Совершенно непонятной показалась бы достаточно актуальная на сегодня проблема отношения научного и религиозного мировоззрения средневековому учёному-европейцу. Для него подобного разделения просто не существовало. Однако в XVII-м веке трудами Ф. Бэкона всерьёз и надолго воздвигается прочная стена между этими двумя взглядами на бытие. И в настоящее время находится немало желающих не только поддержать, но и укрепить перегородку между наукой и религией.

Одним из главных факторов мировоззренческого разделения между сциентистами и фидеистами, «физиками» и «клириками» считается взаимоисключение между дарвиновским эволюционизмом и библейским креационизмом. Характерна в этом отношении полемика между российскими учёными, обратившимися к нашему правительству с просьбой остановить клерикализацию государства, и их церковными оппонентами. Но всё же существует и совсем иная позиция – точка зрения, не противопоставляющая сформировавшиеся научные положения свидетельствам Священного Писания. Наиболее ярким представителем такой метафизики Всеединства в первой половине ХХ века стал богослов и учёный, «русский Леонардо», священник, замученный в сталинских лагерях, о. Павел Флоренский. Во второй же половине того же века синтез религиозного и научного мышления явил в своём миссионерском творчестве на нашей многострадальной земле протоиерей Александр Мень. Так что бэконовская стена на поверку вряд ли прочнее стены берлинской, а значит, время её падения желательно приблизить. В данной связи настоящий текст провозглашает не только возможность, но и необходимость единого религиозно-научного или научно-религиозного восприятия мира и его Творца, где нет противоречия между наукой и верой.

Сама по себе ВЕРА как свойство, или скорее модус, человеческого сознания, невольно занимает своё надлежащее место не только в религии и в мистике, но практически во всех областях нашей жизни, а в особенности в современной науке. Не станет разбираться в дифференциальном счислении и квантовой механике не верящий в квантовые постулаты Бора и актуальную бесконечность. Да и в «пифагоровы штаны» не «полезет» заявивший о неочевидности аксиом Евклида. Впрочем, кому-то оказывалось неочевидным даже бытие окружающего мира, включая самого себя. А эллин Кратил вообще замолчал на всю оставшуюся жизнь, когда задолго до Тютчева открыл, что «мысль изреченная есть ложь». Слава Богу, сам Тютчев не верил в эдакую идею на самом деле, иначе его «ложь» не дошла бы до нас на бумаге.

Но чем выше познавательный или, философски говоря, эпистемологический, уровень истины, тем менее она наглядна, и тем больше требуется подготовки, желания и культуры абстрактного мышления для её постижения, для её верифицирования. Пожелавшему опытно убедиться во многих естественнонаучных открытиях последнего времени требуется затратить немало труда в указанном данной наукой направлении. Но то же самое предлагается и для верифицирования религиозных истин: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5, 8) – так сформулировано требование аскетического очищения сердца от страстей, необходимое условие опытного богопознания. В противном случае как объяснить слепому, что такое солнце, если он не желает излечиться от слепоты? А в начале… credo ut intelligam (верю, чтобы понимать) – зазвучала когда-то в недрах Европы мбксима Ансельма Кентерберийского. И с другой стороны, со стороны от противного, античный скептицизм вкупе с постмодернизмом поневоле предложили вывод о всеобъемлемости значения человеческой веры. Деконструкции постмодерна рвутся убедить в неубедительности и относительности многих привычных положений нашей мысли и морали, провозглашая мнимостями, симулякрами то, без чего социум просто развалится. При этом водичка древних и новых подтачивателей основ льётся и на мельницу фидеизма, утверждающего первичность веры в недоказуемые постулаты и догматы по отношению к любому знанию и дискурсивным нитям. Следовательно, вера есть априорная убеждённость в существовании или действии кого-либо или чего-либо. Поэтому вполне можно заявить, что абсолютно адогматичной философии, как и адогматичной науки, существовать просто не может.

А что же такое наука? К сожалению, многие современные апологеты научного мировоззрения, т. е. сциентизма, подписывающие ярлыки научности, ненаучности и лженаучности, не заботятся предварительно определить сущность самой науки. Ведь метанаука – наука о науке как таковой – тем более требует чёткого обозначения своих первичных понятий: в противном случае рассуждения о них теряют свою предметность. Очевидно, что в отличие от иных областей постижения мира, к примеру, художественного творчества, наука сформировала свою характерную методологию: а) точность формулировок; б) дискурс; в) системность изложения. Ещё один характерный момент науки – недоказуемый фундамент, постулативный (аксиоматический) базис, на котором строится формализация знаний о нашем мире. Развиваясь, конкретная наука наращивает этот базис, добавляя к нему новые аксиомы, связанные с осмыслением всё более сложных истин посредством уже не дискурсивного, а трансфинитного перехода. Но при этом исходные посылки непременно обладают постулативной общеубедительностью, недоказуемой очевидностью: например, аксиома о прямой, проводимой через две точки. Итак, наука – это способ познания мира и выражение этого познания посредством точности формулировок, дискурсивности и системности изложения, основанных на постулативном базисе, первая ступень которого характеризуется общеубедительностью.

Но что же является формальным критерием аксиоматической убедительности? Отвечая на этот вопрос, обратимся к экстравагантным учениям, посягающим на общепринятые представления. Уяснению правил подчас помогают его исключения. В настоящее время наряду с постмодернизмом сюда можно отнести, в частности, позитивистскую математику, отрицающую понятие бесконечности, а также концепцию, усматривающие начало мировой истории где-то в XVII-м веке. Но подобные воспаления фантазии благополучно гасятся ходом развития нашей познающей мысли, оставляя их в музее её артефактов. В области идеологических доктрин подобными извращениями прославился фашизм и большевизм, обворожившие когда-то своим вероисповеданием целые народы. Но чары спадают, и люди поражаются своей легковерности. Поэтому формальный критерий постулативной общеубедительности есть историческая рецепция – устойчивость, идентичность восприятия человечеством в ходе истории.

Наряду с упомянутыми артефактами атеизм являет собой выдающийся феномен человеческой веры, достойной преклонения в случае её искренности. Однажды на богословской лекции присутствующие услышали сногсшибательное заявление. Уважаемый профессор теологии высказал следующую мысль:

В отношении вопроса о бытии Божием не существует никаких доказательств, но существует две веры: одна утверждает, что Бог есть, а другая – Бога нет. Но я, – сказал он, – преклоняюсь именно перед второй верой. Как так, почему...? Да потому что поверить в то, что за всем, воспринимаемым человеческим сознанием во вселенной, стоит Творец и Промыслитель совсем не трудно: об этом свидетельствуют всяческие космо-антропо-телео-... и прочие аналогии, нравственные императивы и т. д. А вот несмотря на это остаться убеждённым, что никакого Творца нет, и вселенная возникла случайно…, – всё равно, что поверить в рассказ о том, как в типографии взорвалась бомба, а в результате взрыва совершенно случайно напечаталась многотомная энциклопедия. Так вот поэтому я и преклоняюсь перед подобной верой, если она действительно крепкая и искренняя.

И всё же для подавляющего большинства людей, несмотря на цивилизацию и научно-технический прогресс, догмат о бытии Божием остаётся не менее убедительным, чем аксиомы Евклида. В галерее известных мыслителей лишь Демокрита и Лукреция, а также представителей нового времени – Дидро и Рассела можно по праву отнести к отрицателям бытия сверхчувственного мира и креационного генезиса вселенной. В этот список не входит ни скептик Юм, ни деисты Вольтер и Руссо, ни богоборцы Ницше и Маркс. Так что тут речь идёт о единицах, вполне выносимых за статистические скобки.

Итак, предлагаемые здесь представления о вере и науке подводят к тому, что богословие как выражение и средство богопознания является в том числе и наукой, хотя не сводится целиком к этому понятию. Опираясь на первую ступень аксиоматически убедительных догматов о Творце вселенной, оно переходит затем к восходящему ряду догматических ступеней. На пути развития и совершенствования богословие призвано посредством именно научной методологии концептуально выразить истины Богооткровения. Но, к сожалению, сами богословы нередко разнаучивают теологию, своим мертвящим схоластическим подходом, предоставляя повод не особо осведомлённым в христианском вероучении воспринимать его как нечто закостенелое и противное живой мысли. Да и сам термин «догмат» благодаря этому получил в нашем обиходе всем известный вульгарный смысл. Однако с другой стороны, процесс десакрализации, сопровождавший, по наблюдению Р. Генона, европейскую культуру нового времени, также профанировал ряд концептов, таких как любовь, эрос, духовность, умертвляя в них изначальное сакраментальное значение.

Но есть на сегодня и отрадные факты развития теологических интерпретаций Боготкровения. Всё чаще вслед за оо. Василием Зеньковским, Александром Менем, Андреем Кураевым пробиваются среди православных христиан голоса в пользу непротиворечия дарвиновской теории происхождения видов Божественному креационизму. Вместе с тем сближение двух, казалось бы, непримиримых концепций антропогенеза наблюдается и со стороны биологической науки. Немало учёных признают наличие скачкообразных, рационально необъяснимых фрагментов в происхождении видов, – эмерджентную эволюцию.

Надо сказать, что многим привычным экзегетическим трактовкам, например, равенству дня Божественного творения 24-м суточным часам, в Священном Предании Церкви не отыщешь: подобные интерпретации – это не более чем схоластические лжетрадиции. Предвосхищая когда-то теорию относительности, апостол Пётр пишет, «что у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Петр. 3, 8). Кроме того, еврейское слово «йом», встречающееся в первой библейской главе означает не только день, но и просто промежуток времени. Спрашивается, зачем же под «йом» понимать наши сутки, если свт. Василий Великий в своём «Шестодневе» отнюдь не допускал этого, а многие свв. Отцы единодушно утверждали, что сейчас мы живём именно в седьмом дне – времени Божественного отдохновения

Земля, небо, вода, твердь, обозначающие в Библии первичные виды Божественных творений, почти всеми христианскими экзегетами толкуются как образы, не тождественными тому, что сейчас понимается под этими словами. Что поделаешь, не было в то время таких терминов, как «праматерия», «плазма», «метафизическое» и проч. Следовательно, вовсе не обязательно в прахе, из которого сотворён человек, непременно видеть горсть земли. Субстратом для одухотворения вполне могла стать некая особь, возникшая благодаря ускоренной эволюции филогенетической ветви отряда приматов, о чём писал о. Пьер Тейяр де Шарден. Переходное состояние к стадии человека разумного – не просто научная гипотеза, а факт, подтверждаемый найденными черепами австралопитеков с окаменелыми остатками мозга. Они-то и являли собой прах по отношению ко всему духовному миру. Свт. Кирилл Александрийский и преп. Серафим Саровский ясно говорили, что человек долгое время ходил в полуживотном состоянии прежде чем получил наитие Божественного Духа. Свт. Феофан Затворник в одном из писем к своей духовной дочери даже иронизировал по поводу того, как Бог якобы творил «глиняную тетерьку» человека, а потом её оживлял. И нередко получается, что пережитки ограниченности человеческого понимания библейских фрагментов, с которыми нашей косности так не хочется иногда расставаться, не прославляют Творца вселенной и Его библейское Откровение, а наоборот – унижают в глазах честных искателей истины. Так что держаться доныне за тетерьковую интерпретацию – то же, что доказывать противоречие Библии гелиоцентрической системе Коперника. Да, действительно, подобный обскурантизм богословской наукой никак не назовёшь.

Но следует помнить, что и путь естественных наук проходил отнюдь не без преткновений. Однако мы сейчас не отрицаем, например, научность термодинамики из-за того, что средневековые учёные объясняли тепловые процессы перетеканием «теплорода». Здесь от нас требуется чёткое различение: одно дело законы мироздания и Богооткровение, а другое – их человеческие интерпретации, проходящие свой путь становления через множество заблуждений и недопониманий.

http://gidepark.ru/community/43/content/778680