Напечатать документ Послать нам письмо Сохранить документ Форумы сайта Вернуться к предыдущей
АКАДЕМИЯ ТРИНИТАРИЗМА На главную страницу
Дискуссии - Наука

С.К. Абачиев
Православные, будьте бдительны: философия! Часть 2

Oб авторе

(Дополнения профессионала к двум статьям В. Ю. Катасонова)


Часть 1

Смотри́те, братья, чтобы кто не увлёк вас философией

и пустым обольщением, по преданию человеческому, по

стихиям мира, а не по Христу…

Колос., 3: 8


Платон и Аристотель. Центральный фрагмент одноимённой картины Рафаэля.


4. Философия – точно не наука. Это – специфическое искусство

Сила теоретической науки в систематической достоверности её логико-дедуктивных выводов. В отличие от теорий чистой математики с их сравнительно «абсолютной» доказательностью, в науке логико-дедуктивное развитие её теорий держится под систематическим контролем достоверных опытных знаний, а также периодически ими корректируется. Даже в физико-математических науках. Без чего и последние быстро вырождаются в спекулятивно-умозрительные теоретизирования, хотя и во внушительной «математической упаковке».

Последнее естественно. Одно дело – теоретизировать в чистой математике о её идеальных объектах, но совсем иное дело – адекватно описывать на математическом языке реальные природные объекты и процессы. Математическая доказательность при этом принимается за образец для заведомо «половинчатых» подражаний. Господствующим методом теоретизирований в науке был и остаётся гипотетико-дедуктивный. На очередном этапе развития научной теории творчески разрабатывается очередная концептуальная схема, идеальная модель изучаемого комплекса явлений, она обосновывается своими прямыми и косвенными достоверными опытными фактами, затем логико-дедуктивно развивается, опять-таки, под контролем таких фактов и периодически ими корректируется.

Это так даже в са́мой современной теоретической физике с её методом математических гипотез, которые могут далеко опережать возможности постановки соответствующих экспериментов. Лучшее тому опытное (в данном случае – историко-научное) свидетельство – спектр нынешних теоретических гипотез в зоне синтетического «сплавления» по сей день искомой Единой теории элементарных частиц и модели происхождения Вселенной в гипотетическом Большом Взрыве. Ради опытного выбора из этого спектра математических гипотез, собственно, и был реализован проект пресловутого Большого адронного коллайдера.

Но сила теоретической науки покупается очень дорогой ценой её узкой специализацииинтеллектуального аскетизма, тематической однородности её теорий, на что́ обращал внимание И. А. Ильин. (См. в пункте 13 первого параграфа.)

В современную эпоху, когда научно-методологическое самосознание науки становится зрелым, можно уверенно констатировать, что наука располагает сложной иерархией методов исследования, методологий разного уровня общности. Включая общенаучную, которая опирается на науку Логики в её полной версии. Эффективная работа с фактами, понятиями, принципами и логическими выводами в современной науке сама становится научной, а отчасти даже научно-теоретической.

В предисловии к [4] я цитировал замечательную лекцию И. П. Павлова «Об уме вообще и о русском уме, в частности». (Доступную в Интернете по первому желанию.) В частности, наш великий учёный обращал особое внимание на то, что наука современного исторического типа с её лабораториями ставит человеческое познание в искусственные, «оранжерейные» условия. Опытное познание – в первую очередь. Да и в теоретическом познании она сильно и даже радикально облегчает себе жизнь своей узкой специализацией, своим методом идеализаций, концептуальных схематизаций исследуемых объектов и процессов. А также своей академической неторопливостью, возможностью тщательно выверять каждый шаг своей поступи. Выверять и опытно, и методологически.

Как отмечал тот же академик Павлов, реальная жизнь ставит человеческое познание перед несравненно более сложными, многотемными, но при этом и нечётко структурированными проблемами. Философским подходам с их традиционной тягой к многотемности теоретических умопостроений при этом элементарно нет альтернатив. Уже в силу одного этого философии, вопреки лжепрогнозам О. Конта и Ф. Энгельса, обеспечено будущее до конца времён.

Но в каком методологическом качестве философии обеспечено это будущее? На этот вопрос объективно можно дать адекватный ответ только в современную эпоху всестороннего развития науки новоевропейского исторического типа, во всеоружии итогов многовекового идейного взаимодействия философии с наукой и её научным самосознанием. Тем более, что последнее само зарождалось в материнском лоне европейской философии, начиная с логики Аристотеля, и развивалось в нём вплоть до новейшей истории 20-го столетия, отчасти – включительно.

На этот кардинальный вопрос дал свой ответ всё тот же классик русской религиозной философии С. Н. Булгаков: «Основные мотивы философствования, темы философских систем не придумываются, но осознаются интуитивно, имеют сверх-философское происхождение, которое определённо указывает дорогу за философию. По своей интуитивной основе философия сближается с искусством, интуитивная природа которого не вызывает оспаривания, философия есть искусство понятий.» [21, с. 71]

Интуитивная природа философских постижений и озарений – особая тема параграфа 6. Здесь же надо развить мысль Булгакова о том, что философия в методологическом плане представляет собой искусство оперирование понятиями. Высшее искусство, если философские теоретизирования действительно мудрые, а не суемудрые. Ведь понятия «знания» и «мудрость» далеко не совпадающие, а философия извечно стремится к мудрости. Само греческое слово «философия» означает «любовь к мудрости».

Всякое высокое искусство предполагает, что его автор владеет соответствующей техникой (не в смысле искусственных инженерных конструкций). Без владения техникой живописи (методами композиции, передачи светов и теней и т. п.) человек с талантами художника может только мечтать о творческом самовыражении в своих художественных полотнах. Без владения стандартной техникой музыкального искусства, начиная с нотной грамотности, человек с абсолютным музыкальным слухом может только мечтать о своей композиторской или мастерски исполнительской творческой продукции. И т. п. Шедевры что живописи, что музыкального творчества – нечто сверх владения соответствующими техниками. Но владение ими жизненно необходимо, хотя и далеко не достаточно. Образно и точно говоря, нарисовать человеческое лицо – дело изобразительной техники, а вот изобразить на нём глаза как зеркало человеческой души – дело художественного таланта.

Исторически философия была веками методологически неокультуренной. Оно и понятно: даже логика Аристотеля как «начальная школа» методологической культуры рационального мышления и даже в средневековой схоластике 12-13-го веков от Р. Х. только набиралась своего соответствующего исторического опыта с огромными издержками. Последние стали преодолеваться только с переломного исторического рубежа «Нового Органона» Ф. Бэкона с его комплексной программой формирования качественно новой, более общей методологии такого познания, в котором теория уже не безраздельно господствует, а идёт рука об руку с опытом и экспериментом. И в наши времена зрелое общеметодологическое самосознание науки способно предоставить философии соответствующую технику. А уж на её основе становятся возможными такие творческие самовыражение философов, продукцией которых является мудрость, а не суемудрие.

Конечно, такие философы были во все времена. Но, скорее, в качестве счастливых исключений из правила. Высокую методологическую самодисциплину своих теоретизирований они не столько понимали, сколько интуитивно чувствовали. Теперь же речь можно вести о её массовом освоении как профессиональными философами, так и творческими людьми из любительского «кадрового резерва» философии.

Это особенно чётко понимается в современной философии науки, особенно в западной. На Западе исследователя в этой области, получившего чисто философское образование и не поработавшего в реальной науке, не принимают всерьёз. (У нас же некоторые из таких философов дерзают даже писать учебники по истории и философии науки для аспирантов, но эти псевдоучебники мало чему могут научить по части общеметодологической культуры научных исследований.)

Как и во всяком искусстве, в философии бывало и есть всякое. Были и есть шедевры. Была и есть «серятина», причём, с подавляющем большинстве. И, конечно, в переизбытке «философщина» с её суемудриями всех родов, видов и подвидов. По причине всё той же повальной, нередко элементарной методологической неокультуренности, которая поныне остаётся отнюдь и отнюдь не преодолённой. Даже в профессиональной философии, не говоря уж о любительской.

Взять для конкретного примера философию русского космизма. Ещё году в 1995-м Б. Н. Ельцин завил, что постсоветской России нехорошо быть без постсоветской Государственной идеологии. И нашлись тогда романтики, которые сказали: «Есть такая идеология! Русский космизм!». К счастью, всё это было на уровне российско-интеллигентских дискуссий-полемик невежд в вопросах философии, которые ничему не обязывали тогдашние правящие элиты. Принятие на практике русского космизма в качестве основы Государственной идеологии России даже в воображении проигрывать небезопасно! Особенно – на сон грядущий! Теоретические обеспечение былой советской Государственной идеологии базировалось на своей социальной утопии, но всё же было концептуально целостным с весомым научно-обществоведческим ядром. Русский космизм же – типично философское направление. А суммарная творческая продукция философских направлений, как показывалось в пункте 10 1-го параграфа, по своей концептуальной структурированности является идейной свалкой с разбросанными по ней ценными идеями разного достоинства.

У этого направления отечественной философии есть научно-мировоззренческая ветвь. На ней философские концепции са́мого разного достоинства. На одном полюсе «космическая философия» К. Э. Циолковского – вопиюще утопическая в плане государственного и культурного строительства. И вопиюще спекулятивная в своей концептуальной основе с буйными фантазиями автора относительно «разумных атомов», вселенской экспансии человечества, которое должно перейти в «лучевую форму» своего существования. На другом полюсе – концепция автотрофности человечества В. И. Вернадского, которая может наполниться новым и вполне реалистичным содержанием в связи с разработками в области экологически чистой солнечно-водородной энергетики изобилия. (Об этом говорилось к концу статьи [22].) А между ними – концепции со своими причудливыми комбинациями правильных и ложных обобщений, выводов и предвосхищений. Как теоретических, так и интуитивных.

Религиозно-философская ветвь русского космизма также крайне «разношерстная» в плане совокупности своих концепций, как и большинство самих её конкретных концепций. Здесь для сравнения достаточно привести лишь два образца философских теоретизирований с соответствующих «полюсов».

На «отрицательном» полюсе – любительская «космическая философия» известного драматурга 19-го века А. В. Сухово-Кобылина, нарочито подражавшего замысловатым и тяжеловесным по стилистике теоретизированиям Гегеля. Чего сто́ит одно помпезное и гиперпретенциозное название его главного труда: «Философия духа или социология. (Учение Всемира)»! Вот показательный отрывок из него:

«Все… современные изобретения суть не иное что, как шаги, совершаемые человечеством на пути его субъективизации, одухотворения. Горизонтально летящий на велосипеде человек – это уже движущийся к форме ангельской, высший человек. Через изобретение этих машин горизонтального летания человек подвигнулся к лику ангельскому или идеальному человечеству. Всякому мыслящему существу понятно, что велосипед – это и суть те механические крылья, почин или зерно будущих органических крыльев, которыми человек несомненно порвёт связующие его кандалы теллурического мира и взойдёт своими механическими изобретениями в окружающий его солярный мир.» [23, с. 54]

Какой разительный контраст с другим непрофессиональным русским религиозным философом, но мудрецом и пророком, – Ф. М. Достоевским!

А вот изречение Н. А. Бердяева: «…крушение натуралистического антропоцентризма, наивно прикреплявшего значение человека к природному миру, не есть гибель высшего самосознания человека как микрокосма, как центра и царя Вселенной. Гибнет лишь детская наука Библии, наивная библейская астрономия, геология и биология, но остаётся в силе религиозная библейская истина о человеке. Человек претендует на несоизмеримо бо́льшее, чем то самосознание, которое в силах дать ему натуралистический антропоцентризм. И смешны для нас притязания средневековых людей скрепить своё значение с наивной наукой детства человечества. Бесконечный дух человека претендует на абсолютный, сверхприродный антропоцентризм, он осознаёт себя абсолютным центром не данной замкнутой планетной системы, но всего бытия, всех планов бытия, всех миров. Человек не только природное существо, но и сверхприродное существо, существо божественного происхождения и божественного предназначения, существо, хотя и живущее в «мире сем», но «не от мира сего». Этот абсолютный антропоцентризм, побеждающий дурную бесконечность звёздного неба пребывающей в человеке вечностью, не может быть сокрушён никакой наукой, как не может быть никакой наукой обоснован – он вне досягаемости науки. Что́ может сказать об этом наука Коперника, Лайеля и Дарвина, которая вся есть лишь приспособление к данному, ограниченному состоянию природного мира? Само это ограниченное состояние природного мира, столь экономически описываемое Коперником, Лайелем и Дарвином (В смысле «экономии мышления», т. е. свёртки, радикальной компактизации опытных знаний в научных законах и теориях. Был в философии науки первой трети 20-го века такой популярный термин. – С. А.), порождено падением человека, перемещением иерархического центра Вселенной. Приниженное положение, которое занял человек в данном состоянии природного мира и данном планетной системе, ничего не говорит против его центрального положения в бытии, против той абсолютной истины, что человек есть точка пересечения всех планов бытия.» [23, с. 174]

Имея достаточно богатый опыт идейного взаимодействия с комментаторским активом РНЛ, в связи с этим цитированием Бердяева предвижу в свой адрес новые «анафемы» по мою душу некоторых комментаторов, горячих в вере не по разуму. Как же, апеллирует, мол, «этот самовлюблённый гордец-графоман» в коренных вопросах православного богословия к ломовому еретику, нецерковному вольнодумцу! Да прекрасно я знаю и понимаю ересеологии Бердяева, начиная с той коренной, что человеческое творчество угодно Богу как Творцу чуть ли не во всех формах своего проявления. Знаю и прекрасно понимаю хотя бы уже по той одной причине, что, в отличие от таких горе-комментаторов, которые творческую продукцию Бердяева и в руки брать брезгуют, я её прорабатывал основательно и творчески, т. е. критически, но критически избирательно и конструктивно. Чего и им желаю. А если такого желания у них нет, то пусть и не судят на эту тему со своим «прокурорским пафосом». Ради элементарного приличия.

В приведённой цитате Н. А. Бердяева мне видится некий «результирующий вектор» современной богословской результативности религиозно-философской ветви русского космизма, несмотря на далеко не безукоризненную христианскую веру большинства её представителей. В свете доказательно обоснованных данных современной науки с её эволюционизмом Православие должно не впадать в фундаментализм, но в полной мере осознать космологический пафос христианского вероучения, вселенски-космическое призвание человечества.

Куда как актуально, учитывая нынешнюю полемику на РНЛ об отношении православного богословия к тотальному эволюционизму современной науки! (См. [4] и список публикаций при этом статье.)


5. Об вере и знании в науке, в религии, в философии

Знание и вера по сию пору сплошь и рядом друг другу противопоставляются. На этом противопоставлении, причём в гротескной и вульгарной форме, базируются все зловредные стереотипы «научного атеизма»: в религии, мол, господствует непременно слепая вера, а наука ничего на веру не принимает, всё осмысливает критически, благодаря чему она коллективными усилиями, через критику и самокритику вырабатывает знания неопровержимые, достоверные. Но элементарно аналитическое отношение к дилемме веры и знания на первом же шаге не оставляет от этих стереотипов камня на камне.

Ведь вера-то отнюдь и отнюдь не может быть только слепой и фанатичной! Она ведь может быть и бывает здоровой – в смысле человеческого доверия к информации, которую сам человек при этом принимает без критического анализа, проверок и перепроверок.

Без такой веры человек и в науке шагу ступить не может, начиная с обретения своей квалификации по учебникам в процессе своего профессионального образования или самообразования. Студент-скептик, не доверяющий учебникам, говоря словами науки Логики, есть contradictum in definitm – противоречие в определении, нонсенс. Это очевидно. Учёный, который не принимает на веру объективно-истинные результаты, ранее полученные в его же области, тоже нонсенс. Учёный-физик, решивший переквалифицироваться в биофизика, тоже первым делом на многие месяцы обложится учебниками по биологии, которые станет усердно штудировать, прежде чем почувствует себя вправе сказать своё авторское слово в биофизике. И т. п. поистине без конца. И вообще, в научном познании главным интеллектуальным инструментом является базис из ранее выработанных объективно-истинных знаний, – социально объективированных, т. е. прописанных в учебниках, справочниках, энциклопедиях, в научной классике частных областей науки. И всё это человек науки принимает на веру. Ведь и его-то век в земной жизни тоже короток! Вроде бы, банальная истина, но в этом-то и вся суть, общественно-необходимая первопричина. В русском языке само слово «учёный» на это указывает: человек, который принял на веру многообразие таких вот знаний и только на их основе имеет шансы сказать в науке своё авторское новое слово.

С другой стороны, и в религии слепая и фанатичная вера культивируется далеко не везде. А уж в Православии она и вовсе предосудительна. В Православии также есть свой достоверный опыт духовного порядка. Пусть он необъясним в понятиях теоретической науки, но он имеется и он богатейший.

Но ведь и в само́й науке с её нынешними десятками тысяч частных дисциплин тоже полным-полно таких, которые остаются на эмпирически-описательном уровне своих знаний! Ещё более того, в са́мая математически продвинутая теоретическая физика по сей день на высшем научно-теоретическом уровне понимает только 2% процессов во Вселенной, вещество которой на остальные 98% представлена плазмой. Опытных фактов здесь предостаточно, но что касается столь же эффективных теорий, то они по сей день остаются предметом многотрудных поисков. «Мы с этою плазмой дойдём до маразма», - невесело шутят по этому поводу сами физики.

Плюс к этому, у Православия своя методология Богопознания, своя крайняя осторожность отношения к духовному опыту сверхъестественного порядка. Своя духовная аскеза, своя духовная трезвость и свой духовный скептицизм [19]. И ещё большой вопрос, где́ люди более озабочены достоверностью опыта – в науке или в Православии. Ведь в науке-то с её лабораторными условиями опытного познания («оранжерейными», по слову академика И. П. Павлова) вообще не встаёт вопрос о том, из какого духовного источника подаётся опыт, - из Божественного или из инфернального.

В понимании того, ка́к в реальном человеческом познании работают в одной связке чувства, знания и вера, некоторые классики русской религиозной философии были на голову выше марксистских исследователей своей эпохи. Так, С. Н. Трубецкой отмечал: «…можно сказать, что все наши знания и опыт, поскольку они относятся к реальному сущему, предполагаю веру и обусловливаются ею a priori, хотя эта вера и не сознаётся иначе, как в форме мысли и чувства. / …В са́мом деле, рассматривая наши познавательные процессы, мы убеждаемся в том, что вера действительно служит фактором всего нашего познания, будучи имманентна и мышлению, и чувству.» [24, с. 654]

Так дело обстоит и в науке современного исторического типа с её базисным материалистическим сенсуализмом (от лат. sensus – чувство, ощущение) – методологической установкой на помещение в фундамент научных знаний знаний опытных, поставляемых человеку его органами чувств. (В науке, как правило с немногими исключениями, поставляемых не непосредственно, а при техническом посредничестве всевозможных научных приборов.)

В философии науки начала 20-го века была популярна субъективно-идеалистическая теория, исходящая из того, что на основе свидетельств органов чувств человек не может построить никаких объективно-истинных концепций об объектах внешнего материального мира. Как известно, систематическую и конструктивную критику она получила от В. И. Ленина в его работе «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 год). Критиковалась она также классиками теоретической физики Л. Больцманом и А. Эйнштейном. Но что там изощрённые философские построения Э. Маха и др. в сравнении с современной апологетикой субъективного идеализма одним мусульманским богословом, которую я несколько лет назад обнаружил в Интернете! Апеллируя к самым современным данным научной физиологии органов чувств, этот автор логически безукоризненно вывел то же самое: объективный мир дан науке только через комплекс человеческих чувственных восприятий, поэтому его познание принципиально обречено блуждать в лабиринтах сугубо субъективных представлений о нём.

Между тем, реальный опыт современной науки с порождаемыми ей технологиями и супертехнологиями говорит об обратном. Стало быть, «безупречная логика» порочна.

Как наука современного исторического типа устраняет подобные парадоксы теории? Радикальным разрывом ложной логики теоретизирований особо ключевыми опытными фактами. Они не обсуждаются и не оспариваются, но принимаются такими, как есть. И на таких вот ключевых фактах базируются краеугольные постулаты, от которых логически выстраиваются концепции, систематически соответствующие опытно данному положению дел.

В. И. Ленин именно так и поступил: ««Наивный реализм» всякого здорового человека, не побывавшего в сумасшедшем доме или в науке у философов-идеалистов, состоит в том, что вещи, среда, мир существуют независимо от нашего ощущения, от нашего сознания, от нашего Я и от человека вообще. Тот самый опыт (не в махистском, а в человеческом смысле слова), который создал в нас непреклонное убеждение, что существуют независимо от нас другие люди, а не простые комплексы моих ощущений высокого, низкого, желтого, твердого и т. д., – этот самый опыт создает наше убеждение в том, что вещи, мир, среда существуют независимо от нас. Наши ощущения, наше сознание есть лишь образ внешнего мира, и понятно само собою, что отображение не может существовать без отображаемого, но отображаемое существует независимо от отображающего. «Наивное» убеждение человечества сознательно кладется материализмом в основу его теории познания.» [25, с. 65-66]

Или: «Вопрос о том, принять или отвергнуть понятие материи, есть вопрос человека о доверии к показаниям его органов чувств, вопрос об источнике нашего познания, вопрос, который ставился и обсуждался с са́мого начала философии, вопрос, который может быть переряжен на тысячи ладов клоунами-профессорами, но который не может устареть, как не может устареть вопрос о том, является ли источником человеческого познания зрение и осязание, слух и обоняние. Считать наши ощущения образами внешнего мира – признавать объективную истину – стоять на точке зрения материалистической теории познания, – это одно и то же.» [25, с. 131-132]

Вот вам и примитивный стереотип «в религии только вера, а в науке только знания»! Сама материалистически-сенсуалистская методологическая первооснова науки современного исторического типа базируется не на рациональном знании, а на своей вере-доверии! Даже в науке, строго говоря, здоровая вера первична, а знания являются надстройкой над этим базисом, на что́ и указывал С. Н. Трубецкой. Причём, и в этой многоуровневной надстройке тоже полным-полно своих здоровых вер, о чём уже говорилось.

В науке всесторонне культивируется такая здоровая, многообразная и всесторонне взвешенная вера, как в светских областях культуры нигде более. Объективно-истинные знания как её основная продукция многократно и разнообразно, конктруктивно-критически проверяются, перепроверяются и в качестве знаний эмпирических, и в качестве теоретических знаний. И лишь после этого они прописываются в социально объективированных фондах учебников, справочников, энциклопедий и прочего интеллектуального инструментария дальнейшей научно-познавательной деятельности. Уж где-где, а в науке-то легковерных людей в принципе быть не должно, а уж если таковые и встречаются, то в порядке исключений. Их творческая продукция обычно представлена ложными результатами. И обычно она выбраковывается всё той же общественной кооперированностью развития науки через конструктивную критику и самокритику её личностных деятелей.

В философии отношения между верой и знанием такими не были никогда, не являются и не могут быть в принципе. В силу уже одного того, что развитие философии не имеет таких общественно-кооперированных форм человеческой познавательной деятельности, как в науке современного, новоевропейского исторического типа.

Понятно, что по этой причине в философии легковерных творцов и потребителей её идейной продукции более чем достаточно. По этой же причине в философии, как и в искусстве, существовали и существуют модные учения. Они становились и становятся таковыми на основе весьма и весьма субъективных критериев отбора – не столько по признаку концептуальной обоснованности и проработанности, сколько по личным вкусам и групповым пристрастиям. Тем более, что философия, как отмечалось в параграфе 1, всегда находилась и находится в эпицентре идеологических конфликтов и побоищ. Тем более, что в основу большинства философских теорий кладутся не поэтапно абстрагированные из достоверного опыта постулаты, а произвольные положения и концепции, подсказанные авторам интуицией, творческой фантазией и пр. Например, уже упоминавшаяся базисная идея философии Н. Ф. Фёдорова о человеческом «научно-технологическом» воскрешении предков навстречу Второму Пришествию Спасителя, дабы смягчить Его Страшный Суд. И как на эту вольную фёдоровскую придумку русского космизма «повелись» не то что русские религиозные философы В. С. Соловьёв или Н. А. Бердяев, но и большевики, закрыв при этом глаза на её еретическую религиозность! Вероятно, это не в последнюю очередь решило посмертные судьбы тел В. И. Ленина и И. В. Сталина. Чем не мода на некое произведение искусства, которая также определяется чем угодно, но только не научными критериями принятия или отвержения?

В науке никаких таких «модных» направлений нет и быть не может. Её новые направления фундаментального поиска так органично связаны с прежними открытиями, что появляются только тогда, когда их определяет внутренняя объективная логика развития науки. Если в философии авторская оригинальность мышления и концепций нередко ценится как таковая, то в науке ценится только авторская оригинальность одного конкретного типа – оригинальная доказательность, авторское умение придать новому опытному факту, теоретическому обобщению или выводу форму неопровержимой объективной истины. Лично для себя человек науки впервые может вырвать у незнания новую объективную истину хоть интуитивно, хоть в полёте творческой фантазии, хоть под влиянием музыки, хоть по эвристической наводке философского произведения (равно как и художественного), хоть во сне, хоть в белой горячке, в конце концов. Но это всё – из области его личной «творческой кухни». Личностное самовыражение человека в науке всё равно может быть только на поприще придания этим своим открытиям доказательных форм, которые в конце концов признаю́тся его профессиональным сообществом. В науке примат общественного над личностным такой, как нигде в светских областях коллективной человеческой деятельности.

Вновь упомяну лекцию акад. И. П. Павлова от 1918 года «Об уме вообще и о русском уме, в частности». Как учёный-физиолог, он провёл продуктивную аналогию между процессами возбуждения и торможения в высшей нервной системе человека и процессами его мышления в познавательной деятельности. К взаимоотношениям между философским и научным типами познания она применимая в полной мере.

В своё время классик теоретической физики 20-го века Н. Бор говорил о «безумности» прорывных новых научных идей в их первичных восприятиях коллегами авторов таких идей. Со временем это первоначально «невероятное», если оно объективно-истинное, становится в науке «очевидным». В стиле психологической специфики передвижения знаменитых «окон Овертона». (Первая реакция: «Зверская чушь!» «Психопатология!» (Любимые выражения акад. Л. Д. Ландау.) И т. п. Через какое-то время: «А ведь в этом что-то есть». В конце концов: «Ну, это же общеизвестная истина!»)

Тот же Павлов приводит в примеры, как М. Фарадей и Г. Гельмгольц сполна раскрепощали свою творческую фантазию на пути к своим прорывным открытиями. (Фаза «возбуждения» в научном познании.) Но они же после первичного уяснения для себя своих открытий говорили своей творческой фантазии «Стоп!» и переключались на куда более «скучный» процесс придания этим открытиям общезначимых, по-научному неопровержимых кондиций. (Фаза «торможения» в научном познании.) Здоровый баланс творческого «возбуждения» и «торможения» (требующего своих творческих талантов) в науке современного исторического типа отработан так, как тоже нигде более в светских областях общественно-кооперированной человеческой деятельности.

А вот в философии этот баланс явно и традиционно смещён в сторону «возбуждения». Каких только «безумных идей» нет на той свалке знаний, которую представляет собой суммарная творческая продукция философии за её более чем 2-тысячелетнюю историю! Включая изобилие безумных идей без кавычек.

Периодически великие новаторы науки находят на этой идейной свалке что-то эвристически наводящее на крупные научные открытия. Н. Бора на его основополагающий квантовомеханический принцип дополнительности навело его былое увлечение диалектикой Гегеля. А. Эйнштейн в рассуждениях Ивана Карамазова о «евклидовых и неевклидовых мирах» нашёл эвристическую наводку на идею органической увязки релятивистской теории тяготения (общей теории относительности) с неевклидовыми геометриями 19-го века. Ю. Н. Денисюк по эвристической наводке одного из рассказов по-философски мудрого советского писателя-фантаста И. А. Ефремова нашёл основную идею своего способа формирования голографических структур, который является более общим в сравнении с лазерной голографией американских физиков. Подобные примеры можно умножать.

Но такое взаимодействие науки с идейным багажом философии не имеет ничего общего с принципом «сначала овладение философским учением, а уж на его основе – открытия в частных областях науки». Подобное – из области идиллий диалектического материализма советского идеологического розлива, считавшего себя единственно научной и единственно верной теоретической основой научного мировоззрения, причём в первую очередь… рабочего класса (!!!). Подобные эвристически ценные находки учёных подобны именно находкам крупиц и даже слитков драгметаллов любителями соответствующих поисков на свалках.

В той же своей лекции от 1918 года И. П. Павлов замечает, что у среднестатистического российского интеллигента с его легковерностью сильно поставлена творческая «возбудимость», но прискорбно худо с противовесом «торможения». Он по-своему конкретизирует то, о чём много сказано и написано классиками русской религиозной философии, особенно – в кульминационных сборниках «Вехи» (1909 год) и «Из глубины» (тот же 1918 год). В плане генерации оригинальных идей и даже идей уникально оригинальных творческая энергия среднестатистического русского интеллектуала, не желающего замыкаться в своей узкой профессиональной области, бьёт через край. Одна творческая продукция русского космизма чего сто́ит!

Но она чаще всего совершенно неокультурена методологически, не говоря уж об окультуренности православным вероучением. Отсюда неуёмная мечтательность, сугубая склонность к фабрикациям утопических социальных проектов. И если бы только в своих головах! Ведь после февраля 1917 года и на практике государственного и культурного строительства наэкспериментировались со своими коммунистическими и либеральными утопиями. Не на кроликах или собаках, а на людях. Ценой миллионов жертв революций, контрреволюций, горячих и холодных гражданских войн.

Все эти пороки «философствований по-русски» процветают в отечественной интеллигентской среде по сей день. И о них отечественной интеллигенции надо знать. Ведь кто проинформирован, тот вооружён. Поэтому ни на йоту не устарели ни «Вехи» более чем через столетие, ни лекция И. П. Павлова на пороге своего столетнего юбилея.


6. О человеческой интуиции от мира сего и не от мира сего

Дилемма веры и знания непосредственно связана с феноменом человеческой интуиции. В науке интуиция играет свою порой решающую роль на пути к новым открытиям в фазе «творческого возбуждения» в образном смысле И. П. Павлова. В фазах «торможения» тоже, но по-своему. Об этом – чуть ниже. В философии же она порой играет решающую роль. Как в авторских выработках своей творческой продукции, так и в восприятиях этой творческой продукции их поклонниками. (Кстати, для социопсихологии науки понятие «поклонники» чужеродное.) Равно как и оппонентами. В философии – непримиримыми несравненно чаще, чем в науке.

Первичную перестановку изучения феномена человеческой интуиции с философских рельсов на рельсы экспериментальной, научной психологии личности обычно связывают с именем французского исследователя А. Бергсона (1859-1941). В 20-м столетии в психологии личности, включая психологию глубинную, изучающую подсознательные уровни человеческой психики, интуиция изучена разносторонне. Соответствующие результаты представлены в обширной специальной литературе как специалистов в этой области, так и в свидетельствах крупных учёных о своём личном опыте первичного интуитивного постижения новых истин.

Исходное, «пристрелочное» определение феномена интуиции чаще всего такое: «Интуи́ция — метод решения задач посредством единомоментного подсознательного вывода, основанный на воображении, эмпатии и предшествующем опыте, «чутьё», проницательность.»

Уже в нём есть стимулирующее противоречие, которое направляет на путь уточнений, а это – путь к развёрнутым концепциям. Имею в виду апелляцию к творческому воображению. Дело в том, что оно существенно отличается от интуиции именно своей сознательностью: человек по своей воле, по своему почину придаётся игре творческого воображения. Как ни пленительны эти полёты человеческой фантазии, но человек в силах их так же сознательно прервать. Интуитивные же озарения приходят внезапно, помимо человеческой воли, из подсознательных глубин человеческой психики. Последние же, как выявлено школой Ст. Грофа (р. 1931), уже с перинатального уровня подсознания открыты в иной, потусторонний, духовный мир.

Здесь не место углубляться в эту тему. Достаточно развести между собой два принципиально разных типа человеческой интуиции – от мира сего и не от мира сего. Довольно точно их можно определить как интуицию профессиональную и творческую.

Но сперва надо определиться в границе между человеческим сознанием и подсознанием. В свете современной научной психологии личности она совершенно чёткая. Во-первых, сознательный уровень психики непосредственно связан с человеческим владением родным языком. А поскольку нет в человеческой жизни ничего более общественно-исторического, чем родной язык, сознание человеческого индивида суть феномен общественно-исторический, сугубо посюсторонний. Во-вторых, сознание связано с произвольной памятью человека о пережитом, т. е. типа «пожелал – и вспомнил». Как известно каждому из нас на личном жизненном опыте, череда произвольных воспоминаний о жизни начинается, в основном, с 4-летнего возраста, к которому человек, в основном, и овладевает основами своего языка.

А где же остальная память о пережитом с момента рождения? Ведь к возрасту 4-5 лет человек уже – личность со своим характером.

Она находится на биографическом уровне подсознания, по классификации Ст. Грофа. Впервые с научной основательностью он был изучен З. Фрейдом (1856-1939). В его концепции базовым понятием является «вытеснение»: подавляющее большинство жизненных впечатлений человека, помимо их осознания, вытесняется туда и становится недоступным для произвольной памяти. В наше время есть научные основания полагать, что туда «транзитом» отправляется буквально всё, пережитое и узнанное человеком с момента его рождения, с начала биографии его земной жизни.

Там эта информация живёт своей скрытой жизнью. Её законы во многом остаются непонятными, но опытно данным образом резко отличаются от законов сознательной мыследеятельности. Это ярче всего проявляется в человеческих неврозах, начиная с заикания и кончая тяжкими неврозами типа хронического расстройства сна, кардиофоби́и и пр. При этом подсознание биографического уровня категорически не приемлет команд со стороны сознания. Чем больше человек прилагает сознательных усилий, чтобы не заикаться, чтобы заснуть, чтобы избавиться от страха внезапной сердечной смерти и т. п., тем хуже это у него получается. У современных психотерапевтов (не путать с психиатрами!) в арсенале богатый спектр «дипломатической» работы с человеческим подсознанием биографического уровня, включая такие мощные и уже не «дипломатичные» методы, как возрастная регрессия.

На биографический уровень подсознания вытесняются и приобретаемые человеком профессиональные навыки. В результате они становятся «отработанными до автоматизма». Например, опытный шофёр только подумал об изменении режима езды, а его левая нога уже выжимает педаль сцепления, а правая рука переключает передачу. И т. п. поистине без конца.

Многоопытный врач только взглянул на рентгеновский снимок или ЭКГ – с сразу же поставил правильный диагноз. В то время как начинающему врачу для этого требуется разностороннее обследование больного. Но этот вид профессиональной интуиции не такой уж творческий. Во-первых, потому, что сами-то такие задачи не новые. Они ежедневно воспроизводятся в тысячах больниц и поликлиник по всему миру. Во-вторых, потому, что для соответствующей профессиональной интуиции у врача есть профессиональная подготовленность – настолько мощная, что образует особую, потаённую от его сознания компоненту его знаний – криптогнозу (от грекоязычного «криптос» (скрытое) и «гнозис» (знание)). И, несмотря на загадочность законов её фукционирования в человеческой психике, она остаётся общественно-исторической по своей природе, посюсторонней, ибо таковым является и сам биографический уровень человеческого подсознания.

Того же качества и профессиональные криптогнозы в подсознаниях учёных. В этой связи замечательный американский физик-теоретик и педагог Р. Фейнман (1918-1988) отмечал, что он сам и его многоопытные коллеги умеют не только «допрашивать» дифференциальные уравнения, но и предугадывать результаты их интегрирований до начала этого трудоёмкого процесса. (К настоящему же времени в помощь этой многотрудной работе имеется также качественная теория дифференциальных уравнений (теория динамических систем), которая именно на том и сосредоточена, чтобы целостно обозревать всю совокупность их решений перед тем, как приступать к конкретным интегрированиям.) Наш выдающийся авиаконструктор акад. А. Н. Туполев обладал способностью предвосхищать даже количественные результаты аэродинамических экспериментов с самолётными конструкциями до их проведения. И т. п.

В отличие от профессиональной, творческая интуиция подсказывает человеку такое, чего ранее никто не знал. Нечто беспрецедентно новое. И человек при этом может быть отнюдь не носителем богатых знаний в соответствующей области. По отношению к таким знаниям она подобна «творению из ничего». Многие испытавшие на себе подобные интуитивные озарения считают, что они не от мира сего.

Если такие озарения – по поводу открытых проблем науки, то с православных позиций их можно расценить как Божий дар и одновременно как Божие испытание человека на его смирение. Ведь человеческий эгоизм как форма человеческой гордыни может быть также эгоизмом интеллектуальным. Мол, если мне что-то стало ясно без слов, то и другие обязаны понимать меня с полунамёка. Но в том-то и дело, что знания интуитивного уровня обоснованности сугубо и сугубо неповторимо-личностного качества! Их доведение до общезначимых форм хотя бы в плане понятийного аппарата и терминологии подчас требует от человека с творческими задатками гения целого тура соответствующего образования или самообразования.

Например, Э. Резерфорд (1871-1937) интуитивно понял, ка́к надо экспериментально исследовать структуру атома методом рассеяния на атомах альфа-частиц. Но для этого надо владеть математическим аппаратом теории вероятностей и математической статистики. И он, будучи уже Нобелевским лауреатом в области химии от 1908 года, прослушал соответствующий полный курс вместе со студенческим потоком. А. Эйнштейн (1879-1955), будучи всемирно известным как один из главных создателей частной теории относительности, в 1907-1909 годах интуитивно понял главный постулат общей теории относительности, согласно которому масса как мера инертности тела тождественна его массе как источнику поля тяготения. Тогда же не без эвристической наводки Ф. М. Достоевского у него возникла идея об искривлённых полях тяготения, описываемых на математическом языке неевклидовых геометрий 19-го века с тензорным анализом в качестве их аналитического (расчётного) аппарата. И он на три года пошёл в прилежные ученики к мало известным математикам, которые специализировались на неевклидовых геометриях. И только после этого он к 1916 году смог представить научному сообществу свою релятивистскую теорию тяготения в качестве количественной физической теории, открытой для опытных проверок её прогнозов (верифицируемой, говоря языком современной логики и методологии науки). Первый такой прогноз в 1919 году блестяще подтвердился наблюдениями искривления светового луча от звезды в поле тяготения Солнца во время полного солнечного затмения.

Если же автор подобного интуитивного озарения на путь такого интеллектуального и морального смирения не встаёт, то он из сферы академической науки поневоле перебирается в сферу пародии на неё – в «народную науку» философствующих дилетантов. В ней он фатально обречён на полное идейное одиночество в галдящей толпе себе подобных. И это нередко заканчивается для творческих людей психической катастрофой. Нет в мире психиатрической больницы, где бы не побывало и не находится по паре-тройке «сломавшихся» на этой почве.

И всё же в науке с её массивами социально объективированных достоверных знаний грань между творческой и профессиональной интуицией довольно зыбкая. В духовной культуре человечества она гораздо более чёткая. По Божией благодати Духом Святым великие духовные истины могут открываться и реально открывались отнюдь не только высокоучёным богословствующим авторам, но и простецам, монахам-подвижникам, не обладавшим обширными богословскими знаниями. Это общеизвестно и это лучше всего (поскольку опытным образом) удостоверяет неотмирность творческих интуитивных озарений.

Здесь главная проблема – распознание духовного источника, из которого творческому человеку возвещаются новые знания. Собственно, этому и посвящена вся православная наука об аскетике как о способе прямого человеческого Богопознания. Если угодно, православная гносеология как теория человеческого Богопознания. Одной из её общеметодологических установок, обобщающих соответствующий многовековой опыт Церкви Христовой, является такая: не всё, что́ свыше, от Бога.

А теперь плавно перейдём к философии, где роль интуиции также является существенно менее «вспомогательной» - в отличие от науки. Поскольку жанр художественной литературы является одним из её методов (особенно – в России, где поэт, как известно, больше, чем поэт), обратимся сначала к философии, использующей этот жанр. В этой связи поделюсь своим опытом освоения «Мастера и Маргариты» М. А. Булгакова.

Это произведение стало широко доступным для советского читателя только к 1980 году, когда я с ним впервые лично и ознакомился. Был я тогда 34-летним человеком советского воспитания и уже достаточно профессионально освоился в профессиональной же марксистско-ленинской философии. И воспитанным на соответствующих атеистических традициях. Сначала увлечённо прочитал в произведении его «полудиссидентский» сюжет о советских временах 30-х годов. К линии Иешуа и Пилата поначалу интереса не было. Потом прочитал и её. Потом прочитал всё произведение от начала до конца. В результате моё былое «кондово материалистическое» мировоззрение было расшатано подобно больному зубу перед его хирургическим удалением. Один из коллег по тогдашней работе в застольной беседе мне заметил, что при всей моей погружённости с головой в диалектический и исторический материализм атеист из меня никудышный. В общем, мистическое восприятие жизни, вера в чудеса, в сверхъестественное впервые вошли в моё мировоззрение.

Потом было чудесное обращение в христианскую веру, непрямой путь конфессионального самоопределния в ней и православное воцерковление в 1992 году. Довольно типичный путь воцерковления зрелого человека послевоенного советского воспитания. Многие последующие годы я считал «Мастера и Маргариту» произведением лично для себя исчерпанным и более интереса не представляющим. Слышал оценку православными этого романа как «Евангелия от сатаны», но в неё не углублялся. И вот, после недавнего второго просмотра в Интернете его великолепной десятисерийной телеэкранизации от 2005 года стал в полной мере оценивать всю его духовную глубину. По «наводке» другой фаустианы – шедевра современного американского кинематографа «Адвокат дьявола».

В своё время И. В. Сталин – книгочей и большой ценитель искусств – изрёк про поэму «Девушка и смерть» А. М. Горького: «Эта штука посильнее «Фауста» Гёте!» В оценке того произведения я его мнение не разделяю, но к «Мастеру и Маргарите» я его отношу в полной мере. Классическая фаустиана, но современная и куда более «берущая за душу» человека русской культуры. Но не Булгаков является автором «Евангелия от сатаны», а его главный герой – Мастер, вдохновляемый сатаной, который к концу романа и перед ним предстал под личиной Воланда. Сам же Булгаков мастерски показал пленительную привлекательность этого инфернального героя и его присных, особенно – для человека творческого. А уж тем паче – для женской души его блудной соратницы по этому творчеству. Показал, как сам сатана профанно извратил бы Евангельскую историю. И Иешуа у него не Богочеловек с Небесным Отцом Святым Духом, а сын какого-то сирийца. И умер он на кресте безо всякого последующего Воскресения. И во время его распятия не ночь чудесным образом накрыла дневной Ершалаим, а разразилась обычная сильная гроза. И вся-то тоска Пилата была от понимания необратимой утраты Иешуа как интересного собеседника и целителя. И всё-то его покаяние свелось к тайной расправе над предателем Иудой. И т. п. И всё это, тем не менее, захватывает до слёз. Особенно – в блестящей телеверсии 2005 года с созвездием великолепных артистов в её ролях. Но только не до святых слёз по поводу человеческой греховности!

А буквально на днях понял, что злоключения романа Мастера в условиях идеологической цензуры по-советски были Промыслительными. Советская идеологическая цензура по факту уберегла массового советского читателя от этого запредельно зловредного и обольстительного «Евангелия от сатаны»! Духовный смысл ясен: для Господа воинствующий атеизм всяких там берлиозов и латунских представлялся меньшим злом. Чем не свой символический стимул для углублённого православного анализа духовного смысла Советской эпохи в истории Отечества? Личные судьбы Мастера и его любовницы тоже представлены М. А. Булгаковым вполне в православном духе. Мастеру «в награду» за своё произведение – полное душевное опустошение и тяжкое психическое расстройство с суицидальными настроениями. Маргарите – откровенную продажу души диаволу. В посмертии обоим – назначенное Спасителем определение на покой до конца времён. Воланд и его присные сделали своё обольстительное чёрное дело и навсегда их покинули. Только ведь Мастеру как человеку творческому, при земной жизни познавшему первый мистический опыт, этот покой до конца времён очень скоро опостылит, как опостылит и Маргарита. И станет этот покой для обоих сущим адом. Ведь у обоих пробуждена духовная жажда, но оба лишены общения с Тем, с Кем в посмертном инобытии общение бессмертной человеческой души только и может быть бесконечным и блаженным.

В общем, духовные и историософские глубины «Мастера и Маргариты» ещё осваивать и осваивать. Я, разумеется, субъективен в своей оценке, но это произведение, в противоположность В. Ю. Катасонову, теперь зачисляю в золотой фонд русской религиозной философии – наряду с «Легендой о Великом Инквизиторе» Ф. М. Достоевского. Хотя согласен с В. Ю. Катасоновым в том, что «Мастер и Маргарита» (как и «Фауст») для людей, не искушённых в христианском вероучении, представляет немалую духовную опасность. Пользуясь образным сравнением Св. Апостола Павла, можно сказать, что это – «твёрдая» духовная пища и она не для подавляющего большинства духовных «грудничков». Но духовный источник этого произведения явно не тот инфернальный, из которого черпал своё творческое вдохновение его главный герой. (Кстати, и сам процесс творения Мастером своего «Евангелия от сатаны» сильно смахивает на «автоматическое письмо», которое не может быть от Святого Духа – Духа праведной человеческой свободы.)

«Основные мотивы философствования, - пишет С. Н. Булгаков, - темы философских систем не выдумываются, но осознаются интуитивно, имеют сверх-философское происхождение, которое определённо указывает дорогу за философию. По своей интуитивной основе философия сближается с искусством, интуитивная природа которого не вызывает оспаривания, философия есть искусство понятий.» [21, с. 71]

«Если сказанное об интуитивных корнях философии справедливо, постольку можно и до́лжно говорить и о религиозных корнях философии, а также и об естественной и неустранимой связи философии с религией. Однако и при этом сродстве остаётся коренное различие между философией и религией. Последняя основывается на откровении трансцентентного, на переживании Божества. (О, если бы только Божества! – С. А.) Это переживание качественно иное, нежели в философии, ибо оно существует не в виде теоретических постижений, но в своей конкретности, как жизненное восприятие, опыт, и выражением этого являются догматы. Откровения же философии суть для неё лишь темы и проблемы, ранее критического исследования не имеющие никакой философской значимости. Религиозная значимость догмата не зависит от проверки: он дан в своей достоверности. Религиозную достоверность догмата не может заменить никакое философствование, которое может доказывать только мыслимость, возможность, даже логическую необходимость Божества, но не даёт самого́ переживания, как никакая теория Солнца не заменит мне его луча, подействовавшего на моё зрение и осязание. Философия и религия поэтому никогда не могут заменить одна другую или рассматриваться как исследовательские ступени одного и того же процесса. [21, с. 73]

Философская интуиция особенно творческая, когда речь идёт о религиозной философии, включая теоретическую апологетику атеизма, ибо атеизм не деле тоже суть специфическая религия [11]. И вот в этой связи первостепенно важно чётко осознавать и систематически различать непримиримо враждебные друг к другу неотмирные, духовные источники человеческих творческих озарений.

От их неразличений – вся «трагедия философии», как определил сущность истории европейской философии христианской эры о. Сергий Булгаков. Что же касается роли человеческой интуиции в философии, то ей определяется тот бесспорный, опытно данный факт её истории, что философы, как правило с редкими исключениями, плохо понимают друг друга. В результате чего философия, в отличие от науки современного исторического типа, тоже опытно предстаёт как «вечный дискуссионный клуб». И как сообщество исследователей, представители которого несравненно более склонны к интеллектуальному эгоизму, о котором говорилось в середине данного параграфа.

(Окончание следует)

ЛИТЕРАТУРА

1. Валентин  Катасонов. О философии, домостроительстве и антихристе // РНЛ, 05.09.2016.

2. Валентин  Катасонов. Христианская философия: фантом или реальность? // РНЛ, 13.09.2016.

3. Сергей Абачиев. К серии статей В. Ю. Катасонова о феномене научно-технического прогресса. (Ответные критические заметки профессионала.) // РНЛ, 05.10.2016.

4. Сергей Абачиев. За нерушимый союз Православия и эволюционной науки! (К серии статей о. Константина Буфеева о Библиейском Шестодневе на портале «Русская народная линия») // РНЛ, 06.07.2016.

5. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки: становление и развитие первых научных программ. – М.: Наука, 1980. – 367 с.

6. Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум. — М.: Прогресс-Традиция, 2003. – 496 с.

7. Сергей Абачиев. Ответ на статью о. Георгия Городенцева «Страстноме искушение?!» (Православие и эволюционизм.) // РНЛ, 07.06.2016.

8. Валентин Катасонов. «Капитал» как образчик НЛП. (Карл Маркс создал не экономическую теорию, а почву для революции.) // РНЛ, 27.07.2016.

9. Бубнов В. А. Антимарксизм. (Критика трудовой теории стоимости К. Маркса или о том, как пролетариат эксплуатирует капиталистов.) – СПб.: ДАН, 1999. – 567 с., илл. (В Интернете есть электронная версия.)

10. Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. (Исследование.) Тт. I–II. – М., 1993.

11. Сергей Абачиев. О религии антихриста. Статья первая. Атеизм - религия бездуховности // РНЛ, 16.10.2015.

12. Маркс К. и Энгельс Ф. Собрание сочинений. 2-е издание. – М.: ГИПЛ, 1959. Т. 20.

13. Маркс К. и Энгельс Ф. Собрание сочинений. 2-е издание. – М.: ГИПЛ, 1960. Т. 21.

14. Соловьёв В. С. Соч. в 2-х томах. 2-е изд. Т. 2. – М.: Мысль, 1990. – 822 с. – (Серия «Философское наследие». Т. 111.)

15. Франк С. Л. Духовные основы общества. –М.: Республика, 1992. – 511 с. – (Серия «Мыслители ХХ в.»)

16. Ойзерман Т. И. Главные философские направления. – М.: Мысль, 1971. – 387 с.

17. Ойзерман Т. И. Проблемы историко-философской науки. – М.: Мысль, 1982. – 319 с.

18. Булгаков С. Н. Собрание сочинений в 2-х томах. Т. 1. – М.: Наука, 1993. – 603 с.

19. Сергей Абачиев. О религии антихриста. Статья вторая. Возрождение духовности, которое не радует // РНЛ, 19.10.2015.

20. Булгаков С. Н. Собрание сочинений в 2-х томах. Т. 2. – М.: Наука, 1993. – 751 с.

21. Булгаков С. Н. Свет невечерний. – М.: Республика, 1994. – 415 с. – (Серия «Мыслители ХХ века».)

22. Сергей Абачиев. «Мудрость мира сего есть безумие перед Богом.» (Эссе на основе несостоявшегося интервью.) // РНЛ, 14.08.2015.

23. Русский космизм: Антология философской мысли. – М.: Педагогика-Пресс, 1993. – 368 с., илл.

24. Трубецкой С. Н. Сочинения. – М.: Мысль, 1994. – 816 с.

25. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е издание. – М.: ГИПЛ, 1961. Т. 18. – 459 с.


С.К. Абачиев, Православные, будьте бдительны: философия! Часть 2 // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.22641, 22.10.2016

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]

В начало документа

© Академия Тринитаризма
info@trinitas.ru