Институт Праславянской Цивилизации - Публикации

Н.Н. Ильина

Гл.1-9

Оглавление

Вступление

Глава первая. Призвание варягов

Глава вторая. Кто были варяги?

Глава третья. Новая власть и быт славян

Глава четвёртая. Славяне Варяжского моря

Глава пятая. Русь и руотси

Глава шестая. Пороги Днепра

Глава седьмая. Бертинская летопись

Глава восьмая. Южная Русь

Глава девятая. Норманны и Приладожье

Глава десятая. Ложное воззрение на древних славян

Глава одиннадцатая. Славяне на русской равнине

Глава двенадцатая. Пути к иноземцам

Глава тринадцатая. Духовные силы русской древности

Глава четырнадцатая. Мистерия жизни и культ природы

Глава пятнадцатая. Русалии и русалка

Глава шестнадцатая. Обрядовая песня

Глава семнадцатая. Русь

Заключение

 

Глава десятая. Ложное воззрение на древних славян

Изучая доказательства норманской гипотезы, читатель убеждается в том что ее утверждения отнюдь не исходят из существа исторических событий из всестороннего рассмотрения явлений прошлого¹⁹⁶. Те факты и свидетельства на которые ссылаются норманисты, извлечены из неисчерпаемого жизненного многообразия протекших времен как необходимая защита учения, созданного помимо исторических фактов и утвердившегося на другом основании. Замечательно то, что живучесть норманской теории не страдала от самой сокрушительной критики ее доказательств; так же мало пошатнула ее научная критика летописного текста, послужившего исходной точкой для ее положений Этот удивительный факт объясняется не достоинствами теории, но тем, что она черпала свою силу не столько в изучаемом реальном предмете, сколько в общем воззрении на восточных славян, предваряющем самоё изучение Согласно этому воззрению, у наших предков до IX века не было никакой культуры они пребывали в состоянии «дикости» или «младенчества». С таким убеждением естественно и легко связывалась мысль о пробуждающей и творческой роли германцев в культурном развитии восточного славянства. «Немцам по сию сторону Рейна, особенно франкам, с V века и еще более со времени Карла Великого, т. е. как раз до 1000 года, судьбою дана была миссия посеять в огромном северо-западном мире первые семена культуры»¹⁹⁷; норманны восприняли эту культуру и понесли ее на восток. Эти заявления Шлёцера поддерживает и другой сторонник норманской теории - Куник: вопрос о происхождении призванных варягов с самого начала стал вопросом о происхождении той культуры, которую они должны были принести в «дикие страны» нашего Северного края и нашей Днепровской стороны¹⁹⁸. «Люди жили там, - пишет в другом месте Шлёцер, - но в малом числе и были подобны диким зверям своих лесов»¹⁹⁹. У них не было ни государства, ни общения с иноземными народами, ни прекрасного искусства... не было веры или только «глупая вера»²⁰⁰. До варягов они не имели истории.

Представление о «дикости» славян не было вызвано углубленным изучением древности; его поддерживало упрямое желание, чтобы так было, питаемое в ученых немцах чувством превосходства западного человека над восточным, чувством презрения германца к славянину. Уже двести лет тому назад известно было о стародавней поре многое, что могло бы разрушить такие представления; уже знали о торговых путях, пролегавших по России VIII века из внутренней Азии к Балтийскому морю и через Пермский край - к морю Северному... Но Шлёцер признал это известие ненаучным и «чудовищным»²⁰¹. Он сомневался даже в подлинности договоров Руси с греками, потому что они опровергали его утверждение о позднем начале русской исторической жизни. Он сомневался и в подлинности «Слова о полку Игореве», потому что такая поэзия могла расцвести лишь после долгого периода культурной жизни²⁰². Некоторые русские ученые, современники Шлёцера, в том числе Ломоносов, указывали не раз, что веские основания заставляют признать стародавность русского племени и русской культуры. Но иноземные исследователи нашей жизни получили нежданную опору в самой летописи. Их взгляды удивительным образом совпали с наивным рассказом древнего летописца о быте славян в какие-то очень отдаленные времена. «А древляне ядаху вся нечисто и брака у них не бываше, но умыкиваху у воды девиця. И радимичи, и витячи, и север один обычай имяху: живяху в лесе якоже всякий зверь»²⁰³. Начало русской христианской культуры было для «Повести временных лет» началом русской жизни; составитель летописи, в простоте своей, был уверен, что до этого на нашей земле ничего или почти ничего не было; он начинал свою хронику, по выражению Забелина, с пустого места²⁰⁴.

Мысль о «дикости» или «младенчестве» восточных славян была принята без спора из немецких рук и некоторыми русскими историками, принята вопреки бурному несогласию с нею Ломоносова. Погодин создал на том же воззрении свою фантазию о «норманской культуре» первого периода русской истории, и оно превратилось с тех пор надолго в застывшее, банальное лжезнание и повторялось и русским обывателем, и многими учеными, туземными и иноземными, как общеизвестная непреложная правда. Эту «правду» поддерживают и современные воззрения на славян, как на низшую породу людей, неспособную к высокой культуре («Untermensch»).

Такова предпосылка учения об основании Русского государства норманнами, предпосылка, ограждавшая и эту гипотезу, и ее доказательства от всех нападений. Если критика разоблачала несостоятельность того или другого соображения, доказывающего факт норманского владычества на Руси, - та же сила, сила предвзятого убеждения в дикости доваряжской Скифии, заставляла искать новые данные, утверждающие германское начало в «зарождающейся» культуре наших славян.

Неудивительно поэтому, что сокрушить норманскую теорию не удавалось одной критикой ее доказательств; необходимо было устранить ее предпосылку, т. е. фундамент, поддерживающий ее построение. Но эта задача требовала и требует доныне многих исследований старины, и новые знания, накопляясь, делают очевидным, что Русская равнина до IX века вовсе не была пустым местом.

Возражая на предпосылку норманской теории о некультурности древних славян, Гедеонов характеризует жизнь наших предков перед призванием князей в таких кратких словах: в IX веке «нам известны не отдельные роды, живущие на своих местах без общения и связи, а славяно-русский народ, отличный от прочих славянских народов по наречию, распадающийся на шесть известных племен, имеющий свои города, свое право, свое особое язычество, свою торговлю, свои общие и племенные интересы»²⁰⁵.

Теперь, когда наука находит все новые пути к темному прошлому народов, мы обладаем уже более или менее достоверными сведениями о судьбах нашего племени задолго до IX века и можем даже «увидеть» воображающим оком жизнь нашей страны в языческие времена.

Множество новых сведений и вновь открываемых памятников убеждают нас в том, что уже в глубокой древности наши предки создавали самобытные нормы общественного устроения и направляли свою жизнь самобытными идеями и поэтическими образами. Духовное пламя уже тогда брезжило в их душах, согревало их повседневность, просветляло ее, и власть этого древнего света не иссякла до наших дней в глубинных, не всегда уловимых, пластах русской души.

Глава одиннадцатая. Славяне на русской равнине

Трудно в кратких словах рассказать о многовековой жизни русского народа, но и немногие существенные явления этой жизни способны обнаружить ма- лоценность тех общих суждений о нашей древности, на которых утверждалось неблаголепное здание норманского учения. К таким явлениям, рожденным в глубине веков, можно отнести земледельческий труд, процветавший в славянской земле, и неудержимое развитие городства. Древний город был опорой для славянской колонизации, он же воспитывал государственное сознание у наших предков и создавал бродило для их культурного роста.

Уже за несколько тысяч лет до P. X. на берегах среднего Днепра жили оседлые племена земледельцев. Раскопки в Киеве (на Подоле) и в его окрестностях²⁰⁶ обнаружили остатки селений, построенных древними обитателями Киевского края: группы землянок, круглых и четырехугольных; их стенки из кольев и прутьев, несколько возвышавшиеся над уровнем земли, промазывались выжженной глиной с примесью щебня, камней и мякины, а для покрытия землянки ее хозяева брали хворост и дерн. В яме, вырытой посреди жилища, у ее стенки сооружался или круглый очаг, или сводчатая печь, напоминающая нашу «русскую печку», и над нею - выходное отверстие для дыма. В каждой землянке сохранились щитки черепахи, покровителя домашнего очага; по разумению первобытного человека, речная черепаха, одаренная долголетием, была носителем особой сверхземной силы и оберегала ту семью, которая ее кормила; люди религиозно чтили ее и поклонялись в ней воде как таинственной силе жизни²⁰⁷.

Обитатели этих полуподземных глинобитных мазанок занимались охотой на лосей, оленей, кабанов; кроме того, они, обработав землю орудиями, выделанными из камня или - гораздо чаще - из костей и рогов животных, засевали ее пшеницей, просом и ячменем; обугленные зерна всех этих злаков пережили людей в покинутых жилищах. Когда хлеб вызревал, его жали кремневыми серпами, зерна размалывали в каменных зернотерках и пекли из муки что- то вроде лепешек. Свою еду древние люди разнообразили молоком, медом, раковинами и мясом диких и домашних животных, изредка рыбой и птицеи. Кроме коров и овец, у них водились лошади. Из овечьей шерсти, а, возможно, из какого-нибудь волокнистого растения (лен, конопля) они при помощи прялки и ткацкого станка, от которых сохранились глиняные пряслица, грузила и костяной шлифованный челнок, делали себе одежду. Глиняная посуда разнообразных форм и разного качества служила им в их домашнем хозяйстве.

Дальнейшие раскопки открыли в том же краю еще более интересную культуру глиняных площадок. К югу от Киева, между ним и притоком Днепра - Росью, на солнечных холмах, поросших вековыми деревьями и омываемых то озером, то речкой или ручьем с гремучей ключевой водою, залегали площадки разной величины, крепко сложенные и гладко выровненные. Их стенки, ныне обрушившиеся, были сделаны из прутьев и кольев, промазанных глиною белого, желтого и красного цвета. Строения располагались по кругу, иногда в два ряда, середину же занимали сооружения большого размера, может быть, святилища, назначенные для совершения обрядов и приношения жертв. На площадках были найдены предметы обихода из камня и кости, медные топорики и сооружения, относящиеся, вероятно, к религиозному культу: каменный столб с чашей красного цвета, пирамидка из камней; обрядовое значение могли иметь и каменные шарики, и статуэтки, вылепленные из глины. На площадке у стенки стояли глиняные сосуды, нередко очень тонкой работы и очень изящно раскрашенные.

Археолог, открывший эту замечательную культуру в Приднепровье, признал площадки местом, где покоились кости умерших людей после обряда сожжения²⁰⁸. Но независимо от назначения древних построек, в их общем облике видна не только первобытная обыденность; в нем заметно мерцание религиозных чувств и верований. Самая местность, где лежат площадки, как будто нарочно избрана для созерцания природы. Круговой план построек дает схематический образ солнца или круга солнечного пути; столб с чашей на самой площадке, вероятно, служил жертвенником и напоминает алтарь огню - так, как его изображали в персидском искусстве.

Керамика, украшавшая площадки, разнообразна по способу выделки (разный состав глины), по своим формам и по характеру орнамента (тиснение или раскраска) и проявляет нередко художественный вкус создавших ее мастеров. Некоторые сосуды украшены вылепленными головками домашних животных, другие - ленточными узорами, причем их окраска (белый, желтый, красный, коричневый цвета) созвучит цветовой игре огня и солнца. В некоторых особенностях орнамента и в символических знаках на стенках ваз можно найти указание на те силы природы, которые творят жизнь и необходимы как для живых людей, так и для людей, ушедших из жизни. Одной из этих священных сил природы почиталась вода, живая влага земли; часть сосудов, вероятно, наполнялась водой или медом, но волнистые линии орнамента (рис. 1) уже сами по себе служили действенным образом влаги. Знаки на стенках сосудов, чаще всего независимые от орнамента, могут быть поняты при помощи символики позднейших времен. Так, схема человека с опущенными руками (рис. 2) и елочка с повисшими ветками (рис. 3) были знаками угасающей жизни. Значение жизни воскресающей имели елочка с поднятыми ветками (рис. 4), а также и другие начертания, сходные с якорем (рис. 5) или цветком (рис. 6); кружок или кружок с точкой посередине (рис. 7) обозначал солнце; звездочка (рис. 8) указывала на солнечный год. Бороздчатые ленты, спирально вьющиеся вокруг сосуда, относятся, возможно, и к течению воды, и к солнечному пути; из них образовался много позднее плетеный орнамент (вязь), символ непрерывающейся жизни. Трудно определить значение глиняных статуэток, найденных на площадках, - были ли то почитаемые предки? или божества природы? Особенно часто встречается статуэтка, изображающая, по-видимому, женское божество, богиню земли; ее голова в стилизованном виде треугольника или сердца с тремя круглыми углублениями (рис. 9 и 10) служит часто лепным украшением ваз; эти знаки известны и в других странах как символы матери-земли, благоговейно чтимой земледельческими племенами²⁰⁹.

Круговое расположение площадок, священные сосуды с символическими знаками на стенках, статуэтки и жертвенники - все это показывает, что древние обитатели Киевской области уже имели религиозные верования и совершали соответствующие им обряды культа; по легким признакам можно предположить, что они поклонялись огню (солнцу) и влаге, почитали предков и верили в загробную жизнь.

1. Волнообразный орнамент. 2. Человек с опущенными руками. 3. Елочка с опущенными ветками. 4. Елочка с поднятыми ветками. 5. Якорь. 6. Цветок. 7. Кружочки без точки и кружочки с точками. 8. Звездочка. 9. и 10. Символы "матери-земли".

Днепровская культура землянок и площадок по времени своего цветения относится к позднему каменному веку (неолиту); она известна в археологии под названием трипольской культуры полихромной (многоцветной) керамики. Для нас она существенна, между прочим, потому, что на ее основании возросла культура городищ и «полей погребальных урн», следы которой встречаются до половины первого тысячелетия новой эры. Творцами этой более поздней культуры признаны днепровские славяне, уже известные Геродоту в 450 году до P. X. под именем невров. Носители трипольской неолитической культуры были, как полагают, арийскими предками невров, людьми той же крови; трипольцы - праславяне, старожилы нашей земли²¹⁰.

Так археология нашла глубочайшие корни русской жизни в нашей же исконной славянской земле.

Землянка неолита представляет собою одно из начальных звеньев в материальной культуре поднепровского славянства; священная площадка с узорными вазами может дать указания на истоки его духовного пути.

Невры Геродота занимали область среднего Днепра в те времена, когда в степях между нижним Днепром и Доном кочевали иранцы - скифы или сколоты, как они сами себя называли²¹¹. Еще раньше, до скифского нашествия, за 2500 лет до Р. Хр., всею южной частью нашей равнины овладели кочевые киммерийцы, племена очень древней «протокавказской» расы; они потеснили праславян трипольской культуры из южной части Киевской области к северу и господствовали в нашей стране четырнадцать веков²¹². Но так как в эпоху Геродота и в южной части Киевского края жили не кочевники, а невры, строившие города и «поля погребальных урн», а еще дальше на юг к неврской земле примыкала земля оседлых «скифов-пахарей», то надо думать, что часть земледельческого праславянского населения все же оставалась на своих исконных местах и при кочевниках или же что потомки праславян вновь заняли дедовские пепелища и, сливаясь с оставшимися здесь киммерийцами и скифами, научили их земледелию.

Таким образом, среднеднепровский край с незапамятных времен и доныне принадлежит славянскому народу, который с удивительным постоянством берег раз принятые основы своей жизни, лишь медленно и постепенно их изменяя и обогащая новым содержанием.

Культуру городищ и погребальных урн можно признать продолжением трипольской культуры. Славяне скифской эпохи жили в таких же землянках, какие устраивали себе их предки. Как показали раскопки в Пастерском городище (Черкасский уезд Киевской губернии)²¹³, землянки располагались по кругу, огороженному рвом и высоким валом из земли, бревен, кольев и глины. В каждой землянке был круглый очаг или «русская печь»; в одной из землянок большего размера, чем другие, найден глиняный столб с чашей. Площадки на полях погребальных урн также имеют много сходства с площадками неолита.

Утварь, найденная у славян Геродотова времени, разнообразнее трипольской²¹⁴. Кремневых предметов немного, они указывают лишь на верность обычаю старины. Костяные орудия также исчезают; но часто встречаются костяные гребешки, украшенные орнаментом, состоящим из кружочков (солнце) и волнистых линий (вода). Земледельческие орудия и оружие невров уже сделаны из железа, наконечники стрел - из железа или бронзы. Среди мелких украшений встречаются «фибулы», т. е. пряжки с головками зверей и птиц, стеклянные, коралловые, янтарные, бронзовые и серебряные вещицы. Глиняных изделий очень много; наряду со славянской керамикой найдены сосуды скифские и греческие.

Невры были таким же земледельческим народом, как и праславяне, их предки. Они сеяли пшеницу - ее колосья и зерна были найдены в их городищах, - растирали хлебные зерна в каменных зернотерках, разводили домашний скот и птицу, в том числе свиней и кур. Плугом - драгоценным наследием трипольской культуры - распахивали они свою землю. Согласно легенде, записанной Геродотом в 450 году до P. X., когда-то давно, за тысячу лет до похода персидского царя Дария против бродячих племен нашей равнины, на Скифскую землю упали с неба плуг, ярмо, секира и чаша - все из чистого золота²¹⁵. Золотой плуг, как замечает Забелин, не мог иметь цены для кочевников черноморской степи, почему и возможно отнести это предание к тем пахарям Днепра и Роси, которые засевали свои поля пшеницей и, по словам Геродота, продавали ее греческим купцам. До сих пор миф о небесном солнечном золоте живет в памяти народной. «Ой, в поле, в чистом поле, там орет золотой плужок, а за тем плужком ходит сам Господь» - поет колядка Галицкой Руси²¹⁶. В былине Микула Селянинович пашет сошкой, присошечек которой сделан из красного золота²¹⁷. Плуг был всегда главной силой славянских племен. Он создавал нерушимую связь между пахарем и вспаханной им землею, он добывал для него земные просторы, отнимая их у девственных лесов и у бродячих народов, он покорял кочевников примером спокойного, полного достоинства и плодотворности труда. Особенно хорошими земледельцами были славяне балтийские, и «вендская борозда» служила образцом для оседлого населения Германии²¹⁸.

В V веке новой эры культура погребальных полей исчезает в нашей стране и на старой основе мало-помалу расцветает уже знакомая нам культура курганов. Ее создатели, восточные славяне - известные в VI веке под именем ан- тов - отделяются от массы славянства, расселяются по Русской равнине и распадаются на многие племена. Продолжая древнюю культурную традицию, эти племена создают местные культуры - богатые, не чуждые роскоши в больших торговых центрах, более скромные - в захолустьях.

Свободные земледельцы славянских племен еще в глубокой древности дали прочную опору для своей сельской жизни созданием общины²¹⁹; в течение многих веков общинный строй оберегал мелких собственников; обычное право, возникшее в его пределах, долго не утрачивало своего жизненного значения. Но самой деятельной культурной силой в жизни славянской был город.

Города с постоянным населением возникали там, где был торг и промыслы, где собирались продавцы и покупатели, где скапливались товары, где, кроме того, являлась потребность защищать мирный труд от врагов. Военная опасность заставляла строить и небольшие городки-крепостцы; они укрывали людей только на время вражеских нашествий. Особенно много городов было в области Днепра. Построенные на холмах правого днепровского берега они царили над левобережными равнинами, где, впрочем, возникали и свои городки, и берегли славянскую землю, ее торговые пути и ее добро. Те холмы, на которых теперь раскинулся Киев, с незапамятных времен избраны человеком для поселения: там жили и люди раннего каменного века, и праславяне трипольской культуры, и славяне Геродотовых и последующих времен. К древним городам принадлежит и городище «Княжа Гора» у впадения реки Роси в Днепр. Четыреста городищ, больших и малых, открыты теперь в одной Киевской области, и мы можем наглядно представить себе, какое значение имел город в славянской жизни и как благодатен был Днепровский край для его процветания.

Развитие славянских городских общин уже само по себе принуждает исследователя признать, что на земле наших отдаленнейших предков возникали все новые и новые явления культурной жизни. В самом деле, город, ограждающий население от внешней опасности, становится местом религиозного культа и суда. Привлекая в свою ограду разноплеменных людей, он создает и новые формы общежития: в городском обществе родовые связи ослабевают и мало-помалу появляются иные различия, иные связи, намечаются зачатки сословий; правящий класс и высший его слой - княжеская дружина, т. е. бояре, гридь, отделяется от земледельцев, от неслужилых торговцев и промышленников. Князья должны были появиться у славян в древнейшие времена. Как возглавитель дружины, как ее вождь, как защитник мирного населения, князь был созданием города; многим городам Русской земли соответствовало и большое число князей, древность городов указывала и на древность княжеской власти. Геродот записал предание о том, как государь (paoiteng), или князь невров, вместе с государями четырех других народов отказал скифам в военной помощи против персидского царя Дария: это было в 508 году до P. X.²²⁰ В VI веке новой эры, согласно несколько смутным известиям, на Карпатах главой военного союза славян был князь Маджак. С незапамятных времен, «изначала» - по слову летописца - управление городом получило форму вечевого строя, отражавшего древнюю мысль о народодержавии: вече было народной думой, в которой принимали участие все свободные и независимые горожане; эта дума могла призывать и изгонять князя, заключать с ним ряд, т. е. договор решать вопросы войны и мира; в иных случаях вече разбирало и судебные дела, находившиеся обычно в ведении князя, и высказывалось о задачах государственного устроения. Так, задолго до призвания рюриковой дружины поляне, т.е. вече Киева, утверждают дань хазарам; призывая варягов, народ, т. е. собравшееся вече, требует от князя суда и управления по установленному ранее обычному праву. Нормы, выработанные в вечевом строе, отражаются и в договорах с греками: русские посольства заключают мир не только от имени великого князя и других князей или бояр, но и от людей Русской земли²²¹.

Из древнейших летописных записей мы уже узнаем о существовании восточнославянских городских областей. Город был в то старое время религиозным, судебным и торгово-промысловым средоточием для селений, расположенных и вне его стен, для сельской волости, которая получала от него военную защиту. Чем больше процветала и богатела городская община, тем больше становилась ее военная сила, значение дружины росло, увеличивалось в глазах народа и достоинство князя. Угрозы со стороны внешних врагов поддерживали и укрепляли власть города над волостью, и власть эта захватывала нередко и другие более слабые города с подчиненными им волостями. Так как содержать военную силу должны были те, кого она оберегала, то власть ее выражалась, между прочим, в сборе дани, в «уставах и уроках»²²². Походы князя и дружины за данью - полюдье - продолжали дело объединения городов и земель, и большой город мало-помалу становился средоточием многих волостей, главой целой области, включавшей даже разные племена.

То руководящее значение, которым обладали в IX веке Новгород и Киев, было делом многих предшествующих веков, плодом стародавней культуры. Ее ростки изначала прозябали в славянском народе как оседлом земледельце; город обеспечивал их развитие, медленное, согласное с ритмом живых движений в окружающей природе, с плавным течением широких полноводных рек и с долгим сном земли под снежным покровом.

Глава двенадцатая. Пути к иноземцам

Где бы ни прозябали молодые побеги культурной жизни, они нуждаются для своего роста в помощи более зрелых, более развитых культур.

Труд пахаря-зверолова и развитие городства сделали возможной и для наших славян иноземную торговлю. Местные торговые пути уже в глубокой древности вошли в систему больших караванных дорог, пролегавших по нашей равнине, и этими наезженными путями продвигалась к русско-славянскому народу культура Греции и азиатских стран, подготовившая его к усвоению культурных богатств Византии.

Главными путями торговли были реки - Днепр и Волга.

Из болот Смоленской области Днепр течет к далекому югу, орошая малорусский край, - колыбель нашей жизни. Притоки великой реки искони собирали к ней товары окрестных славянских земель; водным Днепровским путем торговые караваны шли к Черному, «Русскому» морю и дальше в Грецию или к ее колониям. Кроме того, у порогов начинался так называемый Соляной путь в Крым к соляным варницам и к греческому городу Херсонесу, а севернее Киева, Березина, приток Днепра, и Вилия, приток Немана, приближали Поднепровье к южным берегам Варяжского моря, где жили балтийские славяне²²³.

Не очень далеко от истоков Днепра, у Валдайских гор, на болотистом плоскогорье, поросшем ольхой, березой и елью, есть колодезь с ключевой водой; из него струится ручеек и бежит дальше по глубокому оврагу. Ручеек этот - Волга. Наполняясь водой притоков и озер, он скоро становится большою рекою; она течет сначала к востоку, потом к югу, омывая срединную часть Русской равнины и соединяя ее западные и северные земли с восточной и южной окраиной²²⁴.

Со времен каменного века Волга служила жителям ее берегов торговой дорогой. Богатства Приволжья получали таким образом доступ к Каспийскому морю и через него - к странам Востока: Кавказу, Ирану, Месопотамии (Багдад). Из Волжского края шли на Восток и сухопутные дороги. Одна из них очень древняя, начиналась в верховьях Камы, переваливала через Урал и по Сибири уходила к Алтаю, откуда можно было найти путь в Индию Существуют указания и на другие пути в Азию. Так, Страбон в I веке по Р Хр сообщает, что аорсы, живущие вдоль Танаида (Дона), владеют почти всем каспийским берегом и ведут караванную торговлю через Армению и Мидию с Индией и Багдадом²²⁵. Из Болгарского царства, то есть от устья Камы, уже в VII ведет идет путь через башкирские степи к Аральскому морю в Хорезм (Хива)²²⁶ , предполагаемую родину иранского пророка Заратустры.

Обе системы путей, Днепровская и Волжская, не были отделены одна от другой. Издревле Запад тяготел к Востоку, а Восток к Западу. За 450 лет до P. X. Геродот уже мог сообщить о караванном пути из Ольвии, т. е. от Днепра к Волге (близ устья Камы) и дальше по Каме к Уралу²²⁷; продолжением этого пути была сибирская дорога. Из Киевской области торговое движение шло вдоль притоков Днепра к Донцу и Дону, откуда уже недалеко было до Волги На севере, также ранее IX века, к сибирскому пути примыкал путь от Балтийского моря, подходивший с запада к верхней Волге и оттуда к Уралу через Пермский край²²⁸.

Как видно из направлений всех этих торговых дорог, наша равнина в древние времена была звеном, соединявшим Европу с азиатскими странами Несмотря на суровую природу, бескрайность степей, на болота и лесные трущобы, несмотря на преграды, которые ставили друг другу или иноземцам враждующие племена, наш край издревле был местом встречи разных культурных миров и разноплеменных людей. И товары, и люди вели за собою из чужеземных стран и новые понятия, и новые художественные образы, обогащая туземные народы и новой мыслью, и новой красотой.

В течение шести-семи столетий до P. X. и в первые века новой эры средоточием торговли на юге нашей страны были греческие колонии-города черноморского побережья. Часть этих городов объединилась в Босфорском царстве основанном у Керченского пролива и впоследствии присоединившем Феодосию в Крыму и земли синдов (индусов) на Кубани²²⁹. В Босфоре черноморская торговля достигла большого процветания. Греки получали от варваров хлеб, скот, рыбу, строевой лес, меха, мед, воск, уральское и алтайское золото, драгоценные камни. Северным племенам были нужны вино, оливковое масло, южные фрукты и овощи, дорогие ткани и создания искусства.

Художественные изделия из металлов, сбереженные землею до нашего времени, могут осветить те культурные движения, которые происходили в глубокой древности на юге нашей страны.

Из Греции, из Персии, из предгорий северного Кавказа, из степей западной Сибири, из долин и оазисов Средней Азии, из Индии, даже из Китая стекались в южную Россию предметы роскоши и обихода, созданные взаимодействием цивилизованных и полуцивилизованных народов. Торговые караваны и бродячие племена (готы, гунны) передавали восточную культуру в Западную Европу. Племена нашей равнины, усваивая иноземное мастерство, содействовали его развитию: изделия Востока служили образцом для местных мастерских²³⁰.

Земля в южной и восточной части европейской России полна художественными древностями того времени. Их находят у Черного моря, в Екатеринославской, Киевской, Полтавской, Черниговской, Харьковской областях, в Приволжском краю²³¹. Среди этих древностей встречаются золотые изделия, подобные дорогим украшениям Урало-Алтайской страны: пластинки для поясов и конских уборов, фибулы с изображениями зверей и птиц, существующих и фантастических (грифоны, сфинксы), украшенные драгоценными камнями; часто в орнаменты золотых изделий вплетаются образы хищников: льва, пантеры, орла, терзающих кроткого оленя, коня или лебедя. Правдивые впечатления от звериного царства получили в этих работах оригинальное художественное оформление, известное под именем «звериного стиля». Верным хранилищем древнего художества оказалась земля Прикамья: она сберегла серебряные блюда и другие сокровища сасанидской Персии; а в курганах южной России были открыты металлические изделия с инкрустацией из гранат или цветных стекол, филигранные украшения, афинские вазы с черным или красным рисунком; там же найдены и местные изделия, характерные для Скифии; в них греческие и азиатские мотивы соединены в одно художественное целое.

Орнаменты всей этой утвари, извлеченной из земли, не были только игрой фантазии их создателей, в них запечатлелись идеи и образы древней языческой веры. Звери и птицы всегда занимали видное место в религиозных воззрениях прошлого или как носители света, или как враждебные ему темные силы, а растительный орнамент: виноградная лоза, вырастающая из колодца, украшая утварь, - служила символом божественной жизни, образом рая, цветущего у мирового дерева над живоносной водой; эта вода дарует бессмертие священным птицам или зверям, пришедшим к колодцу. Изображения алтарей огню на художественных изделиях указывает на огнепоклонение, одну из основ религиозного культа на Востоке.

Идеи и образы восточного художества были близки славянским племенам нашей равнины: подобные же по своему значению символы встречаются в Киевской земле даже в неолитическую эпоху. Тогда же возникли, вероятно, сношения Поднепровья с Востоком, на что указывают как будто кости верблюда, отрытые недалеко от Трнполья, и медные топорики, встретившиеся среди обиходной утвари, принадлежавшей насельникам днепровских берегов. Невры уже отправляли дары своей земли в Ольвию, греческий город на Днепро-Бугском лимане, и получали оттуда иноземные товары, между прочим, афинские расписные вазы - украшение бедной обстановки их жилищ²³². Среди утвари, найденной в долине Роси, есть художественные изделия античной эпохи - амфоры, кувшинчики с красным рисунком на черном фоне, есть и золотая бляшка с изображением птицы, поймавшей рыбу, указывающая также на сношения Киевского края с греческой колонией близ устьев Днепра²³³.

Продвигаясь в края, орошаемые верхним Днепром и Западной Двиной, славяне перенесли на Север образцы восточного искусства. В III—IV веках по Р. Хр. в Полоцкой земле уже существуют славянские мастерские, где изготовляются по восточным образцам конские уборы (удила, конские оглавли и пр.); золото в этих изделиях заменено бронзой, для инкрустации вместо камней и стекол приспособлена цветная (гл. обр. красная и синяя) эмаль, изображений зверей нет, на их месте - геометрический орнамент. Большое количество предметов этого стиля обнаружено в Виленской области (курган в Межанах, находки у города Вильно) и в Калужской (Мощинский клад); встречаются они и в других местностях России²³⁴ и говорят о том, что у древних ее обитателей уже было понимание линеальной красоты и любовь к простому, тонкому, изящному рисунку.

Бытовое искусство широко разлилось по нашей земле; звериные образы сибирского и скифского художества сплетались с геометрическим орнаментом и в резьбе по дереву и в рисунках тканей. Те же узоры перешли со временем и в другие изделия художественного ремесла. Старинное кружево воспроизводит древо жизни с двумя драконами или павлинами, или петухами перед ним, символы огня и воды: волнообразные и зигзагообразные линии, вязь, «колеса» (солнце) и т. д. входят в состав геометрических узоров²³⁵. Доныне наши кустари не расстаются с этими видениями прошлого; чувствуя поддонной глубиной души их священность, они воспроизводят их в своих изделиях, которые служат нередко для украшения храма или красного угла в деревенской избе.

Археологи обратили внимание на развитой и тонкий художественный вкус у славян той эпохи, когда складывалось Русское государство. Русские славянки носили филигранные, воздушно-легкие украшения из серебра; изящество этих предметов роскоши должно было особенно оттеняться грубоватыми и тяжелыми драгоценностями из бронзы и золота, излюбленными у племен, обитавших к востоку и западу от Русской земли²³⁶. Такое утонченное понимание художественной красоты может быть объяснено врожденным вкусом, свойственным славянам от древности, и обилием впечатлений от греко-восточного искусства, явившегося к нам издалека по древним торговым дорогам.

Предки наши с радостью встречали чужеземных гостей; от историка Прокопия мы знаем о заботливом отношении к ним со стороны славян. Местный торг оживлялся прибытием иноземцев с их диковинными товарами, а рассказы заморских купцов о далеких волшебных краях будили в туземном населении охоту странствовать, всегда дремлющую в душе русского славянина, охоту познавать неведомое и чужое.

И любовь к странничеству, и мечтательная тяга к незнаемой земле должны были проявиться с особенной силой в передвижениях наших предков, приведших к колонизации и полному освоению Русской равнины.

Чем многочисленнее становятся славянские племена, тем отчетливее обнаруживается это движение. Земля, обильная всяким сырьем, искала сбыта для своих товаров за морем. Ее жизненной задачей, по словам Забелина, всегда было открывать или освобождать торговые пути к морю и приближать к нему места своих промыслов. «Идти в пути на нашем севере и означало идти на промыслы, путем назывался и военный поход»²³⁷. Понятно поэтому, что та сеть сухих и речных путей, которые издревле были проложены по Русской равнине, стала опорой не только для торговой и промышленной деятельности наших предков, но и для их колонизаторской энергии. Вооруженный торговец первый изведывал незнаемый путь; промышленник шел туда, где уже не раз бывал торговец, и откуда он мог отправлять свой товар еще дальше, к еще более широким путям. Пахарь шел туда, где он надеялся получить защиту в укрепленном городе, основанном торговцем и промышленником. Колонизация направлялась главным образом от одной великой реки - Днепра - к другой, величайшей - Волге. Когда в IX веке большие массы наших славян, продвигаясь от пути, ведущего в Черное море, к пути в море Каспийское, достигли берегов Волги в верхнем ее течении или подошли к ним близко в области Дона, ладьи русских торговцев, конечно, уже давно плавали по ее водам, направляясь к соблазнам южных стран²³⁸.

Ход колонизации до VI века новой эры мало известен, но началом ее, возможно, было передвижение невров на север к будинам²³⁹. Следы славянских поселений I-V веков, найденные за пределами Киевской области в восточной части Полтавской губернии (могильник Браварка)²⁴⁰, намечают дальнейшее движение славян на восток. В VI веке восточные славяне, анты, живут уже гораздо южнее Киева и селения их доходят до Дуная. Кроме того, они занимают земли над Меотидой (Азовским морем) в области Донца и Дона и свои исконные владения: Поднепровье, Волынь, Подолию. «Бесчисленные народы антов» делают набеги на Византийское царство. С VII века движение восточных славян развивается главным образом на северо-восток. В IX веке они сидят у Ильмень-озера и в Ростовском краю, в Суздальской и Рязанской земле, в Донецко-Донской области.

Не безлюдны были те равнины, по которым продвигались славянские племена. На севере они встретили финнов, на юге жили киммерийцы, скифы и другие народы. Финны слабо сопротивлялись новым пришельцам, славяне не подчиняли их себе так, как подчиняют завоеватели население покоренных ими земель; они селились среди них в своих городках и в более или менее мирном взаимодействии с чужеродцами получали руководящее положение. Так бывало и в недавние времена, например, при колонизации Сибири: «...с чужеродцами предписывалось обращаться с большою ласкою, велено было примолвливать и обнадеживать их всячески, что будут с ними жить дружно»²⁴¹. «Больше всего промышленник и меньше всего завоеватель, - пишет Забелин, - русский человек... употреблял все меры, чтобы жить с покоренными в ладу, в покое и тишине»²⁴². Страстная энергия в осуществлении далекой цели соединялась у древних славян с практическим смыслом и терпимостью при устроении чужеродных племен. Подобно тому, как в рассказе о споре между солнцем и ветром, солнце согрело путника и тем заставило его бросить свой плащ, тогда как холодный вихрь не мог вырвать его из его окоченевших рук, подобно этому ласковое, родственное обращение русского славянства с соседними народами было особенностью и силой его колонизаторского движения. Превосходство культуры и дарований поддерживало силу добра в этом мирном создавании русской империи. Ее военная сила выступала во имя ее интересов большею частью лишь тогда, когда недобрые соседи оспаривали у нее ее мирные завоевания.

Юг нашей страны был долго во власти «кавказских» племен - киммерийцев, черкесов, а также племен иранских, родственных славянам по расовым признакам (арийство) и близких по культуре. После скифов в степях между Днепром и Доном жили народы, объединяемые названием сарматов, между прочим, россаланы и аланы. Значение иранского соседства для славян было оценено лишь в последнее время. Даже в том случае, если скифы и сарматы в главной массе вели жизнь кочевую, это вовсе не исключало взаимодействия между Поднепровьем и степью, не говоря уже о том, что все полубродячие народы служили как бы мостом, соединявшим наших славян с Сибирью и с Ираном, источниками богатой культуры.

Греки называли скифами не только кочевников черноморских степей, но и оседлые племена правого Поднепровья, которые мало-помалу сливались с племенами славянскими. Лев Диакон, историк X века, предполагает преемственность между скифами и русью: рассказывая о погребальных обычаях у воинов Святослава, он допускает, что русы могли научиться греческим таинствам у своих философов Анахарсиса и Замолксиса. Оба эти мудреца были скифского происхождения. Об Анахарсисе Геродот говорит, что он много странствовал и приобрел много знаний; вернувшись на родину, он был убит скифским царем за то, что совершал обряды в честь матери богов - чуждой скифской вере²⁴³. Замолксис, родом фракиец, учил у гетов бессмертию души²⁴⁴.

Иранские племена алан жили оседло в северной области степной полосы, на Донце, в Харьковской и Курской областях, на что указывает могильник у Верхнего Салтова, относимый к VI-IX векам нашей эры. Связь славян с иранским миром поддерживалась сначала торговлей и соседством; путь от Днепра по его притокам к Дону и Волге проходит как раз мимо Верхнего Салтова. По мере развития колонизации часть славян оказалась в самом центре аланских поселений, следовательно, аланской культуры²⁴⁵. Само собой разумеется, что овладение землями в непосредственной близости к Салтову давало славянам возможность широко пользоваться аланскими торговыми связями с Северным Кавказом, где жили одноплеменники алан - осетины, и через него с Грузией, Персией и арабским Востоком...

Ни вражеские набеги, ни встречи с чуждыми народами на новых путях не могли остановить роста и движения молодых и сильных славянских племен. При Геродоте они занимали сравнительно небольшую часть нашей равнины и были мало известны культурному югу, потому что жизнь их как бы таилась за шумной жизнью других народов. Но через 1000 лет восточная ветвь славянского племени уже владела огромными земельными просторами, а другие народы, соседи нашего славянства, или тихо отступали перед ним, или так же тихо вливались в него, подчиняя свои судьбы его единой судьбе. «Русь - это словно «иной мир», - сказал про наш народ в XII веке непосредственный наблюдатель его, Матвей Краковский, - народ русский бесчисленным множеством своим равняется одним лишь звездам»²⁴⁶.

Создание этого «иного мира» не было произволением наших предков. Осваивая великую равнину, они выполняли задание жизни, веление своей земли. Населенная разными народностями наша равнина едина по своему природному устройству, по взаимной связанности и взаимной зависимости отдельных областей своих. Поэтому и требует она, чтобы один народ владел ею. Обилие даров земли, ищущих сбыта, скованность торгового движения удаленностью морских просторов - все это заставило наших предков искать выходов к морю. Море стало мечтою народа, а эта мечта стала царственной властью его судьбы. «Ильменский славянин постоянно думает о морях, знает дорогу и в Черное море, думает и о Царьграде, и о Хозарской стране»²⁴⁷. Реки наши, растекаясь из срединных высот по всем направлениям к раздолью морей, указывали народу способы осуществления его мечты. Если та или другая преграда заграждала эти пути жизни, народ устранял ее: платил дань обладателям морских берегов (хазарам), прогонял кочевников, одолевал чужие племена. Если иноземные народы враждебно принимали славянских гостей, равнинные князья мстили обидчикам и добивались лучших условий общения.

Так было в долгие времена до IX века, так было в долгие времена, следовавшие за ним.

Торговые пути, по которым ходила русь нашей начальной летописи, - это те же древние дороги, часть той сети дорог, которая была проложена в доисторическую пору жизни страны. Смешно говорить, что их открыли норманны; с незапамятных времен они были известны племенам, населявшим страну, по которой они проходили; их знали и днепровские, и новгородские славяне и венды Варяжского моря. Ездить по этим дорогам, плавать по этим рекам научило их богатство земли, искавшее сбыта, и далекая красота, пробуждавшая в них страсть и удаль, нужные для преодоления опасностей пути. Русам, «племени из славян», нет необходимости превращаться в шведов для того, чтобы получить от историка право возить свои товары по Днепру в Византию, по Волге в Итиль и на верблюдах в сказочный Багдад. Походы руси исходили из органического ее роста, их целью была свобода плаванья по морям. Влекомые морем русы нападают на Византию, на каспийские берега; они ведут борьбу со шведами, с Ливонским орденом, овладевают устьем Невы и возвращают себе отнятые у них немцами берега Варяжского моря; позднее Крым и Кавказ становятся частью русского царства.

Силы земли не теряют свою власть над русской душой. И теперь, когда даны человеку новые, небывалые пути по земле и над землею, по-прежнему речные волны, бегущие к морям, увлекают за собою достояние и мечту народа. Еще не так давно на большом днепровском пороге простой плот с десятком людей на руле бился среди камней, будто гонимый той же древней силой. Русская душа ныне, как и встарь, летит, обгоняя волны, к синеве своего южного моря, роднится с великим градом на Босфоре и, властью древних снов, видит сияние креста над куполом Святой Софии.

Пути жизни не определяются произволом. Историк, собирающий воспоминания народа и осмысливающий его прошлую жизнь, не поймет ее одной рассудочной обработкой случайных известий и бледных отображений ее былого цветения; и он должен внять голосу земли, познать те могучие, всегда живые силы, которые направляют деяния народа и неустранимы в деле устроения его судьбы.

Так силы Русской земли задолго до IX века указали русским славянам на блага культуры. Вызвав к жизни земледелие, ремесла, торговлю и множество городов с их своеобразным устройством, они помогли нашему народу открыть сокровища Греции и азиатских стран - близких и далеких - и повели его по путям мирного освоения Русской равнины.

Эти факты делают очевидным, что жизнь славянских племен еще до IX века была подготовлена для органического создания государства. IX век сделал это государство необходимым, потому что только крепкая политическая организация могла разрешить жизненные задачи славяно-русского народа, усложнившиеся от того, что широка стала его земля и умножилось ее население. К тому же многие опасности ставили преграду народному самостоянию. На севере из-за моря славянам угрожали норманны, на юге хазары стесняли их торговое движение к южным морям. Соперничество и раздоры племен мешали успешной борьбе с давними врагами и с нашествием степняков. Все эти трудности привели к тому, что организованное единство киевских и новгородских славян стало неотложным и настойчивым зовом времени.

Нередко бывает, что племена, еще разрозненные, объединяются в одном государстве властью завоевателя. Но бывает и так, что в пределах самой страны, не оформленной политически, созревают новые творческие двигатели, ускоряющие развитие государственных начал. Таким внутренним двигателем политического развития было у наших славян сознание своей силы, способной овладеть задачами новой эпохи, способной побеждать врагов и добывать блага высокой культуры. Вновь осознанная народная сила получила внешнее выражение в воинственных подвигах племени русь и в доблести князей, достойных вождей славяно-русского народа. Светом этой древней славы предание озарило образ Олега, вещего мудреца, объединителя разнородных племен, доходившего во главе отважных дружин до ворот Царырада. Торговые договоры Русской земли с греками были уже несомненным историческим памятником Олегова времени.

Летопись начинает историю Русской земли не днями трусливой покорности и унижения, как это полагает норманская теория, но днями деятельной мощи и славных побед.

Глава тринадцатая. Духовные силы русской древности

Высота культурного уровня того или другого народа измеряется не столько его численностью и количеством освоенной им земли, не столько его промыслами и торговой предприимчивостью и даже не столько его политическим и гражданским строем, сколько духовным содержанием его жизни. Духовные силы дают крепкую основу для народного делания, указывают ему высшие цели и укрепляют сознание народной мощи, твердой в преодолении всех мраков и бед, обременяющих пути жизни, и необходимой в деле ее разумного устроения. Поэтому, для того чтобы увидеть и оценить в полной мере неправду предпосылки норманского учения, утверждающей «дикость» доваряжских славян, надо познать их духовный мир как первоисточник их культурного развития.

Духовная жизнь славян Русской равнины - как и всякая духовная жизнь - питалась опытом веры.

Назначение народа не состоит только в том, чтобы хорошо и плодотворно совершать свое земное дело. В самом устроении этого дела, в самом способе, каким великий народ решает свои жизненные задачи, он исполняет (или же разрушает) иные заветы, из иного мира упадающие в его сознание. Культура страны слагается взаимодействием в душе народной голосов земли и откровений неба.

Попробуем же узнать, как воспринимали наши славяне доваряжской эпохи неземные глаголы, как отражалась в их сознании великая тайна жизни, ее направляющая, тайна Бога.

С трудом добывается такое знание. Религиозный опыт, рожденный в глубоких колодцах души, нелегко познается в ее проявлениях, но легко прячется за завесой бегущих времен. Как узнаем мы чувства далеких от нас предков, когда плохо понимаем свои собственные? Как постигнем мы религиозный опыт давно минувшей эпохи, когда о нем лишь невнятно говорят показания чуждых ему людей, намеки языка и бледные отражения древнего культа в быту народа, в его речениях и сказаниях?

Не надо забывать и того, что не чувства и мысли людей толпы, но лишь чувства и мысли избранных могли бы открыть истинный смысл современных им религиозных воззрений. Народной верой руководят немногие водители; за ними, по мере сил, следуют более слабые души, подражая им и умудряясь, но не достигая ни ясности их видения, ни очевидности их разумения. Не те, которые идут по проторенной дороге, дают духовное мерило народной веры, но те, которые пролагают пути. О древней религии индусов мы вправе судить по религиозной поэзии Вед, об иранской вере - по гимнам Авесты. Где же те пророки, те поэты, которые могли бы раскрыть перед нами подлинную суть нашей языческой веры? Мы не знаем их... И не потому ли верования наших предков так долго казались нам лишь наивным заблуждением дикарей? Имена языческих богов ничего не говорили нашему сердцу, наша мысль равнодушно блуждала среди обрывков народных суеверий, мимоходом рассказанных летописцем, и осуждала их, как ненужный сор, замутивший когда-то чистоту христианского вероучения. Между тем если исследовать древнерусские верования с сочувствующим вниманием, если воспользоваться новыми способами их научного познания и сопоставить их с воззрениями других народов, то в них откроется и глубокое чувство и работа пытливого ума.

Первое знание о живых силах языческой веры дают нам те свойства религиозного опыта, которые не зависят от своеобразия переживающего его народа. Так, в самом существе каждого акта веры дана очевидность Божия бытия, очевидность высшей и совершенной жизни, таинственно воздействующей на нашу земную жизнь. Это откровение, делающее человека человеком, может быть первоначально растворено в чувстве безотчетном, не постигаемом мыслью; лишь долгим созерцанием и размышлением выращивали народы из этого глубокого опыта души более или менее отчетливые представления о сущности божественного начала и об отношении его к созданным им мирам.

В общении с Божеством душа человека необходимо должна была узреть его единство: так единственно, необычайно, так отлично от многих, бесконечно разнообразных земных чувств, так всеобъемлюще победно и так неисчерпаемо переживалось откровение Тайны. Много в жизни таинственного, но Божественная Тайна одна. И так чудесно, так благостно чувство этой Тайны, что душа не может не увидеть в ней благую силу, благого Бога.

Самые первобытные народы молятся единому доброму Богу - факт, часто изумлявший христианских миссионеров и исследователей жизни дикарей²⁴⁸.

Правда, восприятие божьего единства не мешало язычникам поклоняться многим богам. Но это умножение числа богов было как бы раздроблением единой божественной силы. Исконное чувство единой Тайны помогало узнавать божественное начало в отдельных явлениях природы и тут же объединяло многих природных богов верою в единого высокого Бога, их отца-создателя и владыку над всеми ними.

В незапамятные времена славяне могли получить такие верования от своих предков - праарийцев. Явились ли племена этого древнего народа из Азии, как думали раньше, или они искони сидели в Европе, как думают многие теперь²⁴⁹, или же то были люди арктических стран, гонимые оледенением своей родины и вливавшиеся в туземные племена Европы²⁵⁰, - важно то, что у них уже был религиозный опыт, который они и передавали своим потомкам: славянским и другим племенам.

На основании сравнительного изучения арийских языков можно уже сделать вывод, что мысль этих древних людей вырастила из первоначального религиозного чувства идею божьего единства и божьей благости и дала своему богу имя «Дьеус» (Djeus). Это был бог света, сияющий за пределами видимых небес, отец богов и людей, податель жизни, чистый святой источник благих даров - огня и влаги, блюститель права и порядка на земле²⁵¹.

Идея высшего благого божества перешла из арийского прошлого и к славянам. «Они признают одного бога, создателя молнии, единым господом всего», - пишет в VI веке нашей эры византийский писатель Прокопий²⁵². Он не говорит об имени этого высшего божества, но мы знаем, что славяне не называли верховного бога, как их предки, Дьеус (Djeus). В нашей древней летописи можно встретить два имени для повелителя вселенной - Бог и Перун²⁵³. Это второе божество замещает иногда - в тексте летописи - творца мира; и слово «бог», прилагаясь к его имени, получает смысл «божественного вообще». Так, летописец в рассказе о первом договоре Олега с греками (907 г.) говорит: «и кляшася оружием своим и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьим богом и утвердиша мир». Но договор Игоря (945 г.) сначала упоминает имя Бога и только потом имя Перуна: «а елико их некрещены суть, да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна»; бог грозы является здесь как особое божество, занимающее второе место после главного бога. В договоре Святослава (971 г.) клятва утверждается и на имени Бога, и на имени Перуна.

Имя «Бог» заменило у наших славян имя Дьеус²⁵⁴. Никто не знает, как и когда произошла эта замена. В религиозных памятниках Востока встречается слово Bhaga, как имя одного из братьев высшего бога индусов - Варуны; Bhaga означает «благостно одаряющий», это - божество, в котором особенно ярко проявилась одна из духовных сторон божественной природы - доброта, в ее неисчерпаемой щедрости излучающаяся на природу и людей и благословляющая их несчетными дарами²⁵⁵. Но в религи юм опыте славян эта безграничная благость, это неисчерпаемое богатство доброты, изливаемое на убогих, - а кто же не убог перед сиянием божественного света? - было испытано как сущность высшего божества, единого повелителя жизни.

Идея благости как высшего начала жизни стала для нашего славянства первоосновой его духовной самобытности и его культуры. В этом простом слове «Бог» и в этом простом чувстве добра, сосредоточившем в себе высшее духовное содержание жизни, следует искать начало основных идей, властно направляющих историю русского народа.

Верховный бог наших предков, постигаемый в благости своей внутренним опытом души, не имеет видимого образа: вокруг его имени воображение славянина не создавало никаких мифов. В его идее сосредоточивалась та несказанность и неисчерпаемость религиозного переживания, то духовное его богатство, которое мы испытываем, как жизнь, отличную от обычной видимой жизни, являющуюся как бы вне ее земного русла. В его идее было заложено начало того одухотворения земного опыта души, без которого невозможна высшая культура. Народная вера славян до конца язычества берегла чистоту и величие этой древней идеи. Не совсем так было у других арийцев. В Индии великого Варуну вытеснил войнолюбивый, героический Индра²⁵⁶. В Персии материализацию богов остановил лишь религиозный гений Заратустры. Величественный образ греческого Зевса исказили мало-помалу слишком человеческие черты и слишком человеческие похождения. Старые боги германцев - ваны были забыты, и новые божества - асы с Воданом-Одином во главе, более похожие на вождей и воинов, чем на богов, - замутили религиозную жизнь народа дымным вихрем своих приключений. Между тем о вере западных славян, поселившихся на южных берегах Варяжского моря, германский летописец XII века Гельмольд сообщает: «Между многообразными божествами, которым присвоены поля, леса, печали и радости, они признают одного бога, в небесах, повелевающего прочими богами, и верят, что он, всемогущий, заботится только о небесном, другие же божества, которым розданы разные должности, подчинены ему, произошли от его крови и тем знатнее, чем ближе родством к этому боту богов»²⁵⁷.

Верховный бог пребывал на небе, вдали от земли, и эта особенность славянской веры поддерживала грань между небом и землей, между духовным светом и земными огнями. Эта вера должна была дать опору для развития в душе славянина того опыта отрешенности, который охранял образы богов от свойств слишком человеческих, от чувств и дел земного дня. Способность русского народа к восприятию отрешенной святости получила полное развитие в позднейшие, христианские времена. Русская душа созерцала своих святых, освобожденными от чувств и страстей человека, и лики наших икон полны тишиной и покоем, навеянными близостью невидимого мира. Так было и у рядовых иконописцев, и у гениальных мастеров. В нежной одухотворенности ангелов Рублева²⁵⁸, в детской радостности Дионисиевой Марии²⁵⁹, в строгих ликах архангелов, наблюдающих за входящими в храм и выходящими из него²⁶⁰, сияют лучи того света, который пребывает на небе и далек от земли.

Созерцание благостной природы божества вырастило и укрепило в душе славянства совестное различие между добром и злом, и нравственное сознание никогда не тускнело в его истории. Но, сознавая темное, злое начало жизни, наши предки не склонны были наделять его большой силой. Они не знали злого божества, как это было у персов, у которых бог зла Ангромайнью или Ариман был почти так же могуч, как благой Агура-Мазда. Для наших предков зло являлось или как ущербленность той или другой силы жизни²⁶¹, - народ называет преступников несчастными, т. е. лишенными «части», доли божественного добра - или же как ложное ее применение. Поэтому оно не имело внутренне единой сущности и пребывало рассеянным во множестве жизненных зол, воплощалось во множестве демонов или чудовищ, затмевавших иногда сияние богов. В «Слове о полку Игореве» «черный Див кличет верху древа», враждуя со светлыми князьями, Дажьбожьими внуками; в сказках светлый царевич победно борется со страшным змием; в былине Илья Муромец одолевает Соловья-Разбойника... У западных славян злые демоны, дэвы, живут на диких утесах; властью доброго бога, обитавшего на священной горе, отделенной от утеса бурным потоком или морским заливом, злой демон низвергался в бездну, почему и скалистое жилище его называется «Дэвин скок»²⁶².

Признавая эти отдельные столкновения добра со злом и победы добра над злою силой, душа древнего славянина, в глубине своей, не хотела обострять борьбу между противостоящими друг другу началами жизни. В германской летописи можно найти указание на идейную постановку проблемы зла у славян Варяжского моря. «В Щетине идол Триглава имел на глазах и на ушах золотые повязки и, по толкованию жрецов, эти повязки именно означали, что их верховный бог не хочет видеть грехов людских, что он молчит о них и как бы о них не ведает»²⁶³. На основную проблему зла, на вопрос, как примирить всемогущество доброго божества с существованием зла в мире, жрецы щетинского Триглава отвечали: бог знает, что зло есть, но пренебрегает его существованием, божье дело деется так, как будто бы зла не было вовсе.

Нетрудно видеть в основе такого решения проблемы зла идею божьей благости и божьей отрешенности от земной греховной жизни; свойства эти были перенесены с верховного божества и на других богов, подчиненных главному богу, и в том числе на Триглава Щетинского. Насколько глубоко заложен был в душе наших предков этот религиозно-нравственный опыт, показывает отношение русского народа к явлениям зла в мире. Свидетельство германского летописца относится к XII веку, а в XIX веке русский писатель замечает: «Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить. Не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие того ясного здравого смысла, которое прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его устранения»²⁶⁴.

Благость верховного бога, невидимо сущего в высоте занебесной, давала опору мирной и доброй жизни на Русской земле. Бог есть благо, и в силу этого наши предки видели в нем живой источник права и правопорядка; его именем они освящали клятвенные обязательства, обеспечивая тем их нерушимость. На таком понимании божества основаны договоры руси с греками. В договоре 945 года клятва дается в следующих выражениях: «Великий князь Игорь и князья и бояре его и людие вси русьтии послаша к Роману, Константину и Стефану, к великим царем греческим сотворити мир и любовь с самыми царями и со всем боярством, со всеми людьми греческими на вся лета, дондеже сияет солнце и весь мир стоит. Иже помышляют от страны Русьския разрушити такую лобовь, елико их крещение прияли суть, да приимут месть от Бога Вседержителя, осуждение на погибель в сий век и в будущий и елико их некрещены суть да не имут помощи от Бога, ни от Перуна»²⁶⁵.

Как источник права, как начало, его освещающее, божественная доброта, очевидно, выше этого права. Поэтому, если человеку не подобает нарушить клятву, Богом освященную, или закон, им установленный, то погасить их возможно самому Богу. Нарушить закон может только сила неисчерпаемой благости, загорающаяся в сердце человека от искры божьей, падающей в нее. «Надо иметь мертвое, почившее на законе, сердце, - читаем мы у Лескова, - чтобы не оценить благодати, движущей сердцами живыми, которые ласково усыпляют закон вместо того, чтобы самим азартно уснуть на нем»²⁶⁶. Отсюда «тот дух простоты и практического добролюбия, который присущ русскому человеку на всех ступенях его развития и деятельности»²⁶⁷. Отсюда образ русского богатыря: Илья Муромец, свыше вдохновенный, разрушает «заветы великие» (не применять насилия) из сострадания к людям, насилуемым врагом²⁶⁸. Так идея Божьей доброты стала основой русского правосознания.

Бог есть добрая жизнь... и если существо Бога есть благость и благостное одарение, то да будут благословенны сердца одаряющие. Так думал наш народ, так благое божество воспитывало в нем миролюбие, щедрость и гостеприимство. Мирный труд на земле издавна был любимым делом славянина. Маврикий, писатель VI века, говорит о хозяйственности славян: в их стране множество всякого скота и земных произрастаний, особливо пшеницы и проса. Он же отмечает ласковость славян к чужестранцам, о безопасности которых они заботятся больше всего²⁶⁹. О поморянах на Балтийском море немецкий летописец (XII века) сообщает: «У каждого хозяина есть отдельная изба, чистая и нарядная, которая служит только для стола и угощения: в ней стоит стол со всякого рода едою и питьем, всегда накрытый, и когда одно блюдо опорожнится, несут другое; от мышей блюда покрывают скатертью самою чистою и, так как кушанье всегда готово и ждет гостей, и во всякий час, захотят поесть, гости ли придут или одни домашние, то вошедши в столовую избу, найдут все готовым»²⁷⁰. «С такой общительностью и с таким гостеприимством соединялась у балтийских славян большая сострадательность к ближнему. Они не допускали, чтобы у них кто-нибудь впал в нищету и просил милостыни»²⁷¹. На Руси нищелюбие стало выражением братской любви к человеку. «Нищий был необходимейшим и очень почтенным членом древнерусского общества», - пишет Забелин. «Без него невозможно было выполнить Христову заповедь о подаянии просящему»²⁷². Нищие жили и во дворце, где царь вел с ними благочестивые беседы, жили при храмах и подворьях; им раздавали милостыню и кормили за праздничным столом. Деньгами оделяли и тюремных сидельцев²⁷³.

В византийской литературе VI века есть указание на доброе отношение славян к рабам. «Пленники у славян не так, как у прочих народов, не навсегда остаются в рабстве, но определяется им известное время, после которого, внеся выкуп, вольны или возвратиться в отечество, или остаться у них друзьями и свободными»²⁷⁴. Для раба был открыт доступ в славянскую общину без унижения и без ограничения в правах²⁷⁵.

Такие черты славянского характера давали иногда повод утверждать, что народ наш «тихий и смирный», вследствие невоинственности своей не способен отстаивать свою независимость, создавать и поддерживать государственные начала жизни.

Да, благостный Бог славянский не имеет в своей сущности воинственных черт. В этом отношении мы гораздо ближе к нашим восточным братьям - индусам и иранцам, чем к братьям западным. Мало этого. Верховный Бог у славян еще более чужд борьбе, насилию, захвату и завоеванию, чем мирные боги Индии и Ирана, и совершенно противоположен в этом отношении германским богам, в природе которых воинственность была главным свойством. Но все это лишь означает, что в мировоззрении восточных славян достоинство и подвиги воина не почитались сами по себе заслугой, религиозно освященной и награждаемой богами, как это было у германцев и скандинавов. Война и у славян не исключается из жизни, но она житейское дело, которое иногда необходимо для того, чтобы разрешить то или иное жизненное задание; религиозный смысл она получает лишь тогда, когда самое задание имеет религиозное значение; так получила отблеск святости защита родины и веры.

Наши предки не были лишены ни воинской силы, ни воинских доблестей, но мирный характер их языческой веры определил до известной степени особенности их ратных предприятий. Они способны были и на смелые набеги ради захвата удобной для них земли, о чем говорят нам известия об антах, нападающих на Византийскую империю, о Черноморской Руси, разоряющей морские берега. Но большее число войн, ведомых русско-славянским народом, было не нападением, но обороной.

Политическая жизнь страны не страдала от оборонительного характера ратного дела. Не только военный захват создает основу государства; если военные походы и могут вызвать к жизни великие империи, то всегда ли прочно единство этих империй и не разлетается ли оно, как дым? Вспомним Александра Македонского, Карла Великого, Наполеона, не говоря уже о государствах готов, гуннов и кочевников из азиатских степей (Чингиз-хан). Завоевание не есть необходимое условие для государственного устроения. Иное дело - оборона своей земли. Беззащитный народ теряет самого себя перед лицом врага, земля его становится частью чужой земли, он сам растворяется в чужом народе.

Мы знаем, что наши предки доваряжской эпохи землю свою сберегли и сумели ее оборонить от всяких напастей и среди всяких невзгод. Опорой их самозащиты была вера в благого Бога, Бога мирной жизни на земле. В самом деле, они крепко верили, что мирное устроение земли было божьим делом, и на самом существе этого дела отображалась сущность благой и одаряющей божьей природы. Земля для них была землей святой²⁷⁶, и благо ее почиталось выше отдельной человеческой жизни и преходящих человеческих благ. В христианское время эта земля стала «Домом Божьей Матери». «У нас белый царь, над царями царь. Он и верует веру крещеную... Он стоит за Дом Богородицы»²⁷⁷. Эта земля, в силу своей святости, была не только основой материального благосостояния, но и вещественным проявлением божественной силы, а свобода, т. е. независимость этой земли от чужаков, понималась всегда как свобода самобытной веры, свобода по-своему, по обычаям своих отцов созерцать Бога и поклоняться ему. Русские славяне без рассуждений отдавали жизнь за свою святую землю и за свою святую свободу и с отчаянным мужеством обороняли их от врагов. «Начиная сражение, - говорит греческий писатель VI века Прокопий, - они в пешем строю бросаются на врага, держа в руках небольшие щиты и дротики. Они не надевают рубашки, иные не имеют и плаща, но бросаются в состязание с врагом, одетые в одни шаровары. Они проворны и очень сильны»²⁷⁸. Подобный же отзыв дает писатель Маврикий (VI в.). «Племена славян и антов (т. е. восточных славян) любят свободу и не выносят ига рабства и повиновения. Они особенно храбры и мужественны в своей стране и способны ко всяким трудам и лишениям»²⁷⁹. «Кто в подсолнечной может разбить и подчинить нашу силу, - говорили славянские вожди аварам в VI веке, - наша земля останется при нас, пока будут войны и мечи»²⁸⁰. Славяне понимали войну как защиту своей веры, т. е. своего духовного богатства; без него и не могло процветать богатство земное, без него не могло быть и никакой жизни. 400 лет жестокой борьбой добивались немцы и скандинавы покорности балтийского славянства; напрасно! Венды всем народом отчаянно обороняли свою землю и свою языческую веру... Большая часть вендских племен была истреблена беспощадным победителем²⁸¹. Наша Русь и в языческое, и в христианское время вела войны со всевозможными врагами, приходившими и с востока, и с запада. В походы водили ее князья; их поддерживала сила народного достоинства, не допускавшая унижения от врага. Вспомним приведенную выше беседу патриарха Фотия о русах, не стерпевших несправедливости к своим соплеменникам. Вспомним русскую сказку, записанную на нашем севере. «Не след мыть ноги и целовать (татарских) бахил (сапог) русскому послу Захарью Тютрину. Пусть поганый татарин Мамай безбожный, буде есть вера, целует ноги русского посла Захарья Тютрина»²⁸².

Если же народу казалось, что князь недостаточно стойко и достойно оборонял землю от врага, начиналась борьба народа с князем. Когда в 1480 году великий князь Иван III Васильевич не решался вести войско против татарского хана Ахмата, старец Вассиан Ростовский, поддержанный шумом народного ропота и гнева, укорял его, называл его бегуном за то, что он не обороняет христианскую веру и выдает русский народ в руки татар без битвы. Тот же Вассиан писал князю: «Теперь слышим, что волк приблизился, похваляется на твое отечество, а ты смиряешься, уничижаешься перед ним... Умоляю тебя... Внимай себе и всему стаду - народу, в котором Дух Святый поставил тебя соблюдать его оборону и спасение»²⁸³. О религиозной любви к свободе звонят колокола древнего Китежа, нашедшего защиту от неверных в прозрачной глуби вод; то же исконное чувство русского народа засветилось пламенем московского пожара, ограждавшего Русь от ига чужеземцев.

Если борьба за родную землю была и для наших предков-язычников делом веры, то у кого же просили они помощи в этих усилиях отстоять свою независимую жизнь? Какое божество слышало их моления?

Идею благостно одаряющей божественной силы, опоры справедливости на земле, подсказывал человеку везде и всегда голос совести, которая помогала ему осмысливать жизнь. Только совесть могла открыть ему новый нравственный мир, мир добра и правды, и он отнес этот мир в занебесную высоту, сияющую для земли, но не слиянную с нею. Обращаясь в молитве к этому источнику совершенства, душа человека, забывая о земных делах, просила укрепить ее в добре и простить ее вины: «Если, по слабости моего разумения, я заблуждался, о, святой и чистый, будь милостив ко мне, владыка, и помилуй!»²⁸⁴ - так взывает индусский певец к Варуне. Но человеку была нужна божественная помощь и в земных заботах и делах. Устраивая свою добрую и независимую, Богом благословляемую жизнь, наши предки искали опоры в природе, им близкой, и молились божеству, которое ею управляло и могло бы исполнить их молитву.

Этим божеством, почитаемым больше, чем другие боги природы, был Перун; память о нем сохранилась до сих пор в названиях рек, урочищ и весей²⁸⁵. На Перуна, бога грозы, наши древние язычники перенесли достоинство верховного владыки мира, а именно нравственную силу, устанавливающую право и порядок на земле. Значение Перуна в древнем язычестве очень велико. Бог грома и молнии был и небесным богом, и богом природы; наши предки почитали его как божество, более близкое к земле и человеку, чем верховный владыка неба. Перун властвовал над огнями и водами, оживлявшими земной мир, и давал ему защиту; огненным оружием поражал он врагов земли, ему покорной, карал нарушителя закона, и его «громовые стрелки» несли гибель клятвопреступнику.

Само собой понятно, что некоторые черты в образе Перуна роднили его с теми богами небесной грозы, которым поклонялись и не славянские народы. Перун «высокий богови, великий, страшный... повелевающий облакам одождить дождь на лице земли, да изведет нам хлеб в снедь и траву скотам»²⁸⁶, этот Перун близок индусскому Парьяньи, который, «преследуя громом злодеев, вселяет страх и в невинного, дождем напояет землю, готовит пойло скотам и растит травы в снедь человеку»²⁸⁷. Гораздо меньше сходства у Перуна со скандинавским божеством грома и молнии: величавое могущество славянского бога было чуждо очеловеченному Тору, прожорливому пьянице, которого так любил и чтил норманский народ. Человеческий облик был дан и Перуну: серебряная голова с золотыми усами увенчивала идол бога, сооруженный в Киеве князем Владимиром Святославичем; но по существу своей природы, славянский громовержец далек от человека, а серебро и золото в его изображении указывали на вла1у и огонь, которые были и его даром земле, и карой виновным.

Перуну было посвящено самое крепкое и долговечное дерево - дуб. Символом бога был кремень - застывшая молния, - таивший в себе искру небесного огня; такой кремень называется Перун-камень²⁸⁸. Из дубовых бревен, камней и земли наши предки сооружали валы-крепости вокруг своих городков, служивших им для защиты отеческой земли и новых колоний. Название «кремль», присвоенное срединной части русского города, где, оберегаемые каменной оградой, помещаются его святыни, коренится в священном для язычника образе кремня. У корней священных дубов древние воины вымаливали победу и приносили Перуну жертву благодаренья. Мы уже знаем о жертвоприношениях русских купцов под огромным дубом острова Хортицы, среди вод Днепра²⁸⁹.

Как блюститель правды, Перун пребывал в постоянной близости к верховному богу; как обладатель защитного меча, он был посредником между небом и землею; как жизнетворное начало, он принадлежал к миру богов природы. Эта всеобъемлющая власть Перуна делала его особенно почитаемым, главным богом среди других богов нашей равнины, и его имя сосредоточивало на себе и религиозную фантазию, и молитвы наших предков.

Есть прелестный цветок из семейства лилейных, зовется он ирис. Три его лепестка отогнуты наружу, три остальные, соединяясь, образуют острие на свободном конце. Своим строением этот цветок напоминает форму меча, своей золотисто-желтой окраской - огонь и солнце; и растет он на луговинах напоенных водой. Сербы называют его перуникой. Он был посвящен великому богу древности, который небесным мечом оборонял свою землю, который одарял ее огнем и напоял целительной влагой. Перунова лилия с незапамятных времен стала символом неисчерпаемой полноты жизни. Стилизованный образ цветка - в узорочьях, на печатях, в гербах - вошел в культуру нашего народа, как знак жизненного самоутверждения, обновления и расцвета, как чистая сияющая радость после бури и гроз...

Так тени древней веры восстают против предпосылки норманского учения о «первобытной некультурности» ильменских и днепровских славян до прибытия варягов. Язычество наших предков дает возможность утверждать и древность религиозных образов, созданных нашим народом, и самобытность их, и долговечность их творческой силы.

В идеях Бога и Перуна кристаллизовались помыслы, рожденные из подлинного религиозного опыта, возможного лишь у народа, уже причастного к культурному деланию, помыслы устойчивые и действенные, направляющие народную жизнь в течение веков. Эта вера седой старины была выношена душой народной задолго до той эпохи, когда норманские торговцы стали плавать по Днепру, и мнение о первобытной дикости наших предков падает само собой перед лицом верховных божеств их веры. Без сомнения, религиозные созерцания могли обрастать упрощенными мыслями и образами, приближаясь к пониманию народных масс, наивность и грубость могли проникнуть и в обряды религиозного культа; но первобытные формы идолов, кровавые жертвы, иногда им приносимые, не должны затемнять для нашего разумения внутреннюю сущность этих богов и этих жертв. Идея добра и доброты в существе верховного Бога, значение ее для правосознания, совестное восприятия добра и зла, вера в совершенный, ничем не замутненный небесный мир, требующий отрешенности от земных вожделений для участия в нем, - все эти воззрения отражали самобытную душу народа, вели его нравственное развитие и подготовляли его культурный расцвет.

Уже 200 лет тому назад русские ученые, достаточно зоркие для того, чтобы увидеть прошлое сквозь застилающие его туманы, назвали «неправдой» мысль о дикости древних славян. Теперь, когда туманная завеса разорвалась успехами знания, предпосылка норманской гипотезы стала смешной и вредной нелепостью; но она, тем не менее, появляется там и здесь в исторических сочинениях и засоряет душу русского человека, обращенную к прошлому родной земли. Под давлением науки о древностях многие норманисты соглашаются признавать культурные начала в доисторической жизни славянства нашей равнины, но они не замечают, что устранение предпосылки об отсутствии культуры у наших предков из обихода русской истории разрушает фундамент, на котором утверждалась доказательная система норманского учения, и превращает его в бессвязную груду плохо обоснованных и логически слабых суждений. Лишенные твердой почвы, неспособные вызвать отзвук в живых явлениях истории, эти суждения лишь пробуждают недоверие к тому историку, который их высказывает, и к тому пути, по которому он идет, исследуя события протекших дней.

---

¹⁹⁶Учение о норманстве варягов и руси не исчерпывается рассмотренной уже системой доказательств, но те второстепенные соображения, которыми норманисты пытаются ее укрепить, не имеют большого значения: они только дополняют главные доводы и без них лишены даже кажущейся убедительности; они так же случайны, их так же не поддерживают факты, типичные для изучаемой эпохи, их не поддерживают и общие закономерности русской исторической жизни. Так, например, норманисты указывают на древнюю литературу, где норманны иногда назывались русью (у греческих и арабских писателей), а русь - называлась норманнами (у Лиудпранда, западного хроникера X века, которому в качестве посланника приходилось жить в Константинополе). Для объяснения этого явления надо иметь в виду историческую обстановку того времени. Норманны принимали участие в торговых походах руси: вместе с русью они приезжали и на арабский Восток и в Византию, жили на русском подворье, упоминались в договорах, поэтому, нередко, арабы и греки, недостаточно хорошо различавшие северные варварские народности, переносили на норманнов самоё имя Русь. С другой стороны, у некоторых южных писателей слово норманн имело значение не племенное, а географическое - северные люди, что и делало возможным применить его к руси, как народу северному. Срв.: Гедеонов. Варяги и Русь. 506.... 517. «Народные и племенные имена весьма часто перемешиваются даже у лучших и более осведомленных писателей» (Успенский История Византийской империи. Том первый. Часть I. 393).
¹⁹⁷Schlotzer. Нестор. II. 26.
¹⁹⁸Куник. Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. Пред. XVII-XIX.
¹⁹⁹Schlotzer. Нестор. I. 298.
²⁰⁰Там же. 34-35.
²⁰¹Там же. II. 281.
²⁰²Полное собрание русских летописей. Лавр. I. 4-5.
²⁰³Schlotzer. Нестор. II. 277-278.
²⁰⁴Забелин. История русской жизни с древнейших времен. I.VIII. 58.
²⁰⁵Гедеонов. Варяги и Русь. 107.
²⁰⁶Хвойко. Каменный век среднего Приднепровья (1901).
²⁰⁷Срв. религиозное значение черепахи у африканских негров. Henri Nicod. La vie mysterieuse de l'Afrique noire. 85.... (1943). Черепаха почиталась «владыкою вод» и в верованиях индусов. Oldenburg. Die Religion des Veda. 68. 82 (1923).
²⁰⁸Хвойко. Каменный век среднего Приднепровья. 68.
²⁰⁹Срв.: Wirth Н. Aufgang der Menschheit. 202 (1928).
²¹⁰Башмаков. Cinquante siecles devolution ethnique autour de la mer Noire. 114 (1937).
²¹¹Геродот. IV. 17.18.19.
²¹²Башмаков. Cinquante siecles devolution ethnique autour de la mer Noire. 114. Некоторые ученые предполагают, что киммерийцы - иранцы; так думает и Minns в большом труде «Scyphians and Greeks». 42. ... 115 (1913), не учитывая, однако, новейших исследований о древнем доарийском населении Черноморья.
²¹³Хвойко. Городища Среднего Поднепровья и их значение, древности и народность // Труды XII Археологического съезда. Т. I. - М., 1905.
²¹⁴Хвойко. Поля погребений в Среднем Приднепровьи (1901).
²¹⁵Геродот. IV. 5. 6. 7.
²¹⁶Забелин. История русской жизни с древнейших времен. II. 295-296.
²¹⁷Рыбников. Песни. II. 317.
²¹⁸«Во многих местах средней и южной Германии славяне в свое время были учителями земледелия; там и поныне глубокие и узкие борозды называются «вендскими». Касторский М. Начертания славянской мифологии. 163 (1841), у Забелина. История русской жизни с древнейших времен. II. 17 и примечание 12.
²¹⁹Ср.: Успенский. История Византийской империи. I. 28-36.
²²⁰Геродот. IV. 102. 119.
²²¹По договору Олега в 907 году греки обязывались давать уклады (т. е. оклады, денежные выдачи) на те города, которые принимали участие в походе, а в составе посольства входят, кроме дружинников и гости, т. е. городское купечество.
²²²«И иде Олга по древской земле с сыном своим и дружиной своею, уставляющие уставы и уроки». Летопись под 946 г.
²²³Спицын. Археология в темах начальной русской истории. Сборник статей, посвященный Платонову (1922); Готье. Железный век в Восточной Европе. 234-235.
²²⁴Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, государственном, племенном и бытовом значении. Под редакцией П.П.Семенова. VI, ч. II. 1.... (1898).
²²⁵Забелин. История русской жизни с древнейших времен. I. 511.
²²⁶Готье. Железный век в Восточной Европе. 173.
²²⁷Геродот. IV. 21.108. 121.
²²⁸Strzygowski. Altslavische Kunst. 261 и др.
²²⁹Башмаков. La Syntese des Periples Pontiques. 48-50 (1948).
²³⁰Толстой И.И. и Кондаков Н.П. Русские древности в памятниках искусства.
²³¹В Чертомлыке, Екатеринославской губернии, была найдена серебряная амфора с изображением сцен из жизни скифов: ловля и обуздание коня; в Смеле, Киевской губернии, нашли большие бляшки с изображением северного оленя; в Ромнах, Полтавской губернии, открыт золотой олень с грифонами на рогах; в Черниговской губернии найдена цепь с гранатами и т.д. Толстой и Кондаков. Antlquites de la Russie Meridionale (Русские древности) (1891)
²³²Хвойко. Городища Среднего Поднепровья // Труды XII Археологического съезда. I.
²³³Забелин. История русской жизни с древнейших времен. I. 266.
²³⁴Толстой и Кондаков. Antlquites de la Russie Meridionale (Русские древности) 543; Готье. Железный век в Восточной Европе. 118. 188....
²³⁵См.: Давыдова С. La dentelle russe. Табл.1, II, III, XIX, XX, XXI, XXV, XXXIII, XLV, LXV, LIX, LVI и др. (1895).
²³⁶Niederle. Manuel de l'Antiquite Slave. II. La civilization (1926).
²³⁷Забелин. История русской жизни с древнейших времен. I. 620....
²³⁸Торговля Руси с Востоком велась уже в V веке; VII век был временем ее процветания. Савельев. Мухаммеданская нумизматика. XLV у Гедеонова. Варяги и Русь. 507.
²³⁹Геродот. IV. 105.
²⁴⁰Готье. Железный век в Восточной Европе. 103....
²⁴¹У Забелина. История русской жизни с древнейших времен. I. 626.
²⁴²Там же. 630.
²⁴³Геродот. IV. 46. 76.
²⁴⁴Там же. 94. Геты - племя, в составе которого были и славяне - жили у нижнего Дуная; Успенский Ф. История Византийской империи. Т. I. Ч. II. 464.
²⁴⁵Готье. Железный век в Восточной Европе, с. 69. 208.
²⁴⁶У Ламанского. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании. 128.
²⁴⁷Забелин. История русской жизни с древнейших времен. II. 68-69
²⁴⁸Ср.: Schroder. Arische Religion. 81 (1914); Tylor. Anfange der Cultur. II. 333.
²⁴⁹Ср.: Niederle. Manuel de l'Antiquite Slave. I; Schroder. Arische Religion. I. 215....
²⁵⁰Wirth H. Der Aufgang der Menschheit.
²⁵¹Schroder. Arische Religion. I. 567....
²⁵²Прокопий. О готской войне. III.
²⁵³Достоинство верховного бога принадлежало, по-видимому, и Сварогу; но об этом божестве и его культе мы имеем мало сведений.
²⁵⁴Ср.: Schroder. Arische Religion. I. 286.
²⁵⁵Ibid. 287.... 288....
²⁵⁶Риг-Веда. X. 124.
²⁵⁷Helmold. I. 84, у Гильфердиша. История балтийских славян. I. 160.
²⁵⁸Икона Святой Троицы из Троице-Сергиевой Лавры. XV век.
²⁵⁹Фреска в Ферапонтовой монастыре. 1500 г.
²⁶⁰Ярославский храм Иоанна Предтечи, что в Толчкове. XVII век.
²⁶¹В былинах слово «вор» заменяется словом «глупый» (40 калик со каликою), убийство объясняется нехваткой ума-разума (смерть Чурилы). У Ор. Миллера. Илья Муромец и богатырство киевское.
²⁶²Strzygowski. Le Temple du Feu. Revue des arts Asiatiques. IV (1927). Жилищем одного из добрых богов - была приморская скала острова Рюгена, на вершине которой стоял храм Святовита; фундамент этого храма уцелел до наших времен.
²⁶³Евво. 64. У Гильфердиша. История балтийских славян. I. 178.
²⁶⁴Лермонтов. Герой нашего времени. Бэла.
²⁶⁵Договор Игоря с греками 945 года у Фарфоровского. Источники русской истории. I. 9-10.
²⁶⁶Лесков. Мелочи архиерейской жизни. Т. 36. 34-35. Издан. Маркса. 1903.
²⁶⁷Там же. Т. 36. 34.
²⁶⁸Былина «Илья Муромец и Соловей Разбойник» в сборнике «Песни, собранные Н.Рыбниковым». II. 17.
²⁶⁹Маврикий у Забелина. История русской жизни с древнейших времен. I. 478. 480. Эта черта славянского характера сохранялась и в позднейшие времена. Князь Владимир Святославич с войском два дня провожал христианского проповедника Бруна на его пути к печенегам; прощаясь с ним на границе своей земли, князь сказал ему: «Ради Бога, прошу тебя, не бесчествуй меня, не погуби свою жизнь напрасно». Забелин. История русской жизни с древнейших времен. II. 349. Владимир Мономах так наставлял своих детей: «...и боле же чтите гость; откуда же к вам придет или прост» (т. е. простолюдин), «или добр» (т.е. знатный), «или сол» (т. е. посол) «аще же не можете дарами - бращном и питьем: ти бо мимоходящи прославят человека по всем землям любо добрым, любо злым». Лавр, под 1096 г.
²⁷⁰Сефрид. 119, у Гильфердиша. История балтийских славян. I. 40.
²⁷¹Гельмольд. И. 12, у Гильфердиша. История балтийских славян. I. 40.
²⁷²Забелин. История города Москвы. I. 578. (1905).
²⁷³Там же. 216, 292,431, 570, 582, 592, 600.
²⁷⁴Маврикий, у Забелина. История русской жизни с древнейших времен. I. 477.
²⁷⁵Гильфердинг. История балтийских славян. I. 71.
²⁷⁶«Бувай богата, як земля святая» - здравица. В Малороссии целование земли скрепляло клятву; ношение земной глыбы по границам земного участка делало их неприкосновенными». Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. 1.142.147 (1869).
²⁷⁷Бессонов. Калики перехожие. Книга Голубиная. 19.
²⁷⁸Прокопий. О готской войне. III.
²⁷⁹Маврикий, у Забелина. История русской жизни с древнейших времен. I. 477.
²⁸⁰У Ламанского. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании. 137.
²⁸¹Гильфердинг. История балтийских славян. 1.147.... О борьбе с германцами, см. там же. Часть II.
²⁸²Афанасьев. Народные русские сказки и легенды.
²⁸³Забелин. Кунцово и древний Сетунский стан. Исторические воспоминания (1873).
²⁸⁴Rig-Weda. VII. 89. 3
²⁸⁵Проня - река и город Пронск в Рязанской губ., Перуника - пустынь в Весьегонском у., Перуново - в Ржевском у., Тверской губернии, Пиоруново в Полоцком повете и т. д.
²⁸⁶Молитва о бездождии, сохранившаяся в Сборнике Кириллова монастыря (XV в.), у Забелина. История русской жизни с древнейших времен. II. 290 и примеч. 150.
²⁸⁷Риг-Веда. V. 83.
²⁸⁸Забелин. История русской жизни с древнейших времен, 297 и примечание 163.
²⁸⁹Константин Багрянородный. Книга об управлении государством. У Гедеонова. Варяги и Русь. Поклонение дубам еще долго процветало на Руси; Духовный регламент Петра Великого, изданный в 1722 году, осуждает его, как «явное и стыдное идолослужение». У Буслаева. Лекции е. и. в. наследнику Николаю Александровичу. Лекция 85.

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]