|
|
Протоиерей Роман Лукьянов
Колокола Данилова монастыря в Гарвардском университете
(печатается с сокращениями)
Соединенных Штатах Америки, в штате Массачусетс, в городе Кембридже, расположенном на противоположном от Бостона берегу реки Чарльз, там, где в одном квартале от центра Гарвардского университета сливаются улицы Mount Auburn Str. и Bow Streen, возвышается импозантное здание студенческого общежития Lowell House. Благодаря скверику, расположенному перед ним, виден весь фасад этого здания, с высокой башней, построенной над воротами, ведущими во внутренний двор, верхний этаж этой башни украшен высокими, грациозными арочными проемами, через которые видны колокола. Слева виден великий колокол и несколько больших колоколов. Средние и малые колокола расположены в проемах по периметру башни. Всего колоколов семнадцать. Колокола в прошлом принадлежали Данилову монастырю — старейшей московской обители, закрытой советской властью в тридцатых годах. Известный исследователь судьбы русских церквей, профессор Алабамского университета Маршал Винокур помог автору этой статьи получить доступ к архивным документам Гарвардского университета, освещающим историю этих колоколов в Америке. Ознакомление с этими документами позволило также восполнить пробел в биографии гениального московского звонаря тридцатых годов Константина Сараджева, описанной Анастасией Цветаевой в ее трогательной повести «Сказ о звонаре московском».
В середине 1930-го года научный сотрудник Гарвардского университета Томас Виттемор, член американской благотворительной миссии в Москве, обнаружил уже снятые для переплавки колокола Данилова монастыря. Будучи собирателем исторических ценностей, Виттемор предложил американскому индустриалисту Чарльзу Ричарду Крейну спасти эти колокола. Убеждать Чарльза Крейна ему не пришлось. Чарльз Крейн впервые посетил Россию еще в 1887-ом году и, полюбив ее, побывал в России еще двадцать два раза, до и после революции. Он присутствовал на Всероссийском поместном соборе 1917-18 года и, по-видимому, лично знал патриарха Тихона. Он глубоко переживал крушение России и гонения на Русскую Православную Церковь. Так что спасти колокола Данилова монастыря для него значило спасти и сохранить для будущего частичку русского Православия, которое он знал и ценил. Поэтому он не только охотно откликнулся и оплатил все расходы по покупке колоколов и по перевозу их из Москвы1
в Кембридж, но, подарив их Гарвардскому университету, он обязался оплатить и все расходы по их установке на башне только что построенного студенческого общежития Lowell House.
риобретая колокола, Крейн и Виттемор позаботились и о звонаре, который смог бы научить гарвардских студентов традиционному русскому звону. Крейн имел знакомых в московских музыкальных кругах, в частности, он был близким другом известного русского дирижера В. В. Сафонова. Поэтому не удивительно то, что приехать в Америку вместе с колоколами был приглашен самый знаменитый в те годы московский звонарь, 30-летний Константин Константинович Сараджев. Мечтой Сараджева было создать специальную колокольню как музыкальный инструмент, и на нее собрать выбранные им колокола из закрываемых московских церквей. Но, несмотря на рекомендации и поддержку выдающихся композиторов и музыкантов, советский Наркомпрос (Народный Комиссариат Просвещения) разрешения на создание такой колокольни не дал. Возможно, чтобы избавиться от назойливого просителя и одновременно ублажить двух влиятельных американцев, советская власть дала разрешение как на продажу и вывоз колоколов Данилова монастыря, так и на поездку Константина Сараджева в Америку. Сараджев был, однако, предупрежден, чтобы он не общался с белыми эмигрантами, и ему было дано понять, что семья его отца остается в заложниках.
В холодный октябрьский день Сараджев появился в Гарварде, в легкой одежде, не понимая ни слова по-английски. По-видимому, он уехал из Москвы в чем был. Срочно был найден переводчик, но на вопрос, где же его багаж, Сараджев ответил вопросом — где колокола? Колокола прибыли в Гарвард на несколько дней раньше его.
Тут начались у Сараджева первые разочарования. Оказалось, что колоколов прибыло восемнадцать, в то время как он рассчитывал, что их будет тридцать четыре, согласно списку, который он передал Виттемору в Москве. Сам Виттемор в это время был уже в Эфиопии, на коронации императора Хайли Селасси. Виттемора запросили телеграммой о недостающих колоколах. Он ответил, что восемнадцать колоколов это все, что было приобретено. Сараджеву не оставалось ничего другого, как заняться подготовкой подъема и установки доставленных колоколов, не теряя, однако, надежды, что и остальные колокола будут приобретены и доставлены. По словам Сараджева в Даниловом монастыре исполнялись 43 звона. Для ожидавшегося же им набора в 34 колокола, у него в голове были уже продуманы свыше 100 звонов.
Один из восемнадцати колоколов, диаметром в 5 футов (1,5м) и весом в 4850 ам. фунтов (2200 кг) был сразу же Сараджевым забракован, как не подходящий по тону. Он отличался всего на четверть тона от другого, подобного ему, колокола, создавая диссонанс. Этот колокол не входил в список колоколов, данных Сараджевым Виттемору, но так как он также принадлежал Данилову монастырю, Виттемор приобрел и его. Этот колокол отличался богатым украшением — крылатыми херувимами — в его верхней части. Так как он был лишним, то его передали для установки в башне Гарвардского коммерческого факультета, где он находится и по сегодняшний день, недоступный для обозрения.
емнадцать оставшихся колоколов Сараджев разделил на три группы. Первую группу составляют великий колокол, диаметром 8 футов 9 дюймов (2 м 67 см), весом 12 тонн, и два больших колокола, один диаметром 7 футов 3 дюйма (2 м 40 см), весом 6,1 тонны и другой диаметром 5 футов 2 дюйма, (1м 57см), весом 2,3 тонны. Отлиты эти колокола были около 1900-го года.
Вторую группу составляет ряд в десять средних колоколов. Среди них находится самый старый колокол из всех, отлитый в 1686-м году, диаметром 3 фута 3 дюйма (99 см), весом 530 кг. Форма и тембр этого колокола значительно отличаются от остальных колоколов. Остальные колокола этого ряда весят от 453 кг до 31 кг. Третий ряд составляют четыре небольших зазвонных колокола весом 16, 13, 12 и 10 кг.
Для поднятия колоколов рядом с башней Lowell House было решено выстроить деревянную башню высотой в 120 футов (36 метров), способную выдержать двенадцатитонный вес большого колокола. Вопрос о том, применить ли бензиновый мотор или паровую машину для поднятия колоколов был разрешен в пользу ручных лебедок, так как только ручная сила могла гарантировать подъем без рывков, от которых большой колокол мог бы оборваться. Постройка башни заняла весь ноябрь 1930-го года.
Тем временем неприятности Сараджева стали множиться. Небольшого роста, с несколько искаженным либо от контузии, либо от эпилепсии лицом, не говорящий по-английски, не имеющий формального музыкального образования — он не вызывал доверия ни у Гарвардского президента Ловелла, ни, по-видимому, у адвоката Сета Гано, который, как поверенный Виттемора, должен был быть его непосредственным покровителем. Президент Ловелл устроил Сараджева жить в семье белого эмигранта Таракузио, преподававшего в Гарвардской школе правоведения. Но эксцентричность Сараджева, желавшего иногда в полночь пойти к соседям поиграть на рояли, или являвшегося к столу в ночной пижаме, по-видимому, раздражала хозяев. Таракузио жили на противоположной Гарварду стороне Кембриджа, и Сараджев, не взирая на погоду, пешком шел через весь город. В Гарварде переводчиком Сараджеву служил иногда студент Николай Лахно, с которым у Сараджева установились хорошие отношения. Но атмосфера недоверия была такова, что Лахно был заподозрен как причина плохого отношения Сараджева с Таракузио, и ему было запрещено с Сараджевым общаться. С руководителем строительных работ, мистером Мирвиком, у Сараджева установились хорошие, дельные отношения. Когда переводчик отсутствовал, они объяснялись знаками.
Вызывал непонимание и метод управления колокольными языками, предложенный Сараджевым как традиционно русский. Гарвардцы не могли понять, почему он не хотел играть на колоколах более модернизированным методом, — с помощью электрических ударников, управляемых кнопками, из теплого помещения этажом ниже. Ответ Сараджева, что звонарь должен «чувствовать» колокола, находясь среди них на открытой колокольне при любой погоде, вызывал только недоумение. Не могли они понять также, почему Сараджев требует, чтобы языки оттягивались цепями, а не новейшими по тому времени аэропланными тросами. Примитивным казалось им и запланированное Сараджевым веерообразное распределение оттяжек средних колоколов, расположенных прямо перед звонарем. Читая критику его планов, создается впечатление, что гарвардцы ожидали, что старые русские методы и традиции будут вполне схожи с наиболее модерновыми американскими.
Но наибольшие возражения вызвал метод подстройки колоколов, примененный Сараджевым, пока колокола находились еще в сарае около строившихся лесов. Ударяя в большой колокол, он подпиливал, надрезывал или подрубывал зубилом внутреннюю поверхность меньших колоколов. Изменяя таким образом эффективный диаметр меньших колоколов, он подстраивал их к тону большого колокола. Этот метод был распространен на Руси, где колокола обычно дарились по-одиночке, и затем подстраивались на месте.
еспрерывное постукивание и позванивание большого и подтачиваемого колоколов стало вызывать резкие возражения соседей-студентов, уже заселивших общежитие. А когда президент Ловелл узнал от мистера Гано о том, как Сараджев настраивает колокола, то, нагрянув в сарай вместе с директором музыкального факультета Дэвидсоном и застав Сараджева за этим занятием, Ловелл категорически запретил русскому «неучу» «портить» колокола.
Все эти неприятности и в придачу жестокая простуда, которую Сараджев получил, пересекая Кембридж в ноябрьские холода в легкой одежде (по-видимому, никто не догадался подарить ему пальто), оказались больше, чем могла вынести его нервная натура. С ним случился один эпилептический припадок, затем другой. Его поместили в университетскую больничку где, думая, что его хотят отравить, он выпил банку чернил, от которых ему стало еще хуже. Раздраженные таким оборотом событий, Ловелл и Рано, заручившись согласием Виттемора, в середине декабря 1930-го года отправили Сараджева обратно в Советский Союз. С этим актом рухнули стремления Крейна воссоздать традиционный русский колокольный звон в Гарвардском университете и мечта Сараджева создать колокольню как музыкальный инструмент.
В Советском Союзе сталинский террор набирал силу, колокольный звон был запрещен. О своей поездке в Америку Сараджев ничего не рассказывал. В 1942-ом году он умер в Москве, по слухам, — в доме для нервнобольных.
После отъезда Сараджева работы по подъему колоколов были приостановлены для проверки «экспертами» схемы их расположения и подвязки языков, сохранившейся у Мирвика. Начались и поиски нового звонаря. Виттемор снесся с проф. Гороховым, преподававшем пение в Смис Колледже. Горохов посоветовал обратиться к некоему Андронову. Певец (а может быть — псаломщик?) Андронов, лет 30 тому назад, был пять лет звонарем в Москве. Горохов и Андронов пришли к заключению, что расположение колоколов, метод их подвеса и расположение тяг языков, разработанные Сараджевым, являются правильными и традиционно русскими. После этой конференции работы стали продолжаться. По просьбе проф. латыни Хаммонда, Мирвик временно, как новогодний подарок, подвесил четвертый (самый старый) колокол, и в полночь на 1-ое января 1931-го проф. Хаммонд и Маргарита Кулидж впервые огласили Кембридж звоном русского колокола.
середине февраля 1931-го года все 17 колоколов были подняты и подвешены. Для главного звонаря была сделана другая платформа, на полу которой находились две балки-педали для звона ногой во второй и третий колокол. Перед звонарем, веером, широкой стороной к звонарю, были расположены десять тяг для звона левой рукой в средние колокола. По схеме Сараджева, передача тяг к языкам была исполнена таким образом, что для удара в любой средний колокол требовалось приблизительно одинаковое усилие, независимо от веса его языка. Языки четырех малых зазвонных колоколов были присоединены непосредственно тягами к концам жердочки, которую звонарь держал в правой руке, причем язык одного колокола был приделан к одному концу жердочки, а языки остальных трех, — к другому. Таким образом главный звонарь мог играть на шестнадцати колоколах, а запасные звонари должны были создавать звуковой фон на великом колоколе.
Об окончании работ было сообщено Крейну, и он без возражений оплатил все расходы и выразил пожелание, чтобы первый концерт колокольного звона был дан на католическую Пасху 1931-го года. Из Лонг Айленда был выписан Андронов, начавший практиковаться на башне. Тут же начались другие неприятности. Студенты, жившие в общежитии, в особенности в нижних этажах башни и в ближайших от нее частях корпуса, взбунтовались, так как от гула и грохота у них не стало никакой возможности ни заниматься, ни отдыхать. Звонарю разрешили практиковаться, но только в ограниченные часы.
На Пасху в 12:30 ч. дня Андроновым был дан первый концерт колокольного звона. Интересно отметить то, что в Гарвардском архиве нет отзывов об этом концерте. По-видимому, он был разочарованием для всех. Звонарь, вероятно, не смог увлечь публику красотой ритмического рисунка, характерного для русского звона, а слушатели, привыкшие к западному исполнению мелодий на карильонах, не могли воспринять необычные для их слуха сочетания нот колоколов Данилова монастыря. Почти через год, в январе 1932- го года, репортер газеты Вовюп Атепсап характеризовал гарвардский звон как «30 тонн металла и ни одной ноты».
Несмотря на протесты студентов общежития и окрестных жителей, звон в колокола продолжался согласно с пожеланиями Крейна. Два раза в месяц приезжал Андронов и давал концерт в воскресенье пополудни. Профессор Хаммонд с двумя студентами звонили по понедельникам вечером, перед формальным обедом в Ловелл Хауз. В начале 1933-го года колокола были переданы в ведение проф. Давидсона, который предложил, чтобы Андронов натренировал двух студентов музыкального факультета быть попеременно главными звонарями с неслыханной в то время платой по десяти долларов за концерт, щедротами того же Крейна.
ак продолжалось до октября 1933-го года, когда новоизбранный президент Гарварда Коннант своим первым официальным актом запретил звон во все колокола Гарвардского университета. Это запрещение коснулось и колокола университетской капеллы, звонившего ежедневно с 1760-го года. Когда этот колокол был впервые установлен, то им будили студентов в 5:30 часов утра. Затем побудка была перенесена на 6 ч. утра. В 1783-ем году президент Гарварда Дунотер издал указ, требующий от всех студентов являться в классы к 7-ми часам утра, до звона этого колокола. По звону колокола занятия должны были открываться чтением Священного Писания и молитвой, В тридцатых же годах этого столетия колокольный звон, по- видимому, воспринимался многими уже как нечто раздражающее, подлежащее уничтожению. В этот период произошел комичный инцидент. Некто, достав лист бумаги с заголовком Lowell House, написал президенту Франклину Рузвельту о том, что Гарвард якобы решил назвать колокольную башню в его честь. Польщенный президент ответил согласием. Произошел переполох, и Гарварду пришлось писать извинительное письмо. На него президент Рузвельт язвительно ответил, что он помнит управляющего Lowell House как своего учителя математики, который не мог провести прямой линии на классной доске. И вообще, он, Рузвельт, предпочел бы, чтобы его именем назвали бы щенка или младенца, им, по крайней мере, можно дать успокоительное, чтобы они замолчали...
В октябре 1934-го года правящая корпорация Гарварда вынесла решение восстановить звон колоколов в Ловелл Хауз, аннулировав этим указ своего президента. За дело серьезно взялся глава музыкального факультета проф. Меритт Тильман. В 1937-м году проф. Тильман даже посетил Афон, и в Пантелеимоновом монастыре и в Андреевском и, вероятно, Ильинском (в документах написано в Иверском монастыре, но он не русский) скитах изучал традиции русского колокольного звона, чтобы удостовериться в правильности звона в Гарварде. Звон Даниловских колоколов в Гарварде продолжался до Второй мировой войны.
После войны звон был возобновлен организованным в Ловелл Хауз студенческим клубом Звонарей Русских Колоколов. Они звонят в течение учебного года по воскресеньям в 1 ч. дня продолжительностью в двадцать-тридцать минут. Кроме того, они звонят в дни формальных обедов и в дни матчей американского футбола, когда играет Гарвардская студенческая команда.
Воскресный звон колокольного клуба довольно разношерстный, так как нет систематического преподавания, и состав звонарей каждый год меняется. В 1962-м году клуб пригласил из Наяка, шт. Нью- Йорк, ныне покойного протоиерея Серафима Слободского, известного своим умением звонить в колокола. Протоиерей Серафим прочитал им несколько лекций и продемонстрировал различные звоны. О. Серафим указал на некоторые недостатки в расположении оттяжек, а также предложил совершенно иной метод управления колоколами, также традиционный. При этом способе звонарь держит в двух руках две жердочки, к концам которых идут тяги от восьми малых и средних колоколов, по два на каждый конец. Тяги еще двух средних колоколов устроены так, чтобы звонарь мог играть на них движением локтей. Сам звонарь должен стоять, опираясь на специальную спинку, чтобы одной ногой играть на педалях двух-трех больших колоколов. Таким образом главный звонарь может играть на двенадцати тринадцати колоколах, оставляя великий колокол подсобным звонарям. При таком распределении тяг звонарь может одновременно ударить во все колокола, как это полагается при похоронном звоне. Но указания о. Серафима остались без внимания и колокольня на сегодняшний день находится в довольно запущенном состоянии.
По традиции студенты дали некоторым колоколам индивидуальные имена. Великий колокол они называют Bell of Mother Earth, колокол Матушки Земли. Первый большой колокол назван Sacred Oil Bell, очевидно переиначенное название колокола «Полиелейный». Второй большой колокол назван «Bell of Pestilence, Famine and Despair», по-видимому отражая названия одного из Ростовских колоколов — «Голодарь». Зазвонные колокола ранее назывались «Nameless Bells», т. е. Безымянные. Но с тех пор как сгнили сыромятные ремешки, на которых были подвешены их языки, а самые языки были утеряны, то эти колокола стали называться «Voiceless Bells» т. е. «Беззвучные». Другие колокола также когда-то имели названия, но часть архива колокольного клуба пропала и их имена утеряны.
Несколько лет назад был поднят вопрос о возвращении колоколов Данилову монастырю, восстанавливаемому к юбилею 1000-летия Крещения Руси. Переговоры, однако, ни к чему не привели. Из советской прессы стало известно, что на восстановленной во всех деталях колокольне Данилова монастыря уже подвешены сохранившиеся где-то старые русские колокола ярославского литья. Так что первоначальные колокола Данилова монастыря остались в Гарварде взывать гласом вопиющего в пустыне.
На юбилейной колокольне, построенной жертвенностью российской эмиграции в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, в память Тысячелетия Крещения Руси, на колоколе, подаренном Богоявленским приходом в Бостоне, сделана надпись: «В память звонарей российских». Июль 1987 г.
После революции Чарльз Крейн много помогал русским эмигрантам, был лично знаком с митрополитом Платоном, возглавлявшим Американскую Митрополию, и до самой своей смерти в феврале 1939-го гола содержал хор Свято — Николаевского собора в Нью-Йорке на 97-ой улице. Во время посещения Палестины по поручению президента Вильсона, Крейн познакомился там с Архиепископом Анастасией, впоследствии митрополитом и первоиерархом Русской Зарубежной Церкви. В октябре 1931-го года, Чарльз Крейн прислал президенту Гарварда, Лавренсу Ловеллу короткую записку, которую публикуем в переводе.
«Дорогой г-н Ловелл, прилагаю для Вас письмо от Архиепископа Анастасия из Иерусалима, одного из лучших архипастырей старой Русской Церкви, а также фотографию небольшой группы, поддерживающей горящий огонек (лампаду — прим, перев.) в старом соборе и в двух женских обителях на восточной стороне Елеонской горы и также в Айн Кареме. Трогательная, но жалкая картинка — малые остатки (когда-то) мошной, величественной Церкви на Ближнем Востоке с ее тысячами паломников, обширными мужскими и женскими монастырями и замечательными службами — все ушедшее в прошлое!» Чарльз Р. Крейн.
Письмо митр. Анастасия в архиве не сохранилось.
До конца своей жизни Чарльз Крейн заботился о снабжении хлебом русских монахинь в Палестине.
Лукьянов Р. Колокола Данилова монастыря в Гарвардском университете // «Академия Тринитаризма», М.,Эл № 77-6567, публ.10762, 17.10.2003
[Обсуждение на форуме «Институт Колокола»]
Колокола Данилова монастыря в Гарвардском университете
Соединенных Штатах Америки, в штате Массачусетс, в городе Кембридже, расположенном на противоположном от Бостона берегу реки Чарльз, там, где в одном квартале от центра Гарвардского университета сливаются улицы Mount Auburn Str. и Bow Streen, возвышается импозантное здание студенческого общежития Lowell House. Благодаря скверику, расположенному перед ним, виден весь фасад этого здания, с высокой башней, построенной над воротами, ведущими во внутренний двор, верхний этаж этой башни украшен высокими, грациозными арочными проемами, через которые видны колокола. Слева виден великий колокол и несколько больших колоколов. Средние и малые колокола расположены в проемах по периметру башни. Всего колоколов семнадцать. Колокола в прошлом принадлежали Данилову монастырю — старейшей московской обители, закрытой советской властью в тридцатых годах. Известный исследователь судьбы русских церквей, профессор Алабамского университета Маршал Винокур помог автору этой статьи получить доступ к архивным документам Гарвардского университета, освещающим историю этих колоколов в Америке. Ознакомление с этими документами позволило также восполнить пробел в биографии гениального московского звонаря тридцатых годов Константина Сараджева, описанной Анастасией Цветаевой в ее трогательной повести «Сказ о звонаре московском».риобретая колокола, Крейн и Виттемор позаботились и о звонаре, который смог бы научить гарвардских студентов традиционному русскому звону. Крейн имел знакомых в московских музыкальных кругах, в частности, он был близким другом известного русского дирижера В. В. Сафонова. Поэтому не удивительно то, что приехать в Америку вместе с колоколами был приглашен самый знаменитый в те годы московский звонарь, 30-летний Константин Константинович Сараджев. Мечтой Сараджева было создать специальную колокольню как музыкальный инструмент, и на нее собрать выбранные им колокола из закрываемых московских церквей. Но, несмотря на рекомендации и поддержку выдающихся композиторов и музыкантов, советский Наркомпрос (Народный Комиссариат Просвещения) разрешения на создание такой колокольни не дал. Возможно, чтобы избавиться от назойливого просителя и одновременно ублажить двух влиятельных американцев, советская власть дала разрешение как на продажу и вывоз колоколов Данилова монастыря, так и на поездку Константина Сараджева в Америку. Сараджев был, однако, предупрежден, чтобы он не общался с белыми эмигрантами, и ему было дано понять, что семья его отца остается в заложниках.емнадцать оставшихся колоколов Сараджев разделил на три группы. Первую группу составляют великий колокол, диаметром 8 футов 9 дюймов (2 м 67 см), весом 12 тонн, и два больших колокола, один диаметром 7 футов 3 дюйма (2 м 40 см), весом 6,1 тонны и другой диаметром 5 футов 2 дюйма, (1м 57см), весом 2,3 тонны. Отлиты эти колокола были около 1900-го года.еспрерывное постукивание и позванивание большого и подтачиваемого колоколов стало вызывать резкие возражения соседей-студентов, уже заселивших общежитие. А когда президент Ловелл узнал от мистера Гано о том, как Сараджев настраивает колокола, то, нагрянув в сарай вместе с директором музыкального факультета Дэвидсоном и застав Сараджева за этим занятием, Ловелл категорически запретил русскому «неучу» «портить» колокола. середине февраля 1931-го года все 17 колоколов были подняты и подвешены. Для главного звонаря была сделана другая платформа, на полу которой находились две балки-педали для звона ногой во второй и третий колокол. Перед звонарем, веером, широкой стороной к звонарю, были расположены десять тяг для звона левой рукой в средние колокола. По схеме Сараджева, передача тяг к языкам была исполнена таким образом, что для удара в любой средний колокол требовалось приблизительно одинаковое усилие, независимо от веса его языка. Языки четырех малых зазвонных колоколов были присоединены непосредственно тягами к концам жердочки, которую звонарь держал в правой руке, причем язык одного колокола был приделан к одному концу жердочки, а языки остальных трех, — к другому. Таким образом главный звонарь мог играть на шестнадцати колоколах, а запасные звонари должны были создавать звуковой фон на великом колоколе.ак продолжалось до октября 1933-го года, когда новоизбранный президент Гарварда Коннант своим первым официальным актом запретил звон во все колокола Гарвардского университета. Это запрещение коснулось и колокола университетской капеллы, звонившего ежедневно с 1760-го года. Когда этот колокол был впервые установлен, то им будили студентов в 5:30 часов утра. Затем побудка была перенесена на 6 ч. утра. В 1783-ем году президент Гарварда Дунотер издал указ, требующий от всех студентов являться в классы к 7-ми часам утра, до звона этого колокола. По звону колокола занятия должны были открываться чтением Священного Писания и молитвой, В тридцатых же годах этого столетия колокольный звон, по- видимому, воспринимался многими уже как нечто раздражающее, подлежащее уничтожению. В этот период произошел комичный инцидент. Некто, достав лист бумаги с заголовком Lowell House, написал президенту Франклину Рузвельту о том, что Гарвард якобы решил назвать колокольную башню в его честь. Польщенный президент ответил согласием. Произошел переполох, и Гарварду пришлось писать извинительное письмо. На него президент Рузвельт язвительно ответил, что он помнит управляющего Lowell House как своего учителя математики, который не мог провести прямой линии на классной доске. И вообще, он, Рузвельт, предпочел бы, чтобы его именем назвали бы щенка или младенца, им, по крайней мере, можно дать успокоительное, чтобы они замолчали...Протоиерей Роман Лукьянов
- Примечание
После революции Чарльз Крейн много помогал русским эмигрантам, был лично знаком с митрополитом Платоном, возглавлявшим Американскую Митрополию, и до самой своей смерти в феврале 1939-го гола содержал хор Свято — Николаевского собора в Нью-Йорке на 97-ой улице. Во время посещения Палестины по поручению президента Вильсона, Крейн познакомился там с Архиепископом Анастасией, впоследствии митрополитом и первоиерархом Русской Зарубежной Церкви. В октябре 1931-го года, Чарльз Крейн прислал президенту Гарварда, Лавренсу Ловеллу короткую записку, которую публикуем в переводе.Лукьянов Р. Колокола Данилова монастыря в Гарвардском университете // «Академия Тринитаризма», М.,
 |