Западная Европа смогла восстановить уровень Римской империи, и превзойти его в XV в. за счёт более развитых технологий и вплотную подойти к уровню, достигнутому тогда странами Востока. По разным оценкам, европейский ВВП на душу населения превзошёл китайский где-то около 1500 г. либо во второй половине XVI века. После этого Европа прочно удерживала лидерство в экономическом развитии, однако экономическое и технологическое развитие Востока тоже не стояло на месте. На рубеже XVIII-XIX вв. наиболее развитые страны Востока обладали полным набором отраслей и производств докапиталистической промышленности, знали отношения скупщик-кустарь, наёмный работник, имели развитые формы «допотопного капитала» и не были аграрными и натуральными более, чем государства Европы. До начала XIX в. они экспортировали на европейские рынки не только пряности, экзотические предметы, но и готовые изделия (ткани, продукцию ремёсел), имели активный торговый баланс со странами Запада (запомним этот момент!). Европейское хлопчатобумажное производство не могло конкурировать с индийским, китайским, основанным на дешёвой рабочей силе и мастерстве. Заметным оставался перевес Востока по уровню урбанизации в XVIII-XIX вв. Он свидетельствовал о существовавшем разделении труда, наличии купеческого и ростовщического капитала.

«Крест» на развитии в странах Востока «своего» капитализма был поставлен только в XIX веке, когда оказалось, что зачатки промышленности стран Востока не могли конкурировать на своих рынках за сырьё и хлеб с крупным фабричным производством основных европейских стран, а закрыться от конкуренции протекционизмом они не могли из-за уже состоявшейся колонизации.

Что же обусловило успех Западной Европы во втором тысячелетии нашей эры? Мы попытаемся дать два ответа на этот вопрос; назовём их условно «ресурсно-экономический» и «производственно-отношенческий». Первый рассмотрит материальные источники создания увеличивавшегося богатства в странах Западной Европы и Азии в результате использования новой технологии и земельной ренты, а также имевшегося тогда перераспределения ресурсов между Европой и остальным миром. Второй ответ рассмотрит какие социальные условия сделали возможным внедрение новой технологии, перераспределение ресурсов и т.д., т.е. какие «общественные отношения» помогали «развитию производительных сил» либо «сдерживали его». Оба фактора внесли ту или иную лепту в ускоренное развитие Западной Европы, и не будь одного из них, история вполне могла бы пойти по иному пути.

Коренное значение в развитии европейской цивилизации сыграли три технологических прорыва, которые не сумели или не захотели использовать цивилизации Востока. Первый — широкое использование мельниц как источников механической энергии. Эта технология позволила европейцам высвободить очень много мускульной силы человека и тем самым компенсировать влияние климатического фактора. Второй технологический прорыв -революция в мореплавании. Уже в XV в. взлёт внутренней западноевропейской торговли, которому способствовало приморское положение большинства западноевропейских стран и обилие судоходных рек, с лихвой дополнил мельницы в компенсации климатического фактора. На рубеже XV-XVI вв. этот прорыв позволил Европе достичь Американского континента и открыть торговые пути в Индию в обход турок. Монопольное положение европейцев в навигации позволяло им ограничивать объёмы поставок своих товаров на азиатские рынки и не допускать ограничений на предложение азиатских товаров, т.е. позволило продавать свои товары по возможно более высоким ценам и покупать азиатские по возможно более низким. (В своё время крупной ошибкой Ивана Грозного было предоставление английским купцам монополии на торговлю Европы с Россией. Англия заметно нажилась на этой монополии, пока Россия не поняла свою ошибку и не отменила английскую монополию под предлогом необходимости наказания англичан за убийство своего короля.) Наконец, третьим прорывом стало постоянное совершенствование изобретённого в Китае огнестрельного оружия. В сочетании с революцией в морском транспорте это позволило Европе, начиная с XVI века, поставить в колониальную или полуколониальную зависимость большую часть остального мира. Переселение туда европейцев надолго сгладило остроту демографического кризиса и убывающей производительности. Ограбление индейских цивилизаций в Америке и освоение её богатых земель, в том числе с использованием дешёвого рабского труда (по итогам второго и третьего технологических прорывов добыча рабов в Африке была простым делом) открыло поток в Европу дешёвых для неё ресурсов, прежде всего, серебра и золота. Серебро и золото стали обменивать на азиатские ресурсы (вот и причина положительного сальдо стран Востока!), затем, по мере колонизации Азии, её ресурсы пошли в Европу просто за счёт внеэкономического изъятия завоевателями и колониальной администрацией.

Справедливости ради надо признать, что масштабы прямого «недобровольного» ограбления Старого Света сильно преувеличены в обывательском сознании: по отдельным расчётам, доходы от использования новых территорий в XVI в. были в среднем эквивалентны 1% валового продукта стран Западной Европы. По другой оценке, доходы от торговли со странами Азии, Африки и Латинской Америки в 1492-1739 гг. едва ли достигали 1/5 валовых капиталовложений, реализованных в Западной Европе в XVI-XVIII вв., причём сюда включено не только прямое ограбление, но и добровольная торговля. Следует, однако, отметить, что в состоянии хрупкого равновесия и небольшой вклад вполне мог склонить чашу весов в пользу Европы и дальше увеличивать её превосходство в силу «мультипликативного эффекта»; относительно существовавшего потока ресурсов в Западную Европу вполне можно сказать «мелочь, а приятно». Одна только возможность приоритетного развития науки за эти деньги позволила Европе совершать дальнейшие технологические инновации и увеличивать свой отрыв. Куда большие доходы Западная Европа получила за счёт добровольной торговли непосредственно с производителями азиатского сырья и продовольствия, начиная уже с XIX в. И всё же, на протяжении трёхсот лет Азия сохраняла активное сальдо в торговле с Европой, то есть отдавала за бесполезное золото свои ресурсы, которые могли бы использоваться для ускорения их развития.

Итак, в основе европейского лидерства лежали три технологических прорыва и умение их использовать, что тоже является технологией. Как блестяще продемонстрировал Бродель, до 1492 года технологический, научный и культурный уровень Европы ничем не отличался от такового в ряде других регионах мира. Несмотря на то, что три прорыва уже были совершены в Европе, сами по себе они компенсировались в Индии и Китае опережением в других технологиях и климатическим фактором — но только до тех пор, пока Европа ограничивалась внутренней торговлей. Более того, накануне развития капитализма экономика Европы не так уж и быстро росла. В 1000-1300 гг. подушевой ВВП Северо-Западной Европы увеличился на 50-60% (такой быстрый рост объясняется тем, что в этот период, на самом деле, шло восстановление ранее уже достигнутого уровня Западной Римской Империи), в 1300-1500 гг. — на 5-10% (т.е. весь XV век Европа восстанавливалась после экономического обвала XIV в.) и в 1500-1800 гг. — на 45-55%.

Почему же всё-таки капитализм начал развиваться в Европе? Никаких особых «цивилизационных» предпосылок появления капитализма именно в Европе, считает И.Валлерстайн, не существовало: происхождение «европейского чуда» не запрограммировано внутренней имманентной «логикой» развития европейского общества. Кое-какие ответы на вышеизложенные вопросы даёт исследование Мак-Кормика (2001). Он показывает, что до 1492 года Европа ничем не выделялась среди других центров развитого мира. Территориальный охват исламской цивилизации в XIII-XIV веках впечатлял. Да и в материальном и культурном отношении исламский мир был гораздо богаче еврохристианского. Настолько богаче, что не испытывал надобности в европейских товарах. Ещё более развитыми в промышленном отношении были Китай и Индия (Бродель). Более того, Китай был даже технически более развит, чем Европа. И, тем не менее, именно Европа первой вступила на путь капитализма. Капитализм был готов возникнуть на рубеже XV-XVI веков или, самое большее, на сотню-другую лет позже в любом из четырёх главных центров цивилизации.

Что же произошло в этот критический момент? В 1492 произошло открытие Америки Колумбом! После открытия Америки, там нашли золото и серебро. Их стали ввозить в Европу, и развитие производственных сил, до того почти одинаковое, было сдвинуто в пользу Европы. Запасы золота за XVI в. в Европе выросли примерно с 550 до 1192 тонн, а серебра — с 7 до 214 тыс. тонн. Поступление золота и серебра в Европу спровоцировал увеличение обращения золотых и серебряных монет и подорожание всех товаров относительно этих монет — инфляцию. Результат не замедлил сказаться. Ресурсы хлынули в Европу в обмен на благородные металлы, потерявшие для Европы прежнюю ценность. Это был, по сути, настоящий феномен XVI века, когда золото, завезённое в Европу из Нового Света, вызвало такую инфляцию (фактически, обесценение золота относительно других товаров), что была полностью разрушена экономическая система феодального полунатурального хозяйства с её фиксированными обычаем ценами и выплатами, до той поры благополучно просуществовавшая много столетий. Получается, что в этот момент или сотней лет позже в лидеры могли вырваться Индия и Китай, и только поток золота из Америки в Испанию склонил преимущество в сторону Европы. Конечно, особенности европейского уклада существенно способствовали тому, что капитализм укоренился именно в Европе, но главным был сдвиг равновесия из-за потока ресурсов в Европу из других стран вследствие выброса золота на их рынки. Открытие Колумба катализировало кристаллизацию пересыщенного раствора. Несколько обстоятельств сделали Европу центром кристаллизации, но главное — это поток серебра и золота из Америки. Как ни странно, наиболее вероятной причиной бед Азии было то, что восточные цивилизации не прочувствовали ключевое значение судоходства, источников механической энергии и огнестрельного оружия, потому что развитие именно этих технологий на каком-то этапе было им менее выгодным, чем развитие других. А потом стало поздно.

Представляется, что главной причиной трёх технологических прорывов в Западной Европе могло стать и то, что она была очень бедной, а использование, например, механической энергии или судоходства резко улучшало её жизнь и поощряло дальнейшее развитие именно этих технологий. А возможность массового использования мельниц и судов возникла в результате восстановления торговли. Правда, как сложно доказать, что первично, курица или яйцо, так и в случае с Тремя Технологиями трудно утверждать однозначно, что только рынок спровоцировал скачкообразное развитие капитализма в Европе.

Можно утверждать, что к 1750 году сам по себе рост торговли улучшил экономическое благосостояние как в силу роста специализации, так и благодаря специфике самого обмена, приносящего выгоду обеим сторонам. Одновременно имело место совершенствование методов сельскохозяйственного и ремесленного производства. В Англии, Франции и Нидерландах переход от поместной организации сельскохозяйственного производства к индивидуальным крестьянским хозяйствам улучшил снабжение продуктами питания. Капитализм создал новое общество, привив к деревенскому миру мир городской, и этот процесс шёл полным ходом задолго до промышленной революции. К середине XVIII века фабричная система производства была ещё в будущем, но по большинству критериев Европа за века торгового капитализма развила полнокровную систему хозяйства, которая и была преемницей феодализма. Усовершенствование аграрных приёмов создало класс безземельных сельских работников, которые не только были пригодны для альтернативных видов занятости, но и нуждались в них. Наконец, в своём стремлении к богатству Запад уже превзошёл или сравнялся со всеми современными ему или предшествовавшими обществами. А это создавало предпосылки для особой роли материального стимулирования, неэффективного в других обществах.

Формирование капиталистических институтов было облегчено тем, что под влиянием бедствий XIV века (вызванных, в свою очередь, резким похолоданием), наконец, закончился период феодальной раздробленности. Вообще XIV столетие (особенно его вторая половина) было для европейского общества временем катастроф: войны, эпидемии чумы, периоды голодной смерти привели к резкому сокращению населения и уменьшению площади заселённых и обрабатываемых земель (это было вызвано изменением климата — резким похолоданием во всей Европе, продлившемся сотню лет). В XV веке началось восстановление, но возврата к средневековым институтам не произошло. Капитализм замещал средневековые институты в экономической и политической жизни современными. Централизованные монархии были установлены во Франции, Испании, Португалии и Англии; со временем эти страны превратились в современные национальные государства. Мало того, приток американского золота резко ухудшил положение феодалов и, уменьшив степень их паразитизма, принудил их заниматься товарным хозяйством, с большей вероятностью превращаться в буржуа. С другой стороны, ресурсы, ранее шедшие на паразитическое потребление феодалов, переходили к другим слоям общества, которые инвестировали эти средства, а не проедали.

Сильнейшим свидетельством того, что именно рынки порождали рост технологий, является указание на то, что примерно в XIV веке в Китае был достигнут не меньший, а может быть, и более высокий уровень технологического развития, но эти задатки получили развитие в торговом мире Европы, а не в подчинённом мандаринам Китае. Фундаментальные исследования Джозефа Нидхема убедительно продемонстрировали богатство китайских достижений в науке и в технологии. Нидхем приводит множество доказательств того, что «в период с I века до рождества Христова и до XV века после рождества Христова китайская цивилизация умела использовать знание природы для удовлетворения нужд человека гораздо лучше, чем это удавалось Западу. Более того, Нидхем доказывает, что социальное и экономическое устройство средневекового Китая по сравнению со средневековой Европой отличалось во многих отношениях большей рациональностью. В то время как в Европе власть передавалась по наследству, Китаем правили мандарины — класс государственных служащих, не имевших права на передачу по наследству достигнутого ими положения. Таким образом, очень специфическое преимущество китайской цивилизации заключалось в том, что ведущие позиции в обществе занимали не по праву рождения, а благодаря способностям. Имперские экзамены открывали допуск в ряды бюрократии и обеспечивали преемственность ненаследственной элиты, которая втягивала в себя лучшие мозги каждого поколения.

Но, несмотря на эти преимущества, заключает Нидхем, социальные и культурные ценности азиатского «бюрократического феодализма» были просто несовместимы с капитализмом, а значит, и с современной наукой. Он подводит нас к неутешительной мысли, что носители политической власти, если им дать такую возможность, могут сдерживать развитие центров экономической власти, способных обеспечить рост хозяйства. Наверное, можно детально продемонстрировать причины, по которым азиатский «бюрократический феодализм», который сначала способствовал росту естественнонаучных знаний и соответствующих технологий, позднее стал противодействовать возвышению современного капитализма и современной науки, тогда как европейская форма феодализма благоприятствовала тому и другому — через собственный упадок и развитие нового общественного порядка. По мнению Нидхема, в китайской цивилизации торговля не могла стать основой общественной жизни потому, что основные концепции власти мандаринов противостояли не только принципам наследственного аристократического феодализма, но и ценностной системе богатых торговцев. Вообще-то, накопление капитала в Китае было возможным, но вложение его в прибыльные промышленные предприятия сдерживалось усилиями «просвещённых бюрократов», как и любые другие действия, которые могли угрожать стабильности их господства в обществе. В силу этого торговые гильдии в Китае никогда не имели такой власти и такого положения, как купеческие гильдии в европейских городах-государствах. В «аграрно-бюрократических цивилизациях», как их называет Нидхем, никогда не было условий, которые побуждали бы ремесленников и торговцев использовать знания математиков и учёных естественных наук для удовлетворения повседневных нужд. По его словам, интереса к природе и к экспериментированию, умения предсказывать затмения и составлять календари — то есть всего того, что умели китайцы, — было недостаточно. Купеческие культуры смогли добиться того, что оказалось не под силу аграрно-бюрократическим цивилизациям: обеспечить слияние прежде изолированных дисциплин — математики и естественных наук. К этому можно добавить, что и китайского искусства навигации, и наличия морских судов, пригодных для длительных плаваний, оказалось также недостаточно. Между различными областями китайской империи существовали значительные культурные и экономические различия, но, быть может, доминировавшие рисосеющие регионы были менее заинтересованы в межобластной торговле, чем разрозненные европейские государства, хотя более простым объяснением является то, что межобластную торговлю в Китае не обеспечишь водным транспортом в такой же степени, как в Европе. Кроме того, важной особенностью Китая было отсутствие культуры экспансии (приведшее к запрету строить большие суда), вызванное, видимо, тем, что китайцы считали себя самой развитой цивилизацией, которой нечему учиться у варваров.

Мы не в силах дать исчерпывающий ответ на поставленные Нидхемом проблемы сравнения социальной динамики — а может быть, и никто не в состоянии сделать это, поскольку существующие знания о причинах социальных изменений в далёком прошлом достаточно скромны. Конечно, можно констатировать, что социальная система Китая поддерживала ценности, которые были враждебны не только наследственной земельной аристократии, бывшей основой европейского феодализма, но и буржуазному — торговому и городскому — образу жизни. Класс учёных-бюрократов высоко ценил классическое образование и одновременно культивировал презрение к достижению материального благополучия через предпринимательство. (Из чего не следует, что сами мандарины жили аскетично). Сын удачливого торговца мечтал не о расширении или простом продолжении семейного дела, но о подготовке к имперским экзаменам и карьере чиновника. В свете этих ценностей забота о материальном преуспевании в результате коммерческих успехов выглядела делом низким; результатом было состояние коллективной самоудовлетворённости, которую можно назвать ограниченной и самодовольной (а скажем, у английских феодалов эпохи становления капитализма и промышленного переворота, напротив, было принято посылать одного из сыновей на выучку к купцу). То есть, усилия китайцев были направлены на то, чтобы сдать экзамен по областям знаний, довольно оторванным от реальной жизни, а не на то, чтобы постоянно искать способы оптимизации экономики. По всей видимости, Китай мог бы вырваться в лидеры, если бы «не повезло» Европе. По мнению Мао Цзэдуна, «Китай и без воздействия иностранного капитала понемногу развился бы в капиталистическую страну. Вторжение иностранного капитала ускорило этот процесс» (Селищев А.С., Селищев Н.А.).

Пример Китая особенно интересен потому, что он из тех времён, когда происходил подъём капитализма на Западе. Но этот пример не уникален. Ни одна ранняя цивилизация, включая греков и римлян, не смогла достичь ничего подобного тому соединению торговли и естественных наук, которое было столь характерным для Запада в последние четыре столетия. Однако, поскольку эти цивилизации не дожили до середины второго тысячелетия, то нельзя и сказать, что они не могли бы достичь тех же успехов, будь к ним судьба более благосклонной.