Глава 4. Дополнение.
Снятие манихейской дихотомии Речь–Язык Соссюра в трихотомии Язык-Речь-Предмет

Неуловимость предмета Языка, казалось, была преодолена Соссюром путём разделения Языка как структуры и Речи как живого её применения. Но, наступление дуализма стало шагом к расчленению языка как целого.

ЛЕММА. Открытие Соссюра стало закрытием теории Языка как явления целостного.

Фактически Соссюр расщепил Язык на две части: на язык и некоторую Речь. Получилось, что речь выводилась за пределы Языка!

Для понимания некоторых процессов в языке это было полезно. Это позволило изучать структуру Языка (фактически грамматики Языка) отделённую от стихий Речи. Как первичное различие – неплохо, а вот дальше без соединения разделённого работать было нельзя. Для судьбы языка дихотомия не стала благом. Соссюр не смог соединить то, что разделил. Язык так и остался раздвоенным, с несоединимыми частями.

ЛЕММА. Ди-хотомия – двойственность. Дихотомия признание двойственной природы в языке, то есть природа, разделенной на две части.

Фактически Соссюр ввел в язык манихейский принцип: положительный полюс – Язык как устойчивую структуру и Речь как переменную, негативную, подверженную, неистинную.

Возникает ряд апорий.

2. Апории дуальности Языка

Апория 1. Если язык разнесен на миллионы речей, то где он тогда как таковой? Миллионы речей не дадут Одного Языка. Язык становится абстракцией? Тогда есть ли он?

ЛЕММА. Если Язык изгоняется из Речи, то где он остаётся? Разделение ликвидирует Язык.

Апория 2. Апория разделённости Речи и Языка в том, что она не может объяснить изменения в языке. Если то и другое разделено, то откуда появляются изменения и в том и в другом? Ведь хотя изменчивой считается Речь, Язык меняется тоже! Как изменчивость в Речи переходит в Язык? Проницаема ли перегородка дихотомии? Если да, то как? Если да, то есть ли дихотомия? Сам обмен между Языком и Речью – создаёт Третье, которое уже ни Речь, ни Язык.

Это Третье тоже обосновано. Если принять разделение Язык- Речь, то придётся утверждать непроницаемость границ и отказывать Речи в Языке, а Язык отделять от Речи.

Но если даже самое плохонькое чисто речевое явление имеет в себе языковые элементы, то какая тут отделённость? И даже самая выверенная речь – речь, а не язык. Получается Язык вообще остается без реализации?

Апория 3. Не признавая речевой истории, непонятно как человек овладевает языком? Если признавать все дефекты как чисто речевые, а не языковые, то становится очевидным, что человек НИКОГДА не овладеет Языком и поэтому становление Языка в человеке отсутствует. Тогда что такое речевой рост – от ребёнка до взрослого человека?

Если не вводить определения Языка и Речи на Уровни Сложности, то история языка не будет объяснена вообще. И если мы не признаем уровень сложности Языка в уровне сложности Речи, тогда мы остановимся перед абсурдом: мы не сможем объяснить, как ребёнок овладевает речью, поэтому что его речь – сплошной дефект.

Рассмотрим речевой акт двухлетнего ребёнка.

С точки зрения эталонной грамматики, некоего эталонного соссюровского Языка – это непонятное безобразие, сплошной речевой абсцесс. Но стоит только ввести понятие Уровня Сложности, как отметим, что во фразе есть грамматическая конструкция: обращение с подлежащим. То есть односоставное предложение с обращением. Разве грамматика, да, на очень низком уровне! здесь не присутствует?

ЛЕММА. Речь на УС даёт Грамматику на этом же УС.

В детях история нашего языка. Ничего страшного, если мы вспомним историю народа во взрослении наших детей и выявим не то, что разделяет, а то, что соединяет Язык и его части.

Частей Языка получается три:

1. Структура языка, или Грамматика Языка (только письменная).

2. Прагматика Языка, или Речь, то есть Риторика (устная и письменная).

3. Система уровневых пределов, объединяющих Грамматику и Прагматику Языка.

Это значит, что Соссюроская дихотомия снимается в Тройственной Природе Языка.

ПОСТУЛАТ. Соссюровская дихотомия снимается в Тройственной природе Языка. Тринитарная концепция Языка снимает соссюровскую дихотомию.

3. Апории Трубецкого, или снятие дихотомии Фонологии и Фонетики

Звук есть первичный сложившийся элемент Языка и представляет из себя ряд оформившихся звуков.

В историческом процессе звук развился от значимого до незначимого по закону усложнения. Поскольку первые звуки означали слова и предложения, они были первыми языковыми фактами. До сих пор животные звуки представляют собой и значимые слова и выражения одновременно.

В этом до сих пор кроется противоречие, требующее научного осмысления и методической подачи. То есть требуется фонология. Дело в том, что та история звука, которую знает история, узнает и каждый человек в своём становлении. Ребёнок, издавая звуки, одновременно дает и слово и предложение.

Звук требует других звуков, чтобы доказать себя, свою необходимость. Отсюда формируется звукоразличение с разными значениями звуков. Один звук рождает другой, второй – третий.

Развертывание самой малой оформленной единицы Языка – Звук идёт в трех направлениях.

1. Вычленение звука из звукового потока. Этот процесс был очень сложным. Даже длительный звук «А» можно разложить на несколько фрагментов, где проявятся и «О» и «И» и другие, даже согласные, если звук колеблется. Появляются тысячи призвуков. Чтобы расположиться уважением к первым лингвистам, достаточно послушать новорожденного – сотни звуков и призвуков – их чего делать устойчивый звук? Что выделять, исходя из каких признаков. Это сейчас деление на гласный и согласный, твёрдый и мягкий, звонкий и глухой не вызывает вопросов, а в те времена этого деления попросту не было. Его нужно было формировать.

Формирование шло по значению звука. Это сейчас мало кто замечает значение звука. Между тем оно есть. Если наш предок дарил перламутровую ракушку девушку и говорил, привлекая внимание к красоте - «А!» и слышал в ответ возглас восхищения «О!», то жрец уже мог выделить эти звук в самостоятельные и отделить их от согласного по длительности. Но это был процесс труднейший, поскольку оторвать один обертон от другого – тогда, когда все обертонами, длительностями и вибрациями общаются было сложно. До сих пор рудименты этой борьбы показывают дифтонги (двойные звуки). Русские юс-малый (мЯта – мента - мята – следы остались в слове мЕНтол) и юс большой (мУж – монж - мУж) ушли из языка всего триста лет назад. Это значит, что формирование однозначных звуков шло тысячи лет. И до сих пор не закончился, порождая грамматические коллизии, вроде английских дифтонгов – гласные и согласных: tAke и проч.

Иначе говоря, выделение звуков, формирование признаков группировки, правил классификации было для древних ученых тяжкой задачей. Но они породили научную тенденцию вычленения и классификации звуков и их значений, которую сейчас можно назвать фонологией – наукой о звуке.

Проблема звука в его противоречии между одним доминирующим тоном и сотнями обертонов, входящих в этот звук. Звуки есть во всех словах, но эти слова не есть одно и то же по качеству и силе. Многие звуки есть во многих словах, но эти слова не сливаются в одно. Зачем звуку Иное, если он может жить для себя? Звук в себе не может определиться. А не определенный звук - это не звук, а шум. Чтобы выйти из состояния шума, он должен определиться. Но определиться он может только через Иное. Поэтому ему необходимы иные звуки, отличаясь от которых, он определяет и утверждает себя. В этом процессе неопределенный звук превращается в значимый звук - фонему.

ЛЕММА. Дисциплина различения и классификации звуков называется Фонологией. Фонология является частью Языкознания.

2. Определяется количество звуков, необходимых для звуковой работы. Выделить звуки – это замечательно, но что с этой массой делать? Необходимо обертона отбрасывать в пользу звуковой доминанты. Это значит, что тысячи однородных призвуков, обертонов сворачиваются в один полноценный звук. Причина проста: звук нужен не сам по себе, а включенным в более крупную единицу – в Слово. Для Слова звуковые обертона менее актуальны, чем для самого Звука.

Но выявление предельного количества звуков для управления им сталкивается с негодованием пользователей – зачем мне насилие над собой, если говорю и пою, что хочу на разных тонах и обертонах – зачем мне классификация, если она уменьшает мои эмоциональные возможности! Можно представить себе, как бились древние жрецы над формированием первых звуков.

Но выделенная доминанта не ликвидировала обертона – они остались и живут внутри отделённого звука. Причем живут, зачастую выламываясь из самого звука. И подчинение доминирующему звуку массы обертонов – дополнительная научная задача, требующая подведения речевого и артикуляционного аппарата под эти звуки.

Поэтому сама классификация звуков и её удержание после выделения их из звукового потока требует научного подхода. И если первые ученые-лингвисты жреческого сословия заботились над классификацией звуков, то современные фонологи заботятся о защите сформированной классификации – формируя и выправляя звуковой хаос у подопечных.

Появляется научная тенденция, которая затем формируется в научную дисциплину – фонетику, дисциплину о правильном и точном произнесении звуков.

ЛЕММА. Дисциплина о правильном произнесении звуков называется фонетикой. Фонетика является частью Фонологии.

3. Написание звуков. Третья фундаментальная проблема науки о звуке – отдать звук в написание, в руки грамматику. Эта коллизия заставляет фонологом держать ухо востро, поскольку буква может запросто нивелировать звук. Это первый момент. Второй момент – сам пользователь буквы может не понимать, как произносить звуки, означающие буквы. Разное место в слове даёт одинаковую букву, но совершенно разные звуки. Тогда какие звуки в каком месте слова надо произносить и почему?

Достаточно взглянуть на соотношение силы звуков, чтобы понять, что у Фонолога всегда будет проблемой удержать звук в слове, чтобы грамматика не сказал: звук настолько ослаб, что надо убирать букву в этом слове! Не удержал – получил уродца. Так же родились ложные уродливые суффиксы при образовании некоторых русских фамилий. Которые потом были объявлены мовными фамилиями: к примеру, Коноваленков – Коноваленко.

Сила звука в слове – проблема для Фонолога. Посмотрим на слово «Правда».

Как видим, под угрозой слабое окончание. Фонологу нужно потрудиться, чтобы значение слабого гласного защитить в слове. У Грамматика будут всегда соблазн сэкономить на звуке, чтобы ввести удобную букву. Но фонолог должен защищать звук не только в данном слове. Но и в корневой его основе. Грамматик всегда скажет: не пора ли слово broTHer писать как broZer? Но мы поддержим английских фонологов и честных грамматиков, удерживающих русский корень «брат» в этом слове.

Грамматическая запись противоречит фонетической и становится полем борьбы фонетиков и грамматиков. Ведь то же слово правда нужно записать иначе – фонетически, подчёркивая силу и объём звука:

Противоречие с Грамматикой налицо: Грамматика фиксирует классифицирует сильные звуки, превращая их в знаки и их формальные значения. Грамматика имеет дело с отобранными знаками. Но куда девать массу значимых диалектных звуковых обертонов? Ответ простой: фонолог должен с тщанием следить за жизнью обертонов, чтобы за потерей обертонов не произошла потеря слов и их значений. То есть фонологу постоянно нужно доказывать значение обертона, как строителю приходится доказывать необходимость малого кирпича в огромной стене. Если же обертон начинает ломать звук, особенно в слове, то реакция лингвиста должна быть однозначной: восстановите Строение, убрав деструктивные обертона, иначе возникает повод для привлечения лингвистической криминологии.