Напечатать документ Послать нам письмо Сохранить документ Форумы сайта Вернуться к предыдущей
АКАДЕМИЯ ТРИНИТАРИЗМА На главную страницу
Дискуссии - Наука

Людмил Георгиев
Религиозно-идеологическая парадоксальность Великой Октябрьской социалистической революции

Oб авторе

Несомненно, еще в самом начале следует прояснить вопрос, насколько это корректно и возможно психологу не только ставить, но и интерпретировать проблематику, заданную в заглавии статьи. Особенно, принимая во внимание тот факт, что не только представители других научных областей и „обыкновенные“ читатели, но и сами традиционные психологи считают, что психология не имеет места в анализах масштабных социальных, политических, исторических, религиозных и цивилизационных фактов, а должна оставаться только с тем гипотетическим и абстрактным человеческим индивидом и его „всеобщими психическими переживаниями“, согласно парадигме, все еще властвующей в традиционной западной психологии. Фундаментальная трагедия современных психологов всей западной цивилизации сводится к их драматическому отказу от попыток заниматься основаниями своего собственного знания, ставить животрепещущие вопросы о его воображаемой универсальности, что в процессе психологического образования дает им абсурдную уверенность в том, что они преподносят студентам истины в конечной инстанции. Безусловно, эту уникальную драму невозможно узреть с позиций некритически воспринимаемой догматики в западном психологическом знании и образовании, между прочим, результат, который выглядит логическим с учетом властвующей в этой западной цивилизации фундаментальной идеологемы ее универсального характера, что она, западная цивилизация является универсально значимой для всех остальных цивилизаций мира. Подобные критические рефлексии по силам совершенно различной и философски осмысленной психологической методологии, возможно сконструированной на теоретических принципах Критической философии Иммануила Канта. На протяжении последних почти двух десятилетий я пытался, и думаю, мне удалось предложить такую психологическую парадигму, а именно Критическую психологию /Георгиев, 1999, 2000, 2013, 2014/, которая к моему удовольствию имела шанс стать известной в России /Георгиев, „Российский институт стратегических исследований“, 2017/, поскольку в моей стране уже говорится о Болгарской школе Критической психологии /Георгиев и колектив, 2017/.

Фундаментальные основания идеи Критической психологии содержатся в базисном принципе Критической философии Канта, гласящем, что сущность вещей, которые мы исследуем, дана разуму a priori как чисто рассудочное понятие, ввиду чего она является непознаваемой посредством весьма ограниченных эмпирических схем опыта. То, что доступно нашему познанию, по сути, является лишь бесконечной чередой проявлений этой сущности a posteriori, то есть в самом опыте /Кант, 1967/. И еще – идея психологии является всего лишь чисто рассудочным понятием, данным разуму a priori, что делает невозможным существование одной-единственной психологии, будь то и западной, а еще менее возможно принимать эту западную психологию универсально значимой. Другими словами, идея психологии как чисто рассудочное понятие a priori имеет свою бесконечную конкретизацию проявлений a posteriori в опыте, что делает совсем естественным существование не только моей Критической психологии, но и множества психологических знаний и психологий, отличающихся от догматики традиционной западной психологии, которая в данном случае является лишь конкретным проявлением идеи психологии и психологического знания. Отнесенные к любой области психологического познания эти философские позиции предполагают необходимость не поддаваться иллюзиям, будто мы познали сущности, поскольку на самом деле мы познаем всего лишь проявления. Эти принципы предполагают также и возможность психологического познания, которое не ограничивается единственно и только индивидуальными психическими переживаниями и психической регуляцией мышления и поведения на индивидуальном уровне, как это делает та традиционная западная психология. Или, как на том настаивает мой критический психологический подход, не только возможным, но вероятно, и весьма необходимым является и другое психологическое познание, отправной точкой которого будут скорее общностные или коллективные психические переживания и общностный или коллективный уровень психической регуляции человеческого мышления и поведения, как отдельной личности, так и самой общности. Другими словами, этот критический психологический подход и основанная на нем Критическая психология настаивают и будут настаивать на том, чтобы при проведении психологических анализов масштабных процессов мы принимали во внимание регулятивные функции общностных психических структур этнического, политического, религиозного, идеологического, исторического и цивилизационного характера мышления и поведения не только отдельных индивидов и самих общностей вообще, но и специфику научного мышления, познания и образования конкретно. Уже вполне очевидно, что принимая во внимание эти основания критического психологического подхода, я с уверенностью могу сказать, что избранную проблематику настоящей статьи не только можно, но бесспорно необходимо интерпретировать именно с психологических позиций, тем более, что этническая психология, политическая психология и психология истории, делающие возможной и психологию религии, по сути, являются фундаментальными разделами самой Критической психологии /Георгиев, 2014; Георгиев, РИСИ, 2017/.

Итак, уже с позиций Критической психологии, отчетливо видно, что историко-психологическую драму Великой Октябрьской социалистической революции можно узреть в контексте той уникальной подмены религиозных идей христианства идеологической догматикой западной цивилизации, религиозных регуляторов мышления и поведения идеологическими общностными психическими регуляторами. Здесь я сразу должен сказать, что с психологической точки зрения эту замену нельзя рассматривать как однократный акт, поскольку сформировавшиеся в недрах коллективной психики модели мышления и поведения продолжают оказывать свое регулятивное действие, несмотря на официально провозглашенную замену, которая нашла свое выражение в категорическом для всей западной цивилизации диагнозе, поставленном еще в ХІХ веке Фридрихом Ницше: „Бог мертв! Он больше не участвует в человеческих делах!“ /Ницше, 2004/.

Безусловно, эта замена становится еще более интригующей, если задуматься над парадоксом, что в противовес Карлу Марксу, который считал, что социалистическая революция и коммунистическая идеология победят в экономически развитых западных странах, история показала, что они удобно прижились в России, в Восточной Европе и в Азии. Я убежден, что за официально прокламированным советским, и вообще, за социалистической пропагандой того времени, объяснением этого парадокса стоят регулятивные функции глубинных психических феноменов, которые предполагают слишком специфические переходы католического, протестантского и православного христианства к новой идеологической религиозности западной цивилизации. Другими словами, если нам не понятны регулятивные функции христианских религиозных представлений, мы вряд ли сможем дать себе отчет и в исторической драме того времени, и ее современных измерениях.

Не вдаваясь в подробности ввиду ограниченного объема настоящей статьи, могу лишь припомнить, что разделение христианства на католицизм и православие, на западную католическую и на восточную православную Святую Церковь, датируется еще 1054 г. Драматическим в данном случае является не исторический факт разделения, а то, что восточно-западная схизма с тех пор является не только следствием взаимных анафем, произнесенных папой в Риме и патриархом в Константинополе. Действительная причина сводится к замене в иудео- христианстве Савела/Константина, которое во имя гармонии Христа элиминирует человека Иисуса, отказывая ему в праве на неприкосновенную биологичность из-за ортодоксальной презумпции искупления греха. Именно этот миф лежит в основе всей абсурдности церкви, изобретенной Савелом/Константином „во имя Иисуса“, но против Христа, а в этом заключается фундаментальное расхождение между доктринами католицизма и православия – доктриной равенства между Отцом и Сыном, из которых совместно исходит Святой Дух, разделяемой католицизмом, и идеей православия, заключающейся в том, что Бог Отец является первопричиной и стоит над Богом Сыном, а Святой Дух исходит от Отца и через него Отец нисходит в Сына сначала через Деву Марию, а после у священной реки Иордан через крестителя Иоанна: „Дух не мог произойти от Сына, в которого нисходит от Отца“ /Габеров, 2011, с. 237-238; Георгиев, 2014, с. 305-306; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 298/.

Далее, согласно доктрине католической церкви, через свою крестную смерть Сын становится Христом, хотя возникает логический вопрос: каким образом до нее, до своей смерти, он был „единосущим с Отцом своим“? Очевидно, этот вопрос вообще не смущает католицизм, который через догму греха и впоследствии, за его искупление на кресте категорически отменяет возможность того, чтобы человек стал сотворцом Бога. Божье присутствие в человеке уже невозможно идентифицировать. В католицизме нет места любви Господа, а лишь сожалению человека, кающегося за вмененную ему вину /Габеров, 2011, с. 239; Георгиев, 2014, с. 306; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 299/.

И наоборот – православие фокусирует внимание главным образом на мистической цели христианской жизни: Богопознание, единение с Христом, соединение человеческого и божественного. В православии акцент делается исключительно на обожествлении человеческой жизни главным образом с идеей превращения мирского бытия в священное через ритуалы, а не на драматическое перманентное очищение от вмененного изначального греха в католицизме /Георгиев, 2014, с. 306; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 299/.

Оказывается, что Православный Христос слишком сильно напоминает атмана-Брахмана в индийской традиции и того аутентичного Иисуса Леона Блоа, если не столько пантеистического, то, по крайней мере, панонтологического, как нам предлагал еще Мирча Элиаде /Елиаде, 2012/. В любом случае, однако, подобно им Православный Иисус Христос одновременно тождественно божествен как природному, так и человеческому, что предполагает совершенно различное отношение к действительности не только на уровне личности, но и на общностном уровне. В этом смысле я даже искушаюсь категорически сказать, что православное христианство стоит наиболее близко к принципам подлинного христианства в силу заложенной перспективы прямого общения между Богом и Человеком на основе любви и сострадания, через которое профанное (мирское) постоянно переопределяется как священное и сакральное /Георгиев, 2014, с. 307; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 299/.

Я должен сразу же подчеркнуть, что Православная Церковь в своем историческом ситуировании весьма далека от идеи власти подмененного христианства Римско-католической Церкви, поскольку настаивает, скорее, на необходимости мистического единения и сопереживания Божественного, нежели на тотальной власти в реляции Бог – Человек, которая в то же время воспроизводится и как власть вообще. Пожалуй, наиболее важные политические последствия этого фундаментального раскола христианства нашли отражение в противоположных стратегиях, которые католицизм и православие предлагают нам как во внутренней политике, так и в международных отношениях. Упрощенное представление о возможном приближении к Богу через быстрое искупление вмененного изначального греха, которое охотно предлагает католицизм, означает легальную возможность формирования „Армий Христа“, составленных из „Воинов Христа“, для которых это является перспективой моментального очищения. Мы можем лишь представить себе ужасающую логику подобной последовательности – регламентированное убийство людей „во имя Христа“ моментально опрощает тебе тот изначальный грех, с которым живешь с рождения. Это ощущение усиливается вдолбленным убеждением, что это истинный путь, что Христос „требует“ смерти каждого, кто не принимает веру, поскольку не является истинным человеческим существом. Таким образом, то ужасающее подмененное христианство католицизма совмещает свою претензию на универсальность и глобальную гегемонию с массовой фантазией быстрого искупления через подчинение и самоотдачу политическим и военным идеям. Можно попытаться представить себе, как бы отреагировал Иисус Христос на то, что Римско-католическая церковь регламентирует убийство людей „во Имя Него“?!...

Со своей стороны, Православное Христианство и Священная Православная Церковь никогда бы не подумали регламентировать убийство людей „во имя Христа“, тем более домогаться некоей идеи собственной универсальности и претензии на глобальную гегемонию, а в своем историческом соперничестве с католицизмом они скорее вновь и вновь доказывают, что на самом деле они ближе всего к Подлинному Христианству /Георгиев, 2014, с. 307-308; Георгиев, РИСИ, с. 299-300/.

Что касается протестантизма, то, безусловно, не будет преувеличением сказать, что именно Реформация и протестантизм оказываются важным связующим звеном между подмененным христианством во власти Римско-католической церкви и его преобразованием и заменой в идеологической догматике, осуществленным только и единственно в западной цивилизации – и не могло быть возможным ни в какой другой. Как это ни парадоксально звучит на первый взгляд, первыми на этот путь встали общности поселенцев Нового Света при ситуировании государства США, хотя это не являлось процессом «формирования нации», как в этом стремятся нас убедить американские идеологи, а простой заменой регулятивных функций религиозного той же ролью идеологического. Протестантизм ускорил эту замену, поскольку для него важно не знание Священного Текста, а личное, индивидуальное вдохновение, которое может быть и объясняется „божественным вмешательством“, и, таким образом, за религиозной маской становится возможным любое идеологическое социальное инженерство. Пример США действительно является уникальным, потому что „ортодоксальная католическая идея того, что дикари должны принять веру или быть уничтожены при отсутствии Церкви, нуждается в других психических подкреплениях, которые бы осмыслили не только завоевание, но и существование. Вместе с тем, однако, они необходимы и как теоретический рецепт, по которому будет осуществлена столь желанная хирургическая операция с метрополиями, без особых последствий, но навсегда будет перерезана пуповина с тем, что уже определяется как старое и ненужное, Старым светом. Отдельное общение с Богом в данном случае недостаточно, скорее, через сознание, которым „обладает Дух“, должна быть придумана новая религия, которая все же будет ссылаться пусть даже и на фрагментарно прочтенный священный Текст. Религия, которая отведет значимую роль ценностям, определяемым как христианские, пусть даже они будут непонятными, важнее, чтобы они записывались и высказывались достаточно эмоционально и с вдохновением. Вообще было бы неплохо, если они бы выглядели несколько утопично, даже наоборот – что есть католицизм Старого света, как не утопия, которая обещает счастье в Потустороннем мире, но предлагает только страдания на Земле. Если нужно рвать со старым, а это делать нужно, то нам будет необходимо предложить новую утопию, что не составит большого труда – вместо того, чтобы обещать счастье и гармонию в Потустороннем мире, мы их предложим здесь и сейчас, на Земле. Тем более, что каждый желающий сможет их постичь, для этого будет достаточно быть умным и способным, и самое важное – искренне верить в то, что они одинаково возможны для всех, что новая религия не знает привилегий и не имеет ничего общего с тем отвратительным иерархическим порядком Старого света, олицетворяемым королем и его окружением. Мы назовем эту новую религию не иначе, как демократией, поскольку это волшебное слово помимо прочего имеет и историю, что делает нас естественными наследниками прошлого, воплотившими в сегодняшнюю и будущую реальность идеалы эллинистической эпохи. И нечего больше мудрствовать, это и есть выход“ /Георгиев, 2014, с. 314-315; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 308/.

Безусловно, я не вполне уверен, что именно таким образом протекали мыслительные процессы в воображении Томаса Джефферсона, когда он писал „Декларацию независимости“, но я абсолютно уверен, что результаты именно таковы. „Демократическое“ освящение светского бытия происходит через массовизацию культа свободы, равенства и прав человека, несмотря на абсолютную невозможность их теоретического определения и практического формулирования, однако, представленные в качестве „христианских ценностей“, а тот, кто не согласен с этим, либо не понимает их, либо просто является врагом человеческого прогресса. Ритуализация действительности осуществляется посредством периодического проведения выборов, которые призваны воспроизводить коллективную фантазию о личном участии каждого гражданина в порядке, согласно которому ситуируется власть – парадокс в данном случае сводится к простому факту, что граждане могут выбирать того, кто будет управлять ими через фасадную демократию, однако выбирают они из числа тех, кто им спущен „сверху“, соответствующими олигархическими элитами, которые в конечном итоге создают те или иные партийные субъекты, или политических деятелей. Той же иллюзии подчинена и идеологема „разделения властей“, которые должны контролировать друг друга, а не так, как это происходит в Старом свете, где они являются следствием привилегий. И еще нечто исключительно важное – новая религия, которую без сомнения следует воспринимать как адаптированную христианскую, не следует относить только к одному конкретному обществу, скажем, к американскому, поскольку демократия является универсальным способом структурирования человечества в целом, она является критерием современности и прогресса, но вместе с тем крайне необходимой, жизненно важной для каждого народа, который желает принять новое, чтобы жить лучше. А тот, кто не желает этого или просто слишком отстал и не понимает, или является врагом порядка, который Богу угодно установить здесь, на Земле. Но, в любом случае, и тем, и другим демократия должна быть обеспечена, если необходимо даже и с применением силы и ценой человеческих жертв, просто потому, что таковы требования Священного Порядка, который Бог через Святого Духа предопределил для Всего Человечества. Эту трансформацию в Идеологическое через Идеологему Демократии, воздвигнутую в ранг Новой Религии, которую не столь интеллигентные европейские поселенцы реализовали через „американскую нацию“ и государство США, очень хорошо сформулировал еще Алексис де Токвиль: „Остановить демократию, означало бы бороться против самого Бога!“ /Георгиев, 2014, с. 315-316; Георгиев, РИСИ, с. 309/. Не менее впечатляющим является откровение Ричарда Хофстетдера: „Судьба США как нации заключалась не в том, чтобы следовать идеологиям, а в том, чтобы самой стать идеологией“ /Георгиев, 2014; Георгиев, РИСИ, 2017/.

Очевидно, что с самого своего рождения, с первого крика, которым оно извещает миру о своем рождении, идеологическое, конкретизированное в данном случае как либерально-демократическая идеология, определяет не столько и не только перспективы реализации надгосударственных образований в целях воспроизводства субъектности государства. Это делает обязательным и образование масштабных коалиций в международных отношениях, основной целью которых должно было бы стать всеобщее установление демократии как единственного Божественного Порядка на Земле. Вопрос в другом, кто должен возглавлять международную демократическую коалицию, которая бы установила Новый Мировой Демократический Порядок в Человечестве, но этот вопрос маловажен, несколько риторичен, поскольку более, чем очевидно, что ею является американская демократия, как „старейшая демократическая нация в мире“ и ее политическое государство США. Здесь заимствование экуменической идеи Древнего Рима и претензия на универсальную значимость католицизма относятся не только к регламентации убийства людей в целях установления Правильного Порядка в Мире, но и к самой архитектуре и соответствующим символам, как в столице США, так и в Демократическом Порядке.

Что касается коммунистической идеологии, то еще добрый старый Карл Маркс, хотя он и не говорил этого достаточно ясно, трансформировал в нее плохо скрытую религиозность, культом которой, парадоксально это или нет, вновь являлись свобода, равенство и права отдельного человека. Разделение мира на эксплуататоров и эксплуатируемых через критерий формы собственности на средства производства предопределяет новую сакральность, которая должна была бы лежать в основе и бунта против старого, и строительства нового. Интересно, что это происходит не в экономически продвинутых государствах западного католического и протестантского христианства, как этого ожидал и сам Карл Маркс, а в том весьма отставшем технически и экономически восточном православии. В сущности, драма всех тех коммунистических идеологов заключается в парадоксе – категорическим образом отбрасывая религию, они не в состоянии объяснить тот факт, что именно фундаментальные различия между православием, католицизмом и протестантизмом в конечном итоге определяют не только пребывание коммунистической идеологии в восточном православии, но и присутствие фашистской и национал-социалистической идеологии в западном католическом и протестантском мире /Георгиев, 2014, с. 316-317; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 309/.

С позиций Критической психологии с уверенностью можно сказать, что коммунистическая идеология прижилась в России по той простой причине, что это мистическое православное христианство не несет в себе идею частной собственности. Здесь даже нет необходимости убеждать с таким энтузиазмом эксплуатируемых в том, что собственность фабрикантов должна быть упразднена для того, чтобы наступили гармония и счастье. Достаточно им сказать, что собственность должна быть государственной и русские православные христиане не только поймут, но и, безусловно, любой ценой поддержат именно такое действие, поскольку Святая Православная Церковь в своих тысячелетних традициях имеет совершенно иные духовные измерения, нежели принципы Римско-католической церкви, а власть даже не мыслится как таковая, единственным и самым важным является воспроизводство мистического ритуала, который постоянно освящает бытие. Для православного христианства власть всегда принадлежала государству, поскольку именно она должна обязательно обеспечивать существование подданных, бытие которых может быть и невыносимым, особенно с внешней точки зрения, она постоянно преобразовывается и как священное именно благодаря Святой Православной Церкви. Самой большой внутренней трагедией коммунистической идеологии в Советской России явилась попытка устранить то, что, в сущности, делало ее возможной – православие. Другими словами, религиозно-идеологическая парадоксальность Великой Октябрьской Социалистической Революции сводится к тому обстоятельству, что она стала возможной на основании регулятивных функций психических переживаний мистического русского православия, а впоследствии сама коммунистическая идеология стремилась предать анафеме и заклеймить богатую православную основу, на которой существовала сама идеология. Безусловно, как выяснилось в последние нескольких десятилетий после краха коммунистической системы, в течение 72 лет невозможно переформулировать и искоренить те глубинные православные переживания из русской коллективной психики, невозможно стереть тысячелетние православные христианские представления о Боге, о Человеке и о Мире /Георгиев, 2014, с. 317; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 309-310/. Вот почему передефинирование России в последние годы как наиболее важного столпа мистического православного христианства в современности является не только логичным, но и естественным, поскольку адекватно самой истине.

И наоборот – власть фашисткой и национал-социалистической идеологии в Италии и Германии могли решить предпринять все что угодно, но не уничтожить частную собственность в экономике, чтобы сделать ее государственной. Просто воспроизводящиеся регулятивные функции того католического и протестантского мышления не могли и на мгновение представить себе возможность такой перспективы даже в самых смелых полетах человеческого воображения. Наоборот – фашистское и нацистское государства делали все, что в их силах для процветания собственного капиталистического класса, поскольку именно на него возлагались надежды на обеспечение прогресса общности и ускоренных темпов преодоления отсталости от англо-саксонского мира. Можно добавить и тот факт, что фашистская Италия была передефинирована в наследника Римской империи, а нацистская Германия драматически оживила немецкие вековые чаяния величия – все это было облечено в соответствующую ритуальность, стремившуюся сделать священными глобальные претензии фашистской и национал-социалистической идеологий, возродивших абсолютно те же претензии католицизма и протестантизма. Показательно, например, что на призыв Фюрера откликнулась вся нация, а не только представители „низшего слоя среднего класса с садо-мазохистским характером“, как это наивно считал Эрих Фромм. В конечном итоге, через новую идеологическую религиозность нацисткой Германии удалось преодолеть свои более близкие и далекие унижения, возродить немецкое достоинство, представить перспективу завладения и подчинения мира и, как категорически считает Раймон Арон, создать экономическую систему, которая возможно останется постоянной /Арон, 1997, с. 106/. Фундаментальная проблема нацизма в том, что он несет в себе психические основания своей собственной исторической гибели уже в самом начале своего установления – это претензия на незамедлительную практическую реализацию идеи мирового господства через идеологическое представление о расовом превосходстве /Георгиев, 2014, с. 318; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 311/.

Очевидно, что проявления идеологического в качестве тоталитарных идеологий через его обе основные разновидности – коммунистическую и национал-социалистическую, имеют как свои религиозные основания через проявления религиозного в качестве христианства в его конкретных измерениях – католицизме, протестантизме и православии, так и в их собственных теоретических построениях, в качестве идеологических концепций. Все это означает, что весьма сложным образом они определяют не только структуру своей внутренней политики, но и дефинируют свое позиционирование в сфере международных отношений. Ставя акцент на экономические предпосылки этого позиционирования, Реймон Арон считает, что контраст между пацифистским консерватизмом СССР и воинствующим империализмом фашистских тираний, в сущности, имеет двойное происхождение: с одной стороны, СССР располагает достаточными ресурсами, чтобы дирижировать экономикой, а с другой стороны, Италия и Германия, которые сформированы в неимперских капиталистических нациях позже старых мировых владетелей, испытывают потребность расширить свое экономическое пространство, чтобы подчинить его своей политической идеологии и улучшить свой экономический режим /Арон, 1997, с. 107/.

Известна позиция Критической психологии к идее рассмотрения экономических объяснений как основополагающих при интерпретации действительности, поскольку, по моему мнению, не только экономические, но и все остальные процессы являются результатом регуляции общностных психических феноменов этнического, политического, религиозного, идеологического, цивилизационного и исторического характера. Вот почему, с критических позиций можно сказать, что пацифистский консерватизм Советской России был обусловлен скорее глубинным и может быть неосознанным регулятивным действием мистического православного христианства, которое никоим образом не рассматривает себя как универсально значимое, тем более оно не в состоянии формулировать претензии на мировую гегемонию, в отличие от католицизма и протестантства и всех основанных на них западных идеологических концепций. Поскольку если бы вопрос касался только идеологической регуляции, то коммунистическая идеологема необходимости „мировой революции“ с большой степенью вероятности трансформировала бы русский „пацифистский консерватизм“ в достаточно жесткий „воинствующий радикализм“. И это касается не только русского православия, но и „дремлющего“ до 80-х годов ХХ века в китайской общности китайского конфуцианства, поскольку, более чем очевидно, что если бы только коммунистическая идеология стояла в основе психической регуляции мышления и поведения в Советской России и в коммунистическом Китае, то, вероятнее всего, я бы не писал, а вы бы не читали эти строки. Скорее всего, все человечество давно перестало бы существовать ввиду идеологического обязательства любой ценой установить коммунизм в масштабах мира вообще, за исключением может быть тех симпатичных и привязанных к своим тотемно-культовым религиозным верованиям людей из этноидных образований, каковыми являются пигмеи и бушмены в Африке, аборигены в Австралии или индейцы с Амазонки, поскольку для всех них история, скорее всего, не имеет никакого смысла /Георгиев, 2014, с. 319-320; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 312/.

Что касается нацисткой Германии, совпадение между идеей универсальности в католическом и протестантском христианстве элегантно сочетается с претензией на мировое господство, которые вместе дефинируют тотальную агрессию в области международных отношений, не столько для воспроизводства субъектности собственного государства, сколько для ее производства как абсолютной мировой силы. Вряд ли было бы преувеличением сказать, что возможно неосознанная психическая тождественность с претензиями католицизма и протестантства в той же степени касается и либерально-демократической, и остальных идеологических концепций, всех до одной детищ западной цивилизации, которая таким образом снова и снова воспроизводит свои претензии на универсальность и их логическое психическое следствие – владеть миром, устанавливая свою глобальную гегемонию /Георгиев, 2014, с. 320; Георгиев, РИСИ, 2017, с. 312-313/.

Более, чем очевидно, что как следствие критических интерпретаций всей замены религиозных общностных психических регуляторов мышления и поведения идеологическими и с точки зрения Критической психологии, возникает закономерный вопрос – каким образом позиционируется сегодня и следовало бы позиционироваться в будущем всему православному христианскому миру, для которого, несомненно, идеологические системы западной цивилизации, в т.ч. и либерально-демократическая, являются скорее инородными телами во всем духовном пространстве православного христианства?

Я понимаю, прекрасно понимаю, что это исключительно сложный и определенно слишком трудный вопрос, ответ на который, однако, не является предметом исследования настоящей статьи. Да, у меня действительно есть своя версия ответа на этот вопрос, которой я мог бы поделиться с российскими читателями в будущем, но все-таки мне кажется, что для этого необходимо, чтобы больше людей из России, Болгарии, Сербии и т.д. приложили коллективные усилия, поскольку православное христианство это не только наше общее прошлое и настоящее, но и общее будущее. Вот почему, познание, причем именно психологическое познание уроков прошлого и парадоксов между нашими православными христианскими основаниями и абсурдами идеологических заблуждений наших общностей, весьма важно в целях необходимого конструирования будущего.


Цитированная литература:

  1. Арон, Р. /1997/. История и политика, София, 1997;
  2. Габеров, И. /2011/. Митология на успеха, София, 2011;
  3. Георгиев, Л. /1999, 2013/. Критика на етнонационалния рационализъм, Университетско издателство „Свети Климент Охридски“, София, 1999, 2000;
  4. Георгиев, Л. /2000, 2013/. Критика на политическия рационализъм, Университетско издателство „Свети Климент Охридски“, София, 2000, 2013;
  5. Георгиев, Л. /2013/. Критика на историческия рационализъм, Университетско издателство „Свети Климент Охридски“, София, 2013;
  6. Георгиев, Л. /2014/. Критическата психология на политиката и историята, Университетско издателство „Свети Климент Охридски“, София, 2014;
  7. Георгиев, Л. /2017/. Критическая психология политики и истории, Издательство „Российский институт стратегических исследований“, Москва, 2017;
  8. Георгиев, Л. и колектив /2017/. Творческите предизвикателства на Критическата психология, Университетско издателство „Свети Климент Охридски“, София, 2017;
  9. Георгиев, Л. /2017/. Религиозният реваншизъм на историята днес /Пленарен доклад на ХVІ Международна научна конференция „Приложна психология“, Варненски свободен университет „Черноризец Храбър“/, Варна, 2017;
  10. Елиаде, М. /2012/. Трактат по история на религиите, Издателство „Изток – Запад“, София, 2012;
  11. Кант, И. /1967/. Критика на чистия разум, Издателство на Българска академия на науките, София, 1967;
  12. Ницше, Ф. /2004/. Залезът на кумирите, Издателство „Захари Стоянов“, том 6, София, 2004;


*Русский перевод данной статьи предназначен для публикации в журнале „Славяне“, органе „Международной славянской академии наук“, Президентом которой является академик Сергей Николаевич Бабурин.


Людмил Георгиев, Религиозно-идеологическая парадоксальность Великой Октябрьской социалистической революции // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.24264, 10.02.2018

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]

В начало документа

© Академия Тринитаризма
info@trinitas.ru