Напечатать документ Послать нам письмо Сохранить документ Форумы сайта Вернуться к предыдущей
АКАДЕМИЯ ТРИНИТАРИЗМА На главную страницу
Институт Праславянской Цивилизации - Публикации

Шамбаров В.Е.
Беседы о Руси древнейшей.
Беседа 30. «Золотой век»


Oб авторе

Как нетрудно заметить все описанные выше потрясения, поглощавшие внимание тюрков, иранцев, болгар, хазар, византийцев — образование и крушение государств, войны и политические коллизии, разыгрывавшиеся на юге Восточной Европы, на Кавказе, в Средней Азии, на Дунае, в гораздо меньшей степени затронули западных и восточных славян. С VII до конца VIII — начала IX вв. они не подвергались серьезным ударам ни с запада, ни с востока, и получили возможность для более-менее спокойного развития. И действительно, в этот период наблюдается настоящий расцвет славянской цивилизации, причем цивилизации еще самобытной, развивавшейся на своей собственной основе, поскольку проникновение и влияние соседей оставалось незначительным.
В Южной Прибалтике существовали племенные союзы вагров, ободритов, лютичей, лужичан, поморян — каждый из них представлял довольно сильное княжество, по уровню развития ничуть не уступающее другим европейским странам того времени. Германские хроники упоминают в этих государствах великих князей, которых называют «рекс» — т.е. «король» или «царь», и племенных князей, подчиненных великим князьям. В Центральной Европе возникло мощное Великоморавское княжество, охватывающее территорию современных Чехии, Словакии, Венгрии, часть Австрии, Румынии, Германии и Польши. Ну а в Восточной Европе жили хорошо известные нам по летописям тиверцы, уличи, волыняне, поляне, северяне, древляне, кривичи, дреговичи, полочане, словене. Этот «спокойный угол», долгое время не подвергавшийся внешним вторжениям, манил к себе и другие племена. Так, где-то в VII — VIII вв. переселились с запада, «от ляхов», радимичи и вятичи, обосновавшись в верховьях Днепра. Судя по этнониму вятичей, они могли быть осколком вендов или антов (арабы и хазары называли их «вантит»). Точная причина переселения нам неизвестна. Может быть, это был уход от Аварского каганата еще в период его существования, а может, главную роль сыграли междоусобицы с другими славянами или вытеснение балтскими народами.
Только стоит помнить, что все эти славянские этнонимы, о которых мы чаще всего говорим как о племенных, обозначали отнюдь не отдельные племена, а как минимум, крупные племенные союзы, объединяющие множество более мелких этнических единиц, носивших и другие имена, в зависимости от происхождения или мест поселения. Впрочем, традиционная терминология нашей отечественной историографии иногда просто вводит в отчаяние эдаким «комплексом неполноценности», укоренившимся по совершенно несостоятельным причинам Бог знает с каких времен. Там, где западный автор смело пишет о «королевстве» (хотя его «королевство», вроде кельтских или англо-саксонских, и объединяло-то несколько деревень), наш автор стыдливо говорит «племя» (хотя бы «племя» занимало территорию, сравнимую с солидными современными государствами). Случай, где иностранец скажет об «империи», наш историк обозначит «союзом племен». Там, где для кельтов или германцев фигурирует «король», у славян обязательно будет действовать «вождь», а вместо города — «городище». Сами понимаете, что такая терминология невольно вызывает перед глазами картину племени дикарей в звериных шкурах.
Что касается перечисленных восточнославянских «племен», то под многими из них можно смело подразумевать уже существовавшие княжества. Когда в IX в. войны хазар с арабами сменились торговлей, и на север стали проникать арабские купцы, они отмечали три сильных славянских государства — Куяба, Арасания и Славия. Куяба — это Киев, Арасания — земля русов, т.е. княжество северян. А Славия — область словен, будущая Новгородская Русь. (Хотя западные авторы обобщенно называли Славией княжества в Южной Прибалтике, но противоречия тут нет — в данное время Ладога была тесно связана как раз с прибалтийскими, а не с поднепровскими славянами).
Персидская рукопись первой половины IX века рассказывает о развитых государственных институтах полян: «Одна часть их — рыцарство. Жрецы пользуются у них уважением. Они ежегодно платят правительству девятую часть своих доходов и торговой прибыли. Город Куяба — местопребывание царя. Там выделывают разнообразные меха и ценные мечи.».. (А.А. Преображенский, Б.А. Рыбаков, «История отечества», М., 1996). А Северская земля, согласно археологическим данным, была еще богаче и сильнее полянской. Ряд северских князей называет «Велесова Книга», а народные предания сохранили имя князя Черного, основателя Чернигова, похороненного в знаменитом погребении Черной Могилы, богатейшая утварь которой относится целиком к славянской культуре.

О новгородских князьях дорюриковских времен говорит Иоакимовская летопись, византийские и западные источники конца VIII — начала IX вв., да и «Повесть Временных Лет», хотя и деликатно старается обойти этот вопрос, но упоминает, что варяги были приглашены на «княжение». Но на самом деле государственных образований у восточных славян было даже не три, а больше. Персидский автор Ибн-Русте рассказывал о сложной социальной организации вятичей: «Глава их, которого они называют главою глав, зовется у них «свиет-малик». И он выше супанеджа, а супанедж является его наместником». «Малик» — по-арабски «царь», и этот титул, очевидно, означает что-то вроде «светлый князь» или «пресветлый князь», т.е. великого князя. А «супанеж» — жупан, такое звание существовало и у южных, и у западных славян, и означало наместника или воеводу. (И из летописей известно, что последнего вятичского князя Ходоту сокрушил только Владимир Мономах в XI веке, взяв его столицу Корьдно).
У Нестора мы находим информацию о князьях древлян, один из которых, Мал, побеждает Игоря, что древляне имели своих «мужей знатных», что земля их «цветет и благоденствует», и что в их стране существовали сильные города, причем столица — Искоростень, выдержала длительную осаду войска Ольги, несмотря на участие в войне высокопрофессиональных варяжских дружин.
Кстати, городов у восточных славян издревле было много. Нелишне вспомнить, что скандинавы еще до летописных времен называли Русь «Гардарика» — «Страна городов». У Ибрахима Ибн-Якуба сохранилось любопытное описание их строительства: «Славяне строят большую часть своих градов таким образом: они направляются к лугам, изобилующим водой и зарослями, и намечают там круглое или четырехугольное пространство, в зависимости от величины и формы, которую желают придать граду. Затем они выкапывают вокруг ров и выкопанную землю сваливают в вал, укрепивши его досками и сваями, наподобие шанцев, пока вал не дойдет до желаемой высоты. Тогда отмеряются в нем ворота, с какой стороны им угодно, а к воротам можно подойти по деревянному мосту». Вал, укрепляемый «досками и сваями» — это обычная для славянских городов стена из деревянных срубов, заполненных внутри землей, глиной или камнями. Улицы часто оборудовались деревянными мостовыми. Западноевропейские авторы сообщают о «гражданских правах» славян и о существовании городской аристократии.
Правда, большинство таких городов действительно представляли собой лишь укрепленные поселения и состояли из 30 — 40 домов, но существовали и гораздо крупные города. Например, Адам Бременский называл прибалтийский Волин (Виннета) «самым большим из всех городов Европы». Славились своим богатством и красотой Ретра — имевшая девять ворот и монументальные храмовые комплексы, а также Микелин, Аркона, Прага — город, который, согласно Ибн-Якубу, «выстроен из камня и извести и есть богатейший из городов торговлей». В землях восточных славян выделялся Киев — и иностранные источники, и данные археологии опровергают сообщение Нестора, что к приходу варягов это был «маленький городок». Крупными торговыми и ремесленными центрами были также Ладога, Старая Русса, Смоленск, Любеч, Чернигов, Псков, Изборск, Гнездово, Сарское городище под Ростовом, Тимиревское — под Ярославлем, Галич, Сутейск, Переяславль, Ростов, Витебск, Суздаль, Муром, Смоленск, городища Титчиха, Новотроицкое, Горнальское, Червона Диброва. Тут найдены остатки укреплений, древние святилища, велась торговля. Тут жили воины, искусные кузнецы, гончары, литейщики, косторезы, ювелиры, ткачи. Археологи находят женские украшения, ритуальные предметы, дорогие привозные вещи. Найдены и инструменты ремесленников того времени — часто довольно сложные и совершенные. Кстати, Изборск и Ладога уже в IX в. были окружены каменными стенами.
О развитии международной торговли говорит тот факт, что Ладога уже с 750 г. была связана регулярными морскими сообщениями с германским портом Дорестад в низовьях Рейна, с главным портом полабских славян г. Рериком. А в самой Ладоге обнаружены следы пребывания скандинавов, относящиеся к этому же времени. Карл Великий выделил в своих городах специальных чиновников для ведения дел со славянскими купцами, у них существовали в Германии свои подворья. А в письмах новгородских епископов есть упоминания, что здесь существовали легенды, подобные ирландским или греческим, о том, как славянские мореплаватели добирались до края света, до неких «райских» островов или наоборот, населенных чудовищами. Через земли славян проходил древний «Янтарный путь» из Прибалтики и далее по Оке и Волге в страны Востока. В IX в. купцы русов были частыми гостями и в Багдаде. Не позже VII в. на внутриславянском рынке получили хождение «меховые» деньги, а с VIII в. они стали постепенно вытесняться металлическими. Обнаруживается большое количество арабских, византийских, западноевропейских монет.

Земли славян процветали. Тот же Ибн-Якуб, изъездивший всю Европу, называл их «наиболее богатыми продуктами питания» и писал, что «славяне с особым усердием занимаются земледелием и поисками средств к жизни, в чем они намного превосходят все северные народы». Уже с VIII — VIII вв. прежнее подсечное земледелие повсюду заменилось трехпольем. Для вспашки стала применяться соха со стальным наконечником, образцы которой обнаружены в Ладоге и Сумской обл. Кроме зерновых культур, выращивались огурцы, свекла, гречиха, горох, свекла, репа, капуста, лук, чеснок, а также технические культуры — лен, конопля. В садах произрастали уже все современные виды плодовых деревьев и кустарников, в южных районах — даже персики и виноград. Было очень развито и животноводство. Сефрид писал о «чистых и нарядных избах», многие авторы отмечали, что славянские «постройки отличались красотой». Жилые дома строились из больших бревен с двухскатной крышей, чаще всего они состояли из двух помещений — сеней и большой комнаты с очагом. Гельмгольд сообщает, что заботиться о больных и престарелых считалось у славян священным долгом.
Обычной одеждой были льняная рубаха и штаны, дополняемые меховой или войлочной шапкой и накидкой из меха или овчины, а у женщин — рубаха или сарафан. Выделывались и шерстяные ткани и, как показывают находки археологов, в отличие от германских государств, у славян они были доступны не только знати, но и простонародью. Те же находки, в опровержение лубочных представлений о «лапотной Руси», свидетельствуют о широком распространении кожаной обуви. Высокого уровня достигли ремесла: кузнечное, оружейное, ткацкое, гончарное, ювелирное. Многие украшения, обнаруженные в славянских кладах и погребениях представляют собой настоящие произведения искусства высочайшего класса. Например, браслеты с изображениями сказочных птиц, кентавров, гусляров, плясуний, колты, гривны, цепочки и броши тончайшей работы. Кстати, серьги славянки не носили. Серьгой в ухе красовались мужчины-воины. А женщины и девушки предпочитали украшения, для которых уши прокалывать не требовалось. Чаще всего — височные кольца, вплетавшиеся в прическу. Или колты — это не серьги, а фигурные подвески, крепившиеся к ленте, обвязывавшей волосы, или к головному убору. Иногда их делали полыми и вовнутрь наливали по капельке духов или благовоний.
Как отмечалось в предыдущих главах, существовала у славян и своя письменность, хотя широкое ее распространение началось, по-видимому, лишь в IX — Х вв., а до этого она относилась к жреческим тайнам. Западные авторы упоминают об использовании рунического письма в храмах прибалтийских славян. А «Велесова Книга» сообщает о греках: «Они говорили, что установили у нас письменность, чтобы мы приняли ее и утратили свою. Но вспомните о том Иларе, который хотел учить детей наших и должен был прятаться в домах наших, чтобы мы не знали, что он учит наши письмена и то, как приносить жертвы богам нашим» (III 8/3) То есть, мы видим, что письменность ставится в один ряд с ритуалами богослужения. И что происходила она явно не от греческой — иначе зачем было бы греку ее вызнавать? Но затем, еще в языческие времена, распространилась так широко, что записки друг дружке писали даже слуги и простые ремесленники, писали по самым пустяковым поводам. Конечно, же подобный массовый «ликбез» не мог произойти сразу, на пустом месте. Значит, народ уже был подготовлен к распространению письменности, и грамотных, способных быть учителями для других, имелось достаточное количество.
Что касается религии славян, то ее серьезному изучению, похоже, до сих пор мешает все тот же «комплекс неполноценности» наших исследователей. Разве можно, например, согласиться с выводами таких ученых, как А.Л. Баркова, утверждающих, что единой славянской религии «никогда не существовало, поскольку славяне в дохристианское время не имели единого государства», и в каждой местности поклонялись своим «племенным богам» («Верования древних славян», «Религии мира», т.6 ч.1, М., 1996)? У древних греков, кстати, единого государства тоже никогда не существовало, как и у германцев, кельтов, индусов — но почему-то никто не осмеливается отрицать наличие у них развитых религий. Хотя, разумеется, со временем славянские верования видоизменялись, вбирая в свой пантеон богов других народов, у разных племен действительно отличались обряды и предпочтение отдавалось различным богам-покровителям, но ведь то же самое характерно и для других перечисленных религий. Скажем, античный «Олимп» постепенно принимал в свой состав ближневосточные, малоазиатские, фракийские божества, в течение веков трансформировались их функции, и покровителями тех или иных полисов выступали разные боги — у одних наибольшим почтением пользовалась Афина, у других Артемида, у третьих Посейдон.
Аналогичную ситуацию мы видим в современном индуизме, родившемся на основе ведической индоарийской религии, вобравшей в себя культы покоренных и ассимилированных народов. В нем параллельно существуют множество школ, течений, направлений, разительно отличающихся и по обрядам, и по учениям, и по роли тех или иных господствующих богов — шиваиты, вишнуиты, кришнаиты, шактисты, тантристы, почитатели местных культов. Но тем не менее все исследователи согласны, что «несмотря на расхождения и различия разных течений, сект, направлений и взглядов, единство индуизма неоспоримо» (М.Ф. Альбедиль, Л.В. Митрохин, «Индуизм», «Религии мира», т.6, ч.1, М., 1996). А сами индусы, насчитывающие в своем пантеоне 3 333 333 божества, не зря говорят о «единстве в различиях». То же самое положение вполне можно применить к религии древних славян.

Кстати, многие попытки современных ученых исследовать эту религию тем же методом, как Геродот пытался описать верования скифов, а римляне — кельтов, то есть путем сопоставления их богов со средиземноморскими аналогами, оказываются обреченными на неудачу, потому что религия славян принципиально отличалась от античной. На разных ступенях славянского этногенеза она сформировалась из нескольких субстратов. И самый мощный слой, который можно из нее выделить, оказывается близко родственным как раз ранним формам индуизма, к ведической религии древних ариев. Пантеоны их практически идентичны. Некоторые параллели уже отмечались в предыдущих главах — так, индийский Индра присутствовал и в пантеоне славян, он неоднократно упоминается «Велесовой Книгой» в качестве бога-воителя. Его образ сохранился даже в христианские времена в сказаниях калик перехожих, где он трансформировался в «Индрик-зверя», владыку царства зверей, который «ходит по поднебесью» и служит помощником Бога — например, прокладывая реки при сотворении мира. Когда он разыграется, «вся Вселенная всколыхается», а живет он «у святой горы» — у индусов Индра жил на священной горе Меру. Имя «Индра» до сих пор бытует у западных славян. И не исключено, что в древнейших вариантах легенды, переданной Нестором — о том, как Андрей Первозванный прошел всю Русскую землю и благословил место будущего Киева — роль Андрея выполнял созвучный с ним Индра.
А Варуна — это Перун (хотя иногда считают, что Перун — это Парджанья, бог грозы. Но скорее, он вобрал в себя черты обоих, и верховного небесного божества, блюстителя мирового порядка Варуны, и Парджаньи). Таких параллелей можно привести еще множество. Индийский Агни — это Огнебог-Семаргл, индийская богиня плодородия Сита — славянская Жита. И у индусов, и у праславян солнечным богом был Сурья (отсюда и Сурож). Хмельной напиток из забродившего на солнце меда назывался сурицей — а индийскую богиню вина звали Сури. Славянская Дива, Дева, Девонна, Дзевана — индийская Дэви или разные ее ипостаси. Богиня любви и брака Лада (в Прибалтике — Лайма) — это Лакшми. Индийская Кали («таинственная»), тоже воплощение Матери, но одновременно опасная владычица темных сил — это Купала, а Мара, богиня смерти — Марена, она же Мармора. Сварог — индийский Брахма, его имя соответствует другому имени Брахмы — Сваямбху («Самосущий»). Впрочем, в ведической религии ариев бога-творца, Брахму, тоже звали иначе — Дьяус, что у разных народов трансформировалось в «Зевс», «Деус» или «Теос», т.е. просто «Бог», а у славян запечатлелось в именах Сварога — «Див» или «Дий». Дочь (а по некоторым версиям и жена) Брахмы, богиня мудрости Сарасвати — славянская Матерь Сва.
Дажьбог — это Дакша, воплощение энергии и производящих сил, а Свентовит — Савитар или Шива (Сива). Кстати, Шива является сложным божеством, и Шакти, женская производительная энергия, у индусов также считается одной из его сущностей, как бы его неотъемлемой половиной. А у славян соответствующая богиня сохранила даже имя Шивы — Жива. Сохранилось несколько ее изображений в виде молодой обнаженной женщины с ниспадающими до колен волосами, с яблоком и колосьями в руках, а у южных славян — с гроздью винограда. Божественная природа Шивы, заложенная в каждом живом существе, в индуизме называется «шиватва» — сравните с древнерусским понятием «живот». А понятие «душа» у индусов носит имя «джива».
Среди славянских божеств, встречающихся в тексте «Велесовой Книги», можно найти имя Вышень, у болгар оно же сохранилось как «Вишна» — и разумеется, соответствует Вишну. А славянский Крышень — Кришна. У славян Крышень и Коляда — братья, разделившие смерть и бессмертие, то есть греческие Кастор и Полидевк. А в индуизме Коляда или Полидевк — это Баладева, брат Кришны. Как видим, и здесь фактически трансформировались лишь первая буква и окончание. Но надо помнить, что в ранней ведической религии Вишну и Кришна были второстепенными божествами, поэтому и у славян они не занимали заметного положения. А Мокошь, прядущая нить судьбы и одновременно покровительствующая рукодельницам, возможно, родственна индийскому понятию «Мокша» — связи со «Всеобщей душой», хотя и не исключено, что эта богиня пришла из финского пантеона.

Небесная обитель богов у славян называлась Сварга (от того же корня «Сва» — самосущий, вечный). У индусов точно так же называется рай Индры. Индийские священные тексты, «веды», родственны славянскому «ведать», т.е. обозначают «знания». В «Велесовой Книге» враждебные племена несколько раз обозначаются «дасу» — точно так же, как в «Ригведе». От жестоких колдуний йогини произошла, вероятно, наша с вами родная «баба Яга». Девы небесных и земных вод — аспараси, которые любят вводить людей в смущение, купаясь при них нагишом, или соблазнять мужчин, являясь им в свете луны, — разумеется, наши русалки. А индийские веталы — вилы западных славян. (У восточных они стали называться тюркским словом «убур» — «упырь», а уже у венгров это слово стало произноситься как «вампир»). Символ солнечного круговорота получил у индусов название «свастика» — а у прибалтийских славян известно божество Свайкстикс, тоже отвечавшее за солнечный круговорот, и атрибутом его был тот же знак свастики. Иван-царевич в русских сказках сражается со Змеем-Горынычем на Калиновом мосту, а Кришна побивает стоглавого змея на реке Калинди. Разгульные народные праздники индуистов, посвященные любовным игрищам Кришны с пастушками, называются «расалила» — и по звучанию, и по сути соответствуя славянским русалиям. А на других праздниках там торжественно топят статую Кали или сжигают фигуру демона Раваны — точно так же, как на Руси топили изображение Купалы и на Масленицу сжигали чучело Зимы.
В «Стихе о Голубиной книге», записанном исследователями русского фольклора в XIX в., излагается легенда о сотворении мира: там говорится, что белый свет взялся от Бога, солнце — от Его лица, луна — от груди, зори — из очей, ветры — от Духа Святого, а мир создан от Адама, камни из его костей, земля из плоти, из Адама сотворены и люди — причем цари из головы, а крестьяне из колена. Несмотря на то, что к этому времени сказители-калики уже перешли на христианскую терминологию, сюжет мифа все исследователи считают очень древним, и оказывается, что он в точности соответствует гимну «Пурушасукта» из «Ригведы», где описывается сотворение мира и людей из различных частей тела первочеловека Пуруши, из уст которого были созданы брамины, из рук — воины-кшатрии, из бедер — крестьяне-вайшьи, а из ступней — слуги-шудры.
Но близость отнюдь не ограничивается внешними параллелями. Славянская религия включала в себя и сложные философские концепции индуизма. Например, Триглав — триединство Сварога, Перуна и Свентовита, соответствовал индийскому Тримурти — соединению в едином Боге различных его сущностей, Брахмы, Вишну и Шивы (т.е. Отца, Сына и Духа, хотя, конечно, по внутреннему содержанию и пониманию это триединство во многом отличалось от христианской Троицы). Как и во многих школах индуизма или зороастризме (где различные божества являются лишь проявлениями единого Ахурамазды), славяне знали и концепцию Единого Бога. Так, «Велесова Книга», осуждая примитивное идолопоклонство, говорит: «А еще блудят иные, которые улещают богов, разделив их в Сварге. Извержены они будут из рода, как не имеющие богов. Разве Вышень, и Сварог, и иные суть множество? Ибо Бог есть един и множествен, и пусть никто не разделяет того множества и не речет, якобы имеем богов многих» (III 30). Или «Едины есть Хорс и Перун, Яр, Купала, Лада, Дажьбог» (8). Это согласуется и с описанием славянских верований у Прокопия Кесарийского, которые часто воспринимаются как противоречивые — с одной стороны, «они почитают реки, и нимф, и другие божества», а с другой стороны — «они считают, что только один Бог, творец молний, является владыкой над всеми». У славян существовали и понятия о диалектическом единстве «трех миров» — Прави, Яви и Нави, то бишь духовного, физического и астрального планов (III 19).

Как уже отмечалось, «инды» или «винды», зафиксированные на Балтике древнегреческими авторами, появились там в период киммерийских переселений, а прежнее население, ассимилированное ими, было кельто-иллирийским. Поэтому в славянских верованиях прослеживается и более древний слой, соответствующий религии кельтов. Так, кельтский Бел или Беленос — это балтский Велс, славянский Велес, покровитель мудрости, поэзии и скотоводства. В валлийских легендах тоже упоминается о «стадах Бела». А у славян сохранились предания о победе Перуна над Велесом, отразившее смену культов. Кельтского бога смерти звали Смертиус, а соответствующую богиню — Росмерта. Параллели очевидны. Кельтский Луг наверняка был покровителем племени лугиев (лужичан). В переводе с валлийского «луг» — это «свет», поэтому скорее всего, у полабских славян его культ слился с культом Свентовита. Юлий Цезарь писал о непонятном римлянам божестве по имени Дит Патар — «отец богов». А в «Велесовой Книге» упоминается Патар Дий (III 19) — видимо, как одно из культовых имен Сварога.
В кельтской мифологии фигурирует Жиль де Кэр, лошадь которого отвозит людей в загробный мир. А в «Слове о полку Игореве» Жля и Карна поскакали по земле за душами погибших. В некоторых местностях, где в старину проходили большие сражения (например, на Рязанщине), у славян бытовало поверье, в точности соответствующее кельтским — о «белой лошади», по ночам появляющейся из-под земли оплакивать павших воинов. Хотя в принципе, кельты тоже были арийским народом, поэтому четко прослеживаются и «сквозные» кельто-славяно-индийские параллели. Например, Дакша-Дажьбог — это кельтский Дагда («Добрый бог»), Мара-Марена — грозная кельтская Морриган, Варуна-Перун — это Таранис (германский Тор).
Можно проследить и более поздний слой, соответствующий скифо-сарматскому митраизму, наложившемуся в ходе последующих переселений. Отсюда в славянский пантеон пришел солнечный Хорс, одно из имен или воплощений Митры (правильнее — Михры). Он считался главным божеством в домусульманским Хорезме, и скифы называли туранцев-солнцепоклонников «хорсарами». У славян он занял место Сурьи и частично совместился с ним (в «Велесовой Книге» он назван «Хорсом златорунным, коловращающим Сурью» (II 12). Огнебог-Семаргл принял свое второе имя от птицы Симург, соответствующей тому же божеству. А в имени Свентовита узнается иранский Спента-Майнью («Святой Дух»). Само слово «небо» произошло от иранского «небах». На славянских вышивках часто обнаруживается образ богини-Матери, изображенной в чисто парфянской манере, с двумя символами свастики вверху, а по бокам размещены кони, олени или пантеры.

Концепции митраизма и зороастризма нашли отражение в славянских верованиях о борьбе сил добра и зла, Белобога и Чернобога. Так, об обрядах пития сурицы «Велесова Книга» гласит: «И мы пьем ее во славу божью... И если иной не удержит своего естества в этот раз и скажет безумное, то это от Чернобога, а другой получит радость — и это от Белобога» (III 22). Причем не исключено, что в некоторых сакральных учениях Белобог и Чернобог считались двумя сущностями единого Дажьбога, светлой и темной. Хотя чаще под Белобогом понимался сам Дажьбог. А настоящее имя Чернобога осталось нам неизвестным — скорее всего, оно было табуировано, и вслух его предпочитали не поминать, заменяя словом «Кащей» — «раб», поскольку точно так же, как в митраизме и зороастризме, воплощение зла считалось побежденным и скованным, хотя и предполагалось, что где-то в будущем этот бог вырвется на свободу, после чего будет побежден окончательно. Поэтому и в русских сказках Кащей Бессмертный (т.е. божество, эпитет «бессмертный» отделяет его от обычных кащеев-рабов) предстает обычно скованным цепями где-то на краю земли, а освобождается после нарушения тех или иных запретов.
Зафиксирован у западных славян и самостоятельный культ поклонения Чернобогу, хотя лишь в единичном случае. Может быть, он возник под влиянием западных учений — в это время на бывших территориях Рима обильно множились теории и секты дьяволопоклонческого толка. Ведь, естественно, и в Восточную Европу проникали самые разнообразные религиозные веяния. Так, изложенное в летописях учение «волхвов», взбунтовавших в XI в. народ на Верхней Волге, приносивших в жертву женщин и пойманных воеводой Яном Вышатичем, гласило, что дьявол создал материальный мир и человека, а Бог лишь вдохнул в него душу. К древнеславянским верованиям эти «волхвы» и их теория не имеют ни малейшего отношения — в них легко узнать проповедников какой-то из манихейских сект: павликиан, или, скорее всего, болгарских богумилов, которые как раз в это время разбегались от византийских преследований в соседние страны. Фрагменты их учения часто отслеживаются и в фольклоре финно-угорских народов. Явные следы другого древнего учения, орфизма, прослеживаются в апокрифическом «Апокалипсисе Петра», всевозможных «Хождениях по мукам», известных в русской литературе с XV в.
А в некоторых случаях бывает даже трудно представить, когда и какими путями пришли те или иные формы верований, зафиксированные позже на Руси. Так, уже в XVIII в., сразу же после того, как нарушилось единство церкви и государства, державшее народ под религиозным контролем, в Центральной России вдруг резко расплодились секты «хлыстовского толка», сохранявшие христианскую символику, но ритуалами уходящие в какие-то невообразимые глубины времен. Так, в качестве священных текстов использовались уже упоминавшиеся стихи о «Голубиной книги», да и в другой хлыстовской литературе и устных сказаниях видны типичные языческие представления. Бог одновременно называется «красным солнышком». Он живет на «седьмом небе», где находятся «грады и сады зелены». В ритуальных песнях рефреном повторяется, что «Бог пиво варит», и это божественное «пиво» выступает неким аналогом индусской сомы или славянской сурицы. С просьбой об отпущении грехов обращаются не только к Богу, Богородице и ангелам, но и к силам природы — «прости, солнце и луна, небо и звезды, и матушка сыра земля, пески и реки, и звери и леса, и змеи и черви».

Формы богослужения хлыстов — экстатические радения, самобичевание, оказываются близки к древним малоазиатским и ближневосточным культам. Главное радение происходило под Троицу, оно устраивалось вокруг чана с водой, к краям которого прилеплялись свечи. Участники торжества кружились и плясали, бичевали себя до крови веревочными жгутами, цепями и ветками вербы, исполняя песни, обращенные к Богородице, которая называлась также «мать земля сырая». После чего «богородица» — в смысле, изображавшая ее девушка, выходила из подполья с дарами: изюмом, сладкими ягодами, причащая ими собравшихся и помазывая их водой. То есть, прослеживается очень близкая аналогия с упоминавшимися в начале книги древнейшими мистериями богинь плодородия, Персефоны, Инанны и т.п., возвращающимися из подземного мира. Причем были и секты, где это торжество завершалось «причащением кровью и плотью богородицы», для чего ее после раздачи даров купали в чане и срезали сосок, частицы которого вкушали верующие (см. напр. В.В. Личутин, «Скитальцы», М., 1988). Очевидно, эта символика дошла еще от тех времен, когда избранница, в течение года изображавшая богиню, приносилась потом в жертву, а то и служила для ритуального каннибализма.
В ряде сект был известен и обряд «христовой любви», групповые сексуальные оргии. Женщина, зачавшая во время этого ритуала, становилась очередной «богородицей», а дети, рожденные от таких соитий объявлялись «христами» и «пророками». Но и эти ритуалы были известны в религиях Малой Азии и Ближнего Востока, и обычно относились к формам почитания Великой Матери. Где дети, зачатые в актах сакральной проституции от неизвестного отца, считались рожденными от богов. Явные параллели с культами Великой Матери демонстрировало и такое ответвление хлыстовских сект, как скопцы, где люди лишали себя мужского хозяйства, а женщины выжигали груди. Жрецами в храмах Кибелы и аналогичных ей богинь тоже были скопцы, а некоторые жрицы, судя по всему, подвергались той же процедуре (что и отразилось в преданиях о безгрудых амазонках). С каким народом попали эти обряды в центр России, остается лишь гадать — с балтами, финнами, уграми? По материалам следственных органов, свою символику и многие ритуалы хлысты переняли от секты «подрешетников», существовавшей на Руси еще раньше, где-то в XV — XVII вв.
Впрочем, хлысты вобрали в себя конгломерат самых различных верований, существовавших в разное время и в разных странах. Так, была секта «монтан», в обрядах и названии которой хорошо видна преемственность от ереси монтанистов, где путем к спасению признавались добровольные самоистязания. Она распространялась в Северной Африке и Италии во II — III вв., а потом сошла на нет. И вдруг обнаружилась в России полторы тысячи лет спустя! Отсюда можно понять, что и другие древние верования и их отголоски смогли так долго просуществовали «под спудом».
Но впрочем, если вернуться к упомянутым ритуалам человеческих жертвоприношеений, то сейчас установлено однозначно — у восточных славян человеческие они не практиковались (кроме умерщвления жены или наложницы при погребении мужа, опять же соответствующего индийскому обычаю «сати», но это не считалось жертвоприношением). «Велесова Книга» сообщает: «Боги русские не берут жертв людских или животных, а только плоды, овощи, цветы и зерна, молоко, сурью питную, на травах забродившую, и мед, но никогда живую птицу и не рыбу. И это варяги и греки богам дают жертву иную и страшную, человеческую» (I 4б). «Мы имеем истинную веру, которая не требует человеческих жертв. Это делается у варягов, приносящих такие жертвы и именующих Перуна Перкуном. И мы ему жертвы приносим, мы же смеем давать полную жертву от трудов наших — просо, молоко и жир, и подкрепляем Коляду ягненком, а также на русалиях в Ярилин день, также на Красную Гору» (II 7а).

Греков-христиан тут автор приплел, конечно, за компанию, как врагов. И между прочим, такой пассаж в адрес греков тоже может служить признаком подлинности «Велесовой Книги». Ну разве допустил бы любой фальсификатор подобный чисто эмоциональный «ляпсус»? (Хотя в принципе, у византийцев есть известия и о том, что некоторые болгарские племена, окрестившись, начали было резать пленников в честь «нового Бога». Может быть, это имелось в виду?) Но если взять упомянутых варягов, то Перкун — это балтское имя Перуна, а у балтов и германцев такие жертвы действительно практиковались. А все западноевропейские авторы сходятся на том, что обычаи подобных жертвоприношений существовали в Польше, Пруссии, и у прибалтийских славян. То ли они сохранились там с более древних времен, то ли были переняты от соседей — кельтских, германских и балтских народов. Л.Н. Гумилев предполагал, что такое «реформирование» культа Перуна у западных славян произошло в начале IX века.
Мы не знаем, сохранила ли религия славян индоарийское учение о реинкарнации душ. У кельтов, даков, фракийцев оно было известно. У германцев о нем тоже знали, некоторые герои скандинавских саг проходят через несколько перевоплощений, а в эддической «Второй песни о Хельги» говорится: «В древнее время верили, что люди рождаются снова, но теперь это считают бабьими сказками». (Любопытно, что от германцев или кельтов отголоски данного учения проникли даже в католицизм: так, в средневековой Италии была широко известна церковная легенда, будто римский император Траян — личность, высоко чтимая тогдашней историей, по молитвам папы Григория получил вторую, уже христианскую жизнь, и благодаря этому попал в рай. — см. Данте, «Божественная комедия»). Но у германцев теория перевоплощения душ выражена уже весьма смутно и непоследовательно, путаясь с другими представлениями о загробной жизни, о мрачном царстве Нифльхейм и светлой Валгалле, где пируют погибшие воины, принятые в дружину Одина. (Впрочем, и у индусов мы встречаем в «Махабхарате» совмещение теории перевоплощения душ с понятиями рая и ада.) У славян известны похожие представления — о сумрачной Нави, царстве Марены, и о счастливой стране загробной жизни, где обитают предки, о «Сварожьих лугах», светлом Ирии с цветущими деревьями, богатыми стадами и полями, реками, полными рыбой. Хотя в славянский рай, в отличие от германского, попадают не только воины, но и все, прожившие честно («Велесова Книга», II 7е, I 9б, I 3б). А воинам, павшим на поле боя, Перуница дает выпить живую воду, они на белом коне едут прямо в Сваргу, обитель богов, и получают «чин в храбром войске Перуна» (I 8а, III 26). Сведений о реинкарнации мы не встречаем нигде. Может быть, их не существовало или, как у германцев, перевоплощение в новой жизни стало привилегией избранных героев.
У славян была развитая мифология и эпическая поэзия, на которую указывает язык «Велесовой Книги», другие уцелевшие поэтические фрагменты, вроде «Боянова гимна», «языческие» традиции «Слова о полку Игореве». Некоторые былины, песни, народные игры, знахарские заговоры ученые относят к дохристианским временам. И следы древних верований и понятий сохранились в них даже после принятия христианства, изменив лишь символику. Скажем, точно так же, как герои «Илиады», вступая в бой, гадают, как предрешили боги результат их поединка, так и судьба Ильи Муромца в сражении определяется тем, что «написано у святых отцов у апостолов». Кстати, древний русский эпос был хорошо известен и у других народов. В германской «Саге о Тидрике Бернском», записанной где-то в Х в. и поэме «Ортнит», созданной в начале XIII в. упоминается среди героев упоминается и Илья — там его зовут Илиас, Илиас фон Руссен (Русский), и он выступает могучим и благородным рыцарем. Следы славянской мифологии дошли до нас и в русских сказках — многие исследователи согласны, что из сказок европейских народов в них уцелели самые глубокие корни. Так, только в русском фольклоре баба-Яга сохранила черты древней жрицы или богини, которая может быть жестокой и страшной, но чаще помогает добрым молодцам мудрыми советами.

Существовали многочисленные святилища, ряд которых имел общеславянское значение. В предыдущих главах уже отмечались религиозные центры в Южной Прибалтике, Богемии, Ромове. «Велесова Книга» называет также крупные святилища на Волыни, под Киевом в «Божьих лесах», в Суроже и Новгороде. Но конечно, их было больше. Например, возле Новгорода их было несколько, у истоков Волхова из оз. Ильмень — Перынь, святилище Перуна, а возле впадения реки в Ладогу — святилище Велеса. Крупное святилище обнаружено в г. Хотомель на р. Горынь. А в XVIII в. под Черниговом был найден огромный идол — и, увы, переплавлен Мазепой, так как был отлит из серебра. Хотя надо отметить, что храмовые здания и комплексы возводились лишь в приграничных областях расселения славян, где они перенимали обычаи соседей. А для чисто славянской культуры (как и для ранних форм все того же индуизма) храмостроительство было чуждо. В основном, святилища были открытого типа или в их качестве использовались священные рощи. Считалось, что единяясь с божеством, человек ничем не должен быть отделен от неба. Кстати, это представление сохранилось до нынешних времен на Урале у старообрядческой секты «дырников», исповедующих многие христианские доктрины, но молящихся только под открытым небом.
Хотя как именно происходили обряды славянского поклонения богам, конечно, сказать трудно. Германские авторы упоминают лишь некоторые из них, вроде гаданий по огню, которым занимались женщины, или по поведению священного коня в Арконе. Известно, что в Ромове девы-гриваитки должны были, как уже отмечалось в предыдущих главах, поддерживать «живой огонь» неугасимым. Сохранились несколько дохристианских изображений, где босые женщины в сорочках и с венками на головах совершают какие-то ритуалы. На одной из чеканок представлены «русалии», где женщины одеты в праздничные наряды и пляшут под музыку. В общем, и эти данные, и народные обряды последующих времен согласуются с указаниями «Велесовой Книги», что основными формами богослужений было «прославление» богов различными песнопениями, священными плясками и играми, ритуальными празднествами.
Впрочем, в христианскую культуру Руси перетекли многие обычаи древности, даже образы наиболее почитаемых богов в народе совместились с культами тех или иных святых. Так, Перун соединился в простонародных представлениях с Ильей-пророком, Велес — со Св. Власием, Хорс — со Св. Георгием, Индра — со Св. Андреем. Купала — с Аграфеной Купальницей, женские божества, покровительницы любви и плодородия — с Параскевой-Пятницей (пятница — день Венеры и соответствующих ей богинь во многих древних религиях), покровительница и защитница Руси Матерь Сва отразилась в новгородском культе Святой Софии (кроме того, Св. София, как и Сва-Сарасвати — покровительница мудрости) и т.п., даже Кащею нашлось место, он превратился в Касьяна-Завистника, день которого, 29 февраля, считается чрезвычайно несчастливым. Поэтому во многом о традициях древних русичей мы можем судить по народным обычаям празднований тех или иных дат календаря — Коляды, Масленицы, Дожинок и др. (см. напр. А.А. Коринфский, «Народная Русь», М., 1901).
В XVI в. о таких обычаях сообщал «Стоглав»: «В ночь под праздник рождества Иоанна Предтечи и на самый праздник по весь день и ночь, равно и в навечерие Рождества Христова и Крещение в городах и селах мужи и жены, отроки и девицы собираются вместе и со всякими скоморошествами, с гуслями и с сатанинскими песнями, с плясками и скаканием, ходят по улицам и по водам, предаются различным играм и пьянству, и бывает отрокам осквернение и девам растление; а под конец ночи спешат к реке с великим криком, как бесные, и умываются водой, и когда начнут звонить к заутрени, отходят в домы свои и падают, как мертвые, от великого клокотания». «А о велице дне оклички, на радуницу вьюнец и всякое в них беснование... а в великий четверток солому палят и кличут мертвых... а в первый понедельник Петрова поста в рощи ходят и в наливки бесовские потехи деяти».

Большинство средневековых авторов, начиная с процитированного ранее Маврикия, единодушно причисляют к традициям славян и их знаменитое гостеприимство. Так, Гельмгольд писал: «Относительно нравов и гостеприимства не найти людей честнее и добродушнее». «В приглашении гостя они все как бы соревнуются друг с другом... что ни приобретет славянин своим трудом, он все израсходует на угощение и считает того лучшим человеком, кто щедрее». Он сообщал, что даже балтийские пираты «отличались гостеприимством и щедростью», и приходил к выводу, что «нет народа, приветливее славян». Ему вторят Сефрид и Адам Бременский, писавший, что «нет народа, более гостеприимного и приветливого, чем они».
Но конечно же, нравы древних славян значительно отличались от нынешних. Отличались и от тех стереотипов, которые успели создать историки и писатели, совершенно не учитывающие разницу между собственной психологией и психологией людей, живших на тысячу лет раньше. Так, с легкой руки авторов строго морализированного XIX века, поддержанных в этом плане не менее ханжескими моралистами советских времен, возникло совершенно нелепое представление о каком-то гипертрофированном «славянском целомудрии». Причем обоснованием этого чаще всего служит одна-единственная цитата из Маврикия, что «скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь». При этом упускается из вида очевидный факт, что если бы все славянки при тогдашней низкой продолжительности жизни следовали за мужьями, то кто стал бы растить детей? Археологические данные показывают, что захоронение жены с мужем осуществлялось далеко не всегда.
К тому же, у большинства славянских племен существовал обычай многоженства, как пишет Нестор, «имеяху же по две и по три жены», и даже там, где была формальная моногамия, она дополнялась и институтом наложниц, а перевод одной из них в ранг «законной» жены и обратно был делом несложным. Да и самих жен, несмотря на упомянутую «верность», отнюдь не смущало и не возмущало наличие наложниц у мужа. Тем более что фактически в них была заинтересована и супруга — они облегчали ей работу в хозяйстве, их количество свидетельствовало об общественном положении мужа и его удачливости на войне, да и на погребальный костер чаще укладывали кого-то из них, а не «законную» жену. (По свидетельствам современников, желающая из наложниц вызывалась на добровольной основе и в ожидании смерти предавалась веселью и развлечениям, а отнюдь не скорби. Да и понятно, ведт на том свете она получала первенство над остальными наложницами и женами, которые придут туда позже.)

Что же касается самого понятия «целомудрия», то в древности оно значительно отличалось от взглядов современной морали, и судить о нравах одной эпохи с точки зрения другой, не слишком корректно. Например, арабский географ XI в. Аль-Бекри писал: «Славянские женщины, вступив однажды в брак, сохраняют супружескую верность. Но если девушка кого-нибудь любит, она идет к нему для удовлетворения своей страсти. И если мужчина, женившись, находит невесту целомудренной, он говорит ей: если бы в тебе было что-нибудь хорошее, ты была бы любима мужчинами и выбрала бы кого-нибудь, кто лишил бы тебя девственности. Затем он ее прогоняет и отказывается от нее». То, что подобные обычаи действительно имели место, и не только у славян, подтверждается традициями «пробных ночей» у родственных им германских народов, просуществовавшими в сельской местности Германии вплоть до XVII — XVIII вв. — каждая девушка имела право провести ночь с несколькими претендентами, и лишь затем стороны договаривались о браке. За бесчестье это отнюдь не считалось, наоборот, о свиданиях знала вся деревня, и лишь родители невесты должны были прикидываться неосведомленными. Зато молодые заранее проверяли свою сексуальную, психологическую совместимость и могли выбрать оптимального партнера на всю дальнейшую жизнь.
А из того, что Нестор очень уж старательно оправдывает полян, которые «имеют стыдение своим снохам, сестрам и матерям, а снохи имеют великое стыдение к свекру и к деверям», можно сделать вывод, что существовал у славян и обычай снохачества, который на глухих российских окраинах отмечался и в XIX веке. Кстати, с точки зрения древней морали он вполне объясним, поскольку жизнь человека не мыслилась без продолжения своего рода. И если муж по каким-то причинам оказывался неспособным к выполнению этой задачи или погибал, не успев осуществить ее, то кому же оставалось позаботиться о том, чтобы род не прервался? Естественно, его отцу или брату. Опять же, принималось во внимание, что кто-то должен заботиться о прокормлении вдов, их защите и обеспечении всем необходимым. И о сексуальном удовлетворении тоже — тут наши предки оказывались выше «комплексов», поскольку следовали требованиям самой природы.
Нужно учесть, что в те времена на сексуальные вопросы смотрели гораздо проще. Посудите сами, если большая семья в несколько поколений жила в одном общем помещении, которое чаще всего никакими перегородками не разделялось, то кто и от кого там смог бы и стал бы прятаться? Да еще при существовавшем многоженстве? И каким образом при чрезмерной стыдливости супруги смогли бы там удовлетворять друг дружку и производить потомство? На свежий воздух убегать, под кустик? А зимой? Свадьбы-то на Покров играли. Ибн-Фадлан пишет, что русы, приехавшие на ярмарку, неоднократно совокуплялись со своими наложницами в присутствии друг друга — и никого это не смущало.
Ортодоксальным сторонникам теорий традиционной «стыдливости» славянок, любящим противопоставлять ее традиционному «бесстыдству» гречанок, египтянок, индусок, нелишне вспомнить и то, что в течение многих веков обычный летний наряд славянских женщин и девушек состоял только из рубахи, надетой на голое тело (у украинок даже в прошлом столетии в жаркое время года сорочка дополнялась лишь плахтой — куском шерстяной ткани, повязанным на бедрах и драпирующим низ живота). Да и в банях на Руси долгое время женщины мылись вместе с мужчинами, в общественных — до XVII в., в семейных — до ХХ. Подобные вещи попросту не считались «нецеломудренными». Скажем, в начале XVII в. в день Преполовения (18 мая) массовые женские купания осуществлялись публично, и благословлял их сам патриарх со всем синклитом («Иностранцы о древней Москве», М., 1991), а в день Происхождения Древ Животворящего Креста Господня (1 августа) после освящения воды производились совместные купания мужчин и женщин, и лишь с XVIII в. для них стали предусматриваться разные места.
Кстати, довольно часто нагота имела ритуальное и магическое значение, а сексуальные акты играли значительную роль в языческих религиозных обрядах. Например, в древнейшие времена жрецы шумеров выполняли свои функции обнаженными. Как и у этрусков — скажем, в ритуале забивания в храме ежегодного гвоздя тремя жрицами. Без одежды полагалось исполнять некоторые священные танцы древних греков. Римские матроны, желая замолить грехи, переползали совершенно раздевшись через Марсово поле, а почтенные аристократы из коллегии «арвальских братьев» (жрецов Марса) при зачитывании в храме священных текстов о даровании победы должны были задирать туники выше пояса. То же самое имело место и у славян. В дошедших до нас памятниках славянской дохристианской культуры присутствует и мужская, и женская половая символика. А Стоглав, осуждая языческие пережитки, собщает: «По погостам и селам ходят ложные пророки, мужики и жонки, девки и старые бабы, наги и босы и волосы отрастив и распустя, трясутся и убиваются, а сказывают, что им являются Св. Пятница и Анастасия и велят им заповедывать христианам канон завечивати». Известно, что на Руси в некоторых местностях долгое время сохранялся обычай ритуального совокупления мужа с женой на пашне для повышения плодородия. Вплоть до XIX в. просуществовали оргаистические Купальские игрища, а на Троицу молодежь преследовала и стегала прутьями нескольких раздетых девушек, изображавших выгоняемых из деревни русалок.

Правда, к этому времени общественная мораль уже наложила свой отпечаток на стереотипы поведения, и некоторые обряды домашней магии предписывалось выполнять в исподнем, но для других все еще требовалась полная нагота: для обметания хозяйкой своего дома в целях изгнания клопов и тараканов, отхаживания некоторых детских болезней, любовных приворотов. Да и в гаданиях о суженом считались более действенными те виды ворожбы, которые производились в одиночку и без какой-либо одежды на теле. Для защиты огородов от вредителей производилось их «обегание» голыми девушками, а для отваживания более серьезной напасти, вроде эпидемии или эпизоотии («Коровьей смерти») деревня опахивалась или боронилась по кругу всем женским населением в натуральном виде — причем любое живое существо, попавшееся на пути шествия, будь то чья-то собака или скотина, полагалось убивать на месте, а по преданиям, в более отдаленные времена могли убить и встречного мужчину. В чем, кстати, опять можно увидеть следы существования в древности тайных женских обществ и культов. Их следы явно проступают и в народном обряде «оплакивания невесты», описанном в XVIII в. княгиней Е.Р. Дашковой — он производился в большой бане или другом подходящем помещении, где 30 — 40 девушек-подруг пили вино, пели ритуальные песни и плясали в чем мать родила, постепенно доводя себя до настоящей оргии. А в Полесье, как уже отмечалось, и в начале нашего века еще существовал тайный девичий праздник в честь созревания мака, когда они собирались в лесу и обнаженными исполняли «танец Макавеи».
Ибн-Фадлан, описывая похороны знатного руса, рассказывал, что с наложницей покойного, которую затем приносили в жертву, должны были поочередно совокупиться все его родственники в знак уважения к нему — сначала в ходе пиршеств, предшествовавших погребению, а самые близкие еще и вторично, непосредственно перед ее умерщвлением. По-видимому, когда-то у славян имела место и ритуальная проституция, хотя и не получила такого распространения, как в религиях Востока. О ее существовании свидетельствует ряд косвенных данных: скажем, гулящую женщину на Руси называли «распутницей». Но распутья, перекрестки дорог, традиционно считались священным местом и служили для тех или иных форм поклонения богам. А уже во времена Московской Руси, как свидетельствуют иностранцы, русские проститутки обозначали себя тем, что держали в губах колечко с бирюзой. Та же символика присутствует в ближневосточных обрядах — женщина, отдающаяся во славу божества, должна была удовлетворить того, кто возьмет у нее кольцо или пояс. А бирюза — камень «водных» богинь и одновременно богинь любви, аналогов Венеры и Афродиты.
В общем, еще раз стоит подчеркнуть, что представления о «приличности» и «неприличности» — понятие более чем относительное и зависит от обычаев и традиций того или иного народа. Скажем, в Индии храмовые танцовщицы выступали нагишом, а как свидетельствует знаменитая скульптура храмовых комплексов, в число религиозных обрядов входило и широчайшее многообразие форм секса, вплоть до зоофилии. Но вот принимать пищу в присутствии посторонних идусы считали крайне неприличным, и очень удивлялись такому бесстыдству мусульман и европейцев.

Но вернемся к другим нравам и обычаям древних славян. И если следовать фактам, то окажется, что не соответствует действительности еще целый ряд представлений, созданных в нашем сознании художественной, исторической и псевдоисторической литературой XIX — XX вв. Созданных опять же на основе собственной психологии авторов, как оно «должно быть», как оно «хорошо» и «правильно». Взять хотя бы старательно создававшийся штамп о неком чрезмерном миролюбии славян. Эта черта считалась добродетелью во время написания трудов, и потому их создатели всячески подчеркивали ее, доводя до такой идеализации, что для человека VIII — IX вв., превыше всего почитающего воинскую доблесть, подобное «миролюбие» выглядело бы просто патологией. Такой человек просто не смог бы выжить в тогдашнем мире! И в доказательство обычно приводят процитированные выше фразы о «славянском гостеприимстве». Но гостеприимство и миролюбие — совершенно разные вещи. У мусульман и татаро-монголов обычаи гостеприимства тоже считались священными. И никак не связанными с миролюбием. Вот и наши предки, несмотря на все «добродушие» и «приветливость» у себя дома, воевать умели, а порой и любили. Те же балтийские пираты, гостеприимством которых так восхищался Гельмгольд, в деле ничуть не уступали своим скандинавским «коллегам». А на юге в этом отношении выделялись русы — как уже отмечалось, не раз наводившие страх даже на Закавказье.
Славянские воины в VIII — IX вв. имели отличное снаряжение, они носили остроконечные стальные шлемы, причем уже были известны шлемы с забралами, носили
брони и кольчуги, щиты. Вооружение состояло из мечей высшего качества, боевых топоров, копий или бердышей и луков со стрелами. Чаще сражались пешими — боевым строем был клин, так называемая «кабанья голова». Но у северян, граничивших со степями и ассимилировавших осколки кочевых народов, имелась также сильная конница, а с 773 г. известны и действия их флотилий. Ибн-Мискавейх писал: «Хорошо, что русы ездят только на ладьях, а если бы они умели ездить на конях, то завоевали бы весь мир». С ним согласен и Аль-Бекри: «Славяне — народ столь могущественный и страшный, что если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто в мире не мог бы им противостоять».
Увы, в том-то и дело, что славянских княжеств было несколько, и между собой они отнюдь не дружили. Как пишет «Велесова Книга»: «За десять веков забыли мы, кто свои, и так роды стали жить особыми племенами, так образовались поляне, и северяне, и древляне, а по сути все руские от Русколани, поделившиеся, как сумь, весь и чудь. И оттуда пришла на Русь усобица»(II 4б). Подробности междоусобных войн автор не сообщает — ведь он призывает к единению Руси против варягов, и ворошить старые обиды в данном ключе вряд ли было бы целесообразно. Но по другим источникам и ряду косвенных свидетельств мы можем уверенно судить, что такие войны имели место.

Например, Нестор упоминает о нападениях древлян и прочих соседей на полян, которых он, как киевлянин, показывает исключительно миролюбивыми и чуть ли не единственными носителями культуры в славянском мире, «мудрыми и смысленными». Сообщает, что после смерти Кия поляне «быша обидимы древлянами и иными околными». Но уже тот факт, что поляне сумели перессориться со всеми соседями, говорит отнюдь не в пользу их собственного миролюбия. Следы глубокой межплеменной вражды видны и в том, что даже в конце XI — начале XII вв. летописец не жалеет самых черных красок в адрес других славянских племен и не стесняется прибегать к откровенной клевете, которая опровергается и другими данными, и содержанием самой «Повести Временных Лет». Так, о древлянах, северянах, радимичах, вятичах говорится, что они были совершенными дикарями и жили «звериньскимъ образом», далеким от основ какой-либо государственности. Но выше уже приводились данные о существовании других славянских княжеств, и Нестор не мог об этом не знать, поскольку информация о княжестве древлян содержится в его же работе.
Нестор обвиняет соседних славян в том, что они не знали никакого закона, в распрях и ссорах убивали друг друга, не ведали ни целомудрия, ни брачных союзов. Что тоже надо признать довольно грубой подтасовкой. Без правовых норм, основанных на обычаях и традициях, совместное существование даже отдельного племени (а уж тем более, крупных племенных союзов, каковыми являлись и северяне, и вятичи, и древляне) попросту невозможно. Относительно убийств нужно отметить, что обычаи кровной мести продолжали действовать даже в христианские времена, причем вполне официально — они узаконены в «Русской Правде» Ярослава Мудрого. А судные поединки известны вплоть до XVI века. Ну а насчет брачных союзов Нестор противоречит сам себе. Во-первых, он рассказывает о сватовстве древлянского князя Мала к Ольге. Во-вторых, параллельно с этим обвинением он тут же говорит, что у северян, радимичей, вятичей и древлян женихи выбирали невест на совместных игрищах, и что у них практиковалось многоженство. То есть, опять указаны вполне нормальные явления для многих дохристианских цивилизаций, да и для самого Киева до его крещения — например, князь Владимир Святославович имел 6 жен и 800 наложниц.

Таким образом, все выпады Нестора в адрес соседей: и о их варварстве, и об отсутствии у них какой бы то ни было организации, и о бескультурии, беззаконии, безнравственности, выглядят вполне преднамеренной и односторонней попыткой искажения действительности и их очернения, из чего мы можем судить, какие племена до объединения Руси являлись врагами полян, и до какой степени эта вражда и взаимная неприязнь могли доходить. Есть и другие факты, свидетельствующие о том же. Рассказывая о событиях IX в., «Велесова Книга» опять упоминает укрепленный город Воронежец — отмечая, что он прикрывал Русь (имеется в виду Северская Русь) от «запада Солнца» (II 4в). А от кого было северянам укрепляться с запада, если не от соседних славянских народов? И от какой угрозы возводили древляне сильную крепость Искоростень? О резкой обособленности восточнославянских племенных союзов и княжеств друг от друга свидетельствует любопытный археологический опыт. Была составлена карта находок украшений различного типа — главным образом, височных колец, и сопоставлена с картой расселения славян из «Повести Временных Лет». Выяснилось, что эти типы украшений четко совпадают с определенными племенными союзами и нигде не смешиваются, образуя замкнутые области. Так что и представления о неком «славянском единстве», «славянском братстве» культивируемое в литературе XIX — ХХ вв. является чистейшим мифом, порожденным пагубной привычкой многих авторов — прилагать психологию и реалии своего времени к прошлому. А говорить о славянском или хотя бы восточнославянском единстве применительно к VIII — IX векам — это все равно что говорить о единстве германских народов, скажем — готов с лангобардами или франков с англами. Или, допустим, о «единстве» Спарты с Афинами, иногда действовавших совместно, но чаще враждовавших между собой. О причинах междоусобиц нам остается только догадываться. Видимо, северяне и поляне претендовали на гегемонию в восточнославянском мире. Ведь северяне считали себя правопреемниками Великой Русколани и носителями ее традиций, наконец, они в это время были действительно богаче и сильнее. Но и Киев, возвысившийся после падения Русколани, отстаивал свое первенство, не желая подчиняться соседям. Тем более что поляне сложились из местного населения, а северяне были для них чужаками — русы пришли из Прибалтики во II веке, а савиры — только в V — VI вв. В чем суть разногласий между полянами и древлянами, понять еще труднее. Может быть, тоже пробовали подчинить друг дружку, а может, все пошло с обычных территориальных споров. Ну а радимичи и вятичи вообще были пришельцами, а значит, для поселения им пришлось занимать чьи-то чужие земли. Кривичи тяготели к Новгороду, и их альянс выпадал из сферы южнорусского выяснения отношений. Естественно, междоусобная рознь пошла славянам не на пользу, и перед лицом новых опасностей Русь оказалась беззащитной.
© В.Е. Шамбаров. 2004

Шамбаров В.Е. Беседы о Руси древнейшей. Беседа 30. «Золотой век» // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.11523, 20.09.2004

[Обсуждение на форуме «Праславянская Цивилизация»]

В начало документа

© Академия Тринитаризма
info@trinitas.ru