С помощью пропаганды и сегодня достигаются те же самые цели, что и вчера. Но сегодня пропаганду разрабатывают специальными методами, подают её по специальным адресам, заставляют нас верить в неё безпроигрышными алгоритмами

Часть 1

Пропаганда стара, как мир, сегодняшнее внимание к ней обусловлено тем, что в наше время задействованы новые технологии, часто опирающиеся на принципиально иную технологическую поддержку. Во время Первой мировой войны, например, запускались миллионы воздушных шаров с листовками. Столь сложный «воздушный» путь сегодня выглядит детским по сравнению с возможностями телевидения или особенно Интернета в донесении нужной информации до конкретной головы, причём именно той, которая отреагирует нужным прогнозируемым способом.

Основные этапы развития коммуникаций (устные, письменные, печатные – в прошлом и нынешние дигитальные) несут в зародыше те или иные модели реализации информационной войны, поскольку новые технологии позволяют нарушать сложившийся информационный порядок. В голове человека присутствует эквивалентность информационной и физической картины мира, потому изменения в информационном представлении он автоматически переносит на реальность.

Устная модель цивилизации, распространённая на ранних этапах человеческого развития, когда все слышат одно и то же, охватывает ограниченное количество людей в рамках предела слышимости отдельного человека, цепочки: один человек – один человек. Эта модель может быть реализована и в пространстве, как в случае со слухами, но в таком случае имеет место замена одного слушающего другим. И тогда мы получаем действие, аналогичное распространению информации путём массовой коммуникации. Слухи максимально ориентированы на слушающего, поскольку передаваться будет только то, что: а) хочется услышать, б) настолько неординарно, что не может удержаться человеком без пересказа.

Вот, например, рассказ об обыске у секретаря Президиума Верховного Совета СССР: «В 1982 году по указанию Юрия Андропова, занимавшего пост генерального секретаря ЦК КПСС против Георгадзе возбудили уголовное дело. Инкриминировав ему в вину получение взяток за предоставление депутатских мандатов Верховного Совета выходцам из Грузии, и назначение их на высокие посты в Госплане, Внешторге и в Совете министров СССР. Во время обыска подмосковной дачи Георгадзе, которая была им превращена в филиал пушкинского музея, было найдено около 20 кг ювелирных изделий из драгоценных металлов, драгоценных камней более чем на 4 тысячи каратов, около 5 миллионов рублей, несколько десятков тысяч долларов США, фунтов стерлингов и прочей иностранной валюты. Самое большое впечатление на следователей Генеральной прокуратуры, проводивших обыск, оказали унитазы на даче Георгадзе. Все они были изготовлены из золота 999-й пробы. После завершения обыска, не дожидаясь решения суда, 23 ноября 1982 года Георгадзе совершил самоубийство (застрелился)».

Естественно, подобного типа информация: а) соответствует ожиданиям населения о коррупции и б) будет пересказываться, если станет достоянием кого-нибудь одного. Но в то же время, это правда, а не вымысел. Такие же слухи, точнее менее правдивые, например, использовал Андропов для того, чтобы помешать продвижению наверх Романова или Гришина.

В основе модели слуха лежит также конспирологическая составляющая. Слух передаётся потому, что человек становится обладателем скрываемой, например, властями, информации. Это определённый «моторчик» его движения.

В целом мы видим здесь работу универсального механизма – разрушения информационного монополизма (РИМ). Информация уходит из-под контроля, становясь самостоятельным игроком. А цензурирование всегда предполагает нежелание и боязнь «цензора» выпустить наружу неблагоприятную для себя информацию.

РИМ встречается во множестве вариантов информационной борьбы. Революции, хоть российская, хоть французская, меняя информационную монополию власти на интерпретацию мира, меняют в результате мир. Все цветные революции заняты тем же: они выносят на передний план «обиды» со стороны власти, в то время как власти в своей информационной политике повествуют только о своих достижениях.

Холодная война строилась по модели РИМа. Зарубежные радиоголоса рассказывают о том, о чём умалчивали советские СМИ. Это давало возможность трансформировать информационный аналог советского мира, так сказать, его информационную карту. Реально малочисленные диссиденты в построенной Западом картине мира становятся равноценными настоящим игрокам, обладающим подлинным политическим весом, поскольку слова и дела и тех, и других подлежат активному освещению. Став равными или эквивалентными информационно, диссиденты получают иной статус.

В наше время эта модель вновь была использована в случае мусульманского мира, когда Запад стал давать голос умеренным игрокам, чтобы заглушить голос радикалов. Умеренный теолог, например, получал дополнительное освещение, тем самым усиливая статус умеренного подхода.

Этот метод ещё можно обозначить как перераспределение информационного веса игроков – ПИВИ, поскольку результатом информационных интервенций в чужую картину мира является именно это. Молчащий на экране советского ТВ диссидент становился говорящим субъектом в зарубежной радиопередаче.

Пастернак получает Нобелевскую премию в результате активного участия западных спецслужб [см. тут, тут, тут, тут и Толстой И. Отмытый роман Пастернака. «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ. – М., 2009]. Там была и вынужденная посадка самолёта на Мальте, чтобы скопировать рукопись, а затем и печатание экземпляра «Доктора Живаго» на Западе в качестве псевдосоветского издания, поскольку премия не даётся за произведения, не изданные в своей стране. В результате роман становится псевдокнигой, якобы изданной в СССР.

Толстой суммирует свои разыскания следующим образом: «ЦРУ сделало всё для того, чтобы в то время, как тогда выражались, «поднять» Пастернака. Причём, «поднимали» его не только американцы, но и англичане. «Поднимали» его и во Франции, и в Италии, и в Германии. В апреле 2014 года на сайте газеты «Вашингтон пост» появились документы, которые доказывают, что "поднятие" Пастернака было централизованным действием. Это не значит, что в СМИ того времени люди свободной части мира не могли делать это по собственному желанию, усмотрению и вкусу. Но при этом была и целенаправленная, организованная и согласованная кампания по продвижению Пастернака к читателям, укреплению его фигуры в общественном мнении. И, конечно, эта кампания сыграла большую роль в получении им премии…»

При этом он не отрицает значимости романа, достойного Нобелевской премии: «Общество было как бы травмировано тем, что роман Пастернака был выпущен с помощью ЦРУ США. Моя позиция такая: ну и что, что ЦРУ оплатило этот роман? Почему это должно бросать какую-то тень на Пастернака или на кого-то другого? ЦРУ Пастернаком не интересовалось. Борис Пастернак понятия не имел о существовании американской разведки или интересе к нему со стороны американской разведки. Так этого интереса и не было. ЦРУ интересовалось исключительно рукописью, которую они финансировали, оплатили и помогли выпустить для того, чтобы отвесить политическую оплеуху хрущёвскому режиму…»

В этом случае пропаганды Пастернак не был диссидентом и борцом с режимом, вся эта мифология была вписана позже, чтобы сделать более системным присуждение премии.

Перестройка также использует модель ПИВИ, когда массово даёт право голоса прошлым «врагам» (пример – Бухарин и многие другие). О них мало что было известно в послевоенное время (или информация была полностью негативной, как о Троцком), поэтому общество начинает активно поглощать всю новую информацию, полностью противоположную предыдущей. А получаемая впервые информация об объектах закрепляется в коллективной памяти как знание.

Третий вариант – это создание управляемых массовых единств (СУМЕ). ЦРУ создавало свои конгрессы интеллигенции, СССР – свои. Всё это – создание источников информационных потоков для удержания их в рамках повестки дня. Это и разного рода демонстрации, и цветные революции. То есть массовые акции, интерпретировать и реинтерпретировать которые могут все, вкладывая в их слова нужные смыслы.

Информационная война активно эксплуатирует метод замены тактического стратегическим, что даёт возможность управлять восприятием (УВ). Когда кого-то называют «фашистом», то это использование стратегического обозначения, относящегося к знаниям, хотя в этом случае надо было пользоваться тактическим обозначением, которое относится к информации, поскольку описывается конкретный факт. Информационная война сознательно путает своего зрителя, подсовывая ему обозначение-знание вместо отсылки-информации о факте.

Мы можем изменять восприятие мира, трансформируя его героику. Можно обозначить этот метод трансформацией героики, присоединив сюда также удержание старой героики в противовес вводимой реальностью новой. Этот метод можно обозначить суммарно как УГ – управление героикой. Любая социальная смена принципиально меняет список героев, что ведёт к борьбе не только с героями, но и с памятниками, как их символизациями.

Герои и их нарративы обладают сильной воздействующей силой. В случае телевизионного сериала герой своим поведением может задавать важные отношения, к примеру, с государством, поддерживая патриархальность этих отношений или акцентируя бунт как инновационный характер поведения. Герой делает разрешённым новое поведение или закрепляет старое. Известны примеры увеличения числа самоубийств после выхода книг Карамзина «Бедная Лиза» и Гете «Страдания юного Вертера». Кстати, уже одни названия этих книг в определённой степени программируют будущее поведение.

Исследовательница Тоболовски, изучая образы профессоров в американских телесериалах, находит их скорее негативными, чем позитивными [см. тут, тут и тут ]. Она проанализировала 12 сериалов, созданных с 1996 по 2014 г., придя к выводу, что профессор в них является не очень приятным героем. Он пьющий, одинокий, плотоядный. Или из другого её анализа: старый, нудный, белый, скупой.

Некоторые её выводы очень просты. Так, берясь за образ профессора Соломона из «Третьей планеты от Солнца», который по сюжету является пришельцем, она акцентирует аномальности его поведения как пришельца, которые в то же время вполне вписываются в образ профессора. Она также пишет: «Академиков часто показывают как алкоголиков (Max Bickford), разведённых (Max Bickford), одиноких («Третья планета»; Max Bickford; Sabrina; Boy Meets World; The Parkers), вступающих в случайные связи (Max Bickford; Третья планета; Felicity; Sabrina; Boy Meets World) или применяющих насилие («Баффи – истребительница вампиров»)».

Кстати, отталкиваясь от её анализов, предлагается также вариант конструирования героики. Его можно назвать конструктором героя под нужные для коммуникатора параметры.

Тоболовски связывает такой показ профессора с общей тенденцией к антиинтеллектуализму в американских медиа (см. ещё одну работу на тему антиинтеллектуализма медиа). Однако следует также признать, что в период правления Барака Обамы начались попытки исправления этой ситуации. К примеру, Пентагон оплачивал курсы сценаристов, помогающих сделать науку интересной с помощью популярного кино, где в качестве примера анализировался сериал «Числа». Лично Обама встречался с создателями телепередачи «Разрушители легенд», предложив им проверить в последующем возможность использования зеркал для поджога вражеских кораблей, как это случилось в Древней Греции. Всё это связано с общим падением интереса к естественным наукам, который США хотят изменить, опираясь на силу кино.

СССР вырос как на базе моделирования героев, так и в не меньшей степени на базе моделирования врагов. Герой также хорошо задаётся уровнем его врагов. Так что мы можем выделить в качестве ещё одного инструментария УВ – управление врагами. Чем сильнее враг, тем выше статус героя. Управление врагами реализуется в принятой как прошлой, так и современной стратеги пропаганды, направленной на демонизацию (негативацию) противника, который начинает совершать такие поступки, за которые его и следует уничтожать. Управление врагом заставляет массовое сознание оправдывать любые действия против тех, кто был заклеймён как враг. И понятие «врага» – это вновь из области знаний, а не информации. У него есть только та конкретика, которая разрешена этим более высоким уровнем.

Аномальность (та или иная) врагов является очень сильным средством выстраивания сюжета. Без врага никакой герой невозможен и даже не нужен. К тому же враг, в отличие от героя, не имеет ограничений поведения.

Супергероев привязывают в анализах к тому, что можно обозначить как «супервраг»: «В лучших фильмах про супергероев всегда есть великие злодеи. На самом деле, довольно часто как раз великие злодеи и делают эти фильмы замечательными, так как в целом злодеи интереснее героев. Они обладают свободой, могут быть смешными и эксцентричными, а герои из комиксов всегда скованы кандалами каких-то обязательных стандартов (если не считать Карателя). «Бэтмен» Тима Бертона (1989 г.) не только положил начало картинам про супергероев с крупным бюджетом, но и породил злодеев, которые затмили героические суперподвиги».

Управление поведением, его программирование в значительной степени связано с нарративом, с тем сюжетным разнообразием, в рамках которого движется герой. Герой как правило является Спасителем, поскольку Враг пытается нанести вред Жертве. Герой её спасает. Таков типичный нарратив героя. Его прочтение / просмотр вызывает выделение окситоцина, который и трансформирует поведение человека, делая его более просоциальным.

Определённые сюжетные «цепочки» повторяются бесконечное количество раз, меняется только конкретное наполнение тех символических ролей, которые в них задействованы.

Соответственно, начинают работать и системы управления поведением, «притянутые» из прошлого. Шомова, например, пишет: «Образ – самый, пожалуй, простой, даже "лобовой" вариант эксплуатации архетипа в политической коммуникации. Гораздо тоньше и интереснее политика работает с такими, скажем, вещами, как архетипическая метафора, архетипический запрет, архетипическая тайна… Когда начинаешь разбираться, почему тот или иной лидер в своей риторике так активно использует, например, метафорические сравнения с болезнью или смертью, становятся лучше "видны" его подлинные, скрытые верхними слоями политической корректности, взгляды на предмет разговора. Точно так же перестаёшь изумляться, отчего столь популярны у некоторых сегментов молодёжной аудитории акции движения «Наши», как только сумеешь разглядеть за их сценариями и структурой попытку повторить тайные ритуалы древних элевсинских мистерий…»

Современный мир всё равно в значительной степени опирается на своё виртуальное прошлое, поскольку его сюжеты уже были апробированы на массовой аудитории. Это напоминает повтор голливудских героев и сюжетов, переносимых из комиксов на большой экран.

В следующей части статьи мы расскажем о таких технологиях как манипуляция с источником, управление парадоксальностью, управление каналом коммуникации, управлением фреймами и управление развлекательностью.

Часть 2

Канадский социолог и исследователь массовых коммуникаций Гарольд Иннис считал, что любые медиа не являются объективными, поскольку преследуют цели контроля пространства и времени [Tremblay G. From Marshall McLuhan to Harold Innis, or From the global village to the world empire// Canadian Journal of Communication. – 2014. – Vol. 37. – N 4]. Иннис считал, к примеру, средневековые монастыри монополистами знаний, поскольку в них тексты переводились с недолговечного папируса на долговечный пергамент. При этом отбирались «правильные» тексты, а «неправильные» уходили в небытие. Советская цензура, как и любая другая, также тиражировала «правильные» тексты, не допуская к тиражированию «неправильные».

Можно продолжить это наблюдение и объяснить его следующим образом. Структура (экономика) информации отлична от структуры (экономики) знаний. Если информация может базироваться на одном наблюдении, то знания требуют большого числа наблюдений. Каждая манипуляция пытается подать свою информацию как знание. Например, реклама закладывает свою информацию в мозг потребителя, чтобы «включить» её в момент возникшей у него потребности (имеем переход: реклама зубной пасты на экране – бренд при виде полки в супермаркете). Известен феномен, что через две недели из памяти стирается источник информации, тем самым бренд зубной пасты в нашей голове превращается из информации в знание. Аналогично пропаганда перепрыгивает через уровень информации (факта), оперируя сразу знаниями.

Именно печать, разрушив единственно авторитетные цепочки, создала феномен бесконечного вброса информации, который используется во всех информационных кампаниях. Затем со ссылкой, которая якобы создаёт легитимность, его могут перепечатывать более солидные источники. СССР подобным образом сначала имплантировал нужные материалы в одну индийскую газету, а потом сам же перепечатывал их, распространяя по всему миру. Назовём этот инструментарий манипуляцией с источником (МИ).

Интернет повторяет путь создания множественности источников, первым шагом по которому было книгопечатание. Из-за «дешевизны» данного пути выхода со своим мнением мы имеем практически не массовое слушание, как это было в прошлом, а массовое говорение. Книгопечатание, кино и телевидение создали массового потребителя информации, Интернет – это массовость источников информации, ярким примером чего являются блоги. Право на авторство резко расширилось, одним из негативных последствий чего стал троллинг, которому сегодня посвящается всё больше исследований [см. тут и тут].

Харари в своей книге об истории человечества говорит о роли воображаемых объектов в становлении человека [Harari Y.N. Sapiens. A brief history of humankind. – London, 2014]. Именно они (а в эту категорию он включает и современные демократию и права человека) позволили обезопасить коммуникации между незнакомцами, создав связующие силы в виде религии, торговли и империй. Неизвестный человек перестаёт быть чужим, поскольку он пользуется той же символической системой.

Сюда же мы можем отнести и праздники, например, учитывая противоречивое отношение к празднованию 9 мая. Праздник, несомненно, является объединяющей символизацией. Более того, он выступает чётким маркером «свой/чужой». Непризнание «моего» праздника вытесняет этого человека из списка «своих».

Ремчуков говорит также о другой роли праздника – как механизма, убирающего внимание от имеющегося негатива: «Голливуд как Фабрика грёз по-настоящему расцвёл с наступлением Великой Депрессии в США. И вот эти бесконечные мюзиклы, танцы, чечётки, бесконечная вот эта жизнь и становление Голливуда, и звёзд, и новых гонораров, нового массового кино совпали именно в период самый тяжёлый с экономической точки зрения, когда депрессия охватывала целые районы, 35-40% было безработных и люди перемещались по стране, искали любой заработок, там, рыть канаву или строить дорогу. Но сейчас, если говорить о 40-х годах в Америке, о 30-40-х, то, безусловно, Голливуд порождает такую визуальную картинку счастливую. Так что я думаю, что это весьма манипулируемая, то есть осмысленно создаваемая картинка нашей жизни».

Вероятно, в будущем станет возможным более объективное исследование реагирования мозга на праздник в плане выделения окситоцина. Например, это можно увидеть при реагировании отцов на фотографии своих детей. Интересно, что в случае родительской и романтической любви происходит блокировка области мозга, отвечающей за рациональность [Bartels A. a.o. The neural correlates of maternal and romantic love // Neuroimage. – 2004. – Vol. 21. – I. 3; Bartels A. a.o. The neural basis of romantic love // NeuroReport. – 2000. – Vol. 11. – N 17]. Обратим внимание на этот феномен, ведь к нему, по сути, и стремится пропаганда, перенасыщая своё сообщение эмоциями, поскольку в такой ситуации рациональность оказывается вне игры.

Но вернёмся к Харари, который по-новому посмотрел на изобретение денег, высоко оценив их в качестве инновации: «Деньги являются наиболее важным и революционным изобретением в истории». Он объясняет это тем, что они создают доверие между незнакомцами. Харари говорит: «Удивительная вещь, касающаяся денег, – это то, что они представляют собой не технологическую, а психологическую революцию». Капитализм трактуется деньги как наиболее поздний вариант религии: «Это наиболее успешная современная религия, так как большинство стран и народов верят в него». Капитализм возник 200 лет назад, и люди тогда считали и считают сейчас, особенно в постсоветской ситуации, что все проблемы будут разрешены благодаря капитализму.

Здесь упоминается феномен «доверия», который одновременно является важнейшей целью пропаганды. Можно вспомнить, как менялись типы экспертов, несущих правду с экрана в период перестройки. Если вспомнить «человека доверия» советского времени, то это мог быть известный рабочий или секретарь обкома, которого потом заменили (журналисты, писатели, диссиденты), массово вошедшие в списки первых перестроечных Верховных Советов.

Перестроечная программа «Взгляд» обладала именно этим набором приглашённых в эфир лиц, хотя и создавалась с подачи ЦК и КГБ для противодействия западной пропаганде среди молодёжи. Вот воспоминания главы Гостелерадио СССР Кравченко [см. тут, тут и Кравченко Л. Лебединая песнь ГКЧП. – М., 2014]:

«В 1987 году секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев пригласил к себе первого зампредседателя КГБ Бобкова, Афанасьева от "Правды" и меня, и объявляет нам: "Через три месяца мы прекращаем глушить западные радиоголоса. Поэтому сейчас самое главное: уберечь молодёжь от тлетворного влияния Запада", – эту фразу Яковлева я записал в блокнот, который у меня цел и сегодня, – и поэтому мы должны за короткое время создать свои программы особенно для утреннего и вечернего эфира". Я в свою очередь собрал у себя в кабинете талантливых ребят из молодёжной редакции и предложил им сделать эти музыкальные информационно-развлекательные программы. Смелые по сюжетам и фактам, неожиданные по интерпретации этих фактов».

Всё это говорит об ещё одном методе блокировки рациональности – парадоксальности. Получается, что парадоксальность человека, факта, теории захватывает нас и не даёт возможности включиться критическому мышлению. Перестройка, запуская новые факты и новых людей, активно воспользовалась тем, что можно обозначить как управление парадоксальностью (УП). Мёртвое советское телевидение было моментально положено на лопатки новыми информационными потоками.

Этот же феномен подтверждают миллионные тиражи перестроечных газет и журналов. Информационный застой был взорван. Новые потоки блокировали любую рациональность. Журнал «Огонёк» блистал, что отражает и появление диссертаций на тему «Огонька», и круглые столы на эту же тему [см. тут, тут, тут, тут и тут ]. О некоторых других контекстах того времени см. тут, тут и тут.

Последняя работа – диссертация Брусиловской об «оттепели», из которой мы приведём длинную цитату: «Такое "состояние умов" было подготовлено прежде всего кинофильмами и радиоприёмниками, взятыми в качестве военных трофеев. Эти, по выражению В. Аксёнова, "платонические рандеву со свободой" нарушили целостность мировосприятия послевоенного поколения и послужили стимулом интереса к жизни за "железным занавесом", а также желания выделиться из стандартно-серой и комсомольско-однообразной массы, найдя себе иных кумиров, нежели предложенных официальной пропагандой. Следствием вышеперечисленного становится увлечение джазом и появление "стиляжничества" как первой попытки проявления альтернативы общепринятым нормам социалистического быта. "Стиляжничество" – явление, которое вызрело внутри советской системы и самими фактом своего существования и противостояния официальной идеологии подтвердило большие резервы послевоенного поколения.

Состоявшийся в 1957 году Международный фестиваль молодёжи и студентов стал в прямом и переносном смысле слова «открытием Америки». Превращение Москвы на несколько дней в некое подобие Вавилона дало свои определённые результаты: исчезновение мифа о западных людях как о несчастных и обездоленных и одновременно рождение нового мифа – мифа о загранице как об универсуме, где жизнь в любых её проявлениях лучше и качественнее, чем в отечественном варианте. Меняются и политические ориентиры властей – во внешней политике – всё больше приобретает влияние тенденция на мирное сосуществование с капиталистическими державами, во внутренней политике – провозглашается курс на улучшение благосостояния людей, материальным воплощением которого становится массовое жилищное строительство, получившее в народе прозвище "хрущобы"».

То есть «оттепель», от «авторства» которой Хрущёв всеми силами открещивался, была «чертежом» будущей перестройки. Причём мы видим явный повтор почти всех «силовых» линий, направленных на разрушение советской модели.

Не только Хрущёв «шарахался» от перестройки. Участники тех событий также сами «отодвигают» от неё Хрущёва. Например, Хуциев вообще отрицает роль Хрущёва: «Это враньё, что на ХХ съезде он разоблачил культ личности. Это всё было сделано сразу после смерти Сталина – поднимите газеты того времени. Буквально через месяц после смерти Сталина во всех центральных газетах: в ЦК КПСС планировались материалы о преодолении культа личности и о коллегиальном руководстве. Это всё было до Хрущёва. А он потом стал всех отставлять от должностей. Как он, например, с Жуковым поступил, который спас его, когда его хотели снять? Он его снял в тот момент, когда он плыл на корабле, когда у него не было даже возможности ничего сделать. Термин "оттепель", хрущёвская оттепель – никакого отношения этот термин к Хрущёву не имеет».

Последнее замечание имеет архивное подтверждение. Дословно по одной из стенограмм Хрущёв произносит следующие слова: «Сложилось понятие о какой-то "оттепели" – это ловко этот «жулик» подбросил, Эренбург. Вот сейчас берут художественное произведение и по нему делают кинокартины. Делается картина "Лес" Леонова. Когда я читал, я весь покрыл себя синяками, и то мог только первую книгу прочесть, вторую взял – ну никак не идёт, никакие возбудительные средства не действуют. Вот мне Микоян говорил: "Ты знаешь, какой Окуджава? Это сын старого большевика". А старый большевик тоже был дерьмом, он был уклонистом, национал-уклонистом. Так что, конечно, дерьмо».

Пыжиков, автор монографии об оттепели, также подчёркивает роль того, что миллионы людей побывали во время войны за границей [см. тут и Пыжиков А. Хрущёвская «оттепель». – М., 2002]. Хоть и с оружием в руках, они увидели другую жизнь, что потребовало внимания государства к выстраиванию потребительской модели жизни в ответ. Все изменения, приписываемые Хрущёву, были задуманы намного раньше, до его правления (см. современную дискуссию об оттепели тут и тут).

Информация, а не только знание являются силой, способной трансформировать общество. Возможно, в СССР это было связано с тем, что его часто именуют «логоцентрическим», то есть слово здесь играло более существенную роль, чем в других системах. Гройс пишет: «Медиумом экономики являются деньги. Экономика оперирует цифрами. Медиумом политики является язык. Политика оперирует словами – аргументами, программами и резолюциями, а также приказами, запретами, инструкциями и распоряжениями. Коммунистическая революция представляет собой перевод общества с медиума денег на медиум языка. Она осуществляет подлинный поворот к языку (linguistic turn) на уровне общественной практики».

Язык – это не только символы, но и коммуникации. Бернейс также говорит о коммуникации как об инструментарии по трансформации обществ: «Сеть коммуникаций, которые иногда дублируются, пересекаются и накладываются друг на друга, совсем не теория, а факт. Нам нужно признать значимость современных коммуникаций, осознать, что это не только сложно организованная сеть, но также и могущественная сила, ведущая общество к благу или, не исключено, к злу…»

Сегодня возник и новый уровень подачи информации – дигитальная коммуникация. Как оказалось, человеку свойственно разное реагирование на информацию, подаваемую на бумажном и электронном носителях [см. тут, тут и тут]. Например, отвечая на абстрактные вопросы после прочтения рассказа, читавшие бумажную версию дали 66% правильных ответов, в то время как читавшие дигитально, дали только 48% правильных ответов. При ответах на конкретные же вопросы ситуация изменилась: теперь 73% правильных ответов было при электронном чтении и 58% – при бумажном.

Авторы пытаются объяснить этот феномен тем, что дигитальные технологии запускают конкретное мышление человека. Они же связаны с быстрой обработкой информации, с немедленным вознаграждением, которым характеризуется взаимодействие с дигитальной платформой. Одновременное выполнение многих задач, отвлечение внимания, перегрузка информацией также заставляют выбирать полюс конкретности в системе от конкретного к абстрактному. Всё даёт вполне конкретные подсказки по созданию материалов для будущих поколений пропагандистов, которые и сегодня большее влияние начинают уделять материалам, которые появятся на дигитальных платформах.

В более ранней работе эти же авторы, при анализе игр, также приходят к выводу, что аналоговые платформы активируют концепты, относящиеся к когнитивной сложности [Kaufman G. F. a.o. Lost in translation: comparing the impact of an analog and digital version of a public health game on players’ perceptions, attitudes, and cognitions // International Journal of Gaming and Computer-Mediated Simulations – 2013. – Vol. 5. – N 3]. Ещё одним объяснением, которое они приводят, является то, что дигитальная игра, в отличие от её аналогового варианта, стимулирует повышенный уровень возбуждения и срочности. А это увеличивает степень сложности игры для игроков. В целом, можно обозначить этот метод как управление каналом коммуникации (УКК), когда определённые типы месседжей могут идти по одним каналам, другие – по другим.

Тут есть определенная параллельность с разграничением эпизодических и тематических фреймов новостей, предложенных Айенгаром [см. тут, тут и Iyengar S. Is anyone responsible? How television frames political issues. – Chicago, 1991].

Эпизодический фрейм акцентирует роль индивида в событии, тематический – проблемность, то есть они тоже как бы расположены в разных плоскостях: ниже и выше. Эпизодический фрейм говорит о единичном событии, тематический – о тренде. Эпизодический фрейм акцентирует изменения в человеке, тематический – как изменить решение проблемы. Как следствие, в первом случае вина за негативность ситуации ложится на человека, во втором – на государство.

Айенгар подчёркивает: «Людям демонстрируют эпизодическую подачу разных проблем – преступность, терроризм, бедность, расовое неравенство – с тенденцией приписывать ответственность за эти проблемы скорее индивидам, а не институциям или более широким общественным силам».

Тематические фреймы требуют большей подготовки (например, нужны прошлые события такого рода, комментарии экспертов), отсюда, в числе прочего, и их малая представленность в телевизионных новостях.