Одним из центральных и даже идеологически важных понятий тринитаризма является «гармония». Вот как она описана в проекте Всемiром «Определения. Физические и иные основы нового мировоззрения»:

Гармония – принцип соразмерности частей системы. Гармония не просто принцип соразмерности частей в целом, это – способ существования трансфинитного, бесконечного в финитном, конечном. (В. Татур)

Здесь есть и вполне традиционная трактовка, и, кроме того, – идеологически важное мировоззренческое понимание гармонии тринитарной. Первое понятно, а что можно делать со вторым, сразу не очень понятно. Но вроде как открываются некие перспективы, чего очень и очень хочется любому ученому.

Более всего проблематика гармонии интересует П. Сергиенко. Но его способ выражения – при всей кажущейся очевидности – требует введения ряда мировоззренческих «фильтров», поэтому к нему мы обратимся чуть позже, когда представим эти фильтры последовательно, в развертке.

Для системогенетика гармония имеет два измерения, и здесь мы снова вынуждены говорить о проблеме первосубстанции – это хронотоп.

Такой первосубстанции, как хронотоп, я посвятил «Эстетику» (университетский курс) и массу прочих материалов, включая монографии и статьи. Но это калокагатический хронотоп, связанный с существованием человека и общества. В парадигме тринитаризма объект и субъект отсутствуют, поскольку они сливаются в точке их неразведенности. Это особого рода синкретизм, требующий и особого типа понимания. А вот как с ним оперировать, мне и хочется понять.

В этом залоге и физический хронотоп, и социочеловеческий – одно и то же. Они должны иметь общее, что, собственно, и ищет тринитаризм (в моем понимании).

Я стою на платформе системогенетики и использую нумерологические архетипы, поэтому для меня важны и статика, и динамика. И занимаюсь тем, что из своей обозначенной позиции пробую понимать иное по основаниям – тринитаризм. Понимать с целью изменить, расширить, улучшить свой аппарат. Попутно я отношусь к тому, что понимаю, поэтому жанр получается своеобразный.

Важно, что и Статическая гармония и Динамическая гармония сводимы к одному индикатору «числа и пропорции». Это общеизвестно, но для науки важна не только их общность, но и то, как именно они различаются.

У меня выстраивается такая схема:

В этой схеме есть две разновидности «числа и пропорции».

Что делать с раздвоенным и по частям, мы обсудим специально позже. Здесь работает Число, приближенное к практическому, деятельностному. И геометрическая «пропорция» такого же типа – для деятельности. Максимум, что я могу здесь допустить по степени абстрактности, это архетипическое значение и того, и другого.

При переходе в нерасчлененное синкретическое измерение (хронотопический синкретизм), Число приобретает пифагорейские очертания: «Числа правят миром». Но тогда пропорции чего нам предстоит обсуждать? Хронотопа? Пифагор вводит свой конфигуратор целого на материале мироустройства – как пишут историки – «астрономии». Поговорим об этом подробнее, поскольку это очень важная тема в рамках рассматриваемой проблематики. А потом продолжим разговор непосредственно о гармонии в тринитаризме.

Вперед, к Пифагору

В междисциплинарных исследованиях, где возникает необходимость использования ряда языков, возникает и возможность появления особой метаязыковой реальности. Так, на стыке естественных наук с гуманитарными было создано большинство работ Р. Якобсона. Работы Якобсона о перекрестье и связке разных наук, его особый интерес к инвариантам в биологии и языкознании ставят его в ряд самых оригинальных мыслителей современности. Как констатировал Вяч. Иванов, он использовал элементы структуры древнекитайского менталитета (нумерологического по исходным принципам) для решения проблем языкознания.

Интерес к нумерологии в аспекте симметрии активно проявлялся в естественных науках (физики Ли и Ян, биолог Жакоб). В 60-е годы XX века было разработано, а в 70-е годы получило в физике всеобщее признание учение Грина и Шварца о теории сверхструн и супергравитации, где влияние нумерологии было заметно всем. В данных работах есть ряд явных совпадений с древнекитайской нумерологической картиной мира (вплоть до трактовки тех или иных числовых архетипов).

Мы здесь идем по проторенному пути, и проторенному в первую очередь все теми же древними греками (правда, этот путь сначала надо пройти, чтобы потом найти у греков, а вот наоборот, к сожалению, не бывает). Сошлемся на интерес, который существовал у русской философской школы: проблемы философии имени, числа, геометрии были в центре интересов А.Ф. Лосева и П.А. Флоренского, а философия становления формировалась также трудами П.А. Сорокина, Н.Д. Кондратьева и А.Л. Чижевского и ряда других циклистов.

Родоначальником первой цельной (что очень важно в данном случае) и достаточно загадочной ветви научной философии был Пифагор. Текстов самого Пифагора не сохранилось, а чтобы составить представление о пифагорействе, требуется анализ множества косвенных «первоисточников», не всегда достоверных. Философское описание пифагорейского учения является более-менее полным только при обращении к работам Никомаха, Феона из Смирны, Прокла, Порфирия, Плутарха, Клемента Александрийского, Платона, Аристотеля и ряда других философов, использовавших пифагорейство. Мы будем опираться только на те утверждения, которые встречаются либо чаще всего, либо закрепились в науке Нового времени как достоверные. Математический источник, признаваемый в этом качестве, – книга Томаса Тэйлора «Теоретическая арифметика», особенно ее начальные главы. Из современных нам фундаментальных работ можно привести громадный список мощных трудов А.Ф. Лосева, хотя есть тексты и В.Ф. Асмуса, и ряд философских монографий, посвященных истории этого вопроса, а также недавние работы о Пифагоре и его учении, статьи в интернете, количество которых все время возрастает, и т.д. и т.п.

Именно у Пифагора мы находим то, что нас сейчас занимает: в его учении связывались арифметика, геометрия, хроно-гармония (музыка, акустика) и астрономия.

Первична среди данных способов отображения именно арифметика как философия Числа, ибо сама арифметика ни от чего не зависит, ее надо постулировать, это аксиоматическая данность (ее непременно дают людям то боги, то полумифические или мифические герои). Теория Числа у Пифагора выступает как метаклассификационная основа, приводящая в порядок весь универсум мысли.

Эта универсальная и первичная философия Числа получала хронотопическое отображение: геометрическое как пространственное – топос, волновое как временное – хроно (теория музыки, или акустика, которая описывала числовые ключи процессуальности). Геометрия и музыка (акустика) вторичны, производны от арифметики, это – два отображения Числа, ибо «все есть Число». Здесь мы сталкиваемся с ракурсами статики и динамики, бытия и становления, в более узком смысле – симметрии и асимметрии, четности и нечетности. Но самое важное, что перед нами – хронотоп, где геометрия выступает как топическое, а волновая «теория музыкальной гармонии» – как хроноотображение.

Синтезируется все вместе (арифметика, геометрия и волновая теория) в астрономии, хотя речь в пифагорействе идет совсем о другом – о философском отображении устройства космоса. Пифагорейская астрономия – это обратный синтез (почти по Гегелю), который восстанавливает реальность, проведя нас через дифференцированность Числа, пространства и времени. В астрономии сводились воедино и числовые ключи мироздания, и размер, и форма, и гармонические законы волнового движения небесных тел. В этой астрономии путем хронотопического раздвоения и последующего восстановления целостности в вещественном виде Число (как организующая информация, как разновидность Логоса) погружается в вещественность зримого мироздания.

Нам, знакомым только с нашей скучной школьной астрономией как факультативной частью столь же скучной школьной физики, трудно понять, что «астро-номию» можно воспринимать буквально как «звездный закон», через который посвященному слышится музыка сфер, от которого можно получать наслаждение при созерцании божественных пропорций планетарных орбит и при помощи которого можно измерять свою судьбу Числом в рамках этого всеобщего звездного закона.

Немаловажное значение имеют последовательность, приоритеты и выводы из данного набора, который оказался явно не по зубам современным философам: в их работах сквозят растерянность и неспособность объяснить сам феномен существования и наличия именно четырех главных разделов пифагорейского учения. Пифагорейство явно кажется наивным нашим историкам философии, хотя именно им нужно бы твердо усвоить, что первые в истории никогда не бывают наивными, они, скорее, отличаются способностью обгонять свое время, и очень-очень надолго.

Множественность и величина – две главные части математики, по Пифагору (они ограничены в его учении сферой ума). К этому системообразующему принципу нужно внимательно присмотреться, так как он напрямую выводит на более древние истоки его учения и прямо соотносится с самыми современными поисками математической логики.

Теория Числа имеет дело со множественностью, но со множественностью, относящейся к самой себе. А что это, если не наилучшее философское определение инвариантности? Отношение к самому себе есть закрытое, самозамкнутое отношение. В этом смысле оно обладает также константностью.

Музыка (или, точнее, пифагорейская теория гармонии) тоже имеет дело со множественностью, но уже со множественностью, относящейся к другим вещам, так сказать, направленной вовне. В пифагорействе речь идет отнюдь не о музыке, а об универсальном языке волновых колебаний, а говорить о колебаниях можно только по поводу чего-то (другого). Нетрудно понять, что волновые колебания не могут быть константными, они переменны по определению, это – изменяющиеся множества.

Геометрия обращается с постоянной величиной. Именно константность постоянных величин в геометрии стала причиной ее превращения в обособленную от философии геометрию Евклида («землемерие», унижающее столь высокое искусство, по Платону). В некотором смысле и геометрические объекты тоже инвариантны сами себе. Отметим реализм геометрии, у которой всегда можно найти вещественные прообразы. Если следовать Э. Гуссерлю, то «геометрии идеальностей предшествовало практическое искусство землемерия, которое ничего не знало об идеальностях». Платон же утверждал, что геометрии вредит ее название, по происхождению относимое к «землемерию», оно унижает геометрию в смысле чистоты. Ему принадлежит высказывание, что геометрия есть познание всего сущего.

Астрономия обращается с изменяющейся величиной. Многое из того, что можно сказать о теории гармонии, применимо и к астрономии, но сама она имеет дело с конкретными и вполне реальными величинами.

Проведем простые аналогии. Хотя мы не будем пока особо комментировать образование исходных пар, нам кажется, что их сходство и так более или менее ясно. За таким свойствами, как константность и изменение, стоит знакомая нам пара «статика – динамика». Константность как бы специально модифицирована в определениях для множественности (константность во множественности, относящейся к себе, есть число) и для единственности, имеющей величину (константность величин – тема геометрии). То же самое относительно изменчивости: изменчивость множественности описывает теория колебаний, а изменчивостью величин и расстояний озабочена астрономия.

Итак, первичная матрица:

Мы и впредь неоднократно будем наталкиваться на тот факт, что единство числовой, геометрической и динамической логики Пифагора не может быть обойдено при любых попытках синтеза знания. Сам феномен мы относим за счет того, что Пифагор, как основатель философии (по преданию, именно он придумал само слово «философия»), выявил ее истинный универсум типов отображения, и, как только мы ставим задачу полного синтеза, неизбежно приходим к нему. Это наводит на мысль, что если мы сегодня возвращаемся к родоначальнику философии, то, следовательно, сама ее история, если не кончается, то, как минимум, подводит очередные принципиальные итоги.

Все это замечательно и познавательно, мягко скажет всякий начитанный философ, но не слишком убедительно. Пусть у Пифагора и вправду систем отображения философского метазначения – четыре. Но основанием европейской науки стала формальная логика Аристотеля, которой здесь нет. В ее основе лежит не Число, а понятие и Слово, специальным образом употребляемое для его удержания и обозначения. Это так, и существовала глобальная ментальная необходимость такого выбора для судеб Европы: здесь и вправду «в начале было Слово». Тем не менее, и философская система Аристотеля в свою очередь содержит редуцированное пифагорейство и немало ему обязана.

Если же обратиться к тому сложному периоду, когда происходил ментальный выбор (Число или Слово), то в сам момент выбора ключа парадигмы не было практически ни одного крупного философа, который бы не обращался к идеям Пифагора, о нем так или иначе упоминают все, кто работал тогда в древнегреческой философии. При выборе в качестве альтернативы Слова нужно было определиться, чем же тогда является Число в философии.

Платон первым предложил свое понимание роли Числа, которое и утвердилось в качестве основы. Числовые инварианты в платоновской традиции занимают некоторое промежуточное место между идеями и миром вещей. Можно представить это для наглядности в схеме:

Эта схема интересна еще и тем, что метазначение, то самое, которое обслуживается носителями смыслов, находится на том же уровне, что и мир идей у Платона, они во многом тождественны. Так что место Числа Платоном здесь указано как место канала связи между мирами, как место языка в коммуникации. Но и Слово (философский язык и применяемая в нем система понятий) имеет ту же функцию, что и Число: в понятиях мы фиксируем идеи, но иначе. Слово является таким же проводником и посредником, как и Число. Через слова мы прорываемся к значениям, отсюда – проблема всей европейской герменевтики после греков (до них герменевтика была принципиально иной). Кстати, и через Числа мы тоже прорываемся к значениям, отчего мы разделили бы герменевтику на две глобальные разновидности: герменевтику Слова и герменевтику Числа (в чистом виде это – европейская и китайская ветви). Кстати, весь менеджмент построен именно на слове, и значение слова становится в социуме все больше (в этом ракурсе герменевтику в нашем веке развил Л. Витгенштейн). Другая сторона медали: в коммуникации появилось также и нейролингвистическое программирование (НЛП) наряду с прочими способами манипулирования человеческой психикой.

Из всех типов отображения вне времени (т.е. способных к отображению истины) находится и число, и слово. Чтобы поточнее определиться с их спецификой, введем их связанность по отношению к аксиологической и деятельностной четверке:

Кроме свойства нести вневременные, онтологические значения, отображать метазначения число и слово «работают» во времени. Слово связано с организацией непосредственной коммуникации людей (истина – коммуникация), а число – с опосредованной коммуникацией, с формой, оформленностью, субстратностью (истина – форма). Непосредственная коммуникация есть несколько странная «деятельность без субстрата», то есть, вообще-то, и не деятельность по определению, а аспект всякой субстратной деятельности. Число же привязано к субстрату, к форме, его употребление в настоящем времени есть, например, счет. Подумайте также вот над чем: Число – потенциальное (информация), а Слово – актуальное.

В своей «Философии арифметики» Э. Гуссерль детально рассматривает философские основания числа в близком ракурсе.

Получается, что Слово в первую очередь обеспечивает канал связи общества, людей и человека (отсюда, от этого ментального выбора слова в качестве доминанты, – исходный динамизм еврокультуры), и в этом канале слово «работает» в настоящем времени. Трансформация слова в понятие есть выведение его из этого процесса, онтологизация слова. А вот инварианты истины, группируемые формально-классиологически, и это в первую очередь число, в такой процедуре вроде бы не нуждаются. Тем не менее, Число (подобно слову) как бы колеблется между рациональным и чувственным. Они, число и слово, находятся к канале коммуникации (между людьми) и обладают одновременно и чувственной, и надчувственной природой. Но в одном больше рацио (и отсюда – общего и всеобщего), в другом – экспрессивно-чувственных возможностей (вспомним о категории выражения, по А.Ф. Лосеву), а значит, и личностного. Казалось бы, трудно «выразить» числом, как словом, тем не менее, история искусства знает и такой язык выражения, хотя конкурировать в богатстве возможностей они никак не могут. Но есть и обратный ракурс.

Затронутая тема (инварианты истины, группируемые формально-классиологически) – это вполне определенный ракурс более широкой темы классиологии в широком смысле слова. Говоря о классификационных особенностях языка, А.И. Субетто высказывает мысль, что язык является гомоморфной моделью окружающего мира. Выделяемые им функции языка как инструмента человеческого познания (обобщение, распознавание, абстрагирование) мы можем отнести и к числу. Так, и число, и слово выполняет классификационные функции («обобщает вещи, относит их к определенной категории»). При помощи числа также происходит отнесение предмета к определенному классу, то есть распознавание его. Наконец, число дает возможность произвести абстрагирование (сокращение размерности пространственных признаков).

Особого разбора в рамках этой темы заслуживает работа В.Ю. Татура «Язык как выражение Целого или как способ самоорганизации Единого». Но говорить о ней походя не хотелось бы, поэтому оставим это намерение для следующих статей. Она изменила ряд моих понятий, о которых я здесь говорю, но это следует отрефлектировать тщательнее.

Если говорить о роли взаимодействия слов (синтактика), то если мы с вами пройдем по пути взаимодействия между собой числовых ментальных моделей, то выясним, что их синтактика не намного беднее. У чисел и их связанностей есть также и своя семантика, здесь открываются целые поля всеобщих значений и личностных смыслов.

И, хоть мы далеки от отождествления возможностей слова и числа, не секрет, что между ними есть таинственная связь, общность, которую пытаются установить еще с древнейших времен. Одним из самых остроумных гениев в этой области был В. Хлебников, так и оставшийся непонятым. Но и его «стихам, как драгоценным винам, наступит свой черед». Язык слов и язык чисел содержат два способа соорганизации понимания. Причем в слове эти возможности не столько шире, сколько специфичнее.

Таким образом, мы полагаем, что язык слов и язык чисел дислоцируются на грани между: а) обществом и человеком; б) социальностью и биологической основой человека (его рациональной и чувственной сторонами). Выполняя всеобщую коммуникативную функцию, слово и число выступают в качестве классификационных метаязыков. Но если язык слов больше сохраняет в себе элементы человеческого синкретизма (он и рациональный, и чувственный одновременно, и это очевидно), то язык чисел предназначен больше для весьма абстрактной социальной коммуникации (философские числа, как у Пифагора, геометрия у Декарта) или очень конкретной и прагматической (практический счет). В этом смысле число абсолютно рационально и социально, хотя и базируется на нашей чувственности по отношению к конкретному. Это легко понять: отдельному человеку вне социума число было бы ни к чему, а вот зачатки интонационной звуковой коммуникации (прообраз слова) у высших животных есть.

Метаклассификационный ракурс

Классификация, по выражению С.В. Мейена, является и целью и инструментом познания. Классифицирование, если его понимать предельно широко, присуще всем системам в этом мире: и неживым, и живым, и социальным. Это убедительно показал А.И. Субетто, который не только раскрыл универсальность данного явления, но и предложил ему название. По его мнению, сейчас мы стоим на пороге появления новой науки о механизмах и законах классифицирования и формирования новой (классификационной) парадигмы, которая является составной частью современной синтетической революции в области познания (ниже мы обратимся ко всей совокупности парадигм). Он предложил назвать общую теорию классифицирования – метаклассификацией, и такое наименование мы будем использовать в дальнейшем, принимая именно его как предельно широкое. На это следует указать, поскольку сама возникающая наука известна также и как классиология (В.Л. Кожара), классиономия (Р.Г. Баранцев), метатаксономия (в некоторых работах того же А.И. Субетто).

Для метаклассифицикации существенны две крупные проблемы: поиск универсального классиологического метаязыка и создание теории (алгебры) метаклассификации. Для числовых ментальных моделей мы рассматриваем и метаязык, и алгебру – это было продемонстрировано в сернии статей на примере архетипа тройки. Число, инвариант в ментальных моделях, выступает как определенный вид метаклассификационных построений вообще. В этом узком смысле у наших ментально-числовых построений есть все необходимые признаки метаклассификационной теории:

• мы имеем дело с «классификацией классификаций»;

• числовой ряд есть системное образование, и отсюда следует, что нумерологическая классификация способна выступать как определенная системологическая классификация;

• поскольку в самом нашем методе отражен метааспект различных классификационных теорий, постольку речь и идет о метаклассификации.

В метаклассификационных построениях существуют два направления классификаций: интенциональное и экстенциональное. Первое есть «движение вовнутрь качества классифицируемых объектов (морфологическая и функциональная структура)», что характеризуется приставкой «ин», то есть «внутрь». Во втором случае «отождествление качеств объекта... по определенным внешним признакам без раскрытия морфологии объекта» происходит на базе действия принципа функционально-кибернетической эквивалентности. Отсюда – приставка «экс», то есть «вовне» («экс»-описания, например математические). Интенциональность содержательно совпадает с понятием «архетип» у К. Юнга, а экстенциональность связана с «объемом понятия» в логике. Оба подхода связаны также с понятием «границы» системы, относительно которой и осуществляются эти два действия («внутрь» и «вовне»). Предлагаемые в моих текстах схемы и их трактовки имеют к ним прямое отношение.

Применяя к паре Слово-Число категории качества и количества, мы можем сказать, что число более тяготеет к количеству (отсюда – счет), а Слово-понятие – к качеству, хотя как ментальные инварианты они одновременно и количественные и качественные:

Нумерологическая методология – не логика, но она представляет собой альтернативу логике и ее общеметодологической функции. Она более универсальна, ибо выступает и как «числовая системология» и как метанаука (но не является наукой). Как пишет по поводу китайского варианта В.С. Спирин, основная черта этого «древнего картезианства» – «единство логико-дискурсивных структур (алгебра, исчисления) и пространственных образов». Для посвященных она выступала и как отображение времени, то есть как полный хронотоп.

Дополним рассуждения цитатой Аристотеля: «Число есть сущность всех вещей, и организация Вселенной в ее определениях представляет собой вообще гармоническую систему чисел и их отношений».

Если исходить из приведенных рассуждений и цитаты, то становится понятна функция формальной логики Аристотеля: необходимо было упорядочить сам мир Слова (как посредника при переводе к метасмыслу), ибо божественный порядок в мире Числа в такой функции уже показал Пифагор.

Но Пифагору, с его универсальным учением, в Европе не повезло: оно не легло на формирующийся менталитет «самоценной единицы». Истинным героем для Европы стал Сократ, сам принявший решение выпить чашу с ядом. Современный «мифологический» киногерой Америки, выросшей из Европы, – шериф или рэйнжер – берет на себя ответственность «здесь и сейчас», это герой-одиночка автономного типа. Но само имя Пифагора как первого во многих отношениях вошло в историю и философии, и, конечно же, математики: его таблица на школьных тетрадях и теорема известны любому, кто хоть немного учился в школе.

Подчеркнем одну неочевидность: нумерология возникает раньше логики. Не вдаваясь в мало подтвержденную фактами историю пифагорейства, отметим, что эволюция пифагорейского направления в истории философии трактуется однотипно и начинается с темы: Восток и Египет как источники знания Пифагора. В этой удивительной истории жизни, достойной эпохального романа, очень интересен момент получения Пифагором, так сказать, образования (по другим источникам, эзотерического посвящения) в Египте и Вавилоне, где он находился в несколько странном «рабстве». Доказательств его пребывания там нет, о чем еще в прошлом веке компетентно говорил Э. Целлер, крупнейший знаток античности. Но нас, что тоже интересно, устроят оба варианта ответа. Первый вариант: Пифагор получил знание на Востоке. Когда, по преданию, Пифагор бежал из своего пленения у Камбиза и его могли нагнать, то некто (облеченный властью посвященный) сказал: пусть бежит, он теперь навсегда останется нашим рабом. Он имел в виду: рабом наших идей и нашей культуры. Так оно и оказалось: Пифагор принес в Грецию хорошо осмысленное нумерологическое учение – и оно стало тем катализатором, который был крайне необходим не только молодой ветке греческой философии, где его адаптировали Платон и Аристотель, но и всему последующему пути развития этого типа менталитета. Самостоятельная жизнь пифагорейства продолжалась всплесками и в эллинизме, и в эпоху раннего христианства, пока само учение не было с купюрами ассимилировано в христианской науке наряду с платонизмом и аристотелизмом. Поглощенное, оно тем не менее всегда показывало на исток и связывалось с Вавилоном, в котором еще за тысячу лет до Пифагора на одной из глиняных табличек было начертано доказательство теоремы, носящей ныне его имя. Это – первый, так сказать, классический, вариант мифа, а второй – Пифагор вполне мог все это сотворить сам.

Оба варианта равновозможны, ведь дополнительность присутствует в любых культурах: на стадии зарождения китайской нумерологии она точно так же не дала развиться зачаткам формальной логики, которые уже проявили себя. На вопрос, почему так, мы отвечаем несколько необычным образом: регулятором выбора выступает принцип ментальной дополнительности (культурного целого на уровне Планеты). Нумерология уже главенствовала в Вавилоне, поэтому в Греции она не должна была возобладать (или не было бы такой Греции). Нумерология возобладала в Китае, поскольку в соседней (и сравнимой по значимости) цивилизации Индии возобладала своя формальная логика.

Таким образом, мы можем зафиксировать две дополнительности Числа и Слова в древнем мире: условно говоря, западную и восточную.

Кстати, именно эти четыре культуры идут первыми в перечне восьми культур у О. Шпенглера, когда он характеризует древний мир («вавилонскую» вполне можно ментально объединить с «египетской»). Очень важна их синхронность, момент их одновременного сосуществования в «осевом времени истории»: Заратустра, Конфуций и Будда живут примерно в одно историческое время с Пифагором.

Если мы перейдем от античности к средневековью, то обнаружим не менее замечательную четверку культур, по поводу которых наша схема по основаниям тоже окажется верной: греко-римская (античная) переходит в византийскую (от которой ментально произошла культура православия, в этой ветке Шпенглером выделена только русско-сибирская культура) и романскую. Византия, наследница греко-римского мира, конечно же, много дала арабской культуре, но отождествлять их, как Шпенглер, мы не станем. На том же месте остались индийская и китайская культуры.

А вот на другом континенте Шпенглер разглядел культуру майя. Поскольку он привязывает культуры к территории (отсюда византийско-арабский кентавр), а мы исходим из указанных ментальных оснований, наши четверки для средневековья расходятся. А в соответствии с основаниями в средневековье живут две ветви единой еврокультуры (православная и католическая), на востоке – все те же Китай и Индия. Одно место свободно, поэтому возникшая культура арабов должна была получить признак главенства нумерологии – и она его получила. Нумерологический языка арабской культуры хорошо известен знатокам, в ней очень специфическая хронотопическая форма выражения.

Интересно следующее: тройная связка (язык числа, язык геометрии, язык циклической динамики) перекочевала в Европе в эзотерическую традицию. В этом можно усмотреть и попытку сохранения той целостности, которая была в учении Пифагора, что, кстати, способствовало сохранению основ пифагорейского учения. Нам даже представляется, что функция всякого рода эзотерических учений, составляющих противовес главенствующим в менталитете учениям, состоит в сохранении и исходной целостности, и дополнительности по противоположности, этим они всегда и были привлекательны. Во время активного вхождения христианства в Европу (в период утверждения новой ментальной парадигмы) позднее пифагорейство снова выдержало бой со всей еврофилософией. Именно оно одно оказалось наиболее универсальным, но Европа снова не приняла его за основу: настолько важна в этом менталитете отдельность личности. Логика, основанная на слове, человекоцентрична, но не только потому, что зародилась в Греции, где был культ человека, есть ведь и древнеиндийский путь с близкой по подходу логикой и обратной ценностью личного. А вот нумерология – социоцентрична и прижилась в качестве ментальной основы в древнем Китае, там был введен культ социальной иерархии. Нумерология как бы продуцирует «социоцентричность», что видно и в жестко прагматичной исламской культуре. В Китае победило Число, поэтому говорить о нумерологии и о китайском менталитете прошедших двух тысячелетий – часто одно и то же. Китай поглощал всех завоевателей и ассимилировал их в своей универсальности. В арабском Халифате тоже победило число, но вылилось это в несколько другой способ устройства общества, более экспансивно ориентированный и специфически восприимчивый к культурам покоренных народов. Эта сконструированная культура не стояла на плечах одного могучего предшественника, зато быстро растворяла достижения завоеванных культур, абсолютно индифферентно относясь к их происхождению (арабы использовали христианские храмы под мечети, т.к. считали строительство видом расточительства).

Так что мы могли бы взять китайскую или арабскую ментальную основу, в них те же виды отображений, что и в пифагорействе. Хорошо известны и особо популярны сегодня геометрические (мандальные) модели, пронизывающие весь восточный менталитет (и ближневосточный, и средневосточный, и дальневосточный) – этому способствовал К. Юнг, относивший мандалу к способам выражения архетипов коллективного бессознательного. Об особом языке восточной цикличности большинство знает хотя бы по так называемым «восточным гороскопам», составляющим часть безбрежной системы циклических воззрений. Все три языка – числа, геометрии и циклической динамики – для восточного менталитета и поныне нераздельны, в отличие от современной западной ментальности, где их слияние достигается только путем всяческих ухищрений (кстати, в средневековье это единство еще сохранялось). Отсюда – принципиальный барьер, возникающий при контактах данных культур. По формально-логической основе европейцам легче понять Индию, хотя менталитет у них взаимообратный по признаку Мы-Я. Не потому ли Великобритания смогла на некоторое время сделать Индию своей колонией, но не смогла проделать того же ни на арабском Ближнем Востоке, ни в конфуцианском Китае?

Графический язык отображения, отработанный для связки числа и геометрии, нужен и для целей формальной логики, правда, это – язык совсем иного рода, язык символов. Раскрывая устройство понятия, современные исследователи выделяют в нем четыре составляющих, одно из которых – семиотический графический знак-символ. Отображение в виде геометрического построения и схематизация – не одно и то же, но одно явно связано с другим. Их объединяют визуализированность, зримость, апелляция к зрению, а значит, и некая общая психофизиологическая основа.

Что же касается мировоззренческого единства, которым явно обладало пифагорейство, то для Европы оно было утрачено, и две ветки (отображение в покое и движении, статическая и динамическая линии, линия Платона и линия Демокрита, онтологизм и релятивизм и т.д.) начали жить внутри евроменталитета как противостоящие самости. По этому поводу было пролито немало чернил, а война субстанциализма и релятивизма в европейской философии испортила немало крови их адептам.

Не раз и не два утраченное единство пытались восстановить, особенно на переломах эпох. Это происходит и сейчас, в том же в тринитаризме АТ.

Но циклически-волновой способ отображения мира до сих пор отделен от прочих. В Новом времени Г. Гегель попробовал его вернуть в лоно философии, однако у него получилось нечто иное, чем у Пифагора, хотя по-своему цельное. Да и Число он уже понимал иначе, через призму своего учения. Вот несколько характерных цитат Г. Гегеля: «Число есть мера», «Число есть сама сущность и субстанция вещей, а не одна только их форма», «Сущность выражена как нечто нечувственное, и оно, совершенно чужеродное чувственному, обычному представлению, возводится в ранг субстанции и истинного бытия».

Та же мысль звучит и у К. Маркса: числа суть простейшие абстракции, это – «первая теоретическая деятельность рассудка, который еще колеблется между чувственностью и мышлением». Иными словами, речь идет о синкретизме, который мы здесь обсуждаем.

Таким образом, формальная и нумеро-логика разошлись на некоторое время, чтобы в нашем веке снова искать сближения. Если последовать за мыслями Дж. Индэма о многозначных логиках «послегегелевского мира», то нумерология вообще есть «предвосхищение организмической науки будущего». Специфика евронауки – аксиоматизация, где логическая теория выступает основой для выделения аксиом (и дальнейших операций с ними – сопоставления аксиом, следствий из аксиом). Специфика нумерологии – своеобразная математизация, где «для чисел и геометрических структур в конечном итоге становятся безразличны свойства счисляемых и структурируемых предметов, поэтому нумерология способна играть роль универсальной методологии», готовит тот же автор. Мы старались показать, что и внутри нумерологии есть аналогичные обычной формальной логике операции сопоставлений и следствий.

Исторический маятник «логика и нумерология»

Если брать мировоззренческие основания разделения на логику и нумерологию, то логика человекоцентрична, она родилась в Древней Греции (культ гармоничного человека) и в Древней Индии (где ее основой стали «Веды»). Нумерология как мировоззренческий конструкт социоцентрична и прижилась в Древнем Китае, где основой конфуцианства стали культ социальной иерархии и идея бюрократического государства, а позже в арабских государствах, где ценность личности и поныне примерно та же.

Разведение ментальных моделей на два типа: нумерологическое и формально-логическое – происходит в тот самый момент, который Карл Ясперс называл «осевым временем истории». Он зафиксирован в истории философии как исходная точка зарождения двух типов современной мировой культуры – Востока и Запада, как момент запуска в действие этого великого культурного маятника. Если брать самые яркие примеры, то разделение основополагающих ментальных моделей, самих методов создания логик, на западную и восточную ветви наиболее определенно произошло в Древней Греции и в Древнем Китае, причем долгое время разделение не было однозначным и оба подхода сосуществовали в менталитете этих стран и культур, пока один из подходов не вытеснил другой. Такое вытеснение отнюдь не носило абсолютного характера, как это иногда изображается в литературе по генезису философского знания. Разведение парадигм никогда не было жестким: между полюсами всегда существовали диффузия и тяготение друг к другу. Иначе Платону и Аристотелю (а через них и христианству, и исламу) незачем было бы ассимилировать пифагорейство, да и никакая культурная коммуникация была бы вообще невозможна.

Кстати, то же самое можно сказать и по поводу множества иных механизмов функционирования мировой культуры, имеющих бинарный характер. И если обобщить сказанное до тезиса, то он будет звучать примерно так: всякое раздвоение в культуре создает вовсе не жесткую метафизическую пару, а всего лишь доминирование в рамках сохраняющейся живой противоположности. Если провести аналогию по принципу полюсов магнита, то при таком раздвоении возник не двухполюсный магнит, а два связанных в пару асимметричных двухполюсных магнита, у одного из них доминирует «синяя» часть, у другого – «красная». Изобразим это схематически:

Рис. 8. Доминирование как пропорциональное преобладание в парной конструкции.

В истории культур можно наблюдать, как периодически на первый план выдвигается то один, то другой подходы внутри доминирующего. Так, при общем доминировании формально-логического подхода в европейской культуре дважды наблюдались крупнейшие всплески «нумерологизма» (в эллинизме и в раннем романском периоде), причем именно в эпохи кризисов и исчерпанности основного формально-логического подхода. В китайском менталитете мы можем наблюдать, соответственно, всплески интереса к формально-логическим методам при глобальном доминировании исходного нумерологического подхода. Их попеременное сосуществование, по-видимому, является условием развития сложной сферы, и сами они создают дополнительность, комплементарную пару, выступающую внутренним двигателем развития ментальных логик в пределах контактной территории. Это – Вавилон и Греция, христианство и ислам, Китай и Индия.

Поскольку в европейской истории науки возвраты к нумерологии связывались с мистицизмом и эзотерикой, это очень дискредитировало саму тему в глазах «серьезных ученых». В борьбе с мистикой европейские рационалисты часто «выплескивали с водой и ребенка» – отрицали роль нумерологии, забывая, что именно на ней построил философию самый первый философ – Пифагор и что именно из нее арабы почерпнули свою прагматичную прикладную методологию. Но из истории ничего вычеркнуть нельзя – и скоро все становится на свои места.

Подобные исторические возвраты не маятник, не «движение мысли по кругу», как может показаться неискушенному наблюдателю, а закономерность, описываемая как раз языком циклов, т.е. волновых колебаний. На самом деле в колебаниях происходит восхождение качества, в котором наряду с «возвратами к сходному» есть и накопление количества, и приращение качества. Сам процесс циклического накопления с ориентацией на ту или другую «парадигму» представляет картину, не лишенную интереса, но это – особая тема динамики мировой ментальной системы на основе дополнительности числа и слова, развернуто изложить которую в рамках статьи мы, увы, не сможем. Скажем только, что она описывается моделью двойной спирали по типу ДНК с десятью основными точками на двух спиралях и пятью общими фазами.

Нужно упомянуть исключительную во многих отношениях историческую специфику ХХ-го века. Особый интерес представляет его начало, когда очень разными людьми был выдвинут общий пакет связанных взглядов, отражающих некий обратный процесс: от анализа происходит явный переход к новому глобальному синтезу. Именно в это время Велимир Хлебников, о котором мы еще будем говорить не раз, выдвинул идею неделимого ЧислоИмени, где Число = Слово (Имя). ЧислоИмя, с которого все начинается, – это исходное единое на нашей схеме. От него производны Число и Слово, дополнительность которых мы только что описывали как маятниковую. Именно синтетический уровень, где Число и Слово равноправны, существовал до их исторического разделения. Его можно обозначить той всеобщностью, которую А.Ф. Лосев называет «мифом» (философия мифа), а В. Хлебников – «числоименем».

Поставив рядом Число и Имя, можем отметить, что Число вроде бы моделирует мир только дискретно, квантированно и отсюда – статично, иерархично, структурно. Тогда по поводу Слова нужно бы признать, что оно как-то обеспечивает непрерывность и способствует изменчивости и подвижности. Вполне возможно, что Аристотель счел именно так, а у него ведь был выбор – и выбрал он деятельное начало, обеспечив его Словом. Но, между прочим, арабы тоже были весьма деятельны, но выбрали в качестве основы все-таки Число (именно ввиду этой кажущейся противоречивости они избрали в качестве ведущего язык орнамента). И наоборот, индусы, применяющие свою формальную логику, вообще проповедуют недеяние. Здесь пока явно не хватает дополнительных характеристик, но о них нужно говорить отдельно. Итак, мы выделяем как сосуществующие в парных культурах основы в виде доминанты Числа или Слова.

Есть другие два способа отображения, которые точно раскрывают проблематику покоя и движения, ракурсы статики и динамики. Мы можем трактовать их как хронотопическое отображение: геометрия есть язык пространства, а волновая теория гармонии у Пифагора и современный язык волновых колебаний (циклов) раскрывают динамику и время.

Наше рассмотрение не абстрактно, оно связано с социальной философией и историей. Обозначенная хронотопическая пара (пространственное и временное отображение) входит в состав универсальной конструкции любого менталитета. Хронотопическая пара модифицирует предыдущую пару (Число и Слово), которую мы, надеюсь, закрепили за определенными культурами. Итак, говоря о менталитете человечества в целом, мы получаем еще и два взаимообратных хронотопа: хронотоп для доминирующего Слова и хронотоп для доминирующего Числа. Таким образом, в сумме мы имеем четыре конечных модуса:

Рис. 9. Развертка ЧислоИмени в хронотопическом варианте

Модусы, как ни парадоксально, содержат ответ на вопросы, которые мы только что задавали себе по поводу четверки культур античности:

• греко-римская культура есть преимущественно пространственная (топо-) культура, построенная на Слове, отсюда ее экспансия;

• культура Индии есть преимущественно временная (хроно-) культура, также построенная на Слове, отсюда ее «круглый» и циклический язык;

• культура Египта и Вавилона есть преимущественно пространственная (топо-) культура, построенная на Числе, отсюда статика пирамид и зиккуратов;

• культура Китая есть преимущественно временная (хроно-) культура, построенная на Числе, отсюда ее текучесть (Дао де дзин) и в тто же время жесткость нормативности.

Мы можем задать то же и по отношению к четверке менталитета средневековья:

• культура христианства есть преимущественно пространственная (топо-) культура, построенная на Слове;

• буддийская культура Индии есть преимущественно временная (хроно-) культура, также построенная на Слове;

• культура арабского мира есть преимущественно пространственная (топо-) культура, построенная на Числе;

• культура Китая есть преимущественно временная (хроно-) культура, построенная на Числе.

Зададимся вопросом: насколько бытие можно рассматривать как тождественное статике, а становление – динамике? Следующий вопрос касается способов отображения: тождественно ли отражает пространство геометрия, а время – язык волновых колебаний? Здесь есть и скрытый вопрос: как совмещается геометрическое отображение с временно-волновым (то, что это так, содержится уже в самом понятии хронотопа, то же доказывает практика искусства, универсально говорящая языком симметрии и гармонии).

Разделенность и взаимотяготение нумерологии и формальной логики обострились сейчас, в момент, когда на наших глазах происходит глобальная интеграция знания. Она происходит независимо от места и времени, культуры и менталитета, в которых знание когда-то возникало. Как нам представляется, в этом и состоит философский смысл работы интеграторов. Вот почему мы рассматриваем наборы числовых инвариантов вне контекста их генезиса и как бы игнорируя сложившееся в менталитете разведение на «западную» и «восточную» разновидности.

Мы стараемся также не ограничиваться рациональными моделями науки, а исследуем все, что так или иначе живет в менталитете, в том числе и многие иррациональные трактовки, не имеющие объяснений. Обе модели на основе числа и слова успешно сосуществовали в менталитете человечества довольно длительное время. И при доминировании Слова во множестве неосмысляемых и неосвещенных закоулков научного знания, в том числе в народном опыте, нумерология как часть менталитета не только свободно жила, но живет себе и поныне. Постараемся показать это вскоре на самых простых примерах.

Никто не станет отрицать универсальную всеобщность числа (для общества, для человечества в целом) и некоторую относительность понятий, не всегда поддающихся адекватному переводу и остающихся во многом авторскими (платоновскими, кантовскими, гегелевскими и т.д.). Когда встает вопрос о языке общения с инопланетными цивилизациями, на ум всегда приходит геометрия и число – и это лучшее доказательство их всеобщности. А с понятиями этого не получается, например немецкую философию с ее тяжеловесными конструкциями переводить на русский, обладающий богатыми экспрессивными возможностями, очень нелегко, но еще сложнее – на вьетнамский, имеющий вообще другую интонационную основу и обслуживающий совершенно иной по исходной основе менталитет.

Тип культуры и письмо

Отметим один важный для функционирования механизмов культуры момент, касающийся выбора способа записи и его последствий. Принятие греками финикийской основы азбуки (структурно схожей с угаритским клинописным алфавитом), где буквы выступают как значки, как набор нейтральных квантов слова (и сами по себе значки законченного смысла не несут), определило подход к миру.

Интересно отметить, что упомянутый клинописный способ записи угаритов построен на основе комбинаторных соединений всего двух элементов – треугольника и отрезка прямой, то есть имеет некий комбинаторный синтаксис, приводящий к осмысленному знаку. В этом он схож с иероглифом, и вместе с тем он, скорее всего, стал прообразом знакомых нам букв греко-финикийского алфавита. Самое важное для нас во всем этом то, что основа данного алфавита имеет всего один элемент (треугольник) и один тип связки элементов (отрезок прямой), а вот величина, расположение вдоль осей плоскости («верх – низ» – «право – лево» – диагонали), варьируются. Это наводит на мысль, что перед нами, возможно, некий универсальный структурный инвариант языкового поля, имеющий в данном случае чисто геометрическое выражение. Если мы, соответственно, «прочтем» такой инвариант, то не исключено, что он изначально содержит совсем не азбучные значения.

Буквенный атомарный способ записи схож с цифровым (в древнерусском еще сохранялся синтетический способ записи, в котором буквы и цифры имели равные права и были взаимозаменяемы, полифункциональны), но у них на сегодня разные функции в культуре. И азбука, и натуральный числовой ряд конечны, этот инвариант имеет завершенность. Числовой ряд применительно к менталитету тоже конечен, а его потенциальная бесконечность в математике обеспечена только повтором «до бесконечности» все того же линейного инварианта 1-10. В основе всех атомарных типов алфавита лежит тот же набор из десяти (известный, например, как тетрактис Пифагора с 10-ю точками).

Кстати, атомистическое учение в древнегреческой философии можно рассматривать в этом свете как естественно вытекающее из самой ментальной парадигмы – перед нами все те же нейтральные микромодули мира. Баталии по поводу способов их «связывания» в древнегреческой философии исходили уже из доминирующего взгляда того или иного учения.

Арабский мир тоже принял квантовую финикийскую основу азбуки, очень близкую конструкцию имеют и алфавиты многих древних народов Европы и алфавит майя. Это обеспечивает изначальные ментальные черты сходства, позволяющие им выстраивать транскультурные коммуникации при всем разнообразии типов записи (справа налево или наоборот, сверху вниз или наоборот; есть и более экзотические способы письма по спирали, но они все равно линейны, и направление прочтения сохраняется). Здесь вступает в действие композиционное время, когда кванты, нанизываясь, соединяются в сгустки смыслов (причем по иерархическим уровням от простого – ко все более сложному, например от слов к предложениям и выше).

Совсем иное дело – иероглифическая запись, где иероглифы как раз содержат законченные сгустки смыслов (или значений?), хотя отдельные их элементы тоже своеобразно атомарны, но «атомы» далеко не абстрактно-нейтральны. Они и располагаются сразу на другом уровне. Войти в подобную культуру, с европейской точки зрения, гораздо сложнее, поскольку выучить несколько тысяч иероглифов или два-три десятка букв – большая разница. Но это неверно: перед нами – одна и та же проблема усвоения оперативного языка, имеющего и для западного человека примерно ту же необходимую минимальную цифру – несколько тысяч слов.

Возможно, древних египтян, с их иероглифами, скорее поняли бы древние китайцы, а майя – угариты.

Мы видим последствия выбора Слова и Числа в качестве разных ментальных первооснов: выбор универсального Слова идентичен квантированной азбуке, выбор квантированного Числа – универсальному иероглифу. Все вместе очень напоминает устройство сообщающихся сосудов: разве это структурно не доказывает, что оба типа культур взаимодополнительны и являются частью одной глобальной системы – культуры человечества?

Сегодня в мире идет неизбежный процесс их интеграции. По мере приближения истории к ее завершению, встает проблема взаимоотражения этих двух потоков. Одно то, что была констатирована их ценность, не так давно (еще в прошлом веке) переполняло европейцев гордостью за демократичность установок своей науки, но сегодня этого явно мало. Нужно искать уже не признаки отдельности и уникальности разных культур, нужно искать способы их сочетания, сосуществования и – соединения в третье. И пока основы для синтеза не будет найдено, движения человечества вперед быть не может. Недаром в начале ХХ века активно разрабатывали и распространяли язык эсперанто, а современный компьютерный мир успешно обходится интернациональным языком математики.

Будущая роль евразийской России, с ее уникальной синтетической культурой («нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений»), здесь несомненна. Но внятна ли нам настоящая, а не «пряничная» культура Востока – вот вопрос. Между русским и китайским менталитетами, кстати, наблюдается большое сходство, и оно глубинное, но все-таки по основе наша культура есть особая ветка от византийского ствола. В этом смысле она всегда будет противостоять католицизму, сосуществовать с исламом, испытывать странное тяготение к Индии. Но по поводу нашей способности понять принципиально иной по устройству менталитет можно сказать так: для этого нужны особые типы герменевтических операций, которые пока не осмыслены даже в постановочном плане.

Есть у всего этого и такой особый ракурс, как связь чисел с цифрами, а звуковой основы слов – с буквами. Она гораздо сложнее, чем может показаться, и ее невозможно исследовать вне генезиса двух потоков. Поэтому, когда приводятся таблицы сопоставления современного русского алфавита (угаритско-финикийско-греческого по происхождению) с арабским цифрами (индийскими по происхождению), всерьез критиковать такие построения трудно. Да они, как правило, и не претендуют на придирчивую научность, а проходят по линии эзотерики, откровений, поэтических прозрений и так далее. Нередко к ним присовокупляется философия энергетизма: число есть энерговибрация, и буква тоже есть энерговибрация, остается их только правильно замерить и посчитать, а затем опрокинуть на весь универсум. Тут непременно вспоминают, что Каббала чисел – древнейший источник, при помощи которого евреи считали свою и чужую судьбу, а произнесение молитвы или мантры благотворно воздействует на рост растений и т.д. Увы, основания подобных (иногда поразительно красивых) сопоставлений чисел и азбуки, как правило, не должны подвергаться анализу и критике. За непознаваемым всегда начинается область веры, а наука занимается немного другими вещами, связанными, скорее, с истиной, которую мы хоть в какой-то степени способны познавать.

На этой хрупкой грани соотнесение буквенной и цифровой основ все-таки возможно, но возможно при поиске более-менее очерченных и поддающихся критике инвариантов. Если идти по такому пути, то в первую очередь нужно позаботиться о достоверности информации. Поиск структурного инварианта инвариантов, некой первоосновы как для букв, так и для цифр, очень уж тонкая работа, если говорить о науке. Некоторые даже считают ее шифром, в котором скрыто нечто чрезвычайно важное для нашего будущего. Что ж, может быть.

Мы пробуем внести в это посильный вклад, переводя числовые инварианты на языки геометрии, циклического отображения и знаков-символов. Скажем так, общая изобразительная основа геометрии и языка символов явно имеет основания в самом человеке. Выявим хотя бы их, а если удастся, то и большее, выражающееся в циклике. Некоторые из приводимых мыслей для знатоков могут выглядеть банально, но, как говорил киногерой из «Покровских ворот», оригинальные умы никогда не боялись быть банальными.

* * *

Подведем небольшой итог. Пройдя по пути выделения из множества способов отображения метасмысла Числа и Слова, мы попытались установить их ментальную специфику. Кроме того, мы выделили обязательные для этой пары хронотопические производные и установили, что они и дают нам полный ментальный набор.

Доминирование в наборе влияет на специфику той или иной цивилизации и порожденной ею культуры. Таким способом мы уже придали восьми известным в истории культурам очень важные доминантные характеристики, то есть сделали это применительно к двум формациям в истории.

Новое время привносит в данную культурную дифференцированность интегративные тенденции, но они оказываются, увы, односторонними, превращающими многообразие в одну интеркультуру. Победоносное шествие научно-технического монстра никак не сказалась на интеграции духовных основ. Эта проблема осталась открытой, и именно в ее решении мы видим главный ресурс для нашего общечеловеческого будущего.

* * *

Завершим поэтическим прозрением на тему Числа и Слова.

Что-то неразгаданное содержится в строках Н. Гумилева об «умном числе» и «осиянном Слове»:

Слово

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому, что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелье от Иоанна

Сказано, что слово это Бог.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.