Моменты перехода в новое состояние человек не улавливает. Эти быстрые превращения ускользают от нашего сознания. Человек вдруг обнаруживает, что он проснулся или влюбился или уверовал, а как это произошло, остаётся неизвестным. При подходе к точке преображения мы тоже точно не знаем, когда оно произойдёт. Бывает лишь смутное ощущение подвешенности, отрешённости, непонятного ожидания.

В 1964 году, защитив докторскую диссертацию, я не чувствовал себя на распутье. Активная работа продолжалась. Но, к тому, что делать уже умеешь, творческий интерес незаметно угасает, и открывается свободное пространство поиска, готовности, ожиданий. Мне было 33 года.

Проходя как-то по коридору главного здания университета, я увидел программу конференции по биометрии и обратил внимание на тему доклада Квасова. Имея небольшой запас времени, заскочил на заседание и попал на доклад какого-то странного старика, который говорил удивительно нескучно. Сидевший вблизи Олег Калинин сказал, что это Александр Александрович Любищев, и дал посмотреть несколько его работ, которые захватили меня мощью и свежестью мысли.

И в конце года я решил ему написать: «Глубокоуважаемый Александр Александрович! Я знаю Вас со слов Олега Калинина и по некоторым Вашим натурфилософским письмам. Этого достаточно для уважения, интереса, желания встретиться и уверенности в естественности такого желания. Наше поколение обязано передавать следующему далеко не то, на чём само взращено. Между маразмом старших и нигилизмом младших жить устойчиво и не низко довольно трудно без общения и информации. Я занимаюсь кинетикой и интересуюсь методологией науки. Работаю на кафедре аэрогидромеханики ЛГУ. Примите поздравление с Новым Годом и пожелание неугасимого духа и радостей жизни. Искренне Ваш, Р.Г. Баранцев. 28.12.64».

Ответ пришёл быстро: «Глубокоуважаемый т. Р.Г. Баранцев! К сожалению, Вы не сообщили мне Вашего имени и отчества, отчего я не могу Вас именовать по обычаям 19-го века. Вы мне доставили удовольствие Вашим письмом. Может быть, Вы слишком суровы к «маразму» старших и «нигилизму» младших (кстати, «нигилист» в старом тургеневском понимании совсем не плохое слово и я считаю себя нигилистом и сейчас именно в этом смысле). Процент самостоятельно думающих во все эпохи был невелик и он сейчас у нас, я думаю, не ниже среднего уровня. Мне очень приятно иметь контакт: 1) с лицами, по возрасту годными мне во внуки (тут тоже диалектика: отцы — тезис, дети — антитезис, внуки — синтез на повышенном основании); 2) представителями точных наук, так как я, будучи биологом, всегда стремился к такому контакту. Посылаю Вам для начала нашего знакомства копию письма одному моему приятелю по поводу рукописи Амосова «Общие принципы регулировки в живом организме», в которой вкратце изложены многие черты моего мировоззрения. Буду рад, если наведёте критику. Ваш А.Любищев. Ульяновск. 13 января 1965 года».

Переписка завязалась.

«Глубокоуважаемый А.А.! Благодарю Вас за интересное письмо. Отвечаю с опозданием, так как две недели гулял с друзьями по Хибинам. Разводить критику пока не могу из-за недостатка материала, эрудиции и желания. Сначала хочется основательнее понять то, что существует независимо от меня. Ваше мировоззрение привлекает меня как союзника. Индетерминизм, неединственность, разнообразие, противоречивость внушаются наукой на каждом шагу. При движении от математики к гуманитарщине их роль увеличивается и теряющийся человек ищет успокоения в искусственном сужении к мнимой определённости… Как мы ещё далеки от систематического изучения законов, время действия которых сравнимо со временем их познания! Подсознательное целеполагание постичь затрудняюсь, хотя уйти от него не могу. К философии меня тянет через методологию. Каналы связи микро- и макроуровней в кинетике, представление сложного через простое, сквозные пути к средним характеристикам и т.п. Но в настоящей философии я ещё ребёнок. Хочется познакомиться с Вашими трудами поближе. Надеюсь слетать в Ульяновск, когда буду в командировке в Москве. Ваш Баранцев Рэм Георгиевич. 08.02.65».

В начале марта я действительно побывал у Любищева в Ульяновске. Вспоминаю его квартиру на втором этаже старого дома, любезную Ольгу Петровну, скромное застолье, полки с книгами, бумаги на рабочем столе, задушевную беседу с неподдельным интересом с обеих сторон. Веяло духом старой России, знакомым по произведениям писателей-классиков. А.А. дал мне ещё несколько своих работ и три адреса в Ленинграде, куда он регулярно посылает очередные работы. По возвращении я навестил по этим адресам его дочь, Евгению Александровну Равдель, и двух его старых друзей: Павла Григорьевича Светлова и Владимира Григорьевича Вайнштейна, от которых получил тоже массу интересных материалов.

А переписка продолжалась.

Б.,16.03.65: Я получил письмо от Виктора Дмитриева с сообщением, что он последовал моему примеру, проявив инициативу для знакомства с Вами. Могу сказать, что это интересный и честный человек. Детальнее свои краски он проявит сам… В Ленинграде Ваши рукописи с интересом читали мои друзья в ЛГУ и знакомые биологи. Круг серьёзных читателей Ваших работ расширяется хорошо. Был у Вашей дочери. Встречался с Олегом Калининым. Вышлю на-днях V, VI, XIII тома Гегеля. Поездка к Вам была для меня важным событием, глубоким и радостным. Из области настоящего. Большой привет Ольге Петровне! С уважением, Баранцев.

В апреле, отметив 75-летие, А.А. прислал мне ещё три своих работы и три ссылки на работы Миловича и Жирмундского, имеющие отношение к морфологии, но не попавшие в книгу Д'Арси Томпсона.

Б.,18.05.65: Большое спасибо за письмо и новые произведения. В среду небиологов они несут не только информацию о теории стадийного развития, о Лобанове и т.д., но, главным образом, катализацию философского осмысления действительности. Можно представить себе модель из двух пересекающихся линий: на естественном фланге верх держит линия науки, на гуманитарном — политики, а пересечение происходит в области биологии. И этот узел притягивает внимание как математиков, так и думающих гуманитариев. Конечно, для биологов Ваша рукопись горячее, но и в моём окружении дерево распространения ветвится без стимуляторов и даёт полезные плоды. Я прочёл уже порядочное количество Ваших работ, примерно сорок. Оставил себе: «О некоторых постулатах общей систематики», «Проблема целесообразности», «Понятие великого государя и Иван Грозный», «Об идеологии Сент-Экзюпери», «К истории написания «монополии». Мечтаю добраться до «Линий Демокрита и Платона». Читаю не быстро, так как «мешают» паузы размышлений.

Л., 28.06.65: Ваше замечание, что на естественном фланге верх держит линия науки, на гуманитарном — политики, а пересечение происходит в области биологии — превосходно и отвечает моей программе. Не понимаю, как могли Вы прочесть примерно 40 моих работ. По-моему, у меня их столько не наберётся. Хочу послать Вам экземпляр «Линий Демокрита и Платона», но пока нашёл лишь первые три главы, а есть ещё четвёртая, которая у кого-то на руках… Я слишком медленно думаю. Ведь соображения о дефектах системы организмов начали мне приходить в голову примерно в возрасте 15 лет. Я опубликовал статью о форме естественной системы в 1923 году (когда мне было 33 года), а сейчас мне 75 лет и дело очень недалеко продвинулось.

Б., 26.12.65: Мы никак не можем понять друг друга в вопросе о повторяемости и общественных науках. Я подразумевал, что наука изучает только повторяющиеся явления, конечно, лишь в той мере, в какой действуют её законы. Черты отличия остаются за этими рамками. Без повторения нет предсказания, нет науки. А в общественной жизни регулярно поведение только слишком усреднённых величин, отчуждённых от молекул-человеков. Молекуле температура интереснее, чем плотность. Нужны более высокие моменты распределений, их закономерности. Понимание и настоящий интерес к общественным явлениям придут, когда откроем хотя бы законы флуктуаций (вторых моментов). Прочитал «Тектологию» Богданова. Хороша! Общее уравнение эволюции должно содержать две тенденции. Но где в природе заложена антиэнтропийность? Тут в нашем знании нехватает чего-то фундаментального. Платон читается удивительно легко. К Вашим работам я отношу и многие письма. Тогда их набирается больше сорока. Прочёл три главы «Линий». 4-ю взял у Павла Григорьевича. Приятно было с ним познакомиться. О «Линиях» напишу потом особо.

Л., 30.01.66: Непонятно Ваше утверждение, что без повторения нет предсказания, нет науки. А как же космогония, в частности, теория эволюции Солнечной системы? Ведь Солнечная система существует в единственном экземпляре. Мне кажется, что и о единичном может быть наука, конечно, с использованием тех элементов повторяемости, которые всегда имеются и в неповторяемом. Я не читал «Тектологии», но очень рад, что она Вам нравится, так как по всему, что я знаю, Богданов — крупнейший и вероятно единственно крупный философ, считавший себя марксистом. У меня было маленькое прение с Дмитриевым, несколько его огорчившее. Как часто бывает, у нас в культуре видят в основном две отрасли: наука и искусство (отсюда нелепое противоположение физиков и лириков). Я же считаю, что самостоятельных отраслей культуры гораздо больше, и склонен считать философию и чистую математику совершенно самостоятельными не науками, а метанауками.

Б., 24.12.67: Постепенно прочитал все Ваши новые послания, включая письма Калинину и Светлову и разбор книги Веркора. В последнем особенно ярко проявились свойственные Вам эрудиция и объективность. Завидую обладателям этой рукописи. Из письма Светлову перепечатал для себя почти весь третий пункт ответа на замечания по докладу о классификации биологических мировоззрений. Центральной для меня оказалась статья по философским аспектам таксономии. Если помните, именно на этом докладе я задавал больше всего вопросов. Полный текст после такой затравки воспринимается с хорошим КПД. У меня для размышлений выделяются следующие проблемы: 1) Множественность естественных систематик; 2) Переход от детерминистской к вероятностной систематике, критерии не равноправны, их следует снабжать весами от 0 до 1; 3) Систематика самих критериев, в частности, антитез; 4) Дихотомия или трихотомия? В пользу первой говорит её информативная оптимальность (без дополнительных условий), в пользу второй — гипотеза кварков в теории элементарных частиц и пр. Собираюсь поговорить с Павлом Григорьевичем о связи между различными уровнями организации… Какую роль играет ограниченность нашего моделирования на микроуровне? Имеют ли специфические законы высоких уровней организации свою микроструктуру, тоже проходящую через различные уровни (и в этом смысле к ним сводятся), или на каждом уровне есть свои кванты?

Л., 09.02.68: Мне чрезвычайно приятно, что мои соображения по таксономии интересуют и представителей точных наук. Вопрос о множественности естественных систем мне самому не ясен. Что касается дихотомии и трихотомии (вообще политомии), то тут мне совершенно ясно, что дихотомия, как правило, накладывается нами на природные явления в целях упрощения и, может быть, никогда не соответствует реальной действительности.

Б., 25.02.68: Бандероль с 8 вещами получил. Большое спасибо! Дихотомия и трихотомия, конечно, ни взаимоисключающи, ни всеохватывающи. Но хочется выделить наиболее фундаментальные гносеологические формы.

Л., 02.03.68: Что касается дихотомии и трихотомии, то, конечно, в обычной жизни дихотомия очень полезна, но для высоких уровней не пригодна, как в обычной жизни очень полезна плоская тригонометрия, не пригодная уже в масштабах крупного государства.

Б., 28.12.68: Поздравляю Вас и Ольгу Петровну с Новым Годом! Желаю в этом году крепко стоять на ногах и написать много новых работ, уже задуманных и спонтанных. Ваши сочинения — витамин от конформизма. Их читают и будут читать те, кому как воздух нужны свежесть, самостоятельность и честность. Ваш неиссякаемый оптимизм, который не перестаёт подвергаться тяжёлым испытаниям, поддерживает слабых духом. Идею о том, чтобы Вам перебраться в Ленинград, я поддерживаю. Могу ли чем-либо помочь? Рассчитывайте на мою готовность.

Л., 09.01.69: Что касается переезда в Ленинград, то я к этому всё же не склонен. Ульяновск оказался самым продуктивным городом в моей жизни, в Ленинграде такого уюта не будет. Может быть, придётся перебраться, но только в силу старческой дряхлости, а не активного желания.

Б., 28.09.69: Наконец-то собрался Вам написать. За столько времени некогда было вздохнуть. Душа живёт в полузамороженном состоянии, ожидая, когда носитель её довкалывает до пенсии и даст ей пожить по-настоящему. Как в горной реке, трудно выбраться на берег из потока преходящих дел. Да и суждено ли? Ведь не многим это удаётся. Перечитал заново «Науку и религию» и пишу под свежим впечатлением. Прежде всего — впечатление ученичества. И не потому, что мало знаю и нахожу массу для себя неизвестного, а потому, что ещё не имею достаточно определённой позиции, чтобы понимать и принимать в полную меру. Несомненно, что эта работа — из тех, которые заметно способствуют выработке такой позиции. Во-первых, повышение образования от надёжной информации, изложенной на диалектической высоте. О «темноте» средневековья, Галилее, Чернышевском, Эйнштейне. Во-вторых, накопление кристаллов мысли, допустимых на роль кирпичиков будущей системы: о медленности прогрессивных изменений, о терпимости и пр. В-третьих, самопроверка под огнём антитез. Например, кто я: пифагореец или позитивист? Прихожу к выводу, что скорее пифагореец, но это не от разума, а от чувств или даже от природы. В-четвёртых, поиски нового синтеза. Погревшись в лучах надежды от философских вариантов (Шарден, Экзюпери), находишь силы для попыток конкретных. Но здесь трудности превеликие и от попыток этих мало что остаётся. Сохранение порядочности — уже много, а ведь это только одно из условий. В Новосибирске познакомился с М.Д.Голубовским. У него на стене два портрета: Эйнштейна и Ваш. Снимок, сделанный им в Ульяновске. Выразительный. Обещал привезти мне экземпляр, когда поедет в Ленинград. Другое интересное знакомство — Кулаков Юрий Иванович, физик. Думаю, что он Вам напишет, адрес я дал.

Л., 16.10.69: Очень меня удивило, что Вы уже мечтаете о пенсионном возрасте. Вам вероятно лет 40-45, до пенсии ещё далеко, а я вышел в 65 лет. Что касается того, пифагореец Вы или позитивист, то тут нет противоположности, это разные координаты мышления. Пифагореизм относится к онтологии, а позитивизм к гносеологии. Хожу по-прежнему на костылях. От Кулакова писем пока нет.

Б., 21.11.70: На днях рассказывал математикам о Ваших работах по систематике. Два раза по два часа, на семинаре по общей теории систем. Приходили П.Г.Светлов и О.М.Калинин. Начал с работы 1923 года, сформулировал возможные постулаты общей систематики (рукопись 1947 г.), затронул работы, связанные с проблемой эволюции (1963 и 1965 гг.), коснулся статьи 1966 г. по математической таксономии и, наконец, подробно остановился на двух работах последних лет: «Проблемы систематики» и «Философские аспекты таксономии». В заключение сформулировал некоторые вопросы, выделившиеся для размышлений на собственном (математическом и физическом) материале: 1) Естественная система, существование и единственность. 2) Форма системы, необходимость конкретизации функционального подхода. 3) Элементы структуры, дихотомия и информация, суперпозиции, триады, аналогии в кинетике. 4) Переход к вероятностной систематике, критерии с весами. 5) Систематизация систематик, системы критериев, антитез и пр. 6) Систематика в методологии: разделение переменных, метод представлений, асимптотология. Ваши работы — прекрасный источник ассоциаций и катализатор размышлений.

Л., 29.11.70: Я получил огромное удовольствие, получив Ваше письмо. Думал, что Вы развиваете что-либо по биометрии. Но вижу, что Вы биометрии практически не касались, а коснулись общей теории систем и тут видимо поняли как следует и развили дальше многие наиболее ценные для меня идеи. Вы мало говорили и на моих докладах, и в личных беседах, так что такой исключительный интерес к защищаемым мной идеям мне оказался довольно неожиданным и тем более приятным. У меня много друзей и лиц, мне сочувствующих, но активных проводников, вполне понимающих, очень мало, а таких активных, как Вы, почти нет. Другого такого я могу назвать в лице Юлия Анатольевич Шрейдера. Он работает по математической лингвистике в ВИНИТИ и продвинул мои «философские аспекты» под названием «О реальности таксономических категорий», приписывая мне то, о чём я и не догадывался. Будете в Москве, очень рекомендую с ним познакомиться. Третьей фигурой является известный Вам Ю.И.Кулаков. Есть ещё тоже в Новосибирске С.В.Макаров. Чего я совсем не ожидал, так это того, что наиболее активных моих друзей я найду среди математиков и физиков, а не среди биологов… Теперь о месте хранения моих работ. Вы по Ленинграду у меня лорд-хранитель (по выражению одного новосибирца), и если я иногда и посылаю не Вам, то только потому, чтобы позволить ознакомиться сначала Павлу Григорьевичу или Адольфу Аркадьевичу… Я давно думал, а сейчас укрепился в своём мнении, что Вас я считаю в случае смерти (возможно недалёкой) моим душеприказчиком, стоящим в самом первом ряду претендентов на получение моего архива (довольно значительного). К таким идейно мне особенно близким людям я отношу (исключая лиц, мне близких по возрасту, так как в силу своего возраста они не являются надёжными душеприказчиками) Юлия Анатольевича Шрейдера в Москве и Михаила Давидовича Голубовского в Новосибирске.

Эпистолярное общение с А.А. Любищевым активизировало мой интерес к методологии, и в 1967 году я совершил переход из пространства задач в пространство методов. Пёстрый спектр задач, которыми я тогда занимался, в пространстве методов уложился в три чётко различимые группы: точные, асимптотические и эвристические. Из инструмента для решения задач метод превратился в самоценный объект исследования. В пространстве методов обозначились свои координаты, ориентиры, смыслы.

За годы переписки я ещё раз побывал в Ульяновске, а Любищев несколько раз приезжал в Ленинград, выступая на семинарах, которые проводились и в университете, и в институте цитологии, и в энтомологическом обществе, собирая большие аудитории. Останавливался он у своей дочери, Евгении Александровны, в квартире на Суворовском проспекте, куда сходились тогда многие его почитатели. Завязывались острые дискуссии, в которых он умел побеждать, не унижая противника. Однажды собирались и у меня, с участием нескольких математиков и писателя Даниила Александровича Гранина. Это была их первая встреча. Последний приезд Любищева в Ленинград состоялся в апреле-мае 1972 года. Передвигался он на костылях вследствие перелома шейки бедра, случившегося в 1968 году, но чувствовал себя бодрым и счастливым.

31 августа 1972 года мне позвонила внучка Любищева, Наталья Александровна Папчинская, и сообщила, что Александр Александрович скоропостижно скончался в г. Тольятти, на биостанции, куда он был приглашён с циклом лекций. Свободных билетов на подходящие рейсы, конечно, не было. Однако каким-то образом я очутился на лётном поле около самолёта ТУ-104, вылетающего в Куйбышев. Посадка заканчивалась. Ко мне подошёл пилот и спросил, не командировочный ли я. Получив отрицательный ответ, он провёл меня в хвост самолёта, где размещался багаж, и взял столько, сколько стоил билет. Лететь было не очень комфортно, мешали сквозняки и шум мотора, борт-проводница с угощениями тоже не появлялась. Но я прилетел в Куйбышев и утром 1 сентября добрался на такси до биостанции в Тольятти. Евгения Александровна, прилетевшая туда на неделю раньше, рассказала о последних днях и часах своего отца.

2 сентября у гроба с телом Любищева на крыльце биостанции над Волгой собрались люди, проводившие его в последний путь. Слова, которые мне довелось тогда произнести, я запомнил и записал. Вот они: Александр Александрович имел много друзей и единомышленников среди математиков и физиков. Это были люди разных поколений. Его хорошо знали и высоко ценили академики И.Е.Тамм, Ю.В.Линник, В.И.Смирнов,.. Перечислить среднее, а особенно младшее поколение ещё более трудно. На многих из них А.А. оказал формирующее влияние. Все отдавали дань уважения потрясающей эрудиции, удивительной работоспособности, гражданскому мужеству А.А. А чистые математики, не выносящие «нестрогого» стиля прикладников, с удовольствием читали его работы по математике, в особенности «Линии Демокрита и Платона…». И не потому, что он не ошибался, а потому, что он мог дать математикам нечто большее, чем их лучшие коллеги. Здесь мы подходим к главному в объяснении его обаяния и величия. Я имею в виду творческий метод А.А., тесно связанный с его мировоззрением. Отмечу три черты этого метода, не слишком сейчас «модные». Во-первых, самостоятельный, независимый, свободный дух его исследований. Во-вторых, предельная честность и щедрость в науке. В-третьих, уважение к инакомыслящим. А.А. был для нас источником идей, опорой понимания, средством от конформизма, которым мы все заражены больше, чем сами о том догадываемся. По-видимому, мы сейчас не в силах оценить роль А.А. в полной мере. Хочется надеяться, что кто-нибудь из нас доживёт до того времени, когда будет издано достаточно полное собрание его трудов и круг его читателей не будет ограничен малым тиражом. Способствуя этому в меру своих сил и возможностей, мы тем самым лучше всего послужим его памяти.

Вернувшись из Тольятти, я связался по телефону с Юлием Шрейдером, чтобы договориться о совместной работе над архивом А.А.Любищева. В Ульяновск вместе с нами поехал палеоботаник Сергей Викторович Мейен, работавший в Геологическим институте АН СССР. Втроём мы с помощью Ольги Петровны несколько дней разбирали материалы А.А. Решив переправить архив в Ленинград к Евгении Александровне, взяли с собой, что могли, а за остальной частью вскоре ездили математики Олег Михайлович Калинин и Сергей Юрьевич Маслов. Ольга Петровна скончалась в конце того же года.

Объём архива превышал 2000 печатных листов. Из них 400 л. составляли рукописи неопубликованных работ, 800 л. — конспекты с комментариями и критические заметки, более 600 л. — переписка, 200 л. — дневники. Систематизируя работы по темам, мы выделили 12 разделов: прикладная энтомология, математическая биология, систематика, теория эволюции, общая биология, критические работы о положении в биологии, общие вопросы науки, философия, история, литература и искусство, мемуары, разное. Конспекты и заметки были переплетены в 56 томов с различными названиями. Переписка составляла 28 томов, содержащих около 5000 писем А.А. и его почти 700 корреспондентов за последние 50 лет жизни. Дневники, занимавшие 8 томов, включали не только ежедневные записи, но также периодические планы и отчёты.

Готовя все эти материалы к сдаче в какой-нибудь надёжный государственный архив, мы решили отобрать и перепечатать наиболее интересные и важные вещи, чтобы потом изучать их и продвигать к опубликованию. Много хлопот доставило перераспределение писем из разных томов по адресатам. В работе над архивом участвовали А.Ф. Зубков, О.М. Калинин, Т.Г. Кордовская, С.Ю. Маслов, В.Б. Митрофанов, Н.А. Папчинская, А.А. Равдель, Е.А. Равдель, Н.В.Томилин, Е.А. Шингарёва и несколько машинисток. Мне досталась роль диспетчера.

В ходе этой работы я обратился к Д.А.Гранину с вопросом, не хочет ли он написать что-либо об А.А.Любищеве. Он охотно согласился, погрузился в предоставленные ему материалы, и уже через год была готова повесть «Эта странная жизнь», вышедшая в первых номерах журнала «Аврора» за 1974 год. Д.А. благоразумно ограничился теми сторонами личности А.А., которые имели шанс пройти тогда через цензуру, и написал, главным образом, о дневниках и системе отношений с временем. Философская сторона оставалась нераскрытой.

Через два года наша работа была близка к завершению, и как раз в это время Евгении Александровне позвонила сотрудница ЛО Архива АН СССР Н.Я.Московченко с просьбой передать им на хранение материалы А.А.Любищева. Передача состоялась в 1975 году, обработка заняла ещё два года. Трудность состояла в том, что значительная часть материалов находилась в конволютах (переплётах), так что каждую опись приходилось снабжать подробным указателем. В сентябре 1977 г. я написал положительный отзыв о работе сотрудницы Архива Т.А.Войтовой, сделавшей опись фонда № 1033.

Интерес к наследию А.А.Любищева возрастал. 20 февраля 1973 года в Ленинградском университете состоялось памятное заседание биометрического семинара, на котором присутствовало около 100 человек. В апреле следующего года памяти Любищева было посвящено заседание энтомологического общества в Зоологическом институте АН СССР.

Вскоре после выхода повести Д.А.Гранина «Эта странная жизнь» В.А.Дмитриев организовал диалоги, в которых участвовали Н.Амосов, Р.Баранцев, С.Мейен, Р.Хохлов, Ю.Шрейдер и сам писатель (Вопросы литературы, 1975, №1, с.35-89). А 15 января 1976 г. в ДК гуманитарных факультетов МГУ при переполненном громадном зале очень оживлённо прошла творческая встреча, посвящённая герою этой повести. После вступительного слова В.Дмитриева критик Н.Анастасьев стал говорить о зарубежной литературе. Молодёжный зал, ждущий живых слов о Любищеве, загудел и прогнал оратора с трибуны. Следующим должен был выступать Б.М.Кедров. Однако ведущий встречу Ю.Шрейдер пожалел старого академика и бросил на трибуну меня. Это было одно из самых трудных, но и самых удачных выступлений. Бонифатию Михайловичу досталась вполне довольная аудитория.

В 1977 г. философ и поэт Ю.В.Линник выпустил анкету с вопросами о Любищеве, на которую откликнулись 30 человек. Все ответы опубликованы в книге «А.А.Любищев. Творческий портрет. Ульяновск: Симбирская книга, 2001, 192 с».. В зеркале Любищева отразились очень разные и по-своему тоже интересные люди.

В своём отклике я писал: «Когда в 1973 г. мне пришлось говорить об архиве А.А.Любищева и я пытался найти что-то главное и определяющее в его образе, я остановился на целеустремлённости, имея в виду устремлённость к грандиозной цели: построить новую теоретическую биологию не на представлении о хаосе, лежащем в основе, не на борьбе случайностей, а на представлении о гармонии и порядке в мире. Эту цель он поставил себе в юности, следовал ей всю жизнь, на её уровне жил и работал. Она определяла многое. И, тем не менее, сейчас я вижу суть Любищева в ином плане.

Основа творчества Любищева — диалектичность. Во всём, чем бы он ни занимался, он поднимал слабую сторону антитезы до уровня сильной, достигал динамического равновесия и поддерживал его, пока не выходил к синтезу. Я извлёк из опыта А.А.Любищева четыре методологических урока. Во-первых, решая любую задачу, нужно всегда критически анализировать её постановку. Во-вторых, рассматривая любое явление по любому критерию, нужно всегда видеть обе крайности, заботиться об обеих сторонах. В-третьих, поскольку антитез много, диалектика многомерна, и это очень существенно, ибо именно многомерность открывает возможности синтеза. В-четвёртых, необходима тенденция к комплексированию многомерных критериев: она уравновешивает дивергентную многомерность и обеспечивает устойчивость самому методу.

Ещё при жизни Любищев для многих был источником идей, опорой понимания, средством от конформизма. Его пример учит тому, что достаточно глубинная внутренняя духовная жизнь является необходимым условием становления личности. Дальнейшее развитие путём духовного общения и обмена опирается на базис первоначального накопления. Уровень духовной жизни общества коррелирует с периодической сменой аналитической и синтетической эпох. Разгул анализа сопровождается кризисом духовности. Трагедия и величие Любищева в том, что, живя в эпоху анализа, он сумел удержаться как мост между двумя пиками синтеза, ведущий от нравственных традиций русской интеллигенции прошлого к грядущему подъёму духовности. 9 ноября 1977 г ».

5 декабря 1978 г. в Ленинградском университете состоялось совместное заседание семинаров по биометрии и асимптотическим методам, на котором С.Л.Райтбурт вёл съёмки документального фильма по повести Д.А.Гранина. Заседание проходило на том факультете, где в начале века учился А.А.Любищев, и в том самом здании, где он в 1914 г. работал преподавателем на Высших женских курсах, а в 60-е годы не раз выступал с докладами. Во вступительном слове я отметил, что «А.А. был гениальным критиком устаревающей парадигмы. Всю жизнь он расчищал пути к новой парадигме, освобождал строительную площадку. Он не успел построить нового храма, контуры которого уже видел, но судить его нам ещё рано. Думаю, что о своей миссии он мог бы сказать словами Сократа, обращёнными к Крониду. Прочтите их в фантазии Короленко «Тени». Гранин сделал благое дело, написав повесть о Любищеве. И не следует упрекать его в том, что он показал только часть Любищева — это было неизбежно. Важно, что он всё-таки открыл для широкой читательской аудитории этого «странного» человека, сделал это талантливо и дал почувствовать, что за написанным стоит ещё ой как много».

С 1977 года Любищевские чтения стали проводиться и в Москве, в Институте философии АН СССР и Московском обществе испытателей природы. Участие в них заметно расширило круг общения в пространстве Любищева. Интерес к проблемам систематизации привёл меня на 1-ю школу-семинар по теории классификации (Борок Ярославской области, октябрь 1979), впечатления о которой были особенно яркими. С доклада «Системная триада дефиниции» начался и мой вклад в развитие научных идей Любищева. Затем было несколько выступлений в Ленинграде на семинаре по интуиции. А в октябре 1980 г. мы организовали в ЛГУ междисциплинарный методологический семинар по семиодинамике, который вовлёк в активную творческую деятельность представителей самых разных специальностей.

Наряду с семинарской деятельностью мы готовили работы Любищева к публикации. Материалы архива я рассылал в Москву С.В. Мейену и Ю.А. Шрейдеру, в Новосибирск — М.Д. Голубовскому; один экземпляр оставался в Ленинграде. В 1982 г. удалось выпустить сборник работ Любищева «Проблемы формы, систематики и эволюции организмов», М.: Наука, 280 с., с предисловием С.В. Мейена и Ю.В. Чайковского. В серии «научно-биографическая литература» вышла книга «Александр Александрович Любищев, 1890-1972», Л.: Наука, 1982, 144 с., в которой была наша с О.М. Калининым статья «Математика в научной деятельности А.А. Любищева» и мой очерк «О научном архиве А.А. Любищева», сокращённый издательством в несколько раз; в полном виде этот очерк появился лишь в 1988 г. в журнале «Советская библиография», №6, с.72-78.

В начале апреля 1990 г. конференции, посвящённые 100-летию со дня рождения А.А.Любищева, проходили в 4-х городах России. В Тольятти прах Любищева был перенесён с городского кладбища к зданию института экологии Волжского бассейна. На конференции «Теоретические проблемы эволюции и экологии» я говорил о развитии идей Любищева по комплексированию и о масштабной инвариантности его личности, предвосхитившей фундаментальные проблемы современности. Ведущие области его научных интересов система-форма-эволюция сложились в целостное единство на основе семантической формулы системной триады.

В Ульяновске на здании пединститута, в котором работал Любищев, была открыта мемориальная доска с его горельефом. Слова, сказанные мной на том митинге 5 апреля 1990 г., сохранились: «В своём отечестве пророков, как сказано ещё в Библии, не бывает. Ибо, пока он есть, общественное сознание его не воспринимает, а когда начинает догадываться и понимать, его уже нет. Признание этой закономерности может утешать и как бы извинять тех, кто проглядел крупное явление, не понял его или даже мешал ему осуществиться. В наше время ясновидцев на кострах уже не сжигают, и судьбы А.Сахарова, А.Солженицына, А.Тарковского не столь жестоки, как судьбы Н.Вавилова, П.Флоренского, О.Мандельштама. Но если посмотреть на них из завтрашнего дня, мы увидим, как много варварства ещё сохраняется сегодня в отношении общества к гениальным современникам. Конечно, общественное мнение неоднородно. И при жизни А.А. Любищева были люди, которые ценили его достаточно высоко. Но в целом наша социальная система долго его не принимала. Опять же закономерно, что наиболее консервативным оказалось ближайшее окружение, ибо большое, как известно, видится на расстоянии. Поэтому особенно отрадно, что Ульяновск преодолел, наконец, этот рубеж и пришёл к пониманию того, что А.А. Любищевым можно и нужно гордиться. Чем же, прежде всего, близок нам сегодня этот человек, по каким каналам воспринимаем мы его величие? Формулируя в 1952 году основной постулат этики, Любищев возвышал духовную свободу над материальной необходимостью. Именно эту потребность мы обнаруживаем сейчас в обществе при перестройке мышления, возрождая понятия чести, достоинства, совести. Спасение человечества — в его разуме, о возможностях которого нам даётся представление через таких людей, как А.А.Любищев, выдающийся мыслитель Ульяновска, России и всей Земли нашей».

С 1990 г. Любищевские чтения в Ульяновске стали проводиться ежегодно. Оргкомитет Чтений возглавлял ученик и продолжатель дела Любищева Рэм Владимирович Наумов, а после его смерти в 2002 г. — Анатолий Николаевич Марасов, тоже очень много сделавший для раскрытия наследия Любищева. Будучи членом Оргкомитета, я почти каждый год выступал на Чтениях с докладами. Вот их перечень: В защиту страдающей науки — 1993, «О монополии Лысенко в биологии» — философские и социальные аспекты — 1995, Предпосылки новой парадигмы в трудах А.А.Любищева — 1997, К целостности знания -1998, Преодоление бинаризма в ситуациях морального выбора — 1999, Признание-сочувствие-доверие — 2000, Взгляд на синергетику с позиций А.А.Любищева — 2001, Типы переходных зон — 2002, О трёх формах системы — 2003, Взгляд на А.А.Любищева с позиций синергетики — 2004, Тернарные мотивы в наследии А.А.Любищева — 2005.

В социальной истории науки советского периода важное значение имела борьба Любищева против лысенковщины и догматизма в биологии и философии. Из материалов архива мы вместе с внучкой Любищева Н.А.Папчинской составили сборник «Любищев А.А. В защиту науки. Статьи и письма», Л.: Наука, 295 с., который вышел в 1991 г. под редакцией М.Д. Голубовского.

Список посмертных публикаций Любищева вскоре превысил число работ, опубликованных при жизни. В журнал «Природа» я представил подборки из переписки Любищева с Б.С. Кузиным (1983, №6), П.Г. Светловым (1986, №8), С.В. Мейеном (1990, №4). В журнале «Звезда» вышли работы «Идеология де Сент-Экзюпери», 1993, №10; «Понятие великого государя и Иван Грозный», 1995, №8; «Если бы противостояние с Москвой завершилось в пользу Новгорода…», 1999, №10.

Монографии Любищева: «Расцвет и упадок цивилизаций» — 1993, «Мысли о многом» — 1997, «Диалоги о биополе» — 1998, «Этика учёного» — 1999, «О монополии Т.Д. Лысенко в биологии» — 2004, — сумели издать любищеведы Ульяновска. Две больших работы удалось выпустить и в Санкт-Петербурге: «Наука и религия», 2000, 358 с.; «Линии Демокрита и Платона в истории культуры», 2001, 256 с; СПб: Алетейя. Обе книги вышли в серии «Философы России XX века».

Первая направлена на опровержение распространённого мнения об антагонизме науки и религии. В ней убедительно показано, что отрицательное влияние исходит не от религии, а от догматизма, причём атеистический догматизм вреднее, чем религиозный. В предисловии я писал: «Предтечей называли Любищева ещё при жизни. Его письма и рукописи, рассылаемые десяткам людей и читаемые сотнями жаждущих свободного мудрого слова, сыграли немалую роль в подготовке к перестройке общественного сознания. Более того, интерес к ним не угасает, ибо не проходит потребность в духовной опоре для преодоления «разрухи в головах». Пророческие слова ждут своего времени, когда они начинают восприниматься как насущные откровения».

Вторая книга — центральное философское сочинение Любищева, над которым он начал работать ещё в 1917 г. В этой книге на большом числе исторических примеров показана плодотворность идеалистического мировоззрения в отличие от материалистического. В коротком редакторском вступлении я писал: «Если выделить те фундаментальные вопросы, которые связаны со сменой парадигмы, то ответы на них скорее можно найти в трудах Любищева, чем в море публикаций современных социологов. Переживаемый ныне кризис мировоззрений заботил Любищева задолго до того, как его осознало общественное мнение. Корни ошибок он правильно связывал с одномерной структурой мышления, указывая, что диалектика не сводится к антитезам «или-или». И во всех своих работах он демонстрировал многомерную диалектику, разрабатывая такие проблемы, как ортогонализация осей семантического пространства, комплексирование признаков по критериям реальности, синтезирование целостных сущностей. Ещё в 40-е годы он ставил вопрос о «преодолении всех форм плюрализма в едином высшем синтезе», а в 70-е годы писал: «Проблема целостности сопряжена с глубочайшими философскими вопросами»». Развёрнутое предисловие незадолго до смерти успел написать Ю.А.Шрейдер.

Итак, основные работы А.А.Любищева, подготовленные им к печати, теперь опубликованы. Однако в архиве имеется ещё немало интереснейших заметок, писем, соображений, не утративших актуальности. Без них портрет Любищева был бы далеко не полным, так что творческая работа над архивом должна продолжаться. Издание «Энциклопедии А.А.Любищева» ещё впереди.

Для того, чтобы привести наследие Любищева в естественную систему, потребуется целостное представление о его структуре. Однако многообразие мнений о Любищеве ещё не сложилось в устойчивую целостность. Сущность этого уникального явления XX века пока остаётся нераскрытой. Феномен Любищева не поддаётся редукции к известному, не выражается через знакомые формулировки. Многое в нём — загадочно.

Например, что такое рационализм Любищева? В повести Д.А.Гранина многие читатели видят не очень симпатичного калькулятора времени и остаются недовольными таким «героем». Я же склоняюсь к тому, что умный писатель сознательно огрубил «систему Любищева», чтобы стимулировать неудовлетворённого читателя поискать истину глубже, тем более, что материал для таких размышлений в повести даётся. От жёсткого планирования времени до философского осмысления рационализма Любищева — долгий путь, на котором интерпретаторов ждёт достаточно удобных ниш, где можно остановиться в пределах собственного понимания. Но адекватная трактовка должна объяснять и совместимость любищевского рационализма с витализмом, и тот факт, что своего учителя и друга А.Г.Гурвича он критиковал не за мистичность концепции биополя, а за последующую тенденцию автора к редукции. Сам Любищев видел свой рационализм в том, чтобы не ставить априорных пределов возможностям познающего разума. «Рацио» в его понимании объединяло все формы познания (не только дискурс), включая интуицию, мистическое озарение и пр. (Письмо П.Г.Светлову от 07.08.65). Платформа — щедрая, но правомерно ли столь широкое употребление понятия «рацио»? Может быть, правильнее было бы опереться на греческое слово «ноос», объединяющее разум и дух, понимание и постижение. И куда девать традиционную нагрузку термина «рацио» за последние столетия? Хотя, конечно, прежний идеал рациональности сейчас быстро размывается. Однако он всё ещё остаётся «священной коровой» науки, отчаянно цепляясь за «разум». И вместе с разумом приходится спасать и рационализм, оживляя его эпитетами: новый, современный, открытый, критический, гибкий, умеренный и т.п. Вопроса о существовании пределов Любищев не рассматривал. Возможности и способности разума возрастают, но мир всё время оказывается сложнее, чем наши представления о нём. Расширение сознания может происходить не только количественно. И последовательное расширение понятия «рацио» где-то может оказаться неразумным.

Другие проявления загадки можно обнаружить в эпистолярной части архива. С Любищевым охотно переписывались люди очень разного склада. И вот любопытный феномен: во многих эпистолярных дискуссиях его оппоненты (П.Г. Светлов, Б.С. Кузин, Г.А. Велле, Н.Г. Холодный и др.) выглядят привлекательнее, живее. В чём тут дело? Иссушающая позиция рационалиста? Щедрая роль катализатора? Но разве так объяснишь интерес этих людей к переписке с Любищевым? Таинственность притяжения — остаётся.

И ещё. В обработке архива Любищева и подготовке его рукописей к печати участвовали люди, различные по профессии, характеру, миропредставлению, но работавшие удивительно сплочённо, Эта совместная деятельность многих из нас сблизила, подружила, и новые друзья стали как бы посмертным подарком Любищева. Затем наступила естественная дивергенция группы любищеведов, но разлетаясь по своим делам, путям, судьбам, мы навсегда сохранили чувство общности, связанное с именем Любищева. Какими другими словами можно было бы определить эту общность? Как ещё охарактеризовать этот мощный аттрактор?

В размышлениях по поводу своего 70-летия я писал, что судьба уберегла меня от соблазнительного увядания в рутине профессиональной работы. Не изменяя профессии математика-механика-физика, я стал всё больше заниматься фундаментальными проблемами бытия, выходя в пространства методов и смыслов. Асимптотические методы открыли вид на мягкую математику, тринитарная методология привела к структурной формуле целостности, в которой «рацио» действует наряду с «эмоцио» и «интуицио». Философские потенции я ощущал ещё в детстве, но раскрываться по-настоящему они начали в той точке бифуркации, которая отмечена встречей с Любищевым. Выполняя его просьбу позаботиться об архиве, я фактически осваивал сферу реализации своего призвания. Близкое творческое общение с Любищевым и его наследием продолжалось 40 лет. Завершая этот этап, я передаю свой экземпляр Любищевского архива на постоянное хранение в Ульяновский областной краеведческий музей. И продолжаю свой путь с благодарностью за тот мощный импульс, которым одарила меня судьба через Александра Александровича Любищева.