Когда задумываешься, какое родство и что общего может быть между сугубо математической, казалось бы, проблемой отыскания противоречий в аксиомах арифметики и религиозно-философской проблемой отыскания истины, то первым делом вспоминаются слова Павла Флоренского, который в трактате «Столп и утверждение истины» предпринял попытку осуществить «сверх-рассудочный синтез» истины. По мнению мыслителя, такой синтез должен непременно выражаться через идею числа иррационального, находящегося в области внеразумнойбытийности:

«Что значит, например, √2? — Это значит то и только то, что в ходе решения мы наткнулись на стену. Мы искали некоторое число, а оказалось, что нет числа, которое бы удовлетворило условиям задачи: √2 есть символ арифметической невозможности (...) Этот факт впервые открыт еще Пифагором; как известно, сам геометр ужаснулся глубине открытого им феномена и последствий, которые из него проистекают. Ведь одним этим фактом раз на всегда нанесены непоправимые бреши всякому рационализму».

Тем самым создается перемычка, отделяющая человеческий разум от божественного сверх-разума, нашу конечную логику от бесконечного Логоса. Но существование такой непреодолимой стены, не имеющей ни единой двери, вместе с тем означает необратимость падения человека в тварный мир, принципиальную невозможность бого-сообразного подобия. Именно в решении проблемы отделенности горнего и дольнего мыслитель видел основной смысл своей антропотеодицеи:

«В поисках достоверности мы натолкнулись на такое сочетание терминов, которое для рассудка не имеет и не может иметь смысла. «Троица во Единице и Единица в Троице» для рассудка ничего не обозначает, если только брать это выражение с его истинным, не противоствующим рассудку содержанием; это — своего рода √2. И, тем не менее, сама наличная норма рассудка, т.е. закон тождества и закон достаточного основания, приводит нас к такому сочетанию, требует, чтобы оно было исходным пунктом всего ведения».

Другими словами, Трехипостасность Единого означает, что в таком термине сочетаются понятия, для нашей обычной логики несовместимые: «единое (А)» в конечных дискретных терминах не может быть «многим (не-А)». Но эта несовместимость единого и многого разрешается в Триединстве, включающем в себя и положительный дискретный термин, и отрицательный, что ведет к возникновению антиномии:

«Антиномия есть такое предложение P, которое, будучи истинным V, содержит в себе совместно тезис и антитезис, так что недоступно никакому возражению». Обозначение V (от лат. veritas, «истина») потребовалось здесь для того, чтобы обозначить необходимое условие, без которого приведенное определение антиномии уже не будет выражать собой истину, ибо формально тем же совмещением тезиса и антитезиса выражается определение лжи (символ Λ, перевернутое V):

Возникает закономерный вопрос, как можно провести между истиной и ложью мыслительный водораздел, если и то, и другое должно совмещать в себе тезис и антитезис, если «по своему составу Р нисколько не разнится от простого противоречия Λ»? Ведь введение в заблуждение всегда совмещает и благое намерение (p), и дорогу в ад (– p). Если бы ложь не содержала ничего положительного, то обмануть человека было бы невозможно, не говоря уже про обман целых народов. Труднее всего уловить обман именно тогда, когда он настолько похож на правду, что и лжи-то в нем почти не содержится, а если содержится, то она так искусно завуалирована, что беглым взглядом ее не различить.

формате PDF (2571Кб)