Любой ученый, будь он хоть трижды доктор наук, является пионером-исследователем лишь в той мере, в какой его имя связано с открытием фактов, не вписывающихся в постулаты пусть даже с тысячелетним стажем правдоподобия. Но факты, как упрямая вещь, нуждаются в организации, которая начинается их обозначением словами. При этом слово способно заслонить сам факт и даже дезориентировать первооткрывателя. И чтобы заглушить чувство неудовлетворенности некоторые изыскатели начинают перебирать термины и определения с целью их уточнения. То есть, вместо того, чтобы искать новые факты и следовать за ними как за путеводными звездами, они копаются в артефактах. И это тоже работа, к тому же трудная, поскольку результат должен унять собственный исследовательский зуд и примирить различные точки зрения. Тем более, что первый шаг по систематизации фактов кем-то сделан: фразы или слова, которыми обозначено то или иное явление, некий предмет или артефакт, уже прозвучали. Но даже если факт новый, не стоит присваивать ему имя, которого еще не было – не поймут…

Итак, среди любителей «науки вообще» бытует мнение, что приоритетная позиция закрепляется за тем, кто ввел в оборот новый термин или словами обозначил новое понятие. Отсюда у не усидчивых дилетантов возникает желание поиграть словами. Однако перемена наименований вряд ли способна изменить смысл и содержание дисциплины, за многие десятилетия своего развития выросшей до учебного курса. Но никогда не исключено появление фактов, не вписывающихся в утвердившуюся систему знаний. И тогда при смене парадигмы, возможно появление новых терминов, пусть даже озвученных старыми словами.

Любой язык, как птичий, так и язык науки, подчиняется общим аудиозаконам. Ведь в основе речи лежат вибрации голосовых связок, производящих звуки, слагающие слово. Но не только воздух является носителем слов. Слова фиксируются письменно и хранятся в памяти, устройство которой изучают нейрофизиологи. И может показаться, что каждое слово имеет физический смысл, даже если оно обозначает понятие, которого нет в природе.

В качестве примера рассмотрим ту простую логику, что привела Ньютона и всех нас к известным представлениям о гравитационной силе, которую никто никогда не видел.

Издревле деятельный человек ощущал вес как мышечное напряжение. А для его обозначения люди придумали слово. Этот шаг, обязательный при становлении и развитии языковой культуры, ученые-лингвисты называют номинализацией. Обиходное слово “сила”, сначала произносимое, а потом записываемое, внедрилось в синтаксис, став членом предложения. В предложениях вроде “сила удерживает” и “сила перемещает” данное имя оказалось на месте существительного. Но по смыслу, то есть семантически, “сила” – это несуществующее существительное, поскольку обозначает не сам предмет, а ощущение предмета – массы, воспринимаемой как вес, поддающийся измерению.

Как видно, по происхождению “сила” антропоморфна, что, однако, не помешало Ньютону сделать это нейрофизиологическое понятие физическим термином, обозвав его именем заглавный символ формулы, объявленной законом всемирного тяготения. Но к чести Ньютона, обладавшего способностью критиковать самого себя, он задавался вопросом: если масса (вещество) реальна, а ускорение наблюдаемо, то что такое их произведение? Похоже, что в данном вопросе основателю первой теории тяготения изменяла обязательная для него британская выдержка. Поэтому самому себе, а не своим оппонентам, он выговаривал с заметным раздражением: «Предполагать, что тело может действовать на другое на любом расстоянии в пустом пространстве, передавая действие и силу, – это, по-моему, такой абсурд, который не мыслим ни для кого, умеющего достаточно разбираться в философских предметах.»

Таким образом, история, начавшаяся в глубокой древности номинализацией мышечного напряжения, была продолжена формализацией веса, как его причины. А завершением этой долгой истории должно стать всеобщее осознание того факта, что по сути (то есть онтологически) антропоморфная сила не только несуществующее существительное, но и артефакт теории тяготения. Ведь под влиянием гравитационного фактора масса (как единственный объект механики, обладающий свойством движения) может быть невесомой (например, в свободном падении) даже двигаясь с ускорением. Поэтому силу, склоняемую в рамках синтаксиса, но беспредметную по семантике, нельзя считать категорией физики по причине отсутствия онтологического содержания.

Тем не менее, поверхностные знатоки и стойкие приверженцы классической физики пропускают мимо ушей пессимистическое признание творца первой механической модели мира: «Причину этих свойств тяготения я до сих пор не мог вывести из явлений. Все же, что не выводится из явлений, должно называться гипотезой. Но гипотезам метафизическим, механическим, скрытым свойствам не место в экспериментальной философии. Гипотез я не измышляю. Довольно того, что тяготение на самом деле существует и действует согласно изложенным нами законам и вполне достаточно для объяснения движений всех Небесных тел.»

Далее можно доказать, причем с помощью математики, что по представленной схеме сформирована почти вся понятийно-терминологическая база классической физики. Ведь путь от номинализации до формализации прошла не только пресловутая “сила тяготения”, но и такие понятия, как “пространство”, “время”, “энергия” и многие другие. И получается, что наши артефактные представления об окружающем мире иначе как псевдофизикой не назовешь.

Избежать бессмыслиц в логических основаниях науки можно вновь обратившись к давно известным явлениям, математическое описание которых в свое время стало достижением общей физики и началом классической механики – аксиоматической парадигмы, базирующейся на понятиях и представлениях с одной стороны и на измерениях и уравнениях с другой. И для этого в новом ракурсе в [1] рассмотрен такой давно известный и, казалось бы, абсолютно понятный эффект, как упругий удар. А теперь выполним бессиловой расчет Кеплеровой задачи двух тел, аналогичный количественному описанию лобового столкновения арифмометрическим способом.

формате PDF (596Кб)

Анимационные клипы к статье: