нет вида, все Лица – «боги» по отдельности.

Здесь мы вынуждены сказать пару слов о том, что номиналистский индивидуум не имеет отношения ни к латинскому понятию «персона», ни к греческому понятию «ипостаси», как толковали Лица троицы латинские и православные богословы.

В тритеизме Росцелина мы сталкиваемся, пожалуй, с первым случаем толкования персоны именно как индивидуума, что было немыслимо для классической схоластики. В Греции и схоластике персона, Лицо (πρόζωπον) – это маска, а индивидуум – это то, что под маской. Маска -- это то, что указывает на вечного и неизменного «бога» или «героя», а индивидуум – это актер , играющий «бога» или героя. В православии утвердилось толкование трех Лиц как трех ипостасей, где термин ипостась (ὑπόστασις) по смыслу ближе всего к субъекту. И персона, и ипостась означают продукт индивидуации чего-то более общего, но не в отрыве от этого общего, а в прямой и неразрывной связи с ним. Поэтому в догмате о Троичности три лица (ипостаси) неслиянны, но одновременно и едины по существу, по божественной природе. Поэтому Бог мыслится в ортодоксальном христианстве как триединство, а не триада, и не простое и голое единство.

Номинализм как основа онтологии Нового времени утверждается в Англии

В зрелом номинализме мы имеем представление об индивидууме, на котором и строится либеральная философия. Католической церковью номинализм был отвергнут как ересь в пользу томизма, но он был полностью заимствован протестантской теологией в эпоху Реформации и сомкнулся с естественно-научным атомизмом при переходе от Возрождения к Новому времени.

Протестантская идеология и современное научное мировоззрение строятся на догмате номинализма . На нем же основана и принципиальная логика капитализма как полит-экономической системы.

И тут важен не столько материализм, сколько утверждение изначальной онтологии индивидуального и представление об условном, договорном, контрактном характере любой классификации или структурализации. Если мы договоримся считать индивидуумов принадлежащими к одному виду – так и будет, если договоримся, что какие-то из них относятся к иному виду – то будем исходить из этого. Отсюда возмутительная формула: «Давайте договоримся о понятиях». На самом деле, понятия -- это не то, о чем договариваются, а то что есть, и что надо понять.

Номиналистки истолкованный индивидуум отныне становится главной онтологической фигурой Нового времени. Если в схоластике слово «индивидуум» применяли к тому, что было наделено душой, то есть, например, индивидуальный цветок, пес, кот, индивидуальный человек, а алхимики хотели расширить понятие индивидуума, перенеся его и на металлы и минералы, то в Новое время, «индивидуумами» обычно стали называть только номиналистски понятых конкретных людей.

Эпицентром культуры, где такая антропология стала нормативной и общеобязательной была Англия -- как католически-францисканская (тот же Уильям Оккам), так и протестантская (Лютер, Меланхтон[21]), а позднее естественно-научная (Ньютон и др.).

Главной цитаделью индивидуализма и номинализма уже с эпохи позднего Средневековья становится Англия. Из Англии эта индивидуалистическая антропология начинает распространяться по миру. Англия влияет на Северную Европу через протестантизм, поэтому номинализм распространяется вначале преимущественно в Северной Европе, а далее везде. В колониальную эпоху через британский империализм номинализм постепенно захватывает весь мир.

Католики долгое время противились этому тренду, отстаивая теологию персоны, личности, томизм в разных его формах, Аристотеля, что предопределило некоторые глубинные установки в культурных кодах иберийских колоний. С точки зрения главенствующей эпистемы колониальность была разная -- как индивидуалистическая (англосаксонская и протестантская), таки неиндивидуалистическая, персоналистская и общинная (прежде всего иберийская, и особенно испанская). Испанцы отталкивались от томистской антропологии. Здесь признавалась и коллективная идентичность индейцев, которых церковь пыталась интегрировать. Индивидуалистическая колониальность рассматривало аборигена как отдельную особь, проигрывающую западному завоевателю в практицизме, хитрости, эгоизме, утилитаризме и прочих мнимых достоинствах западного сознания Нового времени, и потому дикую или варварскую, подлежащую истреблению или радикальной маргинализации. В Латинской Америки индейцы постепенно становились частью общества, хотя и не на вполне равных правах, которые, однако со временем расширялись как раз под влиянием католицизма. В Северной Америке местное население подвергалось прямому геноциду, а выжившие были заключены в резервации и полностью лишены гражданских прав – в отличие от африканских рабов, какими-то зачаточными правами все же наделенных[22].

В англо-саксонском мире – и в Англии и в британских колониях и прежде всего в США -- номиналистский индивидуализм стал философской, богословской и научной доминантой. В континентальной Европе дело несколько сложнее. Католики отчаянно противостояли номинализму, и особенно активизировали критику протестантской антропологии с Тридентского собора (1545), ставшего началом Контр-Реформации. Это наглядно видно в учении о Церкви. Католики считают, что Церковь для христиан есть вид, буквально Мать, Родительница. Ведь христианин становится христианином через крещение (это и есть, по сути, акт индивидуации), причем, крещение осуществляется Святым Духом, происходит вхождение, всеиваивание Святого Духа в крещаемого. И действенность этого таинства обеспечивается именно бытием Церкви, идущей от апостолов, на которых впервые с Сионской горнице в Пятидесятницу и снизошел Святой Дух.

Протестанты же, напротив, отрицают именно это, заявляя, что Крещение либо вообще не важно (анабаптисты), либо не имеет никакого онтологического содержания, поскольку вида нет. Крещение, в таком смысле, мыслится как индивидуальный контракт между индивидуумом и Богом, а не как таинство. И в таком случае сам обряд представляет собой лишь условность, и никаким онтологическим весом не обладает.

Если человек – это индивидуум, и не существует ничего общего, а только единичное, то тогда Церковь как вид в этой конфигурации должна исчезнуть. Так оно и происходит в многочисленных сектах протестантизма. Протестанты утверждают лишь, что есть «бог»-индивидуум и человек-индивидуум, ничего между ними. Это как два атома – большой и малый, а между ними пустота. Атомы могут сцепляться произвольным образом, и любая произвольная группа протестантов может вполне основать свою деноминацию, признать или отвергнуть те или иные ритуалы, постулаты, учения и даже догматы. Обычно все протестанты все же признают догмат о Троице, хотя некоторые крайние секты – унитаристы, социниане и т.д. отрицают и его. К социнианам принадлежал и Исаак Ньютон, отец-основатель материалистической научной картины мира, основанной на радикальном номинализме.

Начиная с XVI века, на основании номиналистского индивидуума создаются секулярные философские системы уже без Бога и без богословия. Так в Европе, и прежде всего в Англии возникает современная атеистическая цивилизация.

Часть 3. Экспансия либерализма

Правый и левый либерализм

Есть две версии номиналистского индивидуализма: обе версии предопределяют построенную на них модель либерализма. В «правом» либерализме Томаса Гоббса[23]индивидуализм сочетается с понятием человека как хищника, зверя, неисправимого эгоиста и злодея.

Второй вид либерализма – это прогрессистский, моралистический, социетальный и оптимистический либерализм Джона Локка.

Т. Гоббс считает, что существуют только индивидуумы, у которых нет бессмертной души и посмертного воздаяния. Они живут лишь эгоизмом и погоней за индивидуальными интересами. Если предоставить индивидуумам волю, они бы уничтожили друг друга. Человек – это хищник. Отсюда его знаменитой выражение – homo homini lupus est (человек человеку волк). Его природа неисправима. Отсюда идет линия к правому либерализму, который мы встречаем позднее у социал-дарвиниста Герберта Спенсера, расиста Джона Стюарта Милля и, например, в крайней версии в либеральном сатанизме Айн Рэнд, прославлявшей капиталистических мегахищников.

Второй версий индивидуализма является теория Джона Локка[24]. В ней фигурирует тот же самый номиналистский индивидуум, но здесь он не зол, а нейтрален. Он податлив по отношению к внешнему воздействию, воспитанию и обучению. Д. Локк идет в чем-то дальше Т. Гоббса в обосновании индивидуализма: у него сама человеческая природа объявляется лишенной каких бы то ни было качеств. Это «чистая доска», «tabula rasa». На ней можно написать все, что угодно. В плохих и агрессивных обществах индивидуум также является злым. Но изменив общество, изменится и индивидуум.

И снова здесь нет вида, а индивидуум есть. На этом и строится философия классического либерализма: индивидуум, будучи полностью лишенным вида, может служить опорой, основой или вместилищем, контейнером любого содержания. И прекраснодушный Локк считает, что надо улучшать качество содержания человека и писать на этой чистой доске все более совершенные математические формулы и моральные предписания, которые будут далее транслироваться через образование и обеспечивать относительное согласие в обществе. В этой версии либеральной философии появляется то, чего не было у Гоббса – идея «прогресса», то есть идея улучшение того содержания, которое вписывается или вкладывается, инсталлируется в индивидуума. Так, считает Локк, происходит улучшение человечества как общей системы движения к максимальному равенству, свободе и братству.

Буржуа как классический номиналистский индивидуум

Итак, ядро философии либерализма связано с номиналистски понятым индивидуумом, который является ключом к этой философии. Оптимальным носителями этой программы исторически стали западно-европейские буржуа. Это были индивидуальные предприниматели, капиталисты, торговцы городов и особенно морских портов, относительно не зависимые от сословий как вида: то есть от принадлежности к крестьянам, связанным с землей и годовым циклом выращивания хлеба; к ремесленникам, чаще всего входящим в особые профессиональные братства – компаньонажи, артели и гильдии; к аристократии с ее идеей благородного рода; от клириков, которые уходили корнями в небесный Град.

Новое время не знает династий, родов, коллективных обязательств, общественных служений. И хотя человек по фамилии «Кузнецов» (немецкое Schmidt, английское Smith и т.д.) исторически почти наверняка был представителем рода кузнецов, эта связь «Кузнецова» и его ремесленнического рода кузнецов, начиная с Нового времени полностью игнорируется. И поэтому городской житель (буржуа) Кузнецов перестает быть частью рода Кузнецовых и особой группы, братства кузнецов, и становится индивидуумом без свойств, если считать свойствами атрибуты сословного или родового эйдоса. Здесь важно заметить, что буржуа может заниматься любым делом –печь булки или, если будет более выгодно, извлекать уголь из шахты, может менять свое место жительства, свои желания и предпочтения. Он не связан ни с чем. Он может быть любым. Он «из грязи может попасть в князи». Буржуазный индивидуум исходит из того, что есть только индивидуальное «я», и все отношения выстраиваются только вокруг него. «Надо покончить с монстром «мы» -- словом рабства, воровства, несчастья, фальши и стыда. Я вижу лицо бога, который человек искал всегда. Этот бог дает нам радость , мир и гордость. Этот бог –Я», -- пишет либеральная сатанистка Айн Рэнд в повести «Гимн»[25].

Здравый смысл не такой уж и здравый

Если остаться на уровне философии, то индивидуум становится центром новой онтологии и гносеологии. Бог исчезает за горизонтом, а человек распластывается поэтому горизонту. Отныне он – существо одного измерения, без верха и низа, он смотрит только вперед. Возникает теория здравого смысла[26] (common sense), который разрабатывала преимущественно шотландская протестантская философия (Т. Рид), которая потом становится основной философией отцов-основателей США(прежде всего у Томаса Пэйна). Здравый смысл – это мышление отдельного индивидуума, рассуждающего от самого себя. Совершенно не очевидно, что надо рассуждать именно так. Если бы мы сказали это античному греку, римлянину или средневековому схоласту, то нам ответили бы, что так примитивно и эгоистично рассуждают лишь душевнобольные или одержимые бесом люди. Гносеология здравого смысла (common sense) в номиналистском англосаксонском ее толковании -- плоская, пошлейшая, бездуховная, и при этом вовсе не естественная, а идеологически мотивированная модель мышления. Французские философы Просвещения вместо английского «common sense» предпочитали говорить о «bon sense» (дословно «благой смысл», «добрый рассудок»), но ничего «благого» или «доброго» такая форма мышления, отталкиваясь от индивидуума, не содержит. Это -- руины мышления. Онтология индивидуализма учреждает исключительно мир сингулярных материальных предметов, и все это постепенно естественно и логично переходит в материализм и атомизм. Теперь главная задача человека номиналистского -- ассамблировать вокруг себя, своего я, атомарные вещи материального мира. Все разбирается на атомы, и все собирается в группы вокруг себя самого. Реальность структурируется вокруг индивидуума. Нет общего, есть только частное, которое надо приватизировать и культивировать. Частная собственность – это то, что выгрызено, вырезано из мира и присвоено индивидуумом, приватизировано, включено в контекст его абсолютного господства, в поле которого пребывает буржуазный индивидуум, ничем не связанный -- ни крестьянскими заботами о земле и хлебе, ни благородством аристократии, ни духовностью и жертвенностью священства. Буржуа – это всегда средний класс. Не верхний и не нижний. Он средненький. Это и есть философское обоснование капитализма и его идеологии, либерализма.

Джек Лондон и либеральное одиночество

Джек Лондон в рассказе «Человек в пустыне» пробирается один по снежной пустыне, чтобы приватизировать маленький участок земли, найти там нефть и присвоить богатство. Интересно что в другом романе Джека Лондона «Мартин Иден» описывается человек, который силой воли и непомерным трудом, вдохновляясь идеей сверхчеловека, приходит, казалось бы, к полному успеху в своих предпринимательских проектах, к триумфу на любовном фронте, завоевав сердце недоступной интеллектуалки. Будучи образцовым индивидуумом в Локковском смысле, послушно насыщая письменами свой непросвещенный ум, постигая науки и новейшую философию, он в результате понимает, что он абсолютно одинок, его жизнь пуста, ее цели не принесли ему ни идей ,ни смыслов, которые его поддерживали бы и вдохновляли. И он заканчивает с жизнью, выскользнув из окна каюты трансатлантического лайнера в темные воды океана Великой Матери, и плывет до тех пор, пока его дыхание не пресекается стихией «черной богини». Индивидуум, отказавшийся от вертикали, утративший Бога вверху, в своем нигилистическом существовании обязательно узрит лик обнажившейся бездны, лик дьявола, который фактически он призывает.

Либерализм низвергает универсалии

Индивидуум либерализма предполагает, что он живет в горизонтальном плоском, прозрачном мире без измерений глубины вещей, без вертикали, без сущности, без идеи, без общего, или даже без субстанции. Он пребывает на поверхности мира, в явлениях, акциденциях, феноменах. Ему кажется, что, если скользить и схватывать, стяжать, эгоистически присваивать, обменивать и умножать, так ему будет легче разобраться в бытии. В этом мире нет души, нет духа, нет культуры, цивилизации, общества, нет философии, религии, искусства. Все эти категории бессмысленны, это – «пустые звуки», лишь «имена», а вовсе не реалии, ведущие, в лучшем случае, к удачной сделке и ценному приобретению на рынке. У эмпирика Фрэнсиса Бэкона[27]на заре Нового времени большинство традиционных ценностей и высоких идеалов, то есть виды, универсалии, отнесены к так называемым «идолам». Бэкон выделяет 4 главных -- идолы рода, пещеры, площади и театра. Идол рода среди них и есть универсалия, жестко отвергаемая и осмеиваемая номиналистами.

Номиналисты представили универсалии как «идолы», предрассудки, фантазии и выдумки слабого и скудоумного старого человечества, и призвали новых свободных индивидуумов проявить индивидуальную волю, эгоизм, практический интерес, позволить себе быть захваченными жаждой успеха и выгоды для оптимизации общественного процесса с позиций пользы, эффективности, целесообразности. Индивидуализм и номинализм срослись, клеились и объяснили друг друга, взрастив феномен либерального общества с его главными признаками -- капитализмом, колониализмом, глобализмом, тоталитаризмом, «запретом на культуру», и наконец, с его «одномерным человеком»( Герберт Маркузе) или «человеком без свойств» (Роберт Музиль), лишенного или лишаемого прямо сегодня последних коллективных идентичностей и цинично предуготовляемого к конечному уничтожению.

Индивидуум ка абстрактный концепт

Мы проделали в общих чертах деконструкцию главных философских пунктов либерализма. Осталось одно замечание. Индивидуум – это абстрактный концепт. Более того, он вообще существовать не может, как не может существовать Мартин Иден, культивировавший идею великого индивидуального я и погибший в результате краха всей этой казалось бы вполне успешной эпопеи.

Мы показали, что на этапе возникновения индивидуум был связан с видом. А потом вид отменили, индивидуума выдрали из процесса индивидулизации и поместили в горизонтальное пространство, в пустыню. Человек номинализма отныне лишен связи с общим, с видом, универсалией. На Западе сегодня в университетах большинству студентов и ученых запрещено заниматься общими проблемами, исследовать большие периоды истории или истории мысли, находить закономерности и делать глобальные обобщения. Западные социальные инженеры скажут вам, что широкие и глубокие обобщения -- это «тоталитаризм», это воля субъекта накладывать свои проекции на большие объемы материала. Но за этим стоит не что иное как страх перед субъектностью, страх перед мыслью как таковой, перед обобщениями, поиском причин, истоков, целей, обоснований.

Люди на Западе сегодня настолько изолированы и разрозненны, настолько оторваны от своей человеческой идентичности – от миссии быть «мыслящим общественным живым существом», что даже для организации частной вечеринки необходим искусственный объект, который привлечет внимание и станет темой обсуждения. Мы имеем в виду т.н. сonversational thing – случайную эпатажную безделушку, экстравагантный предмет современного искусства, выставляемый обычно в центре гостиной во время сбора гостей. Индивидуумы приходят к индивидуумам вовсе не для того, чтобы говорить о важном, существенном, истинном, а чтобы болтать о пустяках, о малозначительном и преходящем. И либерализм здесь проявляет не только свою опустошительную в отношении человека сторону, лишая его смысла и потенциала коллективных идентичностей (религии, языка, национальности, этноса, культуры, государства, пола), но и показывает свою тоталитарную, репрессивно-наказующую сторону. Либерализм не терпит нелиберального дискурса, и западные люди боятся даже высказываться в нелиберальном духе и быть в этом обвиненными, предпочитая говорить о пустячках. И здесь встает еще один вопрос.

Запрет и свобода, сочетаются ли они? И как они сочетаются в либерализме, который начал, как было заявлено, с идеи освобождения человека.

Часть 4. Либерализм как исторический процесс. Либерализация

Либерализм как исторический процесс

Здесь мы подходим к понятию liber -- «свободный», с которым ассоциирована философия либерализма. Свобода, о которой идет речь в либерализме, -- это цель и путь одновременно. То есть свобода здесь мыслится прежде всего как освобождение, как процесс, как путь к свободе. Свобода кого? И свобода от чего? Кто субъект свободы, и кто является препятствием на пути субъекта к освобождению?

Субъектом свободы в либерализме является номиналистски понятый индивидуум. И он же, только в чистом, конкретном и полностью освобожденном виде, является целью освобождения, то есть в процессе освобождения индивидуум становится индивидуумом. Индивидуум -- это не то, что нам дано, а то, чем он призван стать.

От чего освобождается индивидуум? Он освобождается от вида, от эйдоса , от species, то есть от того, что обозначало его природную интегрированность в надиндивидуальную онтологию/таксономию. Теперь все это признано лишь «идолами». Такой индивидуум освобождается от Бога, от идей, от смыслов, от ценностей, от нормативов, от культуры, от души, от проекта, от философии, от истории, от общества и т.д. Историчность либерализма заключается в том, что тот индивидуум , с которым мы имеем дело – это еще не настоящий индивидуум, на нем написано слишком много старых формул, которые надо стереть и заменить новыми формулами. И в этом процессе индивидуум должен освободиться от любого фиксированного контента, то есть от эссенции, идентичности, от любых привязок к коллективным онтологиям. Человек должен превратиться в прозрачную среду, в киберпространство, на котором может быть написана, сгенерирована любая семиотическая последовательность. Таким образом, либерализм заведомо предполагает динамику движения ко все более и более индивидуальному в индивидууме. Отсюда крайние формы стратегий осознанной самомутиляции (отпиливания частей тела), боди-позитива, экспериментов с гендером и сращивания человека с машинами или животными видами, с превращением людей в киборги и химеры. Чистый индивидуум не должен принадлежать ни к какому виду, а любая его классификация должна стать временной конвенцией, договором, контрактом. Такой освобожденный и освобождающийся индивидуум является нормативной фигурой таких основополагающих актов как «Декларация о правах человека», равно как и других европейских манифестов либерального толка.

Когда нарушаются права видового человека, то есть права этносов, народов, рас – это никого не интересует. Когда же нарушаются права индивидуумов, например, противоестественное «право» ребенка определять свой пол, это вызывает у либералов истерику. Тут мы имеем дело не просто с двойными стандартами, а с системной и хорошо развитой либеральной моралью, где индивидуумом надо еще стать, а путь этот идет через погружение в либеральную политологию, культуру, этику, гносеологию, искусство. Причем все либеральные дисциплины почти не касаются каких-то обобщений и предлагают лишь технические рецепты не в духе правления (по-французски governement), в духе «управленьеца» (по-французски gouvernance).

Либерализм и традиционализм

Рассматривая либерализм в традиционалистской перспективе, с позиций христианской православной традиции следует еще раз резюмировать его суть в таких тезисах:

Либерализм отказывается

a. от вертикали, иерархии, от понятия общего, вида и рода и

b. от представления о целостности (ὅλος);

заявляет

о рождении атомарного индивидуума и

о необходимости превратить его в еще более очищенный от вида экземпляр, в единичную особь.

Центр либеральной идеологии – атомарный, очищенный от всех коллективных идентичностей индивидуум, который провозглашает себя независимым от всех элементов традиционной вертикальной структуры -- Церкви, государства, общины, народа, этноса, культуры, политического, пола, языка, религии – от всего, кроме «религии денег», -- рассматривая их как коллективные предрассудки -«идолы» (эйдолоны, «призраки», «пещеры», «рода», «рынка», «театра» и т.п. по Ф. Бэкону). Современный либеральный индивидуум не верит (и более того, ему не предписывается верить) в дух, духовные иерархии. А если он и верит в «бога», то только как в своего индивидуального «бога» (по Дунсу Скоту и У. Оккаму), который творит мир индивидуального, не имея общего замысла или идей (эйдосов). Такой «бог» – волюнтаристский, такой же индивидуалистический, как и его творения, очень похожий на злого демиурга гностиков, который не ведает, что такое предвечный замысел о духе, душе, архетипах, и лишает онтологического статуса такие неверифицируемые, с его точки зрения, объекты, как мифы, сказы, традиции, культуры, цивилизации, мечты, проекты, бытие, сущее, жизнь, вечность, поскольку все это не имеет мгновенного эмпирического наличия.

Современный либерализм в принципе запрещает и дисквалифицирует богословие, полноценную философию, историю, искусство и прочие науки, имеющие дело с общим, с идеями, принципами и проектами. Либерализм в своей сути изначально есть проект «саncel culture», «культуру запрета» и «запрета на культуру». Ведь в сфере культуры, мысли, как раз и сталкивается общее и единичное, идея и вещь, вещь и ее замысел, а также замысел о самом человеке и его актуальная реализация как особи. Упразднив вид, либерализм лишает человека всякого содержания, превращает в пустой контейнер, в экран, на который можно проецировать все, что угодно.

Индивидуум становится свободным предпринимателем, движимым эгоизмом, обращенным к фактам и пользе, к опыту, эмпирии, в ее чистом становлении, к физике и материи, и наконец, он оказывается одержимым идеей индивидуального счастья, выгоды, куда влечет его к «bon sense», а на самом деле, жестко навязанный либералами категорический императив – потребляй, наслаждайся, думай только о себе.

Современный либерализм обрезает бритвой Оккама миры человеческого воображения, цензурирует идеи, мифы, теории, вынося о них окончательный вердикт – запрета и забвения; он цензурирует историю, подвергая сомнительным интерпретациям целые периоды жизни народов и цивилизаций, толкуя их в выгодном для себя свете, исходя из сиюминутных задач и коротких целеполаганий.

Современный либерализм становится агрессивным и навязывает человечеству утопию открытого либерального общества в глобальном масштабе, создавая сеть информаторов, агентов, эмиссаров, сотрудников, рекрутируемых с помощью подрывных организаций, стратегий оранжевых революций и государственных переворотов, террора и массовых беспорядков.

Поскольку либерализм – это путь псевдо-освобождения, путь перехода от индивидуального к еще более индивидуальному, то, фактически, в наше время происходит прыжок от индивидуальности к инфра-индивидуальности, то есть от индивидуума к дивидууму. Человека хотят подправить, что-то от него отрезать, что-то ему вживить, срастить часть с другой нечеловеческой частью. Последний этап уничтожения человека как целостности начался.

Рене Генон и современные традиционалисты гениально подметили, что либерализм – это главный компонент парадигмы современности. И эта парадигма искусственна, то есть является продуктом суггестии, внушения, сознательных ментальных усилий ученых и философов Нового времени, причем именно западного сектора человечества. Мы живем в парадигме либерализма, постепенно сдвигаясь в сторону постлиберализма, в той мере, в какой мы движемся от Модерна к Постмодерну.

Особенно важно понять, что либерализм как операционная система современности есть рукотворная, навязанная нам и зачастую манипулятивная структура, что особенно прозрачно в современных формах неолиберализма, ставшего откровенно тоталитарным. То есть либерализм – это своего рода махинация, симулякр, иллюзия. Традиционалисты полагают, что либерализм как и современность не являются неизбежным результатом мировой истории. Это не нечто судьбоносное, но лишь скучная и примитивная модель в разительном контрасте с многообразием мира, его культур, ценностных систем и цивилизаций.

Сегодня парадигма либерализма устраивает правящую верхушку западного общества. Либерализм воюет с Политическим и хочет превратить всю политику в «управленьеце» (gouvernance), лишить народы возможности выбора. И подобная модель мироустройства есть аномалия в ряду других гораздо более истинных моделей реальности. Отвержение либерализма не оставит нас в вакууме. Традиция полна могуществ и идей, универсалий и концептов, которые можно почерпнуть из вечного источника.

Одним словом, либерализм есть нечто, что следует преодолеть.

 

 

[1] Аристотель. Категории / Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т. 2. М.: Мысль, 1978.

[2] Аристотель. Об истолковании / Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т. 2.

[3] Таксономия – классификация, расстановка, структура, а более точно, «порядок закона», «порядкозаконие» от τάξις – «порядок», νόμος – «закон».

[4] Аристотель. Физика / Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т. 3. М.: Мысль, 1981.

[5] Аристотель. Метафизика / Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т. 1. М.: Мысль, 1976.

[6] Аристотель. О Душе / Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т. 1.

[7] Аристотель. О небе / Аристотель. Сочинения в 4 томах. Т. 3.

[8] Owen O.F. The Organon or Logical Treatises of Aristotle with the Introduction of Porphyry. 2 vols. London: G. Bell, 1908–1910.

[9] Individuatо – выделение единичного и индивидуального из всеобщего.

[10] Именно поэтому, строго говоря, греки вообще не знали, что такое реальность, у них не было ни соответствующего понятия, ни относящегося к нему термина. Впрочем, и в славянском языке «реальность» в философском и научном контексте является заимствованием из латыни. Русские тоже не знают «реальности» -- на ее месте у нас стоит нечто иное, что требует более внимательного изучения.

[11] Иоанн Дамаскин, впрочем, в изложении своей философии использует, вероятно, под влиянием Порфирия и Боэция, термин «ἄτομος», но в его случае это скорее уже обратный перевод с латыни.

[12] По «энергией» (ἐνέργεια) Аристотель понимал активность, действенность, поэтому потенциальной (динамической) энергии в его философской и научной картине просто не могло существовать.

[13] Spade P. V. Five Texts on the Mediaeval Problem of Universals: Porphyry, Boethius, Abelard, Duns Scotus, Ockham. Indianapolis, Indiana: Hackett Publishing, 1994.

[14] Suárez F. Über die Individualität und das Individuationsprinzip (Fünfte metaphysische Disputation). Hamburg, 1976.

[15] Этот евангельский термин на церковно-славянский переведен как «пакибытие».

[16] Дунс Скот И. Тексты о формальной дистинкции// ESSE: Философские и теологические исследования. Том 1. № 2. 2016. С. 205—266.

[17] Йонас Г. Гностицизм (Религии Гнозиса) – СПб.: Лань, 1998.

[18] Харман Г. Weird-реализм. Лавкрафт и философия. Пермь: HylePress, 2020.

[19] Гайденко П. П. Средневековый номинализм и генезис новоевропейского сознания//Вопросы Философии N. 2 2014. С. 155 - 163.

[20] Siedentop L. Die Erfindung des Individuums. Der Liberalismus und die westliche Welt. Stuttgart: Klett-Cotta, 2015.

[21] Иванов С.Г. Номинализм как идейная основа Реформации/Философские и культурологические исследования. СПб, 2013. С. 180 – 189.

[22] Хардт М., Негри A. Империя. М.: Праксис, 2004

[23] Гоббс Т. Левиафан. М.: Издательство АСТ, 2021.

[24] Локк Дж. Сочинения. В 3 т. М.: Мысль, 1985 – 1988.

[25] Рэнд А. Гимн. http://www.urantia-s.com/library/rand/gimn/full

[26] Она основана на примитивном и в корне неверном толковании Аристотеля, так как у самого Аристотеля общее (κοινή), common на английском (common sense) обладает первичным онтологическом статусом, без которого частное (ἴδια), как раз индивидуальное и полностью теряет связь с бытием. Шотландцы же приписывают common sense именно индивидуумам, как присущие им свойства простейшей рациональности. Поэтому при изменении частных индивидуальных свойств мышления меняется и «здравый смысл».

[27] Бэкон Ф. Новый Органон. Л.: ОГИ3 - СОЦЭКГИЗ, 1935.

[28] Мунье Э. Манифест персонализма — М.: Республика, 1999.

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]