Когда я демонстрирую свой нетрадиционный подход к этимологии ряда русских или неславянских слов, мне напоминают, что я в этом отношении не первый, и что подобного рода этимологи уже существуют. Я начал заниматься данной проблемой всерьез в 1974 году, так что к настоящему времени прошло уже 30 лет; не думаю, чтобы мои оппоненты занимались ей дольше, как и не предполагаю, что они оставили данные занятия в своей время по тем же причинам, что и я. Но прежде, чем заниматься анализом чужих или собственных достижений, хотелось бы напомнить несколько основных положений.

Сначала я процитирую известного этимолога, сотрудницу Института русского языка РАН Жанну Жановну Варбот: « ЭТИМОЛОГИЯ — (греч. Etymologia, от ‘etymon — истина и logos — слово, учение) — 1) раздел языкознания, изучающий происхождение слов; 2) совокупность исследовательских приемов, направленных на раскрытие происхождения слова, а также сам результат этого раскрытия; 3) происхождение слова. В языкознании 19-го века термин «этимология» употреблялся также в значении «грамматика».... Этимология характеризуется комплексным характером методов исследования. Сущность процедуры этимологического анализа: генетическое отождествление рассматриваемого слова или его основы с другим словом или его основой как исходным, производящим, а также отождествление других структурных элементов слова с исторически известными структурными элементами и реконструкция первичной формы и значения слова с первичной мотивацией; непременным этапом этимологического анализа является снятие позднейших исторических изменений» (ВАР, с. 596). Из этого следует, что для такого типа языка, каким является русский), филологи называют этот тип «флектирующим»), следует ставить в соответствие целому слову современного языка целое же слово древнего языка, основе — основу, морфеме — морфему. Это требование представляется настолько само собой разумеющимся, что на его разъяснении профессионалы не останавливаются. А жаль, ибо чаще всего нарушается именно оно.

Однако существуют нарушения и других особенностей русского словообразования. Чтобы уберечь читателей от повторения ошибок, а также дать некоторый критерий для отличия профессиональной этимологизации от любительской, я предлагаю некоторую типологию, согласно которой можно будет наглядно видеть разные уровни исследования. При этом я старался по возможности использовать уже установившуюся терминологию, а при ее отсутствии — пользоваться некоторыми условными терминами.

Слоговые этимологии. Однажды из уст одного своего знакомого году в 1985 в ответ на его знакомство с моими этимологическими подходами я услышал странные рассуждения — о том, что в основе большинства слов лежит корень РА, означающий у древних египтян имя бога Солнца. Например: РАДУГА, ПРАВДА, ПРАВЕДНИК, РАЗУМ, РАССУДОК, ВЕРА, СТРАНА, РАДОСТЬ, РАТЬ, БРАНЬ, РАБОТА, БРАТ, СЕСТРА, ПРАДЕД, ПРАБАБУШКА, ГРАМОТА, ОБРАЗОВАНИЕ, РАСА, РАВЕНСТВО, СПРАВЕДЛИВОСТЬ и т.д. Разумеется, все примеры моего знакомого я не запомнил, а данный список привожу на основе работы трех авторов (ХЛЕ, с. 72). Решив, что это шутка моего собеседника, я сдержанно похихикал. Позже я узнал, что это — вовсе не шутка, а цитата из книги Петра Петровича Орешкина (ОРЕ).

Тот же подход развивает и Валентин Всеволодович Гладышев, который, например, этимологизирует слово «Фракия» как В РА КИ ИЕ, то есть «в Ра души нет» (ГЛА, с. 73).

Между тем, когда я позже приводил подобный этимологический подход в качестве шутки, мои собеседники вовсе не улыбались, а находили этот подход обоснованным. Приходилось им напоминать о том, что существует целый раздел русской грамматики под названием «Словообразование», который показывает, что в русском языке существует трехбуквенный индоевропейский корень и 1-2-буквенные аффиксы (редко 3-буквенные), то есть суффиксы и предлоги, а также, чаще всего 1-буквенное окончание. Так что по определению словечко РА не может являться русским корнем, ему не хватает еще одной буквы; но оно не может быть ни приставкой (такой приставки в современном русском языке нет), ни суффиксом (посмотрев на список русских суффиксов, мы такого тоже не найдем), ни окончанием. Иными словами, морфемы РА в русском языке нет!

А как же найденный Орешкиным список русских слов, несущих слог РА? — Что ж, такой список действительно существует, и он может быть существенно продолжен, однако он передает, так сказать, русскую акустическую реальность, но не реальность смысловую. Иными словами, все приведенные в этом списке слова обладают разными корнями — РАД, ПРАВ, УМ, СУД, ВЕР, и т.д. и разными приставками, в том числе и РАЗ-РАС, но среди них нет ни корня, ни аффикса РА. Например, в слове ВЕРА корнем будет ВЕР, а окончанием А. При переносе со строки на строку мы делим это слово на слоги ВЕ-РА, но ни слог ВЕ, ни слог РА, не являясь морфемой, не несут никакого смысла. Именно поэтому с точки зрения фонологии слово ВЕРА членится на слоги ВЕ и РА, а с точки зрения морфологии образовано из элементов ВЕР- и А. Однако с позиций многих лингвистов фонология является скорее естественнонаучной дисциплиной, физикой, точнее — ее разделом, акустикой, нежели учением о языке.

Но с этих позиций и слог РА есть просто сочетание звука Р и звука А, и тогда не следует говорить о связи слога РА с именем бога Солнца. То есть либо мы встаем на позиции фонологии — и тогда в приведенном Орешкиным списке есть слоги РА, которые ровным счетом ничего не значат, и тем самым никакой этимологии нет, а есть лишь внутренняя рифма («пРАвда-веРА»), либо мы полагаем, что слог РА есть имя бога Солнца Ра, и тем самым встаем на позиции этимологии и сравниваем морфему с морфемой, но в таком случае в приведенном Орешкиным списке нет ни одной морфемы РА.

Такова ситуация для любого индоевропейского языка, не только для русского. А вот для изолирующих языков, существующих в Юго-Восточной Азии (китайского, японского, вьетнамского и т.д.), ситуация будет иной — там любой слог будет не просто словом, но семейством слов, где отдельное слово вычленяется соответствующим произношением. То есть для флектирующих языков слог много меньше слова, и не только по величине, но и по значению, тогда как для изолирующих языков слог больше слова, ибо соответствует целой совокупности самых разных слов, совершенно не связанных по смыслу. Так что Орешкин со своим подходом обратился просто не по адресу. Для русского же языка фонологический подход к этимологии — самая варварская затея из всех, рассмотренных в данной нашей статье.

Этимология сложения псевдокорней. Другой способ этимологизации — это разложение какого-то русского слова на составные части, каждое из которых является либо самостоятельным словом, либо основой или корнем. Такой способ словообразования в русском языке существует, например, слово «пароход» можно разложить на слова ПАР и ХОД, или слово «пулемет» можно разложить на слово ПУЛя и корень МЕТ от глагола МЕТать. Так что в принципе разложение слова на значимые корни или целые слова не противоречит принципам русского словообразования, но корни при этом насчитывают не менее трех звуков.

Уже упоминавшиеся три автора статьи пишут: « В данной статье мы пройдем еще более простым [по сравнению с Н.Н. Орешкиным — В.Ч.] и, как нам представляется, более надежным путем непосредственного обращения к языку, акцентируя внимание на смысл и русское происхождение многих слов. К примеру, слово »солнце», СОЛ-НЕСИ, просто означает «несущее силу»» (ХЛЕ, с. 72). Более простым путем по сравнению с Орешниковым идти трудно, разве что находить в составе каждого слова отдельные звуки и приписывать им определенный смысл (например, звуку А — смысл удивления, «А?» Тогда слово прАвдА будет означать двойное удивление). Но это уже представляется даже неспециалисту полным произволом. Не видно тут и более непосредственного обращения к языку, ибо слово «солнце» все-таки звучит именно так, а не СИЛНЕСИ. Увидеть в СОЛ- корень СИЛ-, а в -НЦЕ слово НЕСИ может разве что иностранец, ибо на русское ухо — это совершенно различно звучащие слова или морфемы, и если на их отождествлении исследователь пытается строить какие-то далеко идущие выводы, правомерность подобного отождествления предстоит еще доказать, его нельзя постулировать.

Нелишне будет напомнить, что и в данном случае игнорируется словообразование, ибо русское слово СОЛНЦЕ делится не на два корня СОЛ и НЦЕ, а на корень СОЛН и уменьшительный суффикс с окончанием, ЦЕ. Правда, мои оппоненты могут задать мне резонный вопрос: откуда я знаю, что слово СОЛНЦЕ следует членить именно так, а не иначе? Отвечу двояко: во-первых, еще со школьной скамьи в нас воспитывают языковое чутье. Но если его нет, можно обратиться, во-вторых, к справочнику, например, КУЗ, где на с. 318 мы видим корень СОЛН, и, в качестве четвертого примера с этим корнем из 10, суффикс Ц и окончание Е.

Иными словами, «более простым и более надежным путем непосредственного обращения к языку» было бы разложение слова СОЛНЦЕ на части СОЛН, Ц и Е и объяснение каждой из них, а не разложение на псевдокорни СОЛ и НЦЕ и не сопоставление их с СИЛ и НЕСИ, то есть как раз то, что и предлагает общепризнанная этимология. Замечу, что корень СОЛ в русском языке существует, например, в слове СОЛонина, но не в слове «солнце», имеется и корень НИЦ в слове «пасть НИЦ», но нет корня НЦЕ, хотя можно говорить о совокупности суффиксов -Н и -Ц с окончанием Е.

Таким же несловообразовательным путем идет и Нина Евгеньевна Белякова со своей Всеясветной грамотой, полагая, что слово ЯЗЫК (ЙАЗЫК) разлагается на слова И-АЗЪ-ЗЫЧЕ, то есть «знак стремления вверх» + «Я» + «озвучиваю» (ХЛЕ, с. 73; БЕЛ). Правда, слово АЗ разлагается тоже на А — «первый крик новорожденного, новь» и на З — «Земля», так что ЙАЗЫК есть «озвучивание устремления ввысь нови Земли». Тем самым на втором этапе этимологизации Н.Е. Беляковой мы опять приходим к выводу о ее слоговом типе (я уже не говорю, что исторически И — это указательное местоимение «он», а вовсе не «знак стремления вверх»).

Замечу, что особенно сложными для этимологизации являются имена собственные, которые, передаваясь от народа к народу и от эпохи к эпохе, часто искажаются до неузнаваемости. Иностранцу бывает очень трудно понять, что русское личное имя Шура есть просто иным образом произнесенное имя АЛЕКСАНДР (зато мы с трудом понимаем, что татары его произносят как ЭСКЭНДЭР) или Анна становится НЮРОЙ или НЮШЕЙ. Поэтому имена собственные следует этимологизировать особенно осторожно, предварительно рассмотрев возможность их сильной фонетической трансформации. Но что же мы видим у этимологов, повсюду подозревающих словосложение? Нил = Н-ИЛ, то есть ОН + ИЛ, «он илистый»; Бразилия = БРЕЗ-ИЛИ(я), то есть БРЕГ + ИЛ, «берег илистый», Иллинойс = ИЛ-ли-НОЙС, то есть ИЛ + НЕСИ, «ил несет» (ХЛЕ, с. 72). Надо ли при этом добавлять, что прежде, чем этимологизировать эти слова, их следует разложить на морфемы тех языков, на которых они так названы, а уже потом искать русские созвучия (если уж очень хочется доказать их русское происхождение)?

Так что вывод будет неутешительным и в случае корнесложения: хотя такой способ словообразования в русском языке и существует (правда, он относится к числу очень редких), однако при его использовании этимолог должен 1) разложить этимологизируемое слово на две части так, чтобы получилось именно два корня (и при этом доказать, что это именно корни, а не псевдокорни, то есть подобрать к каждому корню однокоренные слова), 2) показать, что этимологизирующее слово тоже является корнем или другой морфемой и 3) доказать тождественность этимологизирующего и этимологизируемого слова, например, что СИЛА = СОЛ, а НЦЕ = НЕСИ. Без такого анализа предложенные попытки этимологизции выглядят чистейшей фантазией.

Замечу, однако, что фантазией они выглядят для профессионала. Для обычного же носителя языка они могут представляться вполне обоснованными, например, ОКОНЦЕ = ОКО + НЕСИ, «несущее око». И действительно, слово «окно» произошло от слова «око», и в первой части подобный этимолог оказался бы прав. Но зато во второй — нет, ибо НЦЕ есть сочетание двух суффиксов, -Н и -Ц и окончания -Е. Просто в данном примере произошло случайное совпадение: если от слова ОКОНЦЕ отнять псевдоморфему -НЦЕ, то останется действительный корень ОКО. Так что иногда при случайных совпадениях некоторые фрагменты подобных словообразовательных этимологизаций могут оказаться верными, что, однако, будет несправедливым применительно к данному методу в целом.

Народная этимология. Здесь мы имеем дело уже не с отдельными исследователями, а с большим массивом носителей языка, которые исправляют слова с непонятной этимологией на слова с понятной. Термин «народная этимология» давно принят наукой, которая приводит ряд примеров, когда слова произносятся не так, например, «студент» — как «сКудент» (скудно живет), «пиджак» — как «СпиНжак» (то, что надевается на спину). Ж.Ж. Варбот приводит иной пример: «близозоръкъ» стало произноситься как «близорук» (как бы «близкой руки») (ВАР, с. 597). То же и дети: вместо слово «вазелин» предлагают говорить «мазелин», вместо «компресс» — «мокресс», вместо «бормашина» — «больмашина», не «сухарик», а «кусарик», не «парикмахер», а «вихрахер», не «валерьянка», а «болерьянка», не «молоток» а «колоток» и т.д. (ЧУК, с. 25-28). Позиция детей или граждан, не изучавших иностранные языки, вполне понятна: они хотят заменить неясное для них слово на вполне ясное. Не зная латыни, трудно понять, что слово «студент» означает просто «учащийся», а «доцент» — «обучающий», а не зная немецкого — что «бор» — это «вращение», и «бормашина» — просто «машина с вращением», или что «парик махер» — это «изготовитель париков». Но на то они и иностранные языки, чтобы быть непонятными. Тогда почему же этимологизируются исконно русские слова, например, «сухарик» как «кусарик»?

Здесь мы имеем иную ситуацию — уход явления из сферы реально наблюдаемого. Если раньше сухариком становился засохший хлеб, и малыш видел все фазы превращения свежего хлеба в сухарь, то теперь сухари продают в уже приготовленном хрустящем виде, и о том, что таким может стать свежий хлеб, можно либо догадаться, либо узнать от родителей. Точно также городской ребенок никогда не видел растения валерьяны, не выкапывал ее корень и не производил из него настойку. Не подозревал он и о том, что когда-то в древности молотком размалывали зерна, и то, чем МОЛОЛИ, назвали МОЛОТ. Дети же молотком действительно, только КОЛОТЯТ, производя шум, но не полезную работу, и он для них действительно КОЛОТОК.

Последний пример интересен тем, что дожившее до нас слово сохраняет представление о давно исчезнувшей реалии. Хотя слово фонетически сохранилось, его значение изменилось, пережило семантический сдвиг. Раньше молотком МОЛОЛИ, теперь им БЬЮТ либо по изделию (например, жестянщики), либо по инструменту. Это произошло потому, что зерна перестали бить, а стали тереть одним камнем о другой; появились ЗЕРНОТЕРКИ. Позже верхний камень стали вращать и назвали ЗЕРНОВ, а потом под влиянием особенностей произношения это слово стали произносить как ЖЕРНОВ. Что же касается МОЛОТА, то он, уменьшившись в размерах, был приспособлен для другой работы и стал называться МОЛОТОК, то есть МАЛЕНЬКИЙ МОЛОТ. Однако сохранилось и слово МОЛОТ, но для большого орудия, которым работает в кузнице МОЛОТОБОЕЦ (а вовсе не на току МОЛОТИЛЬЩИК).

Таким образом, даже небольшая смена функций приводит к изменению применения предмета, и его название оказывается немотивированным; в крестьянских хозяйствах недавнего прошлого существовали ветряные или водяные мельницы, заменившие молоты, и слово МОЛОТИТЬ уже не стоит рядом со словом МОЛОТ. Точно так же не стоит это слово рядом и с другим словом, ОБМОЛАЧИВАТЬ, то есть ОТДЕЛЯТЬ ЗЕРНО ОТ ШЕЛУХИ — у русских крестьян для этого служил цеп, а сейчас используется МОЛОТИЛКА.

И уж совсем «из другой оперы» кажется слово МОЛОКО, хотя на самом деле то, что МЕЛЯТ, доводят до состояния, когда оно МЕЛКО (то есть РАЗМОЛОТО), а когда это МЕЛКО кладут в воду, получают МЛЕКО, то есть МОЛОКО (взвесь размолотого в воде). Как видим, дело не ограничивается произведением от одного глагола всего одного существительного; производится целое гнездо слов.

Таким образом, наличие «народной этимологии» маркирует горячую заинтересованность части населения в прояснении смысла слов родного языка, создает спрос на продукцию этимологов. Интересует прежде всего неизвестный смысл слова, а вовсе не его древняя фонетическая оболочка. Полагаю, что до некоторой степени можно произвести количественную оценку удаленности исходного смысла от смысла современного слова. Так, если предмет продолжает сохранять свою форму и функции, можно считать, что смысл обозначающего его слова не изменился. Если же функции предмета при незначительном изменении формы хотя бы немного изменились, например, расширились или сузились, можно оценить такой семантический сдвиг величиной в один семантический шаг. Например, молотом стали не только разбивать зерна, но и бить по столярным инструментам, например, по долоту, или по слесарным, например, по зубилу.

Дистанция в два шага может быть оценена тогда, когда исчезает применение предмета в исходной функции, например, молотом уже не разбивают зерна, хотя остаются его другие функции. Дистанция в три шага возможна, когда данный предмет переносит свой смысл на другой, по аналогии или по смежности. Например, молотом начинают называть бойкого человека, или часть эмблемы компартии (серп и молот), или спортивный снаряд (метание молота). Объяснение неясностей для пользователей данного слова необходимо уже начиная с дистанции в два шага. Как правило, этим целям успешно служит классическая этимология.

Народная этимология занимается разложением слова на морфемы с заменой якобы ложной морфемы на правильную: СТУД на СКУД, ЗОРК на РУК, ВАЗ на МАЗ и т.д. В некоторых случаях результат такой замены закрепляется в языке, как в примере «близорукий» вместо «близозоркий» (в слове «дальнозоркий» такой замены не произошло). В отличие от ложных корнесложений, где оба корня выделены этимологом неверно, в данном случае, как правило, выделяется только один корень, и выделяется правильно, но замещается на хотя и понятный, но чуждый для данного слова корень. Иными словами, вместо старинной постройки перед нами оказывается новодел.

Классическая или лексическая этимология. Это направление достаточно широко известно; оно пользуется сравнительным методом. Так, например, в известном словаре Макса Фасмера можно прочитать «молот — молоток, украинскоее — молот, болгарское — молот, старославянское — млатъ», (далее — подобные же формы «млат» в сербохорватском, словенском чешском) «Вероятно, от мелю, молоть, то есть первоначальное значение — «раздробляющий» (далее дается ссылка на исследователей) (ФАС, том 2, с. 647). Большинство статей составлено таким же образом и никаких протестов не вызывает. Основой подобной этимологизации является постановка в соответствие слову родного языка современного периода слова либо другого языка, либо более раннего периода. При этом слова стараются брать по возможности состоящими из одного корня.

Вместе с тем, у этого направления имеются и определенные трудности. Так, характеризуя слово «ключ», Макс Фасмер отмечает, что это слово родственно балтийским словам, приведенным на слово клюка (ФАС, том 2, с. 258), тогда как последнее слово родственно литовскому слову «клиути» — цепляться, латышскому «клаут» — наклонять и даже латинскому «клавис» — гвоздь (там же, с. 257). Между тем, как видим, здесь словообразование не в почете, оно не применяется вовсе, ибо в слове «клиути» можно подозревать наличие корня КЛИУ и суффикса с окончанием ТИ, а в слове «клавис» — корня КЛАВ и окончания ИС, тогда как слово КЛЮЧ состоит из одного корня. Второй раз слово «ключ» отмечено как «источник, родник» и сближается со словом «клюкать» — шуметь; отмечено, что имеет смысл поставить вопрос об одинаковом происхождении данного слова со словом «ключ» в первом смысле (там же, с. 258). Однако любознательный читатель ответа на вопрос о том, что такое «ключ», так и не получил: это клюка, гвоздь, зацепка, согнутая вещь или шумелка? Подходят все значения, что очень странно. Получается, что с точки зрения семантики одному значению современного русского слова соответствует целый спектр значений слов других языков, а с точки зрения словообразования одному корню современного русского слова соответствует конструкция «корень + аффикс» или «корень + окончание», или «корень + аффикс + окончание» других языков. Так что вместо взаимно однозначных соответствий мы имеем взаимно неоднозначное.

Как видим, в данном случае слово русского языка проясняется через слова других языков, чей смысл этимологам кажется ближе к исходному. Так, обычно полагают, что в бывшем балто-славянском единстве балтские языки сохранили больше архаизмов, чем славянские, стало быть, их смысл древнее. Еще древнее вроде бы греческий и латинский, еще более древним будет санскрит и совсем древним считается индоевропейский язык, который уже, однако, не имеет письменных памятников, а весь его лексический фонд реконструирован в кабинетах ученых. То есть вместо указания на древний смысл русского слова этимологи говорят, что имеется похожее слово в других языках, чей смысл, однако, довольно расплывчат, поскольку на одно русское слово находится несколько иностранных. К тому же одному корню данного языка может соответствовать многоморфемная конструкция в другом языке.

Новая словообразовательная методика. Конечно, если бы нужно было этимологизировать слово из корня и суффикса, например, слово «ключик», классическая этимология применила бы словообразовательный подход и сказала бы, что слово «ключик» состоит из корня КЛЮЧ и уменьшительного суффикса -ИК, то есть КЛЮЧИК = «маленький ключ». Однако слово «ключ» уже является корнем и с точки зрения современного русского словообразования неразложим.

Уже в 1975 году я понял, что этот рубеж (неразложимости) вполне преодолим, если допустить, что в древности имелись приставки и суффиксы, вполне аналогичные нашим, но теперь считающиеся частью корня. Так, в древности могла быть не только приставка С (СО), но и ее латинский аналог, который пишется точко так же, но произносится К (КО), например, СО-ТРУДНИЧЕСТВО = CO-OPERATION. С другой стороны, корень должен быть трехбуквенным, а если он двухбуквенный, то необходимо вставить выпавший звук. Как известно, начиная с Х века из русского языка постепенно стали выпадать редуцированные звуки, Ъ и Ь, так что, судя по наличию или отсутствию смягчения (палатализации), следует в корень вставлять Ь или Ъ.

Приняв это во внимание, получаем: для слова КЛЮЧ в смысле «открывателя замка» структуру КЪЛюч (корень я выделил заглавными буквами), где суффикс -ЮЧ образовался из -УК, то есть поначалу слово было действительно КЪЛюк-а. А другое слово КЛЮЧ в смысле «водный источник» является просто омофоном, имея другое строение: къЛЮЧ, то есть древнюю приставку КЪ (редуцированную КО-) и корень ЛЮЧ, родственный корню ЛУЧ (изЛУЧение, изЛУЧина и т.д.), связанному с водой и происходящему из корня ЛУК (например, ЛУКоморье). Тем самым вопрос, нерешенный классической этимологией, оказался решенным, то есть существование корней-омофонов не просто получило объяснение, но и привело к новым, неклассическим словообразовательным моделям, КЪЛюч и къЛЮЧ. Соответственно, слово КЛЮЧ в смысле «водный источник» необходимо рассматривать в гнезде ЛУЧ, а никак не КЪЛ-КОЛ. Слово же КЪЛюка можно этимологизировать дальше: это «мальнкий кол», то есть «небольшой кругляш» и рассматривать вслед за гнездом КОЛ (КОЛено, КОЛба, КОЛбаса, КОЛесо и т.д.). И действительно, прототипом всех ключей является загнутая проволочка для отпирания щеколды.

Но теперь соотношение между русским корнем КОЛ (кругляш) и найденными этимологами словами типа «цепляться», «наклонять», «гвоздь» становится прямо противоположным: все они имеют исходную семантику кругляша, а отсюда — КОЛА; это может быть маленький кол — гвоздь; вбитый гвоздь может цепляться или загнуться — теперь русский корень объясняет иностранные слова, а не наоборот.

Применение новой словообразовательной методики (НСМ) привело к тому, что корни с 4 или 2 звуками были приведены к трехбуквенному виду, что существенно сократило число русских корней. Понятной стала и сама процедура этимологизации: разложение современного корня на древние морфемы. Таким образом, выяснение смысла слова оказалось четко поделенным между двумя дисциплинами: словообразованием и этимологией. Скажем, слова «молоточек» и «ключик» делятся на составные части в разделе языкознания «словообразование»: слово «молоточек» на корень МОЛОТ и два уменьшительных суффикса -ОЧ и -ЕК, так что «молоточек» — это «очень маленький молот», а «ключик» (КЛЮЧ + -ИК) — это «маленький ключ». Выяснение же смысла корней (и других морфем) — задача другого раздела языкознания, «этимологии»: корень МОЛОТ (КУЗ, с. 214) состоит из древнего корня МОЛ и суффикса ОТ, МОЛот, и означает «орудие размолота»; корень КЛЮЧ (КУЗ, с. 153) состоит из древнего корня КЪЛ и суффикса -ЮЧ, КЪЛюч, и означает «орудие в виде согнутого стержня»; корень КЛЮЧ (источник) (КУЗ, с. 154) состоит из древнего корня ЛЮЧ (в словаре КУЗ отсутствует, разновидность корня ЛУЧ) и приставки КЪ, къЛЮЧ, означает «водный источник в качестве излучателя воды».

Мифологическая и другие проверки. Этимологии всегда нуждались в проверках, поскольку далеко не во всех случаях понятно, какому из значений похожих слов в других языках следует отдать предпочтение. Отсутствие надежного объективного критерия привело этимологов к необходимости опираться на мнения исследователей, которые, однако, часто расходятся. Так, например, в самом свежем и еще далеко не доведенном до конца «Этимологическом словаре славянских языков» по поводу слова МОЛОТ говорится, что в пользу его происхождения от глагола «мелти» высказывались Бернекер, Миклошич, Брюкнер, Холуб-Копечны, Младенов, Фасмер и др., тогда как против выступали Мейе и Махек (ТРУ, с. 198-199). Основанием служило иное значение — с одной стороны, боевое оружие, с другой стороны — молния. На мой взгляд, значение «боевое оружие» стоит в одном ряду со значениями «орудие жестянщика», «орудие столяра», «орудие слесаря» и является просто разновидностью значения слова «молот» как «орудия обработчика зерен», то есть здесь дистанция всего в два шага (боевое оружие уже не применяется для размалывания зерен). Что же касается слова МОЛНИЯ, то оно находится в том же гнезде, что и слово МОЛОТ, но имеет другую древнюю структуру: МОЛн-ия, поэтому в данном случае речь идет не об ином значении слова МОЛОТ, но о замене слова МОЛОТ на его древний пароним МОЛНИЯ. Здесь дистанция в значениях более трех шагов. Тем самым, возражения основаны на том, что из исходного значения со временем развились более поздние новые значения, что, однако не отменяет исходного значения.

Вместе с тем, учет разных мнений ученых дезориентирует читателя. Вообще говоря, в любой науке всегда находятся скептики, отрицающие какие-то установленные положения, и перечисление имен исследователей, высказывавшихся «за» и «против» представляет в основном историко-научный интерес. Например, за полтора века предложено более тысячи вариантов периодической системы элементов в химии, и если бы вместо химического описания элемента приводились взгляды каждого исследователя на его место в периодической системе, пользоваться такой системой было бы почти невозможно. К тому же в этом словаре славянских языков перечисляются все современные значения слова по всем славянским языкам, что весьма размывает современный смысл русского слова, так что в некоторых случаях вообще становится непонятным, какое слово исследуется. Так, например, Ж.Ж. Варбот этимологизирует слово ЛОНО, имея в виду женский орган; в словаре же О.Н. Трубачева (вып. 16) приводится 58 значений этого слова в современных славянских языках, в том числе и такие как ГРУДЬ, КОЛЕНО, и даже ОХАПКА (ТРУ, вып. 16, с. 33). Становится непонятным, какое же слово исследуется. Это удивление я выразил в одной из моих статей (ЧУ1). Понятно, что для словаря славянских языков необходима фиксация слова во всех современных языках, однако отсутствие различий между главным и второстепенным также дезориентирует читателя. Для сравнения можно взять современные двуязычные словари, где выделяется вначале основной смысл рассматриваемого слова, затем в убывающей последовательности все второстепенные, и каждому слову родного языка ставится в соответствие одно, редко 2-3 иностранных слова. Рядовому читателю тут все ясно и понятно. Таким образом, этимологический словарь постепенно отдаляется от массового потребителя и становится весьма расплывчатым как по исходному слову, так и по результату этимологизации сборником суждений филологов за последние два века. Именно эта неопределенность и заставляет любителей заниматься менее квалифицированной этимологизацией.

Между тем, для ряда слов есть более объективный критерий, чем мнение ученых — это картина мира на период создания слов; она была в основном мифологической. Это означает, что 1) слова назывались не произвольно, не по впечатлению от предметов, а по их месту в мифологической картине мира и 2) слова помимо чисто морфологических связей (что делало их принадлежащими к одному гнезду) имели и мифологические, смысловые связи. Это позволяет во многих случаях проверять правильность найденных смысловых значений. Этимологизируя ряд русских слов с опорой на мифологические представления, я смог написать по этому поводу отдельную брошюру (ЧУ2). Так, например, по поводу уже рассмотренного слова СОЛНЦЕ я поступил так: я совршил разбиение современного корня СОЛН на дрвнюю приставку СО и корень ЛЪН, так что формулой данного слова получилось соЛЪНц-е. Затем я совершил операцию «прояснения», то есть поставил корню ЛЪН в соответствие другой близкий корень той же корнеосновы ЛН, а именно ЛУН в слове ЛУНА, и у меня получилось, что соЛЪНц-е есть «маленькая (значение суффикса -Ц) со-Луна». Очевидно, что так понималось наше дневное светило в эпоху господства лунного календаря, то есть в палеолите. Само же слово ЛУНа я проясняю через слово ЛОНо — «детородный орган». Иными словами, Луна — это мать всего живого; подтверждение этого мы находим в ряде мифологий мира, в том числе и в славянской. Кроме того, подтверждением данной этимологии является и рассмотрение слова «лунка». С одной стороны, «лункой» является любое углубление в земле, как бы «маленькое земное лоно», с другой стороны, по словообразованию слово ЛУНк-а можно понять как «маленькая луна». Из этого следует, что Луну наши предки понимали не просто не так, как мы, но и даже не как выпуклое тело, а как отверстие, напоминающее женский орган, на небе. Наконец, известно поэтическое сравнение наиболее красивых и желанных женщин с Луной. Исконный смысл этого сравнения — признание такой женщины наиболее замечательным лоном. Заметим, что женщин с Солнцем не сравнивали, и по-русски у Солнца род не мужской, а средний, как у неодушевленного предмета.

Как видим, на самом деле срабатывает не только мифологический критерий, но и два других — семантика однокоренного слова и семантика поэтической метафоры.

Из таких сравнений, в частности, следует, что слово ЛУНА не было заимствовано русскими у римлян, что подчеркивает и Фасмер, говоря «Это слово не заимствовано из латинского, а также не является церковнославянским элементом в русском, вопреки Брюкнеру» (ФАС, том 2, с. 533). Однако этимология им дана иная: древнепрусское слово «лаукснос» — «светила», греческое «люхнос» — «светильник» и даже славянское слово «луч». Таким образом, проводится мысль, что Луна — это светильник. На мой взгляд, однако, корень ЛОН ближе к ЛУН, чем корень ЛУЧ, ибо в корне ЛОН мы имеем одну и ту же корнеоснову ЛН, тогда как в корне ЛУЧ корнеоснова меняется на ЛЧ. Поэтому, помимо мифологического, словообразовательного и поэтического критерия, в силу вступает и число морфологический критерий: тождественность корнеосновы. Не нужно быть этимологом, чтобы признать ясность и точность таких критериев.

Ряды аблаута. Под аблаутом (апофонией) в языкознании понимается «разновидность чередования гласных, фонетически не обусловленного и выражающего (самостоятельно или вместе с аффиксацией) словоизменительные и словообразовательные значения. Понятие аблаута было введено Якобом Гриммом для описания грамматических систем индоевропейских и прежде всего германских языков, сравни английское SING «петь», SANG — «пел», SUNG -- «певший», SONG — «песня». В подобных примерах аблаут — единственное средство различения форм и слов, то есть внутренняя флексия..». (ВИН, с. 9). Следовательно, войдя внутрь корня, мы, прежде всего, должны исследовать чередование корневой гласной внутри корнеосновы. На приведенном выше примере мы видели это чередование: исходная форма ЛОН (лоно), затем ЛУН (Луна) и, далее ЛЪН, (Солнце). Таково развитие корня во времени.

Ясно, что до наших исследований подобный вид аблаута в русском корне не выявлялся. Вместе с тем, каждый из корней напоминает коротенькое слово из трех звуков, напоминающее слова современных восточных языков — китайского, японского, корейского, вьетнамского, то есть языков изолирующего строя. Сразу возникает вопрос: а не существовала ли на этой стадии развития индоевропейских языков и столь характерная для восточных языков тоновая система? На этот вопрос Л.Г. Герценберг отвечает положительно: « В праязыке имелось, как можно предполагать, четыре тона. Это напоминало бы состояние, описанное для вьетнамского языка тхавунг, в котором имеются высокий ровный тон, низкий ровный тон, высокий глоттализованный тон и низкий глоттализованный тон. Точно так же для праиндоевропейского восстанавливаются два различительных признака, лежащие в основе системы тонов: первый — высота или сила; второй — ларингализация » фарингализация » толчок. Возможно, эти признаки для большей редундантности системы образовывали меньше тонов; возможно, было больше признаков. Важно, что именно эти два признака позволяют вывести различные явления в отдельных языках» (ГЕР, с. 157-158). Таким образом, облик древнего языка с внутренней флексией был совсем иным.

Можно ли понять закономерности чередования гласных в рядах аблаута? Вероятно, да, хотя на первый взгляд таких частных законов не так уж и много. Например, средний звук корня (медиаль) Е вроде бы связан с глаголом, тогда как медиаль О — с существительным: ВЕЗу-ВОЗ, соБЕРу-сБОР, проВЕДу-проВОДы, заРЕКаюсь-заРОК и т.д. В некоторых случаях мягкость первого согласного корня (инициали) сохраняется: НЕСу-НЁС, поЛЕТаю-поЛЁТ, кЛЕВать-кЛЁВ. Если соединить этот результат с изменениями О-У-Ъ, полученными в чередовании существительных ЛОНо-ЛУНа-соЛЪНце, получится ряд Е-О-У-Ъ. Очевидно, что данный ряд можно будет продолжить. В любом случае, мы сталкиваемся с некоторым новым для нас языком, где корни играют роль слов, приставки и суффиксы — роль предлогов и постпозитивных слов, то есть частей словосочетаний, а окончания отсутствуют вовсе, поскольку данный язык был, скорее всего, изолирующим.

Исходные открытые слоги. Древний индоевропейский корень из трех звуков, разумеется, возник из сочетания двух слогов, например, ЛОН или ЛЪ-НЪ, ВОЗ или ВЪ и ЗЪ и т.д. Я обозначаю звуки этих исходныъ слогов через Ъ, поскольку пока трудно сказать, различались ли в то время гласные, а если различались, то что было для них важнее, их качество или тон, или и то, и другое. При этом, возможно, первый слог нес смысл, а второй оказывался неким грамматическим показателем. Так, например, в корне ЛОН инициальный слог ЛЪ имел смысл «жидкость, вода», тогда как НЪ — продукт или результат некоторого действия. Например, *ЛЕНить — «погружать в воду, отчего ЛЕНа — «река», ЛЕНь — «состояние приятной расслабленности от погружения в воду», ЛЁН — «растение, погруженное в воду» (при отбеливании), ЛОНо — «влагалище, орган, источающий влагу», воЛЪНа — «прибыль воды». Напротив, ДЪ — продукт или результат оставления тела на поверхности воды: ЛОДка — «маленькое плавающее на поверхности орудие транспортировки человека», ЛЁД — «плавающая замерзшая вода», поЛУДа — «твердый кусочек олова, плавающий поверх расправа». В то же время КЪ — результат приема внутрь: ЛАКать — «пить воду (о животных)», ЛЕКарь — «дающий жидкости для приема внутрь», аЛЪКать — «желать принять воду внутрь» и т.д. Финаль ТЪ — «результат полива»: ЛАТы — «отливка», ЛИТьё — «продукт бронзового или иного металлического литья», «ЛОТ — заливаемый водой глубиномер», ЛЕТо — «политое, период дождей». Заметим, что до некоторой степени финали корней аналогичны современным суффиксам: Белить-белЕНый — «результат побелки», вздуть-вздуТый — «результат вздутия», жаль-жалКий — «результат сожаления». В этом смысле финали более консервативны, меньше меняются по смыслу со временем, чем корни.

Не приходим ли мы в результате подобной операции к тому, с чего начали наше рассмотрение, то есть к одиночным слогам типа РА П.П. Орешкина? Нет, не приходим. Разумеется, есть корень, например. РАД в слове РАДеть, в котором можно выделить очень древнюю инициаль РЪ и финаль ДЪ, однако подобный слог может существовать 1) только внутри современного корня, 2) должен сохранять свой исходный смысл при присоединении других финалей, например, НЪ, ДЪ, ТЪ, КЪ. Этого мы не видим, приняв слог РА за обозначение бога Солнца. Кроме того, такие «слова» праязыка существовали никак не в период бронзы, к которому относится семантика РА как бога Солнца в Египте, а к палеолиту, среднему или даже нижнему.

Таковы не только критерии оценки деятельности этимологов, но и перспективы развития исследований в области этимологии.

Библиография

• БЕЛ: Белякова Н.И. Всеясветная грамота. 1000 лет забвения. СПб, 1994
  
• ВАР: Варбот Ж.Ж. Этимология // Лингвистический энциклопедический словарь. М., «Советская энциклопедия», 1990
  
• ВИН: Виноградов В.А. Аблаут // Лингвистический энциклопедический словарь. М., «Советская энциклопедия», 1990
  
• ГЕР: Герценберг Л.Г. Вопросы реконструкции индоевропейской просодики. Л., «Наука», 1981
  
• ГЛА: Гладышев В. Русские в Италии // «Свет», 2000, № 3
  
• КУЗ: Кузнецова А.И., Ефремова Т.Ф. Словарь морфем русского языка. Около 52 000 слов. М., «Русский язык», 1986
  
• ОРЕ: Орешкин П.П. Вавилонский феномен. Рим, 1984
  
• ТРУ: Трубачев О.Н. (ред.) Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 19, М., «Наука», 1993
  
• ФАС: Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка в 4-х томах. М., 1996
  
• ХЛЕ: Хлестков Ю.А., Трушкин Н.С., Блескин Б.И. «Расейская» цивилизация // «Свет», 1996, № 8
  
• ЧУ1: Чудинов В.А. Что означает нахождение этимологии слова // Экономика. Управление. Культура. Сборник научных работ Государственного университета управления. М., 1999, с. 191-198
  
• ЧУ2: Чудинов В.А. Славянская мифология и русский корнеслов. М., Издательский центр научных и учебных программ, 2001, 36 с.
  
• ЧУК: Чуковский К. От двух до пяти, СПб, Лимбус Пресс, 2000