Напечатать документ Послать нам письмо Сохранить документ Форумы сайта Вернуться к предыдущей
АКАДЕМИЯ ТРИНИТАРИЗМА На главную страницу
Дискуссии - Наука

А.В. Коноваленко
Антропогенез и мозг
Oб авторе


Оглавление

1. Вечное детство

2. Очень коротко о теориях антропогенеза

3. Мозг. С чего всё начиналось

4. Мозг. Свобода – «осознанная» необходимость

5. Мозг. Неожиданные ответы на простые вопросы

6. Мозг. Навык или расчет?

7. Язык

8. Разум. Сознание. Воля

9. Культура

10. Социальность и собственность

11. Власть

12. От стада к государству


 

Глава 1. Вечное детство

В далёкие времена своего студенчества на спецкурсе по антропологии я впервые услышал о теории антрополога Болька. Если очень коротко - он предположил, что человек - неотеническая «личинка» обезьяны. На основании того, что зародыш шимпанзе по промерам тельца и индексов этих промеров очень уж похож на взрослую человеческую особь. Научный мир Болька высмеял. И что интересно - как западные школы антропологии, так и советская школа.

В дальнейшем идея Болька не выходила у меня из головы. Особенно в той её части, которая касается эволюции мозга и интеллекта человека. Копились факты, из них формировалась целостная картина эволюции человеческого мозга, и приходило понимание гениальной простоты основных принципов его функционирования и одновременно бесконечной сложности реализации этих принципов. Об этом и не только я собираюсь рассказать в представляемой ниже работе.

Для начала, думаю, стоит пояснить, что неотенический характер эволюции человека и, что особенно важно, его мозга, не означает появление человека благодаря тому, что какая-то самка вымершего вида приматов родила уродца, который рос, рос и став половозрелым остался в пропорциях детёныша обезьяны. Всё было значительно сложнее и дольше. Но в том, что неотенизация была главным трендом эволюции человека, на мой взгляд, Больк был абсолютно прав! Именно неотенизация всей морфологии и физиологии человека сыграла важнейшую роль в появлении у него интеллекта и сознания.

Но, смелое предположение Болька для того, чтобы стать серьёзной гипотезой не отвечало на вопрос как могло это произойти? Посредством каких, уже имевшихся в физиологии приматов механизмов, неотенизация способствовала развитию мозга и интеллекта? На этот вопрос я и постараюсь ответить. Этот «механизм» - импринтинг.

А теперь подробнее.

В сущности, человек принципиально почти ничем не выделяется в своём небольшом таксоне, насчитывающим несколько ныне живущих видов – горилла, шимпанзе, бонобо и человек, собственно. Единственное отличие, по сути - наличие способности к мышлению, сознания. Наличием сознания, в свою очередь мы обязаны одному единственному явлению - речи! Членораздельной речи, вербальности. Она позволяет сформироваться в нашем мозгу сенсорно-вербальным образам отдельных явлений среды, собирающихся в процессе индивидуального развития в динамичный образ реальности вообще (как когда то не совсем верно говорили – отражённая реальность), в которой мы, собственно, и живём, в отличие от животных, живущих в подлинной реальности. Но это- предмет отдельного дальнейшего разговора. Пока же нам достаточно знания того, что единственное наше существенное отличие от других животных - наличие сложно организованной речи, или, как принято говорить со времён академика Павлова, второй сигнальной системы.

Почему у нас такая сложная речь есть, а у тех же шимпанзе её нет? В основном потому, что у них сравнительно короткий период импринтинга (далее ИП), в отличие от нас.

Здесь необходимо сделать отступление, и , наконец то, подробно объяснить суть и механизмы импринтинга в широком понимании этого явления.

У всех животных, практически, есть врождённые программы поведения, выработанные в ходе эволюции. Безусловные рефлексы и инстинкты. Многие инстинкты - весьма жёсткие программы поведения, некоторые – имеют довольно широкую норму реакции и адаптивности, то есть не столь жёсткие, вплоть до того, что генетически в них определяется только сама актуализация поведения, управляющаяся гормонально. Как правило, чем выше организовано животное, тем у него больше инстинктов именно не жёстко определённых с рождения. А вот «неопределённости» определяются уже после рождения животного в чётко очерченный во времени период, который и называется импринтинговый. Что это за неопределённости, которые определяются во время импринтинга? Это ключевые стимулы, запускающие поведение, в отношении кого или чего направлено поведение, стимулы и условия, регулирующие интенсивность и прочие характеристики поведения уже во время его реализации.

В своё время механизмы импринтинга хорошо изучил замечательный учёный Конрад Лоренц на серых гусях. Скажем, гусёнок должен следовать за «мамой», это инстинкт. Но вот кто есть «мама» заранее в программе этого поведения не «прописано». Что движущееся увидит гусёнок в определенное время своего развития после рождения, то и будет его «мамой» Гусыня – хорошо! Но в условиях эксперимента это может быть и человек и даже неодушевлённый предмет вроде мячика.

Во время импринтинга запечатлеваются ещё очень и очень интересные стимулы –приобретённые коммуникационные сигналы. У высокоорганизованных животных имеются врождённые коммуникационные сигналы, которые вырабатываются видом эволюционных путём, и вот эти – приобретённые. Как правило, они употребляются только внутри конкретной популяции вида, и представители этого же вида из иных популяций далеко не всегда на них адекватно реагируют и вообще воспринимают. Имеются такие комплексы сигналов во многих группах животных – у птиц, у псовых, у китообразных и, разумеется, у приматов! И что интересно, каждая вновь рождённая особь овладевает этими приобретёнными комплексами сигналов, в основном, в этот самый ИП. И ещё более интересно, что человек в этом ни сколько от других животных не отличается. Основами своего огромного и очень сложного комплекса коммуникативных сигналов – речи человеческий детёныш тоже овладевает во время ИП. Только вот период этот у нас очень сильно растянут. Если у птиц он составляет минуты и часы, у наших самых близких родственников – шимпанзе месяцы, то у нас - годы! Ну, где-то до 4-5 лет, скорее всего. Точно никто толком не знает, но хорошо известно, что человеческие детёныши, выросшие лет до 7 без контакта с другими людьми (так называемые «маугли»), уже никогда не начинают говорить на человеческом языке. Причина – в большой разнице скорости (и соответственно, объёма за единицу времени) усвоения новых сигналов- символов в импринтинговый период и во взрослом состоянии.

Запоминание во взрослой жизни происходит, как и наработка любого условного рефлекса, навыка. Если очень схематично, то при долгом упражнении и повторении между двумя (минимум, это грубая модель) возбуждёнными нервными клетками образуется синаптическая связь. Нет этого возбуждения, то есть некоего "труда" по запоминанию, и связь не образуется. Под «трудом» подразумевается повторное и длительное возбуждение этих клеток с применением волевого усилия при повторе запоминаемого.

А вот в импринтинговый период всё почти с точностью до наоборот. Человек рождается с полным набором нервных клеток в мозгу, но сама нервная ткань слабо дифференцирована. Существуют только синапсы, отвечающие за "врождённое поведение" и прочую работу мозга, определяемую генетически. Почти сразу после рождения, без всякого внешнего возбуждения, то есть упражнения, повторений и подкреплений начинается бурный рост аксонов и образование синапсов в определённых зонах мозга. И поступающая извне вербальная информация как бы "пишется" на эти бурно образующиеся связи. Если говорить образно - освоение речи в импринтинге похоже на её запись на «магнитофончик», а вот освоение других языков и информации вообще во взрослом состоянии - трудное и кропотливое "выдалбливание слов зубилом на гранитной плите". Позже, когда период импринтинга заканчивается, овладеть речью по «взрослому» типу запоминания уже просто невозможно. Мозг теряет способность к «автоматическому» бурному образованию межнейронных связей. Теряется способность к овладению сложной речью, и соответственно – не формируется символьно-понятийный образ реальности, а, следовательно, и человеческое сознание вообще.

Не менее интересно всё это выглядит на гистологическом плане. Когда мы появляемся на свет, наш мозг содержит уже полное количество нервных клеток, которые в дальнейшем только уменьшаются в количестве. И увеличение массы мозга после рождения происходит не за счёт увеличения количества нервных клеток, а за счёт их роста. А рост нервных клеток – это рост их длинных отростков-аксонов в первую очередь и образование синапсов ( связей между клетками). В общем, наша мозговая нервная ткань сразу после рождения является как бы «недозрелой», то есть слабо дифференцированной. Ну, разумеется, какое-то количество нервных связей в мозгу уже есть. Это связи, обеспечивающие соматические регуляторные функции мозга, множество безусловных рефлексов и некоторых врождённых поведенческих программ – инстинктов. Но это ещё далеко не мозг взрослого человека. И вот, в период импринтинга начинается бурный рост аксонов и образование синапсов, если можно так сказать «по первому предъявлению» стимулов (об этом уже было сказано выше), за обработку которых отвечает соответствующая зона мозга. Акустических, зрительных, тактильных и т.п. Именно в это и только это время мозг способен реализовывать огромный массив информации в сложнейшие и в буквальном смысле весьма массивные нейронные сети, необходимые для возникновения речи и разума.

Зададимся вопросом, а от чего, собственно, зависит скорость и полнота дифференциации нервной ткани (впрочем, и любой другой)? Если нервная ткань после рождения у нас сильно «недоразвита», стало быть, существуют какие-то факторы, определяющие это развитие? Вообще то, такие факторы давно известны. Это поэтины - белковые вещества, которые регулируют дифференциацию тканей организма. И если исходить из того, что и люди, и все приматы состоят из одних и тех же тканей, то логично заключить, что степень дифференцированности какой-то ткани, в том числе и нервной, зависит не от присутствия или отсутствия какого-то из поэтинов, а их концентрации либо доставки в определённые зоны дифференциации.

А теперь – анимание! Два мозга. Наш и нашего обезьяноподобного предка. Как мозг, подобный мозгу шимпанзе мог стать мозгом человека? Да, бесспорно – путём эволюции. То есть, через всем известный механизм – мутации – выживание особей с мутациями – отбор – закрепление изменения. Если подходить с этой схемой к изменению структуры мозга из обезьяньего в человеческий «в лоб», то есть: небольшие последовательные изменения сложности нейронной сети приводящие к повышению конкурентоспособности через тысячи мутаций, тысячи раз проходящие через фильтр отбора, то с трудом верится, что разум вообще мог бы возникнуть. Во всяком случае, так относительно быстро. А если мутация была всего одна? Ну, или несколько мутаций в одном каком-то участке ДНК, но приводящие почти сразу (в эволюционном масштабе) к радикальным изменениям в морфологии вида?

Ну, вот мы и подошли к моменту истины. Совсем не большие мутации ДНК, приводящие к изменению концентрации, либо доставки к нервным клеткам поэтинов, либо иных подобных факторов и могли приводить очень быстро к сильному увеличению ИП, и автоматически – к увеличению возможности молодой особи по усвоению сигналов второй сигнальной системы. И если данный вид эволюционировал в тренде стратегии размножения К (рождение меньшего числа потомства, но более длительная их подготовка к жизни, забота и обучение), а все высшие приматы именно этому тренду и следуют в своей эволюции, то подобная мутация однозначно приводит к повышению вероятности выживания особи. И это довольно быстро должно приводить к формированию нового тренда изменчивости – именно по увеличению продолжительности ИП (Как формируются тренды? Тот же отбор. Но уже не успешных мутаций, а самой способности данного участка ДНК мутировать в данном формате изменений).

Что мы будем иметь, если предположим именно такой механизм эволюции мозга? Во-первых – неизмеримо большую скорость этой эволюции. Ведь фактически, эволюционирует один единственный признак – продолжительность ИП. И всё! Но! Это даёт нечто, дотоле в природе не существовавшее. Членораздельную речь, интеллект и сознание! И совершенно новый уровень самой эволюции – культурную эволюцию! Которая сама по себе уже в миллионы раз быстрее генетической. Принципы остаются те же – изменение – выживание – отбор – закрепление. Но меняется сам носитель изменяющейся информации. Но об этом, а также о том, какое значение выше описанное может иметь для всей теории антропогенеза (и для пресловутого поиска «недостающего звена» и для «разборок» между моноцентризмом и полицентризмом) вообще, поговорим позже. А сейчас нужно закончить с нашим изменившимся мозговым акселератом, и рассмотреть, во что он превращается, в свете этой концепции.

Зададимся вопросом: ведь если всё так, и в результате неких мутаций изменилась регуляция процесса дифференциации нервной ткани, то эти мутации могли отразиться и на дифференциации других тканей и созревании систем органов? Да, именно это мы и наблюдаем:

1. Недоразвитость зубочелюстной системы и вообще лицевого черепа. Антропологи доказывают, что произошло это потому, что такое вооружение было не нужно, и таскать такое громоздкое личико было тяжело... С каких это пор оружие в мире животных стало лишним????? С точки зрения выживания, разве плохо в довесок к уму иметь ещё и внушительные зубищи?

2. Явный эволюционный тренд на грацильность скелета вообще. И опять классические антропологи твердят о «излишествах». Не убедительно.

3. Удельная сила мышц человека значительно меньше аналогичных мышц тех же шимпанзе. Вообще, очень интересный феномен, связанный с мускулатурой человека. Шимпанзе просто нормально развиваясь, достигает свойственной виду мощности мышечного корсета. Человек же, без специальных тренировок остаётся довольно «дохленьким» на фоне среднего самца шимпанзе, а «качаясь», превращается во внушительного «бройлера», хотя, всё равно без анаболиков едва-едва достигает могучести своего волосатого родственника. Не широковата ли норма реакции для такого важного признака?!

4. Человек, в сравнении с детёнышем шимпанзе очень долго, и с огромным трудом овладевает стандартными локомоциями. В разы, если не в десятки раз медленнее шимпанзе. Очень скудный набор именно врождённых локомоций. То есть, генетически определяемых, то есть, с комплексами врождённых синаптических связей, определяющих эти локомоции. И тут нужно тренироваться и учиться! Буквально всему! В том числе, казалось бы, одной из определяющих для человека - прямохождению!

И здесь тоже наблюдается эффект «маугли». Оказывается, человека, не научившегося ходить до семи лет уже чрезвычайно трудно этому научить!

5. Волосяной покров. Это один из самых анекдотичных моментов в умозрительной антропологии. Каких только гипотез не выдумывалось на тему "почему у человека исчезла шубка"? И ни одна из гипотез не отстояла своей состоятельности. Не гипотеза бурно размножившихся паразитов во время жизни в пещерах, ни гипотеза о том, что, мол, в Африке в шерсти было жарко! Ни даже "водно-болотная" гипотеза. А ведь куда проще - волосяной покров недоразвит просто как досадный "довесок", попутный эффект, к главному эволюционному направлению - удлинению времени импринтинга за счёт недоразвитости нервной ткани и как следствию – общей недоразвитости организма.

6. Очень позднее половое созревание. Значительно более позднее, чем у других млекопитающих аналогичной массы тела, и в том числе у высших приматов.

7. Аномально длинная жизнь. Сильнейшая привязка продолжительности жизни к условиям существования. То есть, очень уж большая амплитуда отличий отдельных особей по "здоровью". Что продолжительность нашей жизни именно аномальна, хорошо доказывается продолжительностью овуляторного периода у женщин. То есть, у самок нашего вида яйцеклетки заканчиваются в два раза почти раньше, чем жизнь… У какого ещё животного можно видеть такую несуразицу?

Можно найти ещё много таких побочных эффектов замедленной дифференциации тканей. Это только то, что лежит на поверхности.

И в завершение первой главы: в отличие от других гипотез антропогенеза эта -фальсифицируема!

Говоря проще, её можно опровергнуть либо доказать постановкой опыта. Больше ни одна из существующих теорий антропогенеза даже не подразумевает, что с целью её проверки можно поставить эксперимент. Используя уже известные эндокринные и генетические факторы, регулирующие дифференциацию нервной ( и других) ткани, можно поставить серию опытов по искусственному изменению уровня тех или иных факторов или экспрессии генов у шимпанзе в пренатальный и постнатальный период. А затем проверить развивающихся особей на способности к развитию второй сигнальной системы и морфологические изменения. И даже не обязательно ставить эксперимент на шимпанзе. Подойдут любые млекопитающие, в сигнальной системе которых имеется приобретаемая часть. Хотя, на шимпанзе, разумеется, всё было бы гораздо проверяемее и показательнее.


Глава 2. Очень коротко о теориях атропогенеза.

« Основным вопросом антропологии» был и остаётся вопрос о месте и времени происхождения человека: в одном ли месте и в одно время состоялось это «событие», или в разных и в разные эпохи. Правда, «основным» он является не столько для теории антропогенеза, сколько для религий и политиков. Потому между «моноцентристами» и «полицентристами», часто весьма ангажированными как политикой так и религией, идёт давняя борьба. Причём, борьба, часто выходящая не только за рамки академической дискуссии, но и вообще за рамки всяческих приличий. Но я не буду здесь вдаваться в подробности этой истории, частенько скверно попахивающей.

В настоящее время, но мой взгляд, наиболее адекватна сетевидная теория антропогенеза. Но это уже информационный массив, который вряд ли может осилить отдельный мозг. Здесь нужна математика анализа данных и их машинная обработка.

Однако идея эволюции человека путём неотенизации, и возникновения сознания благодаря длинному ИП может стать хорошим подспорьем в развитии сетевидной теории антропогенеза. Если такие механизмы эволюции имели место быть, то сапиентация должна была проходить значительно быстрее, чем это предполагают классические взгляды на антропогенез. На сколько быстрее? Я думаю – в десятки, если не в сотни раз. Так быстро, что для развития от инстинктивного поведения до разумной орудийной деятельности вполне могло быть достаточно пары десятков поколений. И совсем не обязательно сапиентация мозга и поведения должна была соответствовать морфологической сапиентации! Это, во-первых. А во-вторых, сапиентация перестаёт быть уникальным явлением, и становится закономерностью, то есть, могла происходить во множестве географических точек, в самые различные эпохи у множества представителей высших приматов.

Что это может означать для антропологии и что дать для разработки новых концепций антропогенеза? Во-первых – все предлагаемые построения «предковых линий» из ископаемых гоминид начинают вызывать самые сильнейшие сомнения в своём соответствии реально проходившим эволюционным процессам. Во-вторых, теряется сам смысл поиска «промежуточного звена».

В этом отношении очень интересны черепа из Дманиси, и сделанное по ним предположение о том, что Homo erectus ( человек прямоходящий), Homo ergaster (человек работающий), Homo habilis (человек умелый) и Homo rudolfensis ( человек рудольфский) могли быть формами одного вида. И действительно, если сапиентация до уровня орудийной деятельности и развития кооперативного поведения даёт резкое повышение шансов в борьбе за выживание, да ещё и (как я предполагаю) могла происходить буквально «молниеносно» в эволюционных масштабах времени, то совершенно закономерно возникновение очень сильного полиморфизма у гоминид! Настолько сильного, что к разнообразию форм уже очень сложно подходить с принятыми критериями вида.

Тем более, что при таком быстром формообразвании вряд ли успеет развиться генетическая изоляция, и будет иметь место самая широкая гибридизация возникающих форм. Вот тут и очень к месту сетевидная теория. Кстати, подумалось: а что мы видим сегодня у нашего вида, как не крайнюю степень полиморфизма?


Глава 3. Мозг. С чего всё начиналось.

Как работает мозг? Этот рефлексивный вопрос давно беспокоит весьма обширную часть человечества – от нейрофизиологов, психологов (ни к ночи будь помянуты), кибернетиков и специалистов по ИИ, до философов, теософов и самых обычных людей, время от времени тоже задумывающихся о том, кто же они есть? В этой части я и попытаюсь изложить свой вариант ответа на этот вопрос в самом общем, принципиальном виде. Оговорюсь сразу, речь пока пойдёт именно о работе мозга, а не о принципах появления и функционирования сознания. Кому-то показалось, что в этой фразе имеется противоречие? Частично – да. Потому как сознание, есть феномен частично внешний по отношению к мозгу. И весьма внешний. Заинтриговал? Немного позже я раскрою этот тезис. Но заранее предупреждаю, он никак не связан с теориями вроде «ноосферы», «информационного поля» и прочих «вселенских разумов». Всё окажется проще, приземлённее, но от того, на мой вкус, ещё более интересно!

Сегодня стало модным сравнивать мозг с компьютером. Кто-то пытается найти сходство процессов обработки информации мозгом и компьютером, кто-то различие. Но, практически все ищут в нейрофизиологии нечто, похожее на вычисление. Пытаются проецировать на процессы, происходящие в мозге, процессы, происходящие в компьютере, даже, когда считают, что поступают наоборот в случае модного сегодня направления разработки нейросетей.

Помочь в понимании того, что на самом деле представляет собой наш мозг и как он функционирует, может взгляд на наше с вами тело как на колонию клеток. Да, очень тесно кооперированных, разделённых в зависимости от выполняемых функций на весьма разные «сообщества» - ткани, но всё-таки колонию организмов уже самих по себе.

Что такое одноклеточный организм? Неравновесная система, постоянно вынужденная поддерживать гомеостаз, а значит, отвечать на изменения внешней среды. То есть, уже одноклеточные организмы способны реагировать на те или иные изменения – раздражители - стимулы. Представим себе некое одноклеточное животное, как элементарный наблюдаемый живой объект. Какой ответ мы видим со стороны одноклеточного организма на любое раздражение со стороны среды? Естественно – это движение. Да, уже одноклеточные «умеют» выделять в среду секреты, способные вызывать у других одноклеточных вида ответные движения. Но такой ответ клетки относительно внешней среды всё равно будет движением. Движением, по выбросу некоего агента в среду, вызывающего у других клеток движение. Как единственную форму, повторюсь, реакции клетки на стимулы и раздражения.

Уже у одноклеточных движения могут быть довольно сложными, и комплексы этих движений вполне можно назвать поведением. Та же амёба не просто вяло перетекающая клякса, она может «шагать», « ловить» пищу. А это значит, свои движения она совершает с определённой последовательностью и по определённому алгоритму.

На следующей «эволюционной ступени», как один из способов выживания, возникает кооперация отдельных организмов в многоклеточный организм. Задача двигаться, осуществлять поведение в ответ на изменения среды не только не пропадает, но становится гораздо сложнее. Почему? Потому что клетки, составляющие организм должны двигаться не только по-разному, но и слаженно, организованно. А это значит, что раздражение какой-то из клеток (или группы клеток, что чаще) примитивного многоклеточного организма должно быть преобразовано и передано другим клеткам так, чтобы они начали согласованные движения, адекватные раздражению. Поначалу и в рецепции, и в преобразовании, и в передаче, и в осуществлении ответного движения в многоклеточном организме заняты, практически, все клетки, его составляющие.

Но уже у пластинчатого трихоплакса имеется группа клеток, называемая волокнистый синтиций, берущий на себя, по-видимому, и функцию движения ( мышечную), и передачи воздействия ( нервную). А значит, и координирующую. Интересно, что в ядерном геноме трихоплакса обнаружено множество генов, кодирующих белки, необходимые для развития и функционирования высших животных (например, белки, необходимые для развития и работы нервной системы).

У кишечнополостных животных клетки, выполняющие функцию перераспределения и координации движения в ответ на раздражение уже окончательно выделяются в отдельную ткань, и имеется полноценная неравная система диффузного типа. Хотя, по последним данным, и у них уже имеется околоротовое нервное кольцо, то есть нервная ткань имеет тенденцию к образованию центров координации.

Сами же клетки нервной ткани, как считается, теряют способность к самостоятельному движению, узко специализируясь на преобразовании раздражения от разнообразных рецепторных клеток в нервные импульсы, и их перераспределение к клеткам, осуществляющим движение. Развивается и секреторная функция нервной ткани. У тех же гидр уже есть нейромедиаторы дофамин, серотонин, норадреналин, гамма-аминомасляная кислота, глютамат, глицин и многие нейропептиды (вазопрессин, вещество Р и др.).

Соответственно, даже у выше описанных примитивных многоклеточных организмов двигательные реакции становятся сложными на столько, что по праву их можно называть поведением. И алгоритмы этого поведения где-то « записаны», они претерпевают изменения, подвергаются естественному отбору в процессе выживания выживающих форм, то есть эволюционируют.


Глава 4. Мозг. Свобода – «осознанная» необходимость.

Итак, поведение одноклеточных животных весьма разнообразно, и оно претерпевало эволюцию, что, в общем, довольно банальный уже факт. Очень интересно другое! Оказывается, с появлением многоклеточных животных их клетки не только не превратились в несамостоятельные «кирпичики» сложного организма, но более того – их поведение именно как «индивидуальностей» продолжило эволюционировать в сторону усложнения! Подробно почитать о неожиданной сложности индивидуального поведения клеток в системе многоклеточного организма можно в серии замечательных статей Ю.М. Васильева «Клетка как архитектурное чудо» http://www.alleng.ru/d/bio/bio038.htm, я же далее буду использовать некоторые моменты из этих статей для дальнейших своих построений.

Эволюция поведения, как и других аспектов живого, требует, прежде всего, некоего носителя информации. Наследования этой информации. «Ошибок» при этом наследовании, отбора и т.д. Со школы известна «формула» ДНК – РНК - белок. Но не всё так по школьному просто. Геном человека, вроде бы, «прочитан», известно, как и где кодируются отдельные белки, но это мало что даёт пока для понимания того, как из этих белков «строится» многоклеточный организмы в конечном итоге, как в ДНК «записано» эволюционно выработанное поведение, и как происходит реализация « записи» в поведенческие акты.

По-прежнему остаётся больше неизвестного, чем известного в области того, как генетическая информация реализуется в морфологию, и в частности, в интересующую нас в данном контексте морфологию нервной системы. А ведь именно морфология нервной системы и определяет механизмы её функционирования. В статье Ю.М. Васильева, о которой я упомянул выше « главным героем» является крайне любопытная структура под названием цитоскелет. Именно эта структура определяет внутренний порядок клетки, именно она обеспечивает удивительную подвижность клетки, её, в самом полном смысле этого слова, поведение. Более того, работы, описанные в статье, проводились с культурами клеток именно многоклеточного организма, в частности с фибробластами и нейронами, и их поведение оказалось не менее, если не более сложным, чем поведение одноклеточных организмов. Сложность эта связана как раз с необходимостью особого, «коллективного», поведения. Как отмечает Ю.Волков «поведение каждой отдельной клетки социально разумно: оно согласованно с поведением окружающих её клеток через сигналы, поступающие от клетки к клетке через жидкую среду или прямой клеточный контакт».

Интересен для нас и следующий вывод из описываемых работ: оказалось, клетка не только выделяет сеть волокон внеклеточного матрикса, этакого «каркаса» межклеточного пространство тканей, но и с помощью натяжений цитоскелета и контактов меняет организацию этой сети. В свою очередь, работает и обратный эффект – натяжение цитоскелета клетки зависит от «подложки», к которой клетка прикреплена, то есть, механических свойств матрикса. В целом развивая и меняя натяжения, клетка непрерывно приспосабливается к своему окружению, матриксу, и приспосабливает структуру матрикса к себе. Структура каждой клетки и матрикса динамично взаимосвязаны. Через изменения матрикса каждая клетка может менять организацию других клеток, даже прямо не связанных с ней контактами.Ю.Волков задаётся совершенно логичными в связи с изложенными результатами вопросами: «не могут ли изменения натяжений нитей цитоскелета быстро передавать непосредственно какие-то сигналы с одного конца клетки на другой? Не может ли передача сигналов с оной молекулы на другую осуществляться не при столкновениях молекул в растворе, а по цепи молекул, прикреплённых к нитям актина, причём изменения натяжения могут менять расположение этих молекул и целых органов?

И, наконец, не могу не процитировать почти полностью замечательное описание механизма, обеспечивающего удивительно точно ориентированный рост отростков нервных клеток: «Рост отростков нервных клеток внешне совершенно отличен от движений фибробластов: у нейрона ползёт по подложке лишь маленький уплощенный фрагмент клетки – так называемый конус роста и прикрепляющий ( имеющий – А.К.) на переднем крае псевдоподии. Задний конец конуса роста соединён с телом клетки цилиндрическим стволом, богатым микротрубочками. Ни ствол, ни тело клетки псевдоподий не образуют. Двигаясь вперед, конус роста тянет за собой ствол, который при этом удлиняется.

Направление движения конуса роста определяется внешними сигналами, меняющими образование и прикрепление псевдоподий: а) градиентами концентрации специальных белков, растворимых в среде (так называемого фактора роста нервов) и б) формой подложки; в частности, конус роста хорошо ползёт вдоль разных цилиндрических поверхностей. Например, одним из факторов стабилизации внешних агентов является натяжение кортекса: микроигла, натягивающая отросток в сторону, может, соответственно, изменить направление его роста. Для ориентировки отростка необходима и система микротрубочек: при разрушении этой системы рост отростка прекращается, и сам отросток сокращается.

Особенность нейронов заключается в чрезвычайно длительной и стойкой микротрубочковой стабилизации отростков, в длительной «долговременной памяти» ( В данном контексте речь идёт о внутриклеточных механизмах стабилизации формы. В противоположность микротрубочковой, актиновая стабилизация – кратковременная – А.К.). Приобретя определённую ориентировку, отростки сохраняют её неопределённо долго, часто до конца жизни организма. Именно такая модификация цитоскелетного механизма стабилизации отростков обеспечивает правильную организацию нервной системы.»

Думаю, теперь не только понятнее становятся этапы реализации генетической информации в сверхсложный многоклеточный организм, но и более понятной и отрефлексированной становится сама мысль о том, что МЫ, как и другие многоклеточные, всё-таки являемся именно колонией довольно самостоятельных, хоть и сильно функционально специализированных организмов.

Одна из таких специализированных групп – нервная ткань, задача которой, по сути, та же, что и у цитоскелета одноклеточных – обеспечение движений всей колонии с целью адекватного реагирования на меняющиеся условия существования. При чём, эта, уже надклеточная система управления отнюдь не теряет функциональной физиологической связи с внутриклеточной. Более того – поведение последней усложняется в связи с тем, что она становится подсистемой системы более высокого уровня.

Принято делить нервную систему животных на центральную нервную систему, включающую головной и спинной мозг, периферическую нервную систему и рецепторы.

Периферическая, в свою очередь, делится на вегетативную и соматическую. Не сделаю открытия, если скажу, что это и другие деления нервной системы на отделы и части весьма условны. Это делается лишь для удобства изучения и обучения. Неизбежность нашей гносеологии, но не природная реальность. А в реальности есть пронизывающая весь организм системно единая ткань, в которой отдельные клетки – организмы передают по цепочкам друг от друга раздражение от воздействия внешней среды к тем частям многоклеточного организма, которые должны осуществить адекватный воздействию двигательный акт. Передают они это раздражение – импульс электрохимическим способом (нервный импульс), биохимическим (нейрогормоны) и через цитоскелет, по-видимому. В процессе усложнения многоклеточных животных клетки самой нервной ткани претерпели специализацию. Одни стали только воспринимать раздражение, другие передавать, третьи распределять, и четвёртые, осуществлять движение. Да, я думаю, мышечные волокна следует рассматривать в неотъемлемом единстве с нервной тканью. В приведённой последовательности преобразований раздражений- импульсов для нас самым интересным для дальнейших построений является «перераспределение». Но об этом – в следующей главе.


Глава 5. Мозг. Неожиданные ответы на простые вопросы.

Для чего же понадобилось сложным многоклеточным организмам перераспределять сигналы, получаемые от рецепторов по различным эффекторам? Ответ на этот вопрос очень простой и логически закономерный – именно в силу того, что чем более в процессе эволюции усложнялся многоклеточный организм, тем его органы, осуществляющие перемещения в пространстве становились сложнее. Сложнее и разнообразнее становились как отдельные локомоции, так и поведение в целом. Элементарной системной единицей, осуществляющей это распределение, которое можно называть «обработкой информации», является «Павловская» рефлекторная дуга. Стоит сразу при этом оговориться, что элементарной системной единицей она является как «принципиальная схема». Нельзя забывать ни того, что состоит она из отдельных живых одноклеточных организмов, которые сами по себе уже далеко не просто «детальки», ни того, что реальные «Павловские дуги» очень разнообразны по строению. Но чтобы добиться понимания живых процессов, мы вынуждены изучать их по уровням организации, и всё ближе подступая к принципам работы мозга, нужно абстрагироваться от внутриклеточных процессов и перейти на тканевый уровень.

Всем хорошо известна схема выработки условного рефлекса, в процессе которой между нейронами образуются связи различной устойчивости. А что представляют собой врождённые программы поведения, состоящие из множества безусловных рефлексов, как не генетически определяемые нейронные комплексы с множеством связей? И образуются эти связи и комплексы в процессе эволюции, в общем-то, по той же самой схеме, что и условные рефлексы. В чём между двумя механизмами разница? Если образовавшаяся временная межнейронная связь условного рефлекса приводит к полезному для выживания изменению поведения особи, она становится более устойчивой. Если подкрепление отсутствует, то есть, выгоды от усложнившегося поведения нет, она разрушается. В случае врождённых программ поведения имеет место стандартная эволюционная схема: мутация ДНК – изменение межнейронных ассоциаций – изменение поведения – отбор полезных поведенческих изменений. Таким образом, изменения поведения по типу «условных рефлексов» происходят на протяжении жизни особи, изменения врождённого, генетически определяемого поведения – тысячи и миллионы лет в рамках популяции, вида, и более высоких таксонов.

При этом, врождённые программы поведения достигают фантастической сложности! Вспомните охоту стрекозы. Я сильно сомневаюсь, что сегодня можно создать компьютер, который при размере стрекозиных нервных ганглий способен обеспечить такую поведенческую сложность и быстродействие! А ведь скорость проведения нервного импульса составляет максимум 120м/с. Против 300 000 км/с. скорости электрического взаимодействия. Разница в 2 500 000 раз! Как при этом можно строить аналогии между машинной обработкой информации и обработкой информации нервной тканью? Ведь уже из этого сравнения должна возникнуть мысль о принципиально различных не просто способах, а подходах к этой обработке. Мы не раз ещё вернёмся к этой мысли, а сейчас продолжим о врождённых программах поведения и приобретаемых в процессе жизни особи.

Сначала о врождённых. Выше мы уже говорили о том, что почти с самого начала появления многоклеточных организмов появилась и нервная ткань. Усложнялись способы перемещения в пространстве, усложнялось поведение, усложнялась и нервная система. Строго параллельно, и очень долго. Единственно возможным для живого эволюционным путём – то есть путём бесчисленных «проб», ошибок и «находок». Интересно посмотреть – а в чём, собственно, выражалось усложнение нервной системы? Во-первых ( в моём изложении, на самом деле не было «первого» или «второго», процессы шли параллельно), усложнялись рецепторы. От простой рецепции «точечного» раздражения шло развитие к органам чувств, состоящих из тысяч и десятков миллионов рецепторов в каждом! От почти каждого рецептора какого-либо из органов чувств к ЦНС идёт отдельный центростремительный нейрон. Оговорюсь, что да, в некоторых органах чувств бывает и одно волокно на несколько чувствительных рецепторов, например, в сетчатке на один нейрон несколько палочек, но всё равно – мы видим мультирецепторность каждого из органов чувств и мультиканальность проведения информации. На конце, противоположном рецепторному каждый сенсорный нейрон посредством синапса соединяется с тем, что в упрощённой схеме рефлекторной дуги названо «вставочным нейроном». Оговорюсь: разумеется, есть множество моносинаптических рефлекторных дуг. По такой дуге работает известный всем «коленный рефлекс». Но в области обработки информации от сложных органов чувств уже без этих абстрактных «вставочных нейронов» никак не обойтись. И в реальной нервной ткани за этим термином кроется часто сложнейшая нейронная сеть, связанная тысячами синапсов с другими такими же сетями. При этом не забываем и про двигательные нейроны, идущие от этих сплетений к эффекторным органам. К тем же мышечным волокнам. Причём, концевые синаптические бляшки каждого нервного волокна редко единичны и воздействуют на одно волокно. Чаще – сразу на несколько. Более того, даже «простой» коленный рефлекс имеет систему обратной связи в виде рецептора, находящегося в эффекторе (мышце в данном случае) и посылающего после реализации рефлекса информацию об этом в нервный центр, после чего только действие рефлекса прекращается. Потому сейчас вместо термина «рефлекторная дуга» считается более правильным употреблять термин «рефлекторное кольцо».

Важно постоянно помнить, что все эти сложнейшие системы связей между нейронами, рецепторами и эффекторами возникали постепенно в процессе эволюции. Случайно возникавшие «ошибки» в генетическом коде приводили к появлению новых межнейронных связей, которые давали новые двигательные возможности. Некоторые из этих новых движений – поведенческих актов повышали шансы особей выжить и размножиться, и закреплялись. Разумеется, неизбежно возникает вопрос – как так «удачно» могли сложиться «ошибки» в репликации ДНК, что возникала и новая межнейронная связь, и новые нервные и мышечные волокна, и новые рецепторы? Тут и стоит опять вспомнить о том, как мало мы знаем о пути от гена к структуре. Механизмов, делающих эволюционный процесс не столь тотально случайным, может быть множество. В частности, и то, о чём мы говорили несколько выше – удивительная «свобода» клеток многоклеточного организма именно в области структурной динамики и роль в этом цитоскелета и межклеточного матрикса. Да и сами мутации не так уж случайны, как казалось ранее. В частности – частоты мутаций различны на разных участках ДНК, и сами могут, по-видимому, так же подвергаться естественному отбору, и таким образом, формирующиеся в результате мутаций эволюционные тренды (результат очень удачных мутаций) могут влиять через отбор на повышение частоты мутаций на конкретных участках. Появилось множество новых открытий и теорий, которые совсем недавно получили бы клеймо «лысенковщины и ламаркизма», а сегодня позволяют гораздо глубже понять эволюционный процесс. Интересующиеся могут посмотреть некий «свод» таких идей и открытий здесь: http://www.evolbiol.ru/neolamarck.htmи здесь http://www.contrtv.ru/common/2790.

Я же продолжу о мозге и «обработке» в нём информации.

И тут опять мне придётся впасть в грех сравнения машинной обработки информации с работой мозга. Оправдаюсь тем, что делаю это только для облегчения понимания излагаемого, во-первых, и чтобы показать, что аналогии здесь не уместны, во-вторых. В ваш телевизор от приёмной антенны идёт один единственный проводник. Несколько проводков – в монитор компьютера, или клавиатуры. У гипотетического самоориентирующегося в пространстве робота к его процессору тоже будет идти один проводок от лазерного дальномера, один или несколько от устройства сканирования пространства, от микрофонов, датчиков температуры и т.п. … Для передвижения робота сигналы, поступающие по этим единичным проводникам будут анализироваться, рассчитываться работа сервомоторов (или что там у него?). Рассчитываться по законам нашей вербальной логики. Не важно, что в данном случае математической, в какой ни будь там двоичной системе. Важно, что робот этот будет нашим образом и подобием. Вернее, образом и подобием нашего мышления. Он будет «думать».

Но наш мозг никогда не думает! Он в принципе не занимается такой ерундой! Но просто узнаёт образы среды. А каждому из образов среды соответствует свой образ двигательного (разумеется, и секреторного тоже, но нам сейчас важно движение) ответа. Всё. Больше ничем мозг не занимается. Никакими «вычислениями», никаким таким строго звучащим «принятием решения». Мозг не думает… Забудьте об этом навязчивом заблуждении человечества.

Что это за образ среды, где и как он формируется? Уже на границе среды и многоклеточного организма. В процессе раздражения мультирецепторных органов чувств. Та же сетчатка, как самый наглядный пример.

Её рецепторы и группы рецепторов в отдельно взятый отрезок времени активируются светом с разной силой, в разном сочетании, с разной последовательностью. А это тысячи и миллионы рецепторов. Каждое их сочетание плюс параметры раздражения уникальны. Это уже образ среды. Нет необходимости его как-то « обсчитывать» и «анализировать». Далее, по мультиканальному проводнику в центральную нервную систему поступает уже этот готовый образ (а не комплекс кодированных сигналов как при машинной обработке информации), где имеется его аналог в виде так же уникальной сети нейронов с синаптическими связями и выходами на центробежные нейроны. Происходит мгновенное опознание образа, и нейронная сеть выдаёт образ ответной реакции уже в виде импульсов на двигательные нейроны (и опять мультиканал), ведущие к эффекторам. Параллельно работает и система обратной связи, рецептирующая как работу эффекторов, так и вызванное действием организма изменение образа среды. Всё это продолжается до тех пор, пока поведение не достигнет своей цели. В простейшем случае – восстановление внутреннего гомеостаза и комфортности среды. То есть образа гомеостаза и комфортности касательно нервной системы. Можно было бы применить вместо архаичного слова «образ» слово информация. Или, скажем, «пакет информации» или ещё как-то так «современно». Но не хочу, почему-то. Мне кажется, это создало бы путаницу.

Поговорим немного об уникальности « входящего образа», «хранящегося образа», и образа ответного действия. Они различны по уникальности именно. По-настоящему из них уникален только входящий образ. Образ, «хранящийся» в виде нейронных связей, это уже усреднённый образ. То есть его нейронные связи будут комплементарны к довольно большому набору входящих образов, состоящих из идущих к ним по тем или иным нейронам импульсов. Нейронный комплекс, формирующий этот образ состоит из ассоциации живых клеток. Структура ассоциации постоянно меняется. Даже без поступления новой информации. За счёт этого происходит генерализация образа и оптимизация самой ассоциации. Существует некий «порог» узнавания входящих образов, допустимое несоответствие «картины» из набора возбужденных центростремительных нейронов набору нервных клеток, объединённых связями для «хранения» данного образа. Ответный образ в виде набора возбуждённых двигательных нейронов тем более будет отличаться как от первого образа, как и от второго своей ещё более низкой уникальностью, так как двигательные ответы на различные изменения среды могут быть одинаковыми, с одной стороны, и с другой стороны – конкретное движение ещё не есть законченный двигательный акт, и здесь разнообразие достигается уже комплексом отдельных актов, связанных в поведение. Из сказанного, на мой взгляд, очень важен тот момент, что «хранящийся образ» именно усреднён. Это означает, что двигательный ответ организма на изменения среды крайне редко будет предельно точным и адекватным. Достижение цели двигательного акта и поведения всегда имеет некую вероятность. В каких-то случаях довольно высокую, в каких-то низкую. В дальнейшем мы ещё вспомним этот важный момент. Пока же отмечу его как ещё одно принципиальное отличие в поведении животного и машины. Если создатели машины очень хорошо изучили физику движений, которые предстоит выполнять машине, условий изменений среды, в которой выполняются эти движения, переложили их на язык математики и программирования, сконструировали все необходимые рабочие органы машины с необходимыми степенями свободы и снабдили её необходимыми сенсорами, машина будет действовать с абсолютной точностью! Чего никогда, практически, не бывает, в мире живого. У живого успех действия всегда имеет вероятность. И не всегда высокую. Повторю, так как считаю это очень важным моментом, именно потому, что мозг не думает, не вычисляет. Мозг – узнаёт.

Стоит ещё сказать о том, как и где «записано» это поведение. Существует ли некий алгоритм последовательности и характеристик отдельных движений и поведенческих актов, складывающихся в поведение? Думаю – нет. Такие «прописи» просто не нужны. В них нет никакой необходимости. Вполне достаточно существования «хранящихся образов» (пока мы говорим об образах,, выработанных в процессе эволюции поведения), «записанных» на комплексах нейронов и их связях. Ведь один задействованный образ в процессе двигательного ответа совершенно автоматически через органы чувств будет активировать следующий «образ» и вызывать логичное относительно цели продолжение поведения. Вплоть до достижения цели поведения. И чем выше будут пороги узнавания привходящих от органов чувств образов, тем поведением будет стандартнее, консервативнее. Не здесь ли кроются и причины различных расстройств поведения? В том числе и у человека. Кстати, отсутствие необходимости именно в «прописи» последовательностей поведенческих актов должно утешить многих «технарей», озабоченных тем, что у мозга, якобы, маловата информационная ёмкость. Ведь высвобождается столько места! Да и вообще, сдаётся мне, что при таком способе «записи» поведенческой информации, и самом характере хранимой информации, ёмкость мозга стремится к бесконечности. И в самом деле, представьте себе нерв – мультиканал, идущий от мультирецептора, в которых по сотне нейронов и по сотне рецепторов соответственно. Только по самому простому способу кодирования «образа» (возбуждён рецептор или не возбуждён, так любимая многими двоичная система), возможно опознание 2 в сотой степени различных образов. А ведь в зрительном нерве, к примеру, более миллиона волокон…


Глава 6. Мозг. Навык или расчет?

Выше я уже упоминал о том, что гоминиды – яркие представители животных, следующих в своей эволюции репродуктивной стратегии К, которую коротко можно определить, как «меньше потомства, но качественнее его подготовка к жизни». Главное, что происходит во время этой подготовки – передача потомству в процессе обучения приобретённых поведенческих навыков родителей, по сути – приобретаемой части поведения, выработанной данной популяцией. Но для того, чтобы у вида появилась сама возможность развития именно приобретаемой части поведения и способности к обучению у особи, генетически определяемая часть поведения тоже должна быть «устроена» несколько по-иному, чем у видов, особи которых рождаются с уже готовыми поведенческими программами, не требующими дополнительного обучения. Оговорюсь сразу: нельзя разделить виды на те, у которых имеется только генетически определяемое поведение, и те, у которых имеется дополнительно к нему приобретаемое. Естественно, объём именно приобретаемой части поведения увеличивается в процессе эволюции постепенно и неравномерно у разных видов и в различных таксонах. Многие виды в процессе эволюции настолько удачно нашли свою экологическую нишу и в ней специализировались, что им это просто не нужно. Увеличение приобретаемой части поведения даёт виду высокую поведенческую пластичность, необходимую при эврибионтности как варианте эволюционирования самого вида, или в эпохи сильной изменчивости самой среды.

Но вернёмся к особенностям врождённой части поведения животных с большой долей приобретаемого поведения. Приобретаемое поведение в мозге таких животных не имеет какой-то своей отдельной органической локализации. Оно «строится» на основе всё того же, выработанного эволюционным путём врождённого поведения, но имеющего у таких видов гораздо меньшую жёсткость и определённость в виде нейронных комплексов и синапсов при рождении особей. Процесс постнатального обучения и состоит в том, чтобы достраивать такие врождённые «схемы» конкретными образами и навыками до состояния адекватно работающего поведения. И особое место в этих процессах играет тот самый импринтинговый период, о чём я говорил выше.

Постнатальная «достройка» поведения, обучение особи состоит в выработке конкретных поведенческих алгоритмов – навыков. Побуждает особь к выработке этих навыков либо как раз врождённые инстинкты, либо это стороннее побуждение со стороны родителей ( или иных особей) в случае более сложно организованных видов, либо со стороны волевого аппарата самой особи в случае совсем уже сложного поведения человеческого типа. Но о последнем поговорим позже. А пока о механизме выработки навыка независимо от побуждающего фактора. Итак, нечто побуждает особь совершить некий сложный комплекс движений для достижения некой цели поведения. Как я сказал выше, особь будет пытаться осуществить эти движения в рамках тех поведенческих и физических возможностей, которые даны ей от рождения. Но это пока только возможности, конкретных двигательных алгоритмов нет. И первые попытки осуществления действий будут довольно хаотичными. То есть, «в том направлении», но чаще мимо. На уровне нейронных сетей это будет выглядеть как образование весьма непрочных временных связей в нейронной сети, ответственной за данный тип поведения. Рано или поздно какая то из попыток окажется более-менее удачной. Естественно, она будет повторена, что приведёт к упрочению связей в нейросети, обеспечивших это удачное поведение. А по мере всё большего количества повторов этого удачного поведения, межнейронные связи будут ещё и оптимизироваться, так как «выживать» будут те варианты связей, при которых поведение будет максимально эффективным. Тогда и можно говорить, что навык выработан.

Практически всему мы обучаемся именно так – от навыка ходьбы, до навыков речи и навыков мышления.

Кстати, очень всё интересно обстоит именно с нашим прямохождением! Печальный опыт «маугли», то есть, детей, выросших вне человеческого общества, показывает, что навык прямохождения у нас – целиком приобретаемый! Если ребёнка никто не учит передвигаться на двух ногах, и ему некому в этом подражать, то он этого и не делает. Многие «маугли», попавшие в мир людей в позднем возрасте и «на четвереньках», ходить на двух ногах так толком и не научились. На мой взгляд, это типичный пример того случая, когда эволюция морфологии вида следует за эволюцией поведения. То есть, наши предки встали на две конечности задолго до того, как их анатомия могла обеспечить полноценное прямохождение. Похоже, встать на две конечности им было очень нужно! Можно сказать - жизненно необходимо! И потому, что вопрос «ходить на двух или умереть» стоял так остро, более успешными были те особи, у которых был более развёрнут таз, прямее и длиннее кости задних конечностей, несколько по- иному устроена стопа. Что вызвало такую острейшую необходимость в прямохождении? Тут можно только гадать. Гипотез много. Нам же интересен в контексте данной темы именно тот момент, что всё говорит о том, что в данном случае поведение возникло значительно раньше, чем для него была «подготовлена» морфология и анатомия. Нечто подобное, кстати, наблюдается и у других млекопитающих. Они вполне способны обучиться прямохождению. И не только благодаря дрессировке, как собаки! Известны случаи, когда одичавшие собаки с травматической ампутацией передних конечностей выживали благодаря хождению на задних. Недавно весь мир облетел видеосюжет, где была заснята дикая медведица с подобными травмами, постоянно передвигающаяся на задних лапах. То есть, некое специфическое поведение вполне может при необходимости возникнуть, когда для него существует хоть малейшая физическая возможность, совсем не обязательно органы – исполнители поведения должны быть совершенными. В дальнейшем нам эта мысль ещё пригодится!

В общем, думаю, очевидно, что приобретаемое поведение и его составляющие навыки появляются в эволюции животных как система « подстройки» врождённого, генетически определяемого поведения к изменчивым условиям существования. Однако, формируются навыки всё по той же старой схеме проб и ошибок, процесс их «подстройки» к среде и меняющимся условиям реализации поведения происходит на протяжении всей жизни особи. Поэтому «точность» наших действий и поведения и далека от абсолюта, о чём я сказал в предыдущей главе. Помните про гипотетического робота, выполняющего сложные манипуляции и сравнение его процессора с мозгом? Я ещё раз вспомнил этот пример, чтобы донести простую мысль – искусственный «интеллект» просто-напросто не нужен! Даже если удастся повторить «в железе» мозг человека, он не пригоден для использования в машинах именно потому, что работает на принципе случайностей, и точность его реакций имеет не большую вероятность.

Давайте рассмотрим на примере. Есть сложная баллистическая задача – метнуть нож в мишень. Задача очень многофакторная, требующая учёта большого количество параметров – расстояние, масса ножа, точка его захвата, движение отдельных составляющих «механизма» метания и т.п. Как я говорил в предыдущей главе, «физику» этого процесса просчитать не так уж и сложно. Создать машину для метания –тоже. Снабдить её необходимыми сенсорами – нет проблем! И если все факторы будут учтены (что не сложно, повторюсь), наша предполагаемая машина будет метать нож со 100% вероятностью его попадания в цель при любых условиях.

А как это делает человек? Как бы хорошо он не знал физику и не владел математикой, ему ничем это не поможет в расчете собственных движений. Потому что рассчитывает он с помощью интеллекта, а его движения осуществляют нейросети его мозга. Совсем на других принципах. На выше описанных навыках. И человеку придётся нарабатывать навык. Путём тысяч неудачных бросков. Рано или поздно навык сформируется, и вероятность точного броска станет высокой. Но никогда она не станет стопроцентной! Потому что при каждом новом броске условия будут новыми. И расстояние новое, и нож другой, и захват не совсем прежний. И главное, в отличие от машины, нейросети мозга будут не рассчитывать параметры работы мускулатуры на основе информации, поступившей от органов чувств, а выбирать из массива опыта, то есть из различных вариантов соединения нейросети (« хранящихся образов» действия) максимально соответствующие образам, получаемым от рецепторов, которые нейросеть опознаёт. Ключевое слово здесь – максимально. Максимально, но не абсолютно. Да, чем больше опыт, тем мастерство метателя будет расти. Но промахи будут обязательно. Они входят в « ассортимент» услуг мозга не как исключение, а как правило. Надеюсь, я хорошо объяснил, почему машине «мозг» противопоказан? Представьте себе боевую ракету с таким «мозгом», автомобиль с таким автопилотом, или межпланетный корабль…. Как-то не хочется пользоваться «умными» вещами, у которых ошибка – гарантирована! Лучше уж пусть будет математика, нолики с единичками, и процессоры. На такой несколько саркастической ноте я закончу эту не очень большую главу, так как дальнейшее требует и отдельных глав, и особого внимания. Мы вплотную подошли к возникновению мышления.


Глава 7. Язык

Животные с «длинным детством», как правило, являются ещё и животными социальными. Думаю, не стоит останавливаться на описании преимуществ, которые даёт социальность для выживания вида, в силу их известности. В контексте разговора об эволюции разума, в социальности наиболее интересно то, что она подразумевает развитые системы коммуникаций между особями. И чем сложнее социальность вида, тем более сложны эти системы коммуникаций. Коммуникация требует, естественным образом, развития коммуникативного поведения, в задачу которого входит подача коммуникационного сигнала, опознание сигнала, и адекватная реакция на сигнал. Системы сигналов могут быть очень разными, в зависимости от того, на восприятие какими органами чувств они рассчитаны. Химические сигналы ( феромоны), воспринимаемые органами обоняния, различные сигналы, воспринимаемые органами зрения – цветовые, язык поз, мимика. Тактильные сигналы, и, наконец, акустические сигналы, воспринимаемые органами слуха. В эволюции коммуникативного поведения прослеживается тот же порядок, что и в эволюции поведения вообще – сначала выработка «языка коммуникаций» происходит в процессе эволюции, и этот язык жёстко закреплён на генетическом уровне. Такие сигналы существуют, похоже, в неизменном виде очень долго, порой, даже дольше времени существования конкретного вида, передаваясь новым видам в процессе эволюции по «эволюционному древу». Интересно, что «языки» различного типа часто дублируются. То есть, животное одновременно подаёт сигнал одного и того же смысла по разным «каналам». К примеру – акустическому и оптическому (звук и поза), тактильному и акустическому, и тому подобное. На этом месте нужно заложить «закладочку» - этот факт ещё пригодится в дальнейшем!

У довольно многих наиболее развитых в своих таксонах животных имеется и приобретаемая часть коммуникативного поведения. Это некие отклонения от врождённых сигналов, либо совершенно новые сигналы, которые возникают в популяциях данного вида и передаются вновь рождённым особям уже не генетическим наследованием, а в процессе подражания и обучения. Это возможно как раз благодаря тому, что врождённое поведение у высокоразвитых видов не столь жёсткое, и требует после рождения особи конкретизации и «заполнения» неопределённостей. А вот возникают такие сигналы внутри «взрослой» части популяции совершенно случайно по схеме выработки «условного рефлекса» и его закрепления в случае, если усложнившееся поведение приводит к успеху. Способствует выработке таких условных рефлексов и приобретаемого коммуникационного поведения в целом именно «многоканальность» подачи сигнала не в последнюю очередь (наша закладочка выше). Скажем, животное подаёт другому животному некий сигнал позой. И одновременно подаёт звуковой сигнал. Может быть – несколько отличный от врождённого, может быть – совершенно новый. Случайно. Смысл сигнала всё равно остаётся понятным, благодаря дублированности позой, а вот «ошибка» вполне может стать «маркером» данной конкретной ситуации, в связи с которой был подан сигнал. В случае закрепления ассоциативной связи между зрительным и слуховым анализатором новый сигнал позволяет более точно передавать смысл сообщения, «язык» становится информативнее. И это только самая простейшая из возможных схем спонтанной выработки условных рефлексов в области коммуникативного поведения, примитивного (пока) ЯЗЫКА.

Если в эволюции живого возникает и развивается нечто новое, бесспорно, это означает то, что данная «инновация» повышает шансы особи, популяции, вида на выживание. Как повышает эти шансы появление приобретаемой части коммуникативного поведения, языка? Во-первых – тот момент, о котором я не раз уже говорил выше – точная «подгонка» врождённого поведения» к условиям среды после рождения особи за счёт заполнения «неопределённостей. Это изначальный смысл появления самих «неопределённостей» в генетически определяемых программах поведения. Но, развившись в процессе эволюции, одна из частей приобретаемого поведения, а именно коммуникативное поведение породило и второе, куда более грандиозное явление – совершенно новый «носитель» для эволюции информации. Носитель, который обеспечил увеличение скорости эволюции небольшого числа видов на много порядков и парадоксальным образом вывел сами процессы эволюции за пределы особи. За этими пределами есть нечто, что, с одной стороны, сами особи и продуцируют, а с другой, что после биологического рождения «достраивает» самих особей этих видов, ретранслируя в их мозг часть того, что они произвели за время своей видовой истории. Называется этот новый носитель информации и среда её эволюционирования – культура. Но об этом будет отдельный и подробный разговор, а пока вернёмся к приобретаемому коммуникационному поведению.

Каков вообще порядок развития от простых коммуникационных сигналов до человеческого языка, так называемой «членораздельной речи»? Самые первые сигналы, которые появляются у живых существ, это сигналы о их собственном состоянии (сюда относятся и химические сигналы, в частности, хоть они системно и отделены от всех остальных типов сигнализации). И опять же – наибольшего развития сигналы этого типа достигают у видов, которым присуща забота о потомстве, как сигналы о состоянии детёнышей, в первую очередь. Следующая группа сигналов, это сигналы, которыми особь сообщает другим особям о изменениях состояния среды. О найденной пище, возникшей опасности, и т.п. Затем – сигналы, координирующие совместные действия по время охоты, добычи пищи, обороне детёнышей, социальных взаимодействиях. Следующая группа сигналов – уточняющая сигналы всех предыдущих групп. Какая пища? Какая опасность? Вот где-то здесь уже и проходит максимум, до которого развиваются языки животных (во всяком случае, ныне живущих). Дальнейшее развитие языка – всё большее количество уточняющих сигналов – «слов», выработка понятий, логических схем построения сообщений – фраз из отдельных сигналов и тому подобное, происходит уже под знаком сапиентации у некоторых видов гоминид, из которых на сей день выжил только один. Ну, возможно – два, если учитывать последние прелюбопытные сообщения о койсанских народах. Почему другие виды не могут продвинуться (пока?) в развитии языка? Во-первых – перенимать приобретаемое поведение (обучаться) по схеме образования условных рефлексов очень долго. Потому во взрослой жизни животные могут обучиться весьма и весьма ограниченному количеству сигналов, которых категорически недостаточно для формирования хоть сколь ни будь похожей на человеческий язык системы.

Во-вторых, импринтингоподобное состояние мозга, при котором только и происходит «быстрое» запечатление приобретаемой части коммуникационного поведения у всех, кроме человека, очень скоротечно.

И только у ограниченной группы гоминид некая таинственная мутация (серия мутаций) привели к возможности развития полноценного языка. При этом, я думаю, не правы антропологи, связывающие появление членораздельной речи в обязательном порядке с появлением антропоморфной гортани и других органических элементов звуковоспроизведения. Вспомните – выше, когда мы говорили о развитии прямохождения, я уже отмечал, что если какое-то новое поведение быстро и существенно повышает шансы популяции на выживание, оно вполне может возникнуть, когда для него есть хоть какая-то физическая возможность. При этом совсем не обязательно органы – исполнители поведения должны быть совершенными. Думаю, и с речью было так же – она появилась даже до возникновения технологий изготовления каменных орудий. У кого конкретно – у австралопитеков, у эректуса или каких то других гоминид – вряд ли станет кода ни будь ясно окончательно. В этой связи с огромным удовольствием целиком процитирую небольшое сообщение, подтверждающее высказанные выше мысли:

«Ученые из Франции и США обнаружили, что гвинейские павианы (Papio papio) используют похожие на человеческие гласные звуки. Из этого следует, что базовые элементы разговорного языка, общие для высокоразвитых приматов, возникли около 25 миллионов лет назад. Соответствующее исследование опубликовано в журнале PLoS ONE, кратко о нем сообщает издание Science News.

Больше всего зафиксированные специалистами звуки, производимые Papio papio, напоминают человеческие [у], [о], [э], [а] и [й]. Сходство звуков у гвинейских павианов и человека, по мнению ученых, указывает на общность происхождения

На вокализацию, как установили специалисты, влияет не форма гортани приматов, а строение их языка. У гвинейских павианов и человека форма и пропорции мышц непарного выроста дна ротовой полости похожи друг на друга.

Согласно альтернативной точке зрения, человеческая речь появилась примерно 70-100 тысяч лет назад, что связано с эволюцией гортани. Новое исследование показывает, что, кроме Homo sapiens, по крайней мере Papio papio имеют необходимые анатомические возможности для вокализации, а первые зачатки речи возникли примерно 25 миллионов лет назад, когда павианы и человек имели общего предка.» https://lenta.ru/news/2017/01/12/baboon/

Даже если бы не это замечательное открытие, никаких органических препятствий для появления языка, если для этого существуют нейрофизиологические возможности, я не вижу. Просто мы привыкли рассматривать полноценный язык именно в той форме, в какой он существует у нас. Но членораздельная речь вполне может быть и жестовой, и мимической, и даже в акустическом виде отдельные «слова» могут вполне кодироваться иным способом звукоизвлечения, к примеру - свистом, что частично имеется в койсанских языках.

Повторю ещё раз – главное, чтобы для развития языка была нейрофизиологическая почва. А это наш «любимый» импринтинговый период. То есть, некий период в постнатальном развитии мозга, когда происходит бурный, самопроизвольный (запрограммированный генетически) рост аксонов и образование синапсов в некоторых особых отделах мозга.

Крайне интересно, что совсем недавно (с 2007 г.) в СТВОЛЕ головного мозга был открыт процесс, на первый взгляд, казалось бы, обратный тому, что происходит в коре больших полушарий – бурному росту аксонов и образованию синапсов. Называется он синаптический прунинг. Цитата из «Википедии»: «Синаптический прунинг (« нейрональный прунинг», англ. Synaptic pruning) — сокращение числа синапсов или нейронов для повышения эффективности нейросети, удаления избыточных связей.»

В данном случае мы имеем иной (до противоположности) процесс, но с тем же результатом! Удаляются связи, которые не возникали в ходе обучения, а были врождёнными! Мало того, этих связей в некоторых отделах мозга маленьких детей оказалось гораздо больше, чем в мозгу взрослых людей! И ни где ни будь, а именно в ядре таламуса их у новорождённых на 41% больше, чем у взрослых! Так вот, во время нейронного прунинга лишние связи и распадаются. Чем так интересен в этой связи именно таламус? Тем, что это область головного мозга, отвечающая за перераспределение информации от органов чувств, за исключением обоняния, к коре головного мозга. В таламусе можно выделить четыре основных ядра: группа нейронов, перераспределяющая зрительную информацию; ядро, перераспределяющее слуховую информацию; ядро, перераспределяющее тактильную информацию и ядро, перераспределяющее чувство равновесия и баланса.

После того как информация о каком-либо ощущении поступила в ядро таламуса, там происходит её первичная обработка, то есть впервые осознаётся температура, зрительный образ и т. д. В таламусе ребёнка УЖЕ существует огромное количество нейронных связей в ядрах и между ядрами. Поначалу информационный мир ребёнка представляет собой ослепительную какофонию из всех ощущений связанных со всеми. У некоторых взрослых это сохраняется в форме синестезий (видение звука, слышание цвета). Вот на эти врождённые связи и «пишется» действительно значимая информация. И не путём создания связей, как при образовании условных рефлексов во взрослой жизни – а наоборот! Уже имеющиеся связи становятся устойчивыми, если они значимы и формируют адекватное поведение. Скорее всего, именно « базовое поведение», ведь таламус относится к стволу мозга. Очень древней структуре. А рост мозга после рождения мозга – это рост аксонов, образование синапсов в коре больших полушарий. Только на первый взгляд процессы в коре мозга новорождённого и в таламусе кажутся противоположными, повторюсь. Их результат сходен – « автоматическое» закрепление мозгом неких очень важных для особи нейронных связей. В случае импринтинга – на фоне бурного роста нервных клеток, в случае прунинга – на фоне разрушения избыточных, ведь суть прунинга и состоит в том, что после того, как «нужные» связи станут устойчивыми в силу частого «использования», лишние связи уничтожаются в процессе аутофагии. В случае, если механизм синаптического прунинга нарушен, возникает такое известное психическое расстройство, как аутизм. Это было показано в исследовании ученых Медицинского центра Колумбийского университета (Columbia University Medical Center) в Нью-Йорке. https://sites.google.com/site/avameidinru/Home/sensory-processing-disordres-spd/zdorove-i-sensornye-problemy/nejronney-svazi-pri-autizme


Глава 8. Разум. Сознание. Воля.

Давайте вспомним ещё раз, как формируется навык. На этот раз, на примере того, как мы обучались, когда-то, езде на велосипеде. Сначала наши движения были весьма хаотичными и плохо связанными друг с другом, не скоординированными. Выполняли мы их под напряжённым волевым контролем, стремясь к цели – удержать равновесие и проехать хоть немного. По мере массы проб и ошибок, рано или поздно, возникал некий комплекс последовательных действий и обратных реакций, позволявших прокатиться несколько метров. Эти удачные движения сотен мышц нашего тела (образы движения) на уровне нейронных сетей сотен эффекторов и рецепторов соединялись временными синаптическими связями. Значительная часть возникавших связей были лишними для оптимального выполнения общей двигательной задачи, и соответственно мы некоторое время делали массу ненужных, несуразных движений, то падая, то наезжая на препятствия. Но, чем больше было удачных попыток, тем устойчивее становились межнейронные связи, их обеспечившие, и тем больше распадались лишние связи, не приводящие к успешному поведению. И, рано или поздно, мы наработали устойчивый навык езды. Этот новый вид поведения стал автоматическим, отпала необходимость в постоянном самоконтроле, тело как бы «само» стало ехать туда, куда мы запланировали, вернее наш мозг, на основе выработанного навыка научился новому поведению. Теперь нам нужно «включать» контроль этого поведения только для коррекции конкретной цели поведения, либо при появлении новых условий реализации поведения – препятствия и т.п.

Точно так же нарабатываются и речевые навыки (единственное отличие - происходит это при импринтингоподобном состоянии нейронных сетей, о чём я выше уже не раз писал). Тут нужно обратить особое внимание на то, что в речевом поведении точно так же, как и в любом другом, принимают участие десятки мышц. Воспроизведение каждого звука и комплексов звуков – это всегда комплекс сложнейших движений. И эти движения точно так же контролируются системами обратной связи: и от рецепторов в мышцах, которые участвуют в произнесении звуков, и от органов слуха. Дополнительно, почти всегда параллельно вокальной речи в «разговоре» участвует и мимика, дублируя и уточняя смысл сказанного, и даже не редко жестовая система символов. Добавьте к этому ещё и то, что мы рано или поздно овладеваем письменностью. То есть, к работе сотен мышц по производству акустического символа речи добавляется работа десятков мышц по написанию его текстового аналога, и так же – комплексы обратной связи от мышечных рецепторов и зрения. А теперь давайте подумаем, где у нас в мозгу «записаны» речевые символы? Где записан звук «А»? Где записана буква «А»? Где и как записано слово, которое я сейчас произнесу: «разум»? Нигде! Нет у нас в «голове» никаких текстов. Нет там и математического языка. Возникает всё это только тогда, когда мы это говорим, слышим, видим, читаем, мыслим. Удерживая и контролируя «здесь и сейчас» поведение по говорению, слушанию, письму и мышлению волевым усилием. А в материи мозга, в его нейросетях существуют только образы движений по воспроизводству и рецепции речи (не важно, какой и на какой основе). И больше ничего… И когда мы в редкие минуты нашего существования «мыслим» под контролем воли, как организмы мы просто осуществляем комплексы сложных движений. Всегда и без исключения! Нет мышления без двигательных импульсов к мышцам, осуществляющим коммуникативное поведение. Да, эти импульсы ослаблены и приторможены, чем мы овладеваем успешно в раннем детстве. Вспомните маленьких детей, погружённых в игру. Они постоянно бормочут что-то себе под нос. И вспомните старичков, чей разум уже ослаб: они тоже бормочут как дети. Звук, буква, текст – это физические явления и объекты, которые мы производит. Так же, как мы производим любое другое движение. Это внешний продукт нашей жизнедеятельности. Относительно мозга поведение по их производству абсолютно ничем не отличается от любого другого поведения. Ходьбы, бросания камня, езды на велосипеде. И точно так же, как навыки этих действий, будучи наработанными, не требуют постоянного волевого контроля, не требуют постоянного волевого контроля и мыслительные навыки. Из массива речевых навыков и двигательных образов слов, знаков, понятий, последовательностей и характера их взаимодействия (выработанных для оперирования ими в процессе культурной эволюции) в мозге формируется поведенческая реальность, параллельная природной. И для мозга обе реальности абсолютно равноценны. По сути, составляют единое целое. Можно было бы назвать это «виртуальной» реальностью.

Мы сознательно, то есть под контролем воли, не так уж и часто вмешиваемся в существование этой реальности, то есть, строим последовательности из речевых символов, решая какую-то новую (относительно) задачу. Вот как я сейчас, к примеру, когда набираю эти строки. Множество стандартных логических задач, на решение которых тоже выработан навык, решаются мозгом без нашего сознательного участия. Но только манипулирует мозг не с нашими речевыми символами, а с их двигательными образами! И делает это по схемам работы нейросетей, которую я выше не раз описывал, а не по законам нашей последовательной логики. Отсюда и так волнующее многих явление инсайта, когда решение как бы «всплывает само». Ощутить инсайт может не только высоколобый учёный, которому вдруг приснилась очередная «периодическая система», его ощущали все, кто хоть раз решал хотя бы простенькие задачки на сложение или умножение в уме. Это неясное чувство, что ответ «всплыл» перед глазами (ушами) чуть раньше, чем мы добрались до него, проговаривая алгоритм решения. Оперативное мышление, таким образом, не только осуществляет решение конкретной задачи с помощью культурно-вербальных алгоритмов, но и является неким «программатором», формирующим в нейросетях новые навыки обработки сенсорно-двигательных образов. Собственно, всё описанное выше в этой главе и является разумом, мышлением, рассудком относительно того, что касается работы мозга. Но разум гораздо больше, чем мозг отдельного человека. И, пожалуй, как видно из выше изложенного, разум даже не столько мозг отдельного человека. Мозг, как имел дело с управлением двигательной активностью, так только этим и занимается. Разум – явление культурное. Уже не в первый раз я не могу обойтись без упоминания культуры, настолько мы углубляемся в двуединую суть человеческого вида. Скоро придётся заняться этим явлением вплотную.

Но пока что нужно закончить разговор о разуме и ответить на несколько вопросов.

Выше я упомянул уже, что в редкие минуты мыслительной деятельности мы решаем задачи путём выстраивания последовательностей символов предметов, действий, понятий и взаимодействий этих групп символов. Это очень плохой, медленный способ решения задач. Он даже близко по своим качествам работы не стоит с гениально простеньким способом узнавания рецепторных образов и образов движений, с помощью которых решает задачи мозг. Во-первых – узнавание происходит практически мгновенно (ограничивает только скорость нервного импульса), во вторых, преобразование рецепторного образа в образ двигательный происходит не с помощью какого то последовательного алгоритма, а в фантастически многомерной нейросети, то есть, опять же, очень быстро, учитываются тысячи сигналов от тысяч рецепторов, а значит –факторов и параметров! А вот с помощью последовательных алгоритмов «разума» у нас бы не получилось управлять даже собственным телом. Мы категорически не способны сознательно контролировать тысячи различных мышц, при осуществлении самого простого поведенческого акта. Мы управляем телом только через посредничество нейросетей.

Но, если способ решения задач с помощью «нудного бубнежа рассудка» появился и очевидно процветает, то есть даёт особям, им овладевшим явное преимущество в выживании, то значит, есть в нём что-то такое, чего нет у «неразумных» нейросетей? Да. И первое – это очень сильное сжатие информации за счёт «понятий». И само оперирование понятиями. За счёт этого последовательный способ решения некоторых задач особого класса становится даже быстрее, чем решение задач нейросетями.

Нейросети, несмотря на их гениальное устройство, работают по принципу «что вижу, о том пою». Для них существует только здесь и сейчас. Реальная среда. Да, у нейросетей есть некая свобода экстраполяции «снятого» рецепторами и узнанного образа реальности в пространстве и времени, но такие экстраполяции ничтожны. Предсказать траектории движения тел окружающего пространства в видимой зоне, или поведение других особей через какое-то небольшое время. Этот недостаток имеет те же причины, что и достоинства нейросетей – они лишь узнают образы. Узнанный образ, разумеется, «цепляет» через нервные связи другие образы данной нейросети, но их там отображено слишком много, и на 10 секундное, скажем, предсказание, слишком много их должно быть активировано. Активация, по мере распространения, по-видимому, ослабевает, и неопределённость предсказания растет тем сильнее, чем более возбуждение рассеивается по хранящимся образам нейросети. Ведь не надо забывать, каждый узнанный образ в норме даёт образ движения, от которого, в свою очередь, приходит ответный образ по обратной связи. За счёт чего и реализуется всё поведение. А тут обратная связь «молчит». Так что, с пространственно-временными экстраполяциями у нейросетей всё весьма печально.

Вот тут то и раскрывается во всей своей полноте значение и смысл появления вербального мышления! На совершенном уровне своего развития в языке появляются понятия пространства и места в нём, понятие до и после, вчера и завтра, понятие Я и окружающее, очень важное понятие последовательности и причинности. Причём, понятие последовательности я считаю даже гораздо более важным, чем понятие времени ( так как сомневаюсь, что мозг «отсчитывает» время, скорее он именно фиксирует последовательность, что соответствует принципу хранящихся образов). И вот, нейросети начинают работать уже не только с реальными сенсорными и двигательными образами, но и с образами этих символов, манипуляции с ними во время контролируемого мышления создают мыслительные навыки, в том числе навык постоянно фиксировать последовательности речевых (виртуальных) событий, постоянный участник которых понятие «Я». Рождается сознание. С неограниченными способностями к экстраполяции и моделированию по времени и пространству. К прогнозу. Какие преимущества это дало, думаю, не надо объяснять. Человек разумный начал свою историю абсолютного доминирования над другими видами.

Оперируя понятиями времени и пространства разумный вид, прежде всего, меняет и собственное поведение. Появляется поведение с сильно отсроченным результатом. Очень сильно – на часы, дни, годы.

Изготовление орудия охоты, ловушки на зверя, хоть и имеет целью удовлетворение пищевой потребности, непосредственно этого удовлетворения не приносит. Для такого поведения помимо разума необходим ещё и волевой аппарат, с помощью которого особь контролирует и сами мыслительные акты, удерживая их логическую связность, и свою сложную деятельность, направленную на запланированный результат. У животных волевой аппарат развит крайне слабо. Часто с человеческой волей путают настойчивость животного в достижении цели. Это совершенно разные явления, даже противоположные в чём-то. Животное проявляет настойчивость под влияние некой потребности, которую стремится удовлетворить. Тем более, если видит источник этого удовлетворения. Пищу, самку, и т.п. Человеческая же воля даёт особи возможность выполнения весьма сложных действий, как раз отказавшись от немедленного удовлетворения потребности, сильно отсрочив это удовлетворение, хотя, разумеется, мотивами такого сложного поведения остаётся удовлетворение тех же самых потребностей, которые присущи и животным. Пища, комфорт, размножение, доминирование. Волевой аппарат человека – это тот же навык, который формируется в очень раннем детстве посредством приложения к поведению ребёнка внешней воли, то есть, насилия в конечном итоге, со стороны родителей или других особей, когда ребёнку не позволяют удовлетворить какую-то его потребность, пока он не выполнит некие сложные действия. Типичный пример: « давай уберём игрушки, и пойдём гулять». Надо заметить, что это очень сложный момент в воспитании человеческих детей – волевой аппарат будет плохо сформирован и в том случае, если этого вообще не делать, и в том, если «насилие» действительно будет осуществляться в жёсткой, конфликтной форме.

Что стоит за довольно абстрактными словами «волевой аппарат», «воля»? Это не что иное, как торможение и нейронные системы торможения, сосредоточенные в префронтальной коре. Формирования волевого навыка (навыка актуализации личностью одного какого то поведения с подавлением других), это не что иное как формирование навыка торможения. Мышление, являясь, по сути, очень сложным поведением, требующее соблюдения чёткой последовательности отдельных поведенческих актов было бы невозможно без мощнейшего торможения всех остальных видов поведения во время его реализации. Скорее всего, именно для торможения во время мыслительного поведения нужна нам такая большая кора больших полушарий. Нейросети, связанные с этим обширным механизмом торможения должны проникать во все, практически, центры головного мозга – двигательные, зрительные, слуховые, осязательные и т.п. для обеспечения последовательности поведенческих актов мышления. Думаю, из тех 25% энергии, которые потребляет наш мозг во время максимальной активности, львиная доля тратится именно на торможение.

У животных тоже существуют подобные механизмы. Посмотрите на засадного хищника. К примеру, на кошку. Часами сидит она у норки, и терпеливо ждёт появления мыши. Для обеспечения этого охотничьего поведения тормозятся все остальные. Охотничье поведение в это время доминирует над всеми остальными. Почему? Потому что оно обеспечивает реализацию доминирующей потребности. Голода.

Мы, тормозя все формы поведения во время поведения мышления тоже в начале делали это для того, чтобы обеспечить реализацию наших естественных потребностей. В пище, в размножении, в доминировании. Но развитие мышления и соответственно – более сильного торможения сыграло с нами «злую» шутку. Мышление начало формировать искусственные потребности. Ложные для мира природы. А развитый аппарат торможения начал тормозить естественные потребности в угоду им, так как путём вербального мышления мы научились делать ложные потребности доминирующими. И это было бы полбеды. Оказалось, что включать наш механизм торможения может не только наше вербальное мышления, но и чужое. Чужие слова. Мы все стали управляемы посредством вербальности другими особями нашего стада при помощи нашего замечательного разума. Правда, в разной степени.

По мере усложнения социальных связей уже разумного человечества, и особенно орудийной деятельности, технологий, повседневная деятельность людей принимала всё более сложные формы, отвлечённые, на первый взгляд, от удовлетворения базовых потребностей. Поэтому начали появляться во множестве как бы промежуточные, «вставочные» потребности, имеющие целиком культурный генезис и призванные формировать в сложном поведении людей культурные мотивации, следовать в повседневной жизни порой совершенно антибиологичным нормам поведения. И всё это смогло возникнуть именно потому, что мозг абсолютно не отличает рецепторные и двигательные образы реальной среды от рецепторных и двигательных образов языка, то есть разума, то есть культурной ( виртуальной) реальности. Получив в детстве разум, спроецированный на него родителями, социумом, культурой, человек, с одной стороны становится одним из «всемогущих», но с другой стороны, как индивидуальность, становится абсолютным пленником социума. А стены его «тюрьмы» выстроены из виртуальных образов, принимаемых его мозгом за реальность.


Глава 9. Культура.

Существует огромное количество определений культуры и узкоспециальных значений этого термина. От обиходного понимания культуры как культурности – то есть соблюдении личностью неких, принятых в данном обществе, правил поведения, до археологической культуры – как комплексе ископаемых артефактов и следов технологий, специфических для живших, когда-то, групп людей. Но, на мой взгляд, все существующие определения частных проявлений культуры прекрасно укладываются и могут быть выведены из одного, довольно краткого и исчерпывающего определения: культура, это негенетическое хранение, передача и эволюция алгоритмов приобретаемого поведения и его материальных результатов. И даже это определение можно свести к ещё более краткому, если выразить его через понятие информации: «Культура – это биогенная информация негенетической природы».

Очень интересен тот момент, что многие элементы культуры являются феноменами, проявляющими дуальность и реверсивность. Рассмотрим наиважнейший из них – язык. Собственно, именно язык, как негенетический код, с одной стороны, и является основой и источником культуры. Именно на человеческих языках и «записана» культурная информация, начиная с самих алгоритмов мышления.

С одной стороны, «хранится» эта информация, прежде всего, в «живой», вербальной форме, в коллективах людей, связанных языковой коммуникацией и обладающих свойством преемственности между поколениями. С другой стороны, на каждую вновь рождённую в социуме особь при её развитии из этого «хранилища» проецируется часть общей культурной информации, начиная с языка, опять же.

С одной стороны, человеческая особь, развивающаяся вне социума не способна ни начать говорить, ни выработать за свою внесоциальную жизнь хоть что-то, хотя бы отдалённо похожее на язык или культуру. Более того, и культурная человеческая особь не способна ни открыть, ни изобрести что- то действительно новое, то есть не существовавшее в целостном, функционально совершенном виде до этого. Даже учёные и изобретатели, относимые обществом к рангу «великих», по сути, делают свои изобретения и открытия способом комбинаторики, интеллектуальных манипуляций с теми знаниями, которые они получили, при своём собственном развитии из «культурного хранилища».

С другой стороны, именно отдельные особи в масштабе развития культуры являются источником абсолютно всего нового, что накапливается в культуре. И здесь, как и в генетической эволюции, «работают» те же самые принципы. Уже при проецировании части культурной информации на развивающуюся особь происходят неизбежные « ошибки» ретрансляции, и информация, перенесённая из культуры на особь, уже будет сильно видоизменённой. И главное, в процессе своего культурного существования каждая особь, постоянно воспроизводя культурную информацию, поведение, технологии на высшем культурном уровне, постоянно вносит во всё это какие-то случайные или сознательные изменения, за счёт чего и происходит эволюция культурной информации в целом. Касается это и науки, как части культуры, равным образом. Деятельность каждого отдельного учёного – это и есть сознательное внесение изменений (ошибок ретрансляции, в общем-то) положительного характера в научную часть культурной информации.

Хорошо видно, что скорость культурной эволюции поведения и информации о нём, на порядки быстрее чисто биологической эволюции на генетической основе, в чём и заключается смысл её появления. Если особь, имеющая положительное изменение в геноме, должна для закрепления этого изменения ещё произвести потомство, то изменения культурной информации, которые мы производим на протяжении своей жизни постоянно, мы же и ретранслируем обратно на общество с таким же постоянством в процессе коммуникаций самого разного характера.

Образно говоря, каждый отдельный член общества, это «геном», несущий часть культурной информации, и все члены преемственного общества в целом – «генофонд», на котором записана вся культурная информация общества. Каждый такой «геном» за свою жизнь производит массу «потомства», в виде изменений самого себя, которые ретранслирует, и часть которых закрепляется на какое-то время (пока так же не будет изменена) в культурном «генофонде». При этом, в обществе вечно сосуществуют и оказывают влияние на эволюцию культурной информации две тенденции – консервативная и инновационная. В какой момент какая из этих тенденций оказывает влияние на развитие культуры зависит от очень многих факторов, но всегда нужно помнить, что самый ничтожный из всех по влиянию фактор – это чья то (особи или группы) сознательная попытка воздействия и коррекции культурной эволюции. Процессы этой эволюции напрочь лишены субъективного контроля, хотя многим может казаться и обратное. Культурная эволюция строго объективна, и даже те её тенденции, которые кому-то могут очень не нравиться, имеют источником нашу биологию, и особенности среды. В полной мере это касается и таких сторон культуры, как мораль, идеологи и тому подобное.

Эта мысль станет более понятной, если выразить определение культуры через понятие «энергетические ресурсы», не забывая и сказанного выше. Культура – это сумма технологий повышения эффективности использования энергетических ресурсов. Кстати, пригодится это определение и далее, если я рискну начать разговор о человеческой социальности и её культурных типах. А пока что, поясню, что стоит за этим определением.

Любое животное пользуется энергетическими ресурсами двух типов. Первый тип- это требующие постоянного пополнения энергетические ресурсы его собственного тела. Второй – энергетические ресурсы среды, с помощью которых и пополняются первые. Но, для того, чтобы это осуществить, особь или группа особей должные ещё эти ресурсы присвоить! В очень многих случаях в животном мире с этим проблем нет. К примеру, у травоядных животных. Если нет проблем с достаточностью самого ресурса. Проблемы же имеют разный генезис – в том числе и перенаселение потребителей ресурса. Вот тут то и нужен энергетический ресурс первого типа. Говоря проще – просто физическая сила особи, его способность к добыче и отстаиванию ( присвоению) источника энергетических ресурсов второго типа.

Когда первый гоминид взял в руки палку и использовал её для более успешного присвоения внешнего энергетического ресурса – не важно, ударив ей по голове другую особь, стремившуюся к тому же, или именно умертвив добычу, он и совершил первое повышение эффективности использования энергетического ресурса. Пока что – ресурса своего собственного тела. Сделав «палку» более удобной в качестве оружия, и, главное, научив этому других особей с помощью языка, наш гипотетический предок создал уже технологию повышения эффективности энергоресурса. Далее известно – обработка камня, кости, совершенствования орудий и оружия. Эволюция технологий. Следующий шаг – использование огня. Прежде всего, для приготовления пищи. По сути, это появление наружного пищеварения. Первая технология повышения эффективности использования внешних, то есть, присваиваемых энергоресурсов. И так далее, вплоть до паровоза, электричества и атомной энергии, возделывания почвы, селекции, и генной инженерии. Суть остаётся той же – повышение эффективности использования энергоресурсов.

Весьма важным для дальнейших рассуждения является тот момент, что именно эволюция технологий повышения эффективности использования энергоресурсов является основой всей остальной эволюции культуры, а никак не наоборот. Именно эта сторона культуры «тянула» и продолжает «тянуть» за собой эволюцию всех остальных сторон культуры по мере усложнения социальности – науки, технологий межличностного общения (в том числе морали), управления (в том числе технологий использования идеологий, религий, массового внушения через вербальность), искусства, как вспомогательных технологий , имеющих и самые разные поведенческие истоки как культурная сублимация инстинктивных программ поведения, и самые разные функции, дополняющие выше перечисленные группы технологий.


Глава 10. Социальность и собственность.

Для начала напомню кратко о природной (генетически определяемой) социальности человека. Человек - обезьяна стадная. Со способностью к образованию стай. Поясняю: стадо - форма постоянной видовой социальности. В стаде присутствуют особи на всех стадиях жизненного цикла и осуществляются все основные формы поведения особей. Стая - временная группа животных (совсем не обязательно стадных), образуемая для достижения каких то конкретных поведенческих целей. Стая обычно состоит из особей далеко не всех стадий развития, присущих виду, и осуществляются только некоторые формы поведения. Примеры: летние стаи самцов некоторых птиц, собирающиеся с целью безопасной кормёжки и выживания в тот период, пока самки сидят на гнёздах и выращивают птенцов ( дрофы). Зимние стаи волков из разновозрастных самцов и самок, собирающиеся для повышения эффективности охоты и выживания в зимний период. Осенние стаи птиц, собирающиеся для жировки и перелёта. И т.п... Молодые шимпанзе часто образуют однополые стаи самцов с целью захвата новых территорий, реализации полового поведения и поведения доминирования путём захвата чужих стад , питания набегами на чужие территории и т.п...

Стада и стаи могут быть не территориальными и с чётко определённой территорией обитания, пусть даже и сменяемой в ходе кочёвок и истощения ресурсов. Стада приматов строго территориальны. Территория обитания стада захватывается на какое-то время и постоянно защищается от других стад (особенно того же вида, так как один вид - одна пищевая ниша и один ярус обитания). При этом приматы проявляют ярчайшее агрессивное поведение, в котором участвует всё стадо. Захватывается территория, естественно, ради ресурсов, находящихся на ней. Уже у обезьян это далеко не только пища. Это водопои, деревья, удобные для строительства гнёзд, укрытия и т.п. И уже на самых первых стадиях сапиентации список необходимых ресурсов начинает только расширяться. Таким образом, стада приматов в процессе своего существования постоянно реализуют поведение присвоения ресурсов. В первую очередь - территории, как ресурса, вмещающего все остальные. Каждая отдельная особь стада высших приматов, с одной стороны, является так или иначе, с той или иной социальной ролью участником поведения присвоения ресурсов, с другой стороны, она является потребителем присвоенных ресурсов. Вот тут то и начинается всё самое интересное.)

Для начала обосную тезис, что именно каждая особь участвует в процессе присвоения ресурсов стадом. Обосновывается это тем, что само стадо - сложное и цельное надорганизменное образование, в котором у каждой особи есть своя социальная роль и место в усвоении присвоенных ресурсов. И "лишних" особей в стаде не бывает. Контролирует это сам естественный отбор. И ни с какими то мифическими "целями", которых в природе не существует, а очень и очень просто: выживает та особь, те процессы, происходящие в живом, те формы поведения, те популяции и те виды, которые просто напросто дают потомство. Много потомства. И если мы наблюдаем стадную форму существования у тех или иных животных, то она сохранилась и существует просто потому, что дала возможность успешно размножаться данной форме жизни.

Теперь вернёмся к усвоению присвоенных ресурсов внутри самого стада. Является ли присвоенный стадом ресурс или его части чьей то собственностью? Вроде бы нет? Ну, какая собственность может быть у шимпанзе, скажем? Они даже тайники не делают, как те же белки. Просто потому, что другие особи тут же всё найдут. Хотя, шимпанзе имеют привычку прятать всё за щёки. Значит, собственности у шимпанзе таки нет.

Но равномерно ли особями стада усваивается присвоенный этим же стадом ресурс? Может каждая и любая обезьянка свободно, как мечтали коммунисты, взять, и от пуза поесть сладеньких фруктов, каждый самец покрыть любую самку (опять же, как мечтали коммунисты), а на ночь занять идеальное место на деревьях для строительства гнезда? Может, да. Только если ресурс не лимитирован. То есть, со сладкими фруктами, если стадо живёт на фруктовой плантации, это ещё может пройти, а вот с самками и гнёздами уже сильно врятли! Не достанется каждому сколько бы он хотел и мяса убитой зверушки, и личинок из трухлявого пня. То есть, присвоенные ресурсы внутри стада распределяются не равномерно и не хаотично. Их распределение подчиняется существующей внутри стада иерархии, устанавливаемой в ходе реализации поведения доминирования. Которое, в свою очередь, определяется генетически и подвержено, стало быть, естественному отбору. В соответствии с местом в иерархии стада и получает каждая обезьянка (в среднем) свою часть ресурса. Ей это как бы разрешается её местом в иерархии, которого она добивается в процессе реализации поведения доминирования, которое определяется её индивидуальными биологическими особенностями, которые определены её генетическими особенностями. В результате обезьяна получает право на усвоение определённого ресурса в определённую очерёдность (от чего зависит качество ресурса) и в определённом объёме. Что даёт ей это право? Выше мы выяснили. что в конечном итоге её индивидуальный генотип. И не возникает ли на этот короткий момент усвоения (использования) ресурса не что иное, как обладание этой долей ресурса? То есть собственность? Чем принципиально эта собственность отличается от нашей, "юридической»? Да ни чем, кроме времени использования, усвоения. Важно ещё то, что одиночная особь стадного вида, особенно такого сложно организованного стада, как стадо высших приматов практически не способна присвоить какой то ресурс, и, следовательно - усвоить. Таким образом, мы имеем некую чрезвычайно важную для дальнейшего рассмотрения природы собственности и вообще социальности человека дуальность: с одной стороны особи стадных видов усваивают жизненно важные ресурсы особенно лимитированные ( эти ресурсы ещё и сами являются лимитирующими уже в обратную сторону - в отношении численности вида), только после присвоения этих ресурсов всем стадом как цельной выживающей единицей, с другой же стороны, уже присвоенный стадом ресурс усваивается внутри него каждой отдельной особью в соответствии с её рангом в стаде, устанавливаемым через реализацию поведения доминирования в стаде, эволюционирующим и определяемом генетически. Разумеется, у таких поведенчески высоко организованных животных, как высшие приматы, существуют и другие поведенческие аспекты, регулирующих усвоение особями присвоенного стадом. Это и имеющиеся у них иерархические подсистемы (иерархия самок), и родительское поведение, и гаремное поведение. Всё это вносит коррективы в роль особи в усвоении ресурса и является так же генетически определяемым. А значит, играет роль обратной связи в процессе эволюции стадности. То есть, изменения в этих типах поведения, приводящие к повышению "пайки" усвоенного повышают шансы носителей данного изменённого поведения оставить потомство.

С появлением культуры и культурной эволюции (подробно описано в предыдущей главе) все виды врождённого(генетически определяемого) поведения модифицируются, получая "надстройку" в виде сложных форм поведения, вырабатываемых уже в ходе культурной эволюции. Изменения эти закрепляются (в культуре) в силу того, что прежде всего повышают эффективность использования присвоенных ресурсов (выше я давал в качестве варианта определение культуры именно как суммы технологий повышения эффективности использования ресурсов). Повышение эффективности использования ресурсов приводит к росту численности стад, популяций гоминин и их видов. Соответственно, эволюционируют и технологии использование как ресурса самих членов стад. Возникают различные типы брачных отношений, возникает более сложная, чем в простом стаде стратификация и различные области доминирования. Это неизбежно ведёт и к более сложному распределению присвоенного ресурса. Если формы распределения ресурса между членами стада повышают плодовитость стада, то, соответственно, такие формы закрепляются в культуре в виде традиций, обычаев, правил. Возникает и переработка ресурса, появляется такой специфический ресурс, как орудия и артефакты, одновременно являющийся и продуктом культурной эволюции и средством повышения эффективности использования ресурсов, то есть фактором интенсификации самой культурной эволюции. Параллельно эволюции культурного поведения по той же схеме изменения - отбор- закрепление начинается бурная эволюция артефактов, и невозможно одно отделить от другого, так как изменение артефактов (орудий) неизбежно влияет на поведение и наоборот. В этом состоит целостность культуры.

В такой обстановке усложнения внутренней материально-поведенческой среды стада (социума) становится эволюционно выгодным распределять ресурс, которым владеет социум более сложным образом, увеличивать время усвоения каких то его видов (использования) определёнными особями, и охранять традицией, обычаями, правилами владение отдельными индивидами присвоенными ими ресурсами. Появляется вторичное, уже "внутристадное" присвоение присвоенного всем стадом ресурса, которое уже смело можно назвать собственностью. И право владения этой собственностью на данном этапе даётся и охраняется существующим в социуме обычаем, традицией, правилами, выработанными в ходе культурной эволюции.

Но при этом важно не забывать "начало начал"! Про то, что все ресурсы, которыми владеет целостный социум (стадо, племя, союз племён, государство) присваиваются всем социумом как единым надорганизмом, а вторичное (внутри социума) присвоение ресурса в виде различных форм собственности есть лишь наиболее выгодная на данный момент культурной эволюции форма внутреннего же распределения ресурса.

Уже на очень ранней стадии существования и развития культурной традиции распределения присвоенного ресурса возникает потребность в защите данной традиции с помощью насилия. Возникает такое явление как власть, узурпированная или делегированная - не важно. На мой взгляд, никакой "делегированной власти" первично и не существует. Это лишь вторичная форма воспроизводства власти, устанавливаемая в "периоды покоя социума" узурпатором. Но прежде, чем говорить об этом, необходимо разобраться в природе власти, о чём поговорим в следующей главе. Здесь же закончим тем, что именно власть в любом социуме является той силой, которая обеспечивает соблюдение существующего на данный исторический момент эволюционно выработанного обычая (позже формализуемого в виде закона) распределения присваиваемых социумом ресурсов в виде различных форм собственности.


Глава 11. Власть.

Что же такое власть в привычном для нас социальном, институциональном смысле? Каков её источник и природа? Ответ на второй вопрос совсем прост и очевиден: власть это способность особи к насилию над другими особями своего вида и стада (стаи), а источник власти, таким образом, особь. Но как это свойство особи трансформируется и модифицируется в социальное явление, институт? Какие принимает формы в синтезе генетического и культурного?

Начнём с особи. Уже у детёнышей практически всех млекопитающих, а стадных тем более, основным элементом игр является силовое противостояние. По мере взросления навыки борьбы, наработанные в играх, всё чаше применяются уже не в игровой форме, а в весьма жестоких и кровавых драках за ресурсы и территорию, за присвоение как можно более высокого ранга в иерархии стада или стаи. И естественно, особь занимает тем более высокий ранг, чем лучше у неё отработаны навыки насилия, чем мощнее она физически, чем лучше приспособлена к борьбе её нервная система, психика. К этим постоянным «выяснениям отношений» особей (в основном самцов, хотя и самки этому не чужды, и что интересно, чем более сложно развито поведение и соответственно нервная организация вида, тем не чужды более) толкает мощнейший инстинкт доминирования, являющийся и нашим базовым инстинктом наравне с инстинктом размножения и пищевым инстинктом. Инстинкт этот присущ каждой особи без исключения и работает на протяжении всей её жизни. Но тогда сразу возникает вопрос – как, в условиях, когда инстинкт доминирования постоянно заставляет особей вступать в борьбу друг с другом вообще возможно существование сообществ животных в виде стай, стад и тем более человеческого общества? Ответ - благодаря процессу торможения, физиологические механизмы которого располагаются в коре больших полушарий мозга. Соответственно, чем более развита кора больших полушарий, особенно лобные доли, тем более сложные социальные системы способен создавать вид.

Для развития процесса торможения агрессии существуют определённые пусковые факторы. Все знают, наверное, о так называемых «позах подчинения» у животных, как прекращающих драку не доводя её до летального исхода, так и вообще не дающие ей начаться. Это и «детские» пропорции тела у одной из особей, и пол особи и специально возникшие в ходе эволюции позы, к примеру, запрокидывание на спину с демонстрацией живота подчинившейся в конфликте собаки. Таких факторов, запускающих процесс торможения агрессии у более сильного соперника много в мире животных. Но мало кто задумывается о том, что есть и факторы, запускающие процесс торможения агрессии и у потенциально менее сильного участника возможного конфликта, не позволяющие ему вступать в конфликт с заведомо более сильной особью и неизбежно проиграть. Естественно, «носителем» таких факторов более сильная особь и является. Это и врождённые особенности особи – размеры, мышечная сила и приобретённые в ходе многочисленных эпизодов борьбы за ранг в иерархии стада. Собственно, они и называются ранговые маркеры. К ним относятся шрамы, полученные в драках, способность не отводить взгляд, запах, походка, проявление уверенности и вообще стиль поведения. Этот стиль, подчеркну, нарабатывается как и любой навык, в процессе жизни особи, реализации инстинкта доминирования. Имитировать его не способно, практически, ни одно животное. Ни одно, кроме человека. Благодаря высочайшей способности к подражанию и управлению своим поведением с помощью волевого аппарата (мы называем это часто артистичностью) некоторые люди способны имитировать поведение высокоранговых особей. Но даже самая искусная имитация мгновенно разрушается, если конфликт доходит до стадии настоящего физического противостояния.

В быту эти физические и поведенческие особенности, маркирующие способность особи к насилию мы часто называем властностью, что совершенно верно по сути, ибо способность особи к насилию и есть присущая данной особи индивидуальная власть.

Всё описанное выше пока что характерно для небольшого совсем стада, для того, что в применении к людям называют «малая группа». Это и семья, и группа малышей в детском саду, и подростковая «банда» и группа уголовников в общей камере и другие подобные более-менее естественным образом складывающиеся (простые, природные) группы людей, где имеет значение именно индивидуальная власть особи, её индивидуальная способность к насилию и маркирующие её внешние признаки. Куда сложнее всё становится при росте численности стада, социума.

В чём смысл этой индивидуальной способности особи к насилию и инстинкта доминирования вообще? Естественно, что у видов, особи которых ведут индивидуальное существование, это позволяет присвоить больше ресурсов, и при этом ресурсов лучшего качества. Одиночные животные в случае конфликта за ресурсы противостоят друг другу или до убийства одной особи другой, или до окончательного изгнания одной особи с оспариваемой территории с ресурсами, что происходит гораздо чаще. Половые партнёры при этом – тоже ресурс. Процессы торможения агрессии в мозге таких животных развиты весьма слабо, потому что выживание (успех размножения) особей этих видов связано именно с индивидуальным существованием. Агрессия чаще всего тормозится только в отношении полового партнёра в период размножения и рождённых детёнышей. Стоит пройти периоду размножения или детёнышам стать половозрелыми, торможение тут же снимается, так как факторы, его вызывающие (инстинкт размножения, определённые параметры тела и запах у детёнышей) просто исчезают. Соответственно, у одиночных животных заметно слабее развиты зоны коры больших полушарий, отвечающих за процессы торможения.

Совсем иначе всё обстоит у видов, выживание которых связано с социальностью. В этом случае особи вида размножаются тем успешнее, чем лучше эта социальность обеспечивает их ресурсами. Соответственно, происходит естественный отбор более совершенной внутренней организации стад, который заключается в более эффективном распределении ресурсов, присваиваемых всем стадом. Совершенствование этой внутренней организации стада, в сою очередь, напрямую зависит от совершенствования механизмов торможения и коры больших полушарий. На столько, что особь, одержавшая верх в «схватке», с одной стороны, прекращает акт агрессии(насилия) и не изгоняет особь с территории стада, а «побеждённая» особь прекращает дальнейшие попытки реванша (на какое то время, во всяком случае). Таким образом, в стаде выстраивается иерархия с абсолютной доминантой на вершине (альфа самец, как правило). Присвоенные же всем стадом ресурсы автоматически распределяются в соответствии с местом каждой особи в этой иерархии. Доминирующий альфа самец при этом пока что не то чтобы занимается распределением ресурса, он, как особь с самым высоким потенциалом насилия (властью) лишь гасит проявления агрессии у других особей, не давая, более или менее, нарушать сложившуюся иерархию в стаде. И всё больше, по мере совершенствования системы торможения, торможение возникает не при непосредственном применении власти, то есть способности к насилию, а лишь её демонстрации и демонстрацией ранговых маркеров доминирующей особью. В дальнейшем уже даже эти демонстрации становятся не столь необходимыми. У особей более низких рангов торможение проявления их индивидуальной способности к насилию вызывается весьма широким спектром визуальных, слуховых, обонятельных и ситуативных раздражителей (пусковых факторов). Можно сказать, что особь «помнит», что проявление с её стороны насилия (агрессии) может плохо для неё закончиться. Уже на этом, довольно примитивном этапе развития социальных отношений в стаде, можно сказать, что каждая особь стада делегирует значительную часть своей способности к насилию (власти) доминирующей особи. А если посмотреть с другой стороны, то доминирующая особь узурпирует значительную часть власти особей стада в свою пользу. И происходит всё это совсем ни потому, что «кто- то так решил» или «придумал», а просто в силу биологических, нейрофизиологических механизмов и естественного отбора. Ведь чем стабильнее отношения внутри стада, коллективно присваивающего ресурсы, чем меньше конфликтов, чем больше соблюдается сложившаяся иерархия, тем лучше размножаются особи стада. А среди этих особей большее количество детёнышей, очевидно, будет у тех, у кого лучше отлажен баланс между агрессивностью и её торможением , что позволяет им занимать более высокую иерархию в стаде и получать ресурсов больше и качественнее.

По мере успешности эволюционного тренда стадности происходит как рост численности стад так и рост численности вида. Но описанный выше «простой» тип стада с одним вожаком – абсолютной доминантой на верху иерархии не позволяет расти численности стада особенно долго. Рано или поздно настаёт момент «неуправляемости», стадо коллапсирует и распадается на новые стада. Каждое новое стадо начинает присваивать для себя территорию и ресурсы. Внутривидовая конкуренция усиливается, и принимает форму конкуренции стад, их борьбы за ресурсы. Выживают в этой борьбе стада, которые имеют большую численность, что естественно. Но преодолеть предел численности стада с простой иерархией можно только перейдя к более сложной иерархической системе, для чего, соответственно, должны были произойти и изменения мозга, как источника поведения особей. И это изменения, направленные на совершенствование системы коммуникации между особями одновременно с усложнением механизмов торможения, так как сложная коммуникация (о чём я писал выше) требует «гашения» на время своей реализации других форм поведения. Такое усложнение мозга, и соответственно, поведения, приводит к тому, что вокруг абсолютной доминанты формируется группа субдоминант. Высший доминант не только позволяет субдоминантам забирать себе больше общего ресурса стада, но и позволяет им гораздо большее, чем другим особям проявление своей способности к насилию (власти) в отношении особей ниже по иерархии. Таким образом, высший доминант уж не только контролирует перераспределение ресурсов, но и перераспределяет узурпированную им (делегированную ему) власть. Сама власть становится ресурсом и в то же время она из индивидуальной способности к насилию становится социальным институтом. И естественно, так как само предназначение власти – перераспределение ресурсов, вместе с частью власти к субдоминантам переходит и значительная часть контроля перераспределения ресурсов.

Разумеется, стада, где индивидуальное поведение особей (и строение их мозга, соответственно) позволяет выстраивать такие сложные социальные структуры могут иметь и значительно более высокую численность. Соответственно, они довольно успешно одерживают верх над более примитивными стадами, лучше размножаются, и продолжают эволюционировать в этом же тренде перераспределения власти в зависимости от того, на сколько эффективно это позволяет перераспределять присвоенные всем стадом ресурсы. При этом обязательно нужно помнить, что эффективность перераспределения определяется отнюдь не какой то «справедливостью» перераспределения или индивидуальным «счастьем» отдельных особей, а лишь успешностью размножения данного вида.

Надо заметить, что описанная выше структура стада с субдоминантами и перераспределением власти и ресурсов имеется у наших ближайших родственников и коллег по поведению – шимпанзе. И по своей глубинной поведенческой сути точно такую же структуру имеют и наши современные стада – человеческие государства. И ничего иного, к сожалению, мы придумать не способны в силу того, что это наша биологическая суть. Но естественно, есть некоторые модификации, связанные с тем, что помимо генетической эволюции человеческое поведение подвержено ещё и культурной эволюции, как эволюции форм поведения, повышающих эффективность использования ресурсов. Но и эти модификации ни в коем случае не антагонистичны « доинтеллектуальному», «досознательному», «докультурному» социальному поведению. Скорее уж они его только совершенствуют. Но об этом в следующей главе.


Глава 12. От стада к государству.

И так, в стадах высших приматов со сложной социальной структурой, коллективно присваивающих природные ресурсы и распределяющих эти ресурсы внутри стада посредством сложной социальной структуры с наметившейся уже институциональной властью возникает членораздельная речь, разум и сознание. Что это такое, как и почему возникает, достаточно подробно описано в предыдущих главах. Там же мы подробно разобрали что такое культура, почему она является второй основой (первая – ДНК) для эволюции поведения. Выяснили, что культурные формы поведения не являются абсолютно новыми, а имеют основой генетически определяемое поведение, и таким образом культурное поведение это модификация врождённых форм поведения. Значение же культурного поведения и культуры вообще для выживания видов состоит в том, что культурное поведение обеспечивает повышение эффективности использования ресурсов. Только по этой причине и существует магистральный в антропогенезе эволюционный тренд на развитие культуры.

Власть, как мы выяснили, имеющая своим источником индивидуальную власть особи на институциональной стадии так же приобретает все свойства ресурса и в процессе культурной эволюции совершенствуется поведение по повышению эффективности её использования. Но происходит это совершенствование не изолированно, а с единовременным повышением эффективности использования всех, без исключения ресурсов: от ресурсов человеческого тела (палка в руке, повышающая эффективность использования физической силы как пример), психических и интеллектуальных ресурсов до пищевых и энергетических ресурсов территории, присвоенной стадом.

В главе 7 и 8 я уже описывал подробно, что культура это новая форма эволюции поведения, функционирующая по тем же законам отбора, что и эволюция на основе генетики, ДНК, только имеющая огромное преимущество в скорости. И так же, как существует генофонд вида (популяции) и генотип конкретной особи, существует культура вида как сумма всей культурной информации, и культура конкретной особи. Культуру конкретной особи, как сумму усвоенных особью образов и навыков я, помнится, назвал «виртуальной» реальностью особи, в которой и существует сознание особи. Не зря слово «виртуальная» я тогда закавычил до времени. Это был наиболее подходящий для описанных явлений термин, но не совсем точный и адекватный. Теперь можно назвать явление наиболее соответствующим его сути названием – культурная реальность. Подобно генотипу это именно та часть культуры, которая существует в мозге особи и проецируется в него из культуры вида (популяции).

Культурная реальность основана на образах среды, состоящих как из образов, отображающих реальную среду, и создающихся при работе органов чувств особи, так и из культурных образов, создающихся в процессе языковой коммуникации особи с другими особями, носителями культурной информации . Тут мы подходим к главному моменту в данном контексте: если культурная реальность особи создаётся в процессе коммуникации с культурой в целом, то выживаемость будет выше у той культуры, которая будет формировать у особи культурную реальность, наиболее способствующую этому выживанию. Естественно, с тем или иным успехом, но здесь значение имеет средняя часть гауссова распределения.

Ни на минуту не забывая о том, что органическая основа всего, что мы здесь разбираем, мозг, замечу, что культурная реальность и культурное поведение особи будут формироваться тем успешнее, чем лучше у особи развиты системы торможения, зоны мозга ответственные за речь и продолжительный период импринтинга, как самый главный фактор развития речи и сознания.

Как только на своём эволюционном пути сложное стадо приматов с институциональной формой власти вступает в культурный этап своего развития, тут же начинают развиваться и модели культурного поведения, формирующие культурную реальность в направлении коррекции поведения каждой особи в сторону совершенствования и институциональной власти, и её перераспределения как ресурса внутри социума, и позитивного принятия данных процессов по возможности всеми особями стада. Эти формы хорошо известны – ритуал, обычай, традиция, обряд, религия. Властный ресурс, соответственно, частично перераспределяется в новые страты социума. К всевозможным «хранителям традиций», «старейшинам», «жрецам», «шаманам», церкви, «идеологическим отделам», педагогам и просветителям. В новых стратах формируются свои системы доминирования, не так жёстко основанные на физическом превосходстве, новые ранговые маркеры.

Сами ранговые маркеры как уже культурно-биологическое явление тоже претерпевают бурную эволюцию от ярких перьев, бус и татуировок до императорских корон, мундиров со знаками различия, размеров гульфика, малиновых пиджаков, стоимости часов и водоизмещения яхт. Но при этом никуда не девается биологическая основа структуры стада – инстинкт доминирования и поведение выстраивания иерархий. Все имевшие и имеющие место быть социально-политические и экономические типы государств от феодальных до капиталистических, и все никогда не имевшие место быть фантастические формы государств от коммунистических до либеральных являются лишь различными формами перераспределения ресурсов и власти.А за возникновением той или иной формы перераспределения никогда не стоит субъективная воля. Все они возникают исключительно как продукт объективной биолого-культурной эволюции, эволюции власти как систем перераспределения ресурсов. И напротив: отдельные исторические субъекты, участвовавшие в строительстве той или иной формы государства являются лишь случайным образом ставшими формализаторами эволюционно возникшей идеи или деятельными её реализаторами.

Формы распределения ресурсов и власти, эволюционировали, в свою очередь, в связи с эволюцией технологий повышения эффективности использования ресурсов, что требовало более сложных форм перераспределения этих ресурсов и продуктов их переработки.

В гуманитарной парадигме самую примитивную форму организации человеческого сообщества принято называть «семейной общиной» и «родовой общиной». Наиболее простой является и властная организация этих сообществ. Простая иерархия с доминирующей особью на вершине пирамиды. Естественно, в силу малочисленности такого сообщества и кровного родства между его особями внутренняя конкуренция в нём не имела, скорее всего, острого характера и поведение доминирования было не столь явным, чего не сказать об острейшей конкуренции за ресурсы между подобными сообществами. В силу этого в гуманитарной парадигме эпохи увлечения марксизмом даже возник термин «первобытный коммунизм», на основании того, якобы, что все особи стада имели равный доступ к присвоенным ресурсам. Конечно же, это было не так, да и не могло быть так даже по наблюдениям за современными примитивными племенами, не говоря уже о том, что этому противоречат археологические материалы и характер поведения нашего вида. Если кому то хочется привычных марксистских идеологий, то родовая община, это скорее уж некий «первобытный социализм», когда всем сообществом вместе боролись за присвоение территории, вместе занимались переработкой присвоенных ресурсов, но использовали ресурсы всё таки не абсолютно по своему желанию каждый (как предполагалось при коммунизме), а под управлением доминирующих (властных) особей и заведённого порядка и обычаев. В общем, имело место коллективное присвоение ресурсов и их внутриколлективное перераспределение под контролем «мудрой» власти. Что и есть социализм.

При этом, все взаимоотношения в сообществе, как и перераспределение всех ресурсов, были прекрасно видны и прослеживаемы для каждого члена сообщества, и, соответственно, понятны. С пониманием начали возникать проблемы в последующих формах организации человеческих сообществ в силу их численного роста и усложнения. Чем более уменьшалась возможность понимания членами сообществ насильственного характера перераспределения ресурсов (в том числе ресурса власти) при безусловном коллективном характере их первичного присвоения во все, без исключения, эпохи, тем больше это непонимание само по себе давало возможность со стороны власти формировать в сознании членов сообществ культурную реальность, способствующую торможению агрессии членов сообщества против сложившейся иерархии.

Родовая (семейная) община была практически единственной формой организации человеческих сообществ очень долго. Практически, от момента начала антропогенеза до конца неолита (особенно на европейской территории). Сохранялись родовые общины и в бронзовом и в железном веке. Интересно при этом, что у восточных славян историки отмечают несколько иную форму общественной организации – территориальную общину. Её отличие от родовой заключается в том, что своим может считается всякий, независимо от кровного родства, проживающий на территории племени и принявший его законы и обычаи. С чем это было связано, не совсем понятно. Возможно с климатическими условиями мест обитания и конкуренцией с враждебными племенами, для успешности которой нужно было увеличивать свою численность, а естественный прирост населения нужного увеличения не давал. Но в любом случае, это очень интересно для исследования особенностей исторического развития восточных славян.

Следующей после родовой общины формацией в гуманитарной парадигме считается феодализм, и как часто можно прочитать в исторических трудах, феодализм возникает на стадии «разложения» родовой общины. Что подразумевают гуманитарии под разложением, не совсем понятно. Возможно, это как раз достижение родовыми общинами благодаря развитию технологий такого предела численности общин, после которого их стабильное существование далее становилось не возможно. При этом старая модель выхода из ситуации путём отпочкования от старой общины новой с присвоением новой общинной новой же территории становится невозможной в силу того, что свободных территорий для расселения не осталось. Под влиянием новых условий и выжили общины, раздел которых произошёл не до конца, подобно тому, как делится одноклеточный организм, а разделившиеся общины продолжили своё существование уже в виде новой формы надобщинной организации подобно многоклеточному организму.

Феодализм остаётся ещё довольно простой системой перераспределения ресурсов, в том числе и властного. Высший феодал (высший доминантный самец) отдаёт своим вассалам практически всю полноту власти над их вассалами, территорией и распределением ресурсов этой территории. По большому счёту, это ещё почти «союз племён» и историками часто называется протогосударством. В это время уже очень хорошо развиты отношения обмена продуктами технологий переработки ресурсов и их интенсивность наряду с географической широтой обмена очень быстро вызывает появление обменных эквивалентов той или иной степени универсальности. В качестве обменного эквивалента использовались и шкурки пушных животных и специи и даже редкие океанические раковины моллюсков. Вообще, обменные эквиваленты были уже в неолите в виде желваков или отщепов кремния или обсидиана, тех же шкурок и украшений, но с открытием человечеством металлов начиная с энеолита, всё чаще именно слитки металлов начали использоваться в качестве универсального обменного эквивалента. В какой- то момент в список товаров- эквивалентов вошло и золото. И тут мы подходим к очень важному моменту, на мой взгляд. Не смотря на весьма развитые отношения обмена и наличие универсальных обменных эквивалентов, наличия накопительства (свойственного уже шимпанзе) как продуктов переработки ресурсов так и продуктов-эквивалентов, не смотря даже на то, что наверняка уже на самых ранних стадиях протогосударств было известно и «кредитование» как предоставление чего то «взаймы» с последующей отдачей взаимодавцу чуть больше того, что он дал, все эти весьма сложные отношения нельзя было назвать экономикой. Ни о какой экономике не может быть и речи, пока всё это сложное социальное поведение и отношения развиваются и регулируются стихийно, то есть естественным путём. Экономика начинается с того момента, когда в существование и развитие процессов обмена продуктами переработки ресурсов вмешиваются доминирующие особи с помощью имеющегося у них ресурса насилия. Говоря проще, экономика начинается с момента, когда власть начинает регулировать отношения обмена. Власть разрабатывает некие ограничения и правила этого обмена, то есть законы обмена, законы экономики. Важно здесь именно то, что так называемые «экономические законы» являются продуктом насилия и существуют исключительно благодаря насилию со стороны власти. Они не объективны и не неизбежны, как на протяжении столетий власть пытается внушить подданным государств. Они вполне могут быть другими, нежели существующие. Объективно существуют лишь отношения обмена. Но мы отвлеклись в сторону «политики», несколько иного социального института. Вернёмся к феодальному протогосударству.

Как бы не была велика территория протогосударств в сравнении с территориями обитания родовых общин, они точно так же присваивались, и процесс удержания присвоенного был и остаётся перманентным процессом, пока существует любое государство. И так же, как присвоение территорий общинами вызывало силовые конфликты между ними, точно так же конфликтовали и протогосударства. Но совершенно естественно, что как общины были не постоянно в состоянии войны, так и протогосударства (позже государства) благодаря способности людей договариваться какую-то часть времени своего существования проводили без войн. Первоначально предметом как раздора, так и договорённости были собственно границы присвоенных территорий, ресурсы которых использовались. А вот вторым предметом договорённости становятся как раз отношения обмена через эти границы. Различные территории обладают очень разными запасами ресурсов. По-разному развиваются технологии повышения эффективности использования этих ресурсов, их переработки. Соответственно, выживают те протогосударственные образования, где эволюционируют и технологи использования властного ресурса доминирующими особями и стратами не только для того, чтобы поддерживать своё доминирование внутри сообщества, но и для того, чтобы в периоды «мира» концентрировать все ресурсы сообщества для отстаивания присвоенных территорий во время периода войны. И наиболее важным трендом эволюции технологий повышения эффективности использования властного ресурса становятся именно технологи применения насилия в области отношений обмена как внутри сообщества протогосударства так и между ними, то есть через границы сообществ. Выживали те протогосударства, которые наиболее успешно продвигались в данном направлении.

До определённого времени применять насилие в области свободного обмена ресурсами и продуктами их переработки было довольно затруднительно в силу их разнообразия, сложности сравнительной оценки и непомерной громоздкости всей обменной «массы». Потому максимум, в чём выражался контроль обмена ресурсами и продуктми, так это в отборе части продуктов в пользу доминирующих особей и страт и в использовании труда и боевых качеств подчинённых доминантам особей как ресурса. Но всё резко меняется с появлением обменного эквивалента. Того же золота. Куда проще вместо всей обменной массы имевшихся ресурсов и продуктов переработки сконцентрировать власть ( потенциал насилия) на одном единственном обменном продукте! И это происходит почти мгновенно в исторических масштабах. Весь имеющийся потенциал власти доминирующей особи ли страты направляется на стандартизацию вида-размера обменного эквивалента, его номинала и установлению монополии на его производство и регулирование массы, участвующей в процессах обмена. Появляются деньги. Подчеркну особо, как очень важный момент – существование денег категорически не возможно без насилия! Любой обменный эквивалент, включая золото при условии свободы обмена на основе договорённости в каждом конкретном акте обмена никогда не смог бы стать деньгами без контроля со стороны доминирующей страты, института власти за его оборотом. С другой стороны, деньги сами по себе, будучи обеспеченными прежде всего насилием, являются концентратом этого насилия и обладание ими даёт возможность насилия уже далеко не только доминирующей страте, назовём её с этого момента - официальной власти. Таким образом, деньги изначально, с момента своего появления становятся взаимообуславливающей, неразрывной парой с властью. Именно с этого момента и появляется экономика, и именно с этого момента возникает настоящее государство.

Какой-то исторический период власть остаётся абсолютным монополистом в контроле над параметрами денег внутри государства. Но более эффективными, а стало быть, и лучше выживающими становятся государства, в которых власть для начала, опять же, с применением насилия начинает жёстко обеспечивать выполнение долговых обязательств, и на роль денег постепенно выходит документ, удостоверяющий долговое обязательство, расписка. Появляются бумажные деньги. По сути, просто нечто, несущее информацию о количестве денег. И пользоваться этим нечто, являющимся просто информацией при отношениях обмена (купли-продажи) возможно только в условиях, когда выполнение обязательств по ним контролирует и гарантирует государственная власть. Какое то время сумма всей числовой информации о деньгах ещё продолжает соответствовать действительному наличию в природе этих денег в форме драгоценного металла, то есть информация о деньгах обеспечивается золотом, но это длится очень не долго. Рано или поздно случается так, что за информацией о сумме денег на носителе этой информации (банкнота, облигация, акция, электронные носители) не стоит абсолютно ничего, кроме насилия со стороны доминирующей страты, принуждающей участников купли-продажи считать эту информацию реальной обменной ценностью. Деньги окончательно становятся эквивалентом насилия и кроме насилия ничего не конвертируют. Это прекрасно можно видеть, если посмотреть на «жизнь» денег разных государств, «международных валют». Чем большим потенциалом насилия обладают властные страты тех или иных государств, или надгосударственные образования, тем «ценнее» и стабильнее их «валюты», и чем большим количеством этой именно «валюты» обладает даже та или иная особь, тем большим потенциалом насилия обладает эта отдельная особь. Деньги, таким образом, становятся ещё и инструментом распределения ресурса власти как способности к насилию.

Я сильно забежал вперёд, отвлекшись от описания эволюции государства как продукта социального поведения человека, но это было необходимо для лучшего понимания дальнейшего описания эволюции государства с естественно - научных позиций.

По мере развития технологий, повышавших эффективность использования ресурсов, закономерно росла численность населения феодальных государств, и в конкурентной борьбе выживали уже те государства, где распределение ресурса власти менялось в сторону её концентрации и централизации. Что, в общем- то, было процессом, обратном тому, который имел место при эволюции общин в феодальное государство. Властный ресурс «сюзеренов» территорий государства становился всё меньше с перетеканием его к «верховному сюзерену». Часть бывших властителей территорий вливались в «центральную власть» уже на правах практически полного подчинения (дворяне) верховному правителю (король, царь, великий князь) , образуя единую правящую страту, как было ещё в больших общинах, но уже с новыми технологиями повышения эффективности властного ресурса, новыми технологиями насилия. Появились новые страты, в которые центральная власть уже на иной основе, чем когда то своим вассалам распределяла властный ресурс. Это армии, «полиция», суд, и т.п. Появившаяся вслед за деньгами экономика стала одним из важнейших механизмов и технологий управления (по сути всё того же насилия доминирующей группы) государством, и соответственно, зародилась и страта, нишей существования которой была экономика, денежный оборот. Сначала это были всевозможные торговцы (купцы), из которых позже выделилась категорию торговцев, занимавшаяся уже исключительно торговыми операциями с деньгами, « банкиры».

Огромную роль в эволюции государства сыграло появление рабства. По сути, оно многократно ускорило эту эволюцию, приблизив появление современной его формы. Дело в том, что, когда одни особи сообщества додумались лишать часть особей своего же вида с помощью насилия практически всех прав (не важно, как это мотивируя), они получили чрезвычайное увеличение эффективности использования присвоенных ресурсов обществом в целом. При рабстве сообщество насильственно делит особей на две резко не равные категории, весьма специфическим образом распределяя между ними продукты переработки ресурсов. Одну – с низкой затратой ресурсов своего организма и высоким потреблением присвоенных всем сообществом ресурсов, а вторую – с высокими затратами собственных ресурсов и очень низким потреблением присвоенных. Последняя категория особей лишается присущей ей от природы способности к насилию (вспомните главу 11 про власть) практически до нуля. По сути, эта категория лишается статуса особи своего вида, выводится «за скобки» сообщества по сумме своих прав, получая минимум ресурсов, подобно рабочему скоту или средству производства. Рабы, по сути, были тем, чем, многие столетия спустя для переработки ресурсов и экономики станут машины.

Однако, труд самих рабов остаётся низкоэффективным, и самое главное – экстенсивным. В результате параллельно происходит два процесса.

С одной стороны, рабовладельческое государство быстро растёт. Довольно полное количественное удовлетворение базовых потребностей его граждан приводит к росту запросов на качество этого удовлетворения. В ответ на этот спрос развиваются медицина, искусство, наука и религия. Они, в свою очередь, становятся дополнительными инструментами насилия. Появляются новые страты, со своими специфическими проявлениями поведения доминирования, иерархическими системами и ранговыми маркерами.

С другой стороны, этот рост и усложнение требуют всё новых и новых ресурсов, и прежде всего – территориальных. Обостряется конкурентная борьба за ресурсы, в которой выживают государства с наиболее эффективными системами управления сильно усложнившимся сообществом. Одна из них – демократия, в её истинном смысле, как распределение ресурса власти только между свободными особями. То есть между теми, между кем распределяется и основная масса продуктов переработки ресурсов. Такой тип распределения власти давал «демократическим государствам» преимущества в выживании именно потому, что отвечал интересам основных потребителей присвоенных всем обществом ресурсов, чем вызывал у них заинтересованность в существовании подобной системы распределения власти. Но эти настоящие демократии, существовавшие в рабовладельческих государствах, только в условиях различных форм рабовладения и могли существовать. По сути, это была «расширенная аристократия». Примечательно, что современные «демократии» так же возникают с появлением некоего заменителя рабов в виде машинного производства как технологии повышения эффективности переработки ресурсов и возможности неограниченного расширения базы первичных ресурсов. Но это уже совсем иная «демократия», на самом деле являющаяся скорее маскировкой истинного распределения властного ресурса в обществе за счёт создания иллюзии его распределения между всеми особями.

Закончилось рабовладение совсем не потому, что в рабовладельческих сообществах вызрел некий «гуманизм». Наоборот, благодаря увеличению эффективности использования ресурсов обществом в целом, которое обеспечило рабство, «свободная» часть сообщества, так же занятая в переработке ресурсов сумела усовершенствовать технологии на столько, что их эффективность превысила эффективность рабства. Соответственно, более успешными стали сообщества (государства), в которых под давление свободных переработчиков ресурсов стали отказываться от рабства. Это и было отрефлексировано и формализовано в идее « гуманизма». Подчеркну ещё раз: всегда сначала происходит прогресс технологий повышения эффективности использования ресурсов, затем в связи с появлением новых технологий изменяется распределение в обществе властного ресурса, обеспечивающее широкое внедрение новых технологий, и только в последнюю очередь новые сложившиеся отношения в обществе формализуются в новые социально-политические идеи. Новые идеи, в свою очередь, катализируют и стимулируют естественные процессы совершенствования технологий использования ресурсов, вызвавшие появление этих идей. Катализированные изменения могут стать очень быстрыми, взрывного характера, что воспринимается наблюдателями как революция. В короткий период времени этих революций почти всегда меняются и доминирующие группы, перестраиваются иерархии. Особенно ярко это происходило в период « технической революции», вызвавшей революции социальные. Но эти революции были как самые яркие и грандиозные, так и последние. Когда деньги окончательно превратились из эквивалента материальных ценностей в эквивалент насилия, они создали прекрасную возможность для нового типа перераспределения властного ресурса. Самые крупные обладатели денег стали и самыми крупными обладателями власти. Исчезла необходимость главным обладателям власти постоянно подтверждать свою доминантность путём перманентного прямого насилия и демонстрации своего потенциала насилия, своей власти. Эти процессы полностью ушли в сферу контроля за оборотом денег, что равно контролю за оборотом власти. Истинные доминанты ушли в «тень», сформировав для сообщества некую иллюзию, маскирующую истинное распределение власти в сообществе под названием демократия. Оговорюсь – «современная демократия», чтобы подчеркнуть её отличие от той, истинной демократии, существовавшей при рабовладении. К современным демократиям различные сообщества (государства) шли несколько отличными путями, естественно. Кто-то перешёл к ним непосредственно от рабовладельческого общества, кто-то прошёл через феодализм, централизовавшийся в монархии, у кого-то путь был более замысловат и извилист. Но итог один, и он определяется развитием технологий повышения эффективности использования ресурсов.

Не стоит думать, что рабство как резкое разграничение особей сообщества по признаку обладания властным ресурсом закончилось сразу после его официальной отмены. Нет, оно прекрасно чувствует себя и в наше время. И ни где-то в «отсталых» сообществах, а в самом широчайшем смысле. Просто формы его менялись сообразно развитию «передовых» государств. Для начала рабство переместилось из самих «передовых сообществ» в сообщества, завоёванные ими. Так называемый «колониализм», при котором колонии были, по большому счёту огромными коллективными рабами « передовых государств». И опять, уже этот, «коллективный раб» стал менее эффективным с развитием технологий в сообществах – метрополиях и метрополии «даровали» колониям «свободу». На самом деле это был переход от физического насилия к экономическому и, на самом деле, рабство спокойно себе просуществовало до конца 20 века уже в новой форме. Затем появляется ещё более совершенная форма рабства – глобализм. И опять же, потому, что необразованное население экономических колоний, занятых самыми нижними ступенями переработки ресурсов стали менее выгодными, чем, если дать им и больше власти в собственных сообществах, и лучше образование, и более высокие ступени переработки ресурсов. Но и этот этап позади. Всё изменило давно предсказанное гиперразвитие технологий, когда в технологическом процессе переработки ресурсов уже не нужен человек. К этому времени подоспел и другой процесс – истинные доминанты именно в силу того, что их доминирование благодаря деньгам стало скрытым, окончательно превратились в страту вне сообществ ( государств). Уже на сегодняшний момент страта истинных доминант с их абсолютной властью и почти уже саморазвивающимися технологиями без участия человека не заинтересована в самом наличии на земле 99% её населения. Да и оставшийся процент нужен, в основном, как резерв генофонда. До тех пор, пока генетика не справится с проблемами вырождения.

Собственно, вот это гуманитарии и формализуют в своих рефлексиях как постмодерн.

Закономерно, что при постмодерне происходит деградация практически всех технологий кроме военных, медицинских и «развлекательных». Доминирующую страту интересует исключительно защита себя и война в своей же среде, собственное здоровье и долголетие, и отвлечение человечества от процесса его преднамеренного уничтожения. Соответственно, деградирует наука, которая теперь работает исключительно на эти технологии. Образование резко стратифицируется. Для разработки выше означенных технологий надо не так много учёных, рабочие высокой квалификации практически уже не нужны, а люди с качественным образованием опасны тем, что могут осознать всю эту прелестную картинку. Потому образование разделилось на три уровня. Высший, которым охвачено весьма ограниченное количество людей, обеспечивающее кадры для разработки нужных доминантам технологий. Средний – для подготовки кадров управления людьми и обеспечения технологий развлечения, и самый низший – для всех остальных. При этом все три типа образования пронизаны технологиями, формирующими в сознании людей ту самую «культурную реальность», обеспечивающую их покорность сложившейся системе и, соответственно, доминантам. Отдельно стоит упомянуть, что особо высокого развития достигли как раз технологии повышения эффективности как формирования «культурной реальности» в сознании особей, так и управления особями через воздействие на неё. Страта, занимающаяся развитием этих технологий, сама по себе обладает довольно значительным объёмом власти. Поэтому нельзя однозначно предсказать дальнейшее развитие большого человеческого стада. Но пока что, каких- то перспектив выхода из сложившейся системы высокотехнологичного неототалитаризма как крайней фазы постмодерна не наблюдается.

И в заключение этой большой главы не могу не вспомнить про либерализм. Возможно, читатели заметили, что я ни разу не упомянул о нём в описании стадий развития человеческих сообществ. Дело в том, что какой- то отдельной экономической, социальной или политической формации с таким названием не существует и существовать не может. Как бы ни философствовали гуманитарные теоретики по поводу либерализма, его практическая суть состоит исключительно в степени контроля институтом власти над жизнью и деятельностью особей. Не в отсутствии власти как таковой, а именно в степени контроля с её стороны, то есть, по сути, в том, какую часть личного потенциала насилия (природной власти) институциональная власть у особей отбирает. Масштабы этой узурпации и укладываются в крайности между тоталитаризмом и либерализмом. И совершенно не обязательно при этом либерализм должен быть связан с «демократией». Ничего подобного. Более того, сама демократия может быть вполне тоталитарной. Вообще в истории любого из описанных выше основных типов стад – сообществ были и либеральные периоды и тоталитарные. С либеральным периодами, как правило, связана молодость сообщества, его расцвет во всех смыслах, и быстрый прогресс технологий. С тоталитаризмом связана стагнация и старение сообщества. Объясняется это довольно просто. Либерализм со стороны власти выражается в распределении ресурса власти «вниз», в общество, отдельным его особям. В этих условиях усиливается и конкуренция между особями (но строго ограниченная недопустимостью физического насилия со стороны власти!) и самоорганизация, самоуправление особей с помощью имеющейся у них доли власти. Может показаться парадоксальным на первый взгляд, но для контроля такого сообщества власть при своей либеральности должна быть очень сильной по обеспечению оставляемых за собой сфер контроля. Либерализм без сильной власти невозможен.

Но всё в природе подвержено старению и затуханию. По мере затухания индивидуальной активности особей, затухает и социальная активность, что всегда связано с выходами на новые «плато» технологического развития. Угасает в таком обществе и способность к самоуправлении. Властный институт закономерно берёт на себя всё большие регуляторные функции, и общество входит в период тоталитаризма.

Описанный «маятник» от либерализма к тоталитаризму имел место в жизни всех сообществ – от простой родовой общины до «капиталистических» и «социалистических» государств. Пока культурная эволюция не подошла к тоталитарной стадии постмодерна – неототалитаризму, уже упомянутому выше. Его отличие от тоталитаризма состоит в методологиях применения собственно власти. Если тоталитаризм просто и беззастенчиво использовал свой властный ресурс способом прямого насилия, чтобы заставить людей вести себя соответствующим образом, то неототалитаризм, используя самые передовые технологии воздействия на культурную реальность особей, заставляет их захотеть вести себя соответствующим образом, то есть тотально контролирует саму мотивационную активность мозга особей. Благодаря развитию тех самых фронтальных зон коры больших полушарий с их тормозной функцией и наличию речи, интеллекта, сознания, возникших благодаря удлинению времени импринтинга.

Какова будет следующая стадия развития человеческого стада, и будет ли?



А.В. Коноваленко, Антропогенез и мозг // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.25703, 03.09.2019

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]

В начало документа

© Академия Тринитаризма
info@trinitas.ru