Я предлагаю читателю увлекательное погружение в мир, отдаленный от нас на 2-2,5 тыс. лет. Наша задача состоит в том, чтобы рассмотреть, как в те времена закладывались идеи государственного строительства, используемые и поныне. Указанные принципы государственного строительства сложились в основном к моменту пришествия Христа. В определенном (психологическом) смысле пришествие Христа могло произойти, с одной стороны, только в Иудее, которая, с другой стороны, тогда входила в состав Римской империи. Это было обусловлено особым психологическим климатом Римской империи. Начало формирования этого климата следует отнести за 400 – 500 лет до рождения Христа. В это время войны, которыми до краев наполнена история Рима периода IV в. до н. э., стали существенно влиять на социальную и демографическую структуру римского общества. Далее попытаемся проследить процесс формирования коллективной функции отражения, а также ее основные параметры в то время.

«Заметно углубились различия внутри плебейства, все большее значение приобретала его богатая верхушка, тянувшаяся к занятию почетных должностей. Добившиеся их плебеи включались в состав знати, хотя и воспринимались патрицианской аристократией как «новые люди» (homines novi), т.е. как выскочки. Эта новая знать старалась найти себе опору в комициях (в куриатных, народных собраниях. О. Ю.), которая обеспечивала бы ей голоса на выборах. С начала Республики искатели должностей облачались в белую (candida) тогу (откуда происходит слово «кандидат»), ходили по Форуму или Марсову полю и просили граждан подать за них голоса. С развитием конкуренции, которая, естественно, обострилась после допуска плебса к магистратуре, искательство должностей (ambitus) стало приобретать одиозные формы. Поэтому в 358 г. до н. э. был издан закон (de ambitu), ограничивший неумеренное домогательство благосклонности народа по всему городу, на рынках и ярмарках. Закон был направлен против «новых людей». Особую роль на выборах играла клиентела (обедневшая или небогатая часть рода. О. Ю.). Чем больше клиентов имел кандидат, тем легче добивался он успеха. Но институт клиентелы был связан с патрициатом и был его орудием в избирательных комициях. Плебейская знать вынуждена была искать для себя источник обретения клиентов. Он был найден в вольноотпущенничестве. Отпущенный или выкупившийся на свободу раб становился клиентом бывшего господина» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 366 – 367).

Этот, казалось бы, несущественный с психологической точки зрения факт – приобщения плебса к управлению – повлек за собой впоследствии существенные изменения политической, социальной и культурной жизни Римской республики. Можно также сказать, что это были зачатки первых демократических преобразований, повлиявших на психологию всего общества в дальнейшем.

Именно в эти годы в Римской республике получает расцвет рабовладение и работорговля.

«Буквально каждое сообщение Ливия о победе римлян сопровождается известием о пленении тысяч побежденных – как воинов, так и мирного населения, женщин и детей» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 368).

«Частично в IV в. до н. э. рабы находились при своих господах в качестве прислуги, вероятно, работали на кухне. Но концентрация земель в руках одного хозяина неминуемо влекла за собой в условиях сравнительно примитивной экономики применение разных видов подневольного труда, в том числе рабского. Это имело место и в патрицианских, и тем более в плебейских имениях, на землях, как частных, так и оккупированных, т.е. из фонда ager publicus. Хотя в IV в. до н. э. заметно росла численность рабов за счет военнопленных, и происходило включение их в сферу производства, раб не был доведен еще до уровня говорящего орудия и сохранял черты человеческой личности. Рабы могли выступать в делах в качестве поручителей, нести жреческие функции при культе домашних Ларов, прибегать к убежищам и пользовались защитой плебейских трибунов в случае особой жестокости к ним со стороны господ» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 369).

Указанные тенденции привели к тому, что Рим постепенно стал в определенной мере преобразовываться в демократическую республику, хотя, казалось бы, как может быть объединено несовместимое – рабство и демократия. Но демократические основы – это не форма правления, а форма социальных, в том числе и властных отношений. Соблюдение «принципа четырех К», проанализированного в статье «Психологические основы демократии» (www.trinitas.ru), реализуемого через шесть принципов демократических основ общества, обуславливает существование демократии при любой форме государственного управления. Эти моменты мы и будем отслеживать в данной статье. При этом следует учесть, что годы, указываемые далее по тексту цитат, относятся к периоду до нашей эры.

«Социальная трансформация, происходившая в Риме, увенчалась развитой формой республиканского устройства; несмотря на сопротивление патрициев, плебеи в течение IV в. добились допуска ко всем магистратурам. В 351 г. их допустили к занятию цензорской должности; в 341 г. по закону Генуция оба консула могли быть плебеями; в 337 г. плебеям было разрешено становиться преторами; в 311 г. плебеям удалось сделать выборными военных трибунов, до того назначавшихся консулами. Вместе с тем плебс вел атаку и на жреческие коллегии. С 367 г. они получили право входить в число жрецов — хранителей и толкователей Сивиллиных книг, сборника прорицаний, к которому обращались в особо сложных случаях, не находя разгадки чудесных знамений в книгах понтификов… Все большее значение в жизни Рима приобретали собрания плебса по трибам (concilia plebis) (триба – племенной род. О. Ю.). Решения, принятые на них (плебисциты), становились все более авторитетными. В 339 г. был проведен Публилием Филоном закон, повторяющий закон Валерия-Горация 449 г., по которому плебисциты становились обязательными для всех римлян законами» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 369 – 370).

К концу III в до н. э. гражданское преобразование в Римской республике в основном было завершено.

«С завершением борьбы патрициев и плебеев и включением последних в гражданство изменилось социальное значение терминов «populos» и «plebs». Они стали взаимозаменяемыми, обозначающими «простой народ» в отличие от знати. Рим окончательно сформировался как патрицианско-плебейский полис (civitas), гражданская община, основанная на античной форме собственности.

Положение римлянина было обусловлено непременным наличием трех состояний (status): принадлежности именно к Римской общине, ветви римского рода и к свободным людям. Следствием этого являются права, главными из которых были: право вступать в законный брак (ius connubii), владеть имуществом и вести дела под охраной римских законов (ius cjmmercii), право участвовать в комициях (ius siffagii) и право быть избранным на почетные должности (ius honorum)» («История Европы«, том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 371).

Таким образом, именно в этот период, с позиции информационно-отражательной модели, исследованной в моих работах (книги «Психология живого мира» и «Человек и общество. Психология развития» из цикла «Природа разума») в Римской республике начала формироваться устойчивая позитивная коллективная функция отражения, во многом охранявшая римских граждан (и государство) от многих бед – массовых болезней (их практически не было), социальных распрей, направлявшая мысли всех граждан республики в одном направлении. Этому во многом способствовало и культурное преобразование, потребовавшее перехода к иным формам идеологии во многих областях общественной жизни.

«Параллельно с социально-политическими перестройками шло в Риме и развитие культуры. Формировалась полисная идеология с присущими ей чертами коллективизма, представлением о замкнутости общины и свободе ее членов. На этой основе складывается образ героя. Это свободолюбивый гражданин, патриот, труженик и воин, неприхотливый в быту, готовый пожертвовать собой и даже своими детьми ради Рима… В соответствии с характерной чертой римской религии, т.е. почитанием абстрактных понятий, поклонением пользуются божества Свобода, Доблесть, Согласие, храм которому после завершения сословной борьбы воздвигается у подножия Капитолия. Прежние патрицианская, капитолийская и плебейская, авентинская триады божеств возводятся в ранг общеримских государственных богов. В общеримский пантеон включаются боги, олицетворяющие хозяйственные сферы деятельности, например, Меркурий (бог торговли и путей)… С образованием гражданской общины прогрессировало и правотворчество. Сложилось понятие права граждан (ius civile). Область светского права отделилась от религиозного. Произошло разделение светского права на публичное, т.е. государственное, и частное… Развитие римской государственности вызвало необходимость в письменной документации. В Риме распространилась грамотность. Это повлекло за собой реформы латинского письма… Развитие латинского языка и письменности свидетельствует о развитии культуры на местной основе. Но вместе с тем в эпоху Римской республики заметно сильное этрусское влияние. Несмотря на то, что язык этрусков не привился в обыденной жизни народа, римская знать непременно включала его в круг образованности, без чего невозможно было знакомство с этрусской литературой и мантикой, пользовавшейся особой популярностью… В области драматической поэзии и театра римляне испытали влияние и кампанских осков. Они заимствовали у них аттелану, одноактную комедию масок, названную по г. Ателлы… Большое воздействие оказали этруски и на архитектуру и изобразительное искусство римлян раннереспубликанской эпохи. Специфически самобытной чертой римского зодчества и строительного дела были полезность и целесообразность… Этрусские градостроительные принципы больше давали себя знать при основании колоний, где удавалось осуществить планировку по так называемому «этрусскому образцу», т.е. аналогичную греческому Гипподамову плану. Идущие из Этрурии и Великой Греции культурные импульсы ощущались в скульптуре… Таким образом, впитывая различные влияния, формировалась и прогрессировала своеобразная римская культура» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 371 – 373).

Эти тенденции оказались не одномоментными, они в дальнейшем развивались, усиливались, укреплялись. Информационная аура Римской республики насыщалась позитивной информацией, усиливалась синхронными эмоциональными усилиями римских граждан. Это способствовало и военным успехам римских легионов в завоевании новых обширных территорий.

Вместе с тем, говоря о процессе психологического становления Римской империи, было бы упущением не сказать еще об одном сопутствовавшем процессе, который психологически подготовил завершение формирования Римской империи. Внешне, с традиционной исторической точки зрения, обычно используемой историками, это был совершенно независимый процесс, но именно он подготовил психологический фундамент к завершению образования Римской империи. И речь сейчас пойдет о македонской державе.

Основу будущей македонской державы создал македонский царь Филипп II, правивший в период с 359 по 336 г. до н. э. и создавший плацдарм для своего преемника в античной Греции. После гибели Филиппа II на престол в Македонии пришел его сын Александр, названный впоследствии Македонским. Безусловно, талантливый полководец и политик, Александр с успехом продолжил дело своего отца, достаточно быстро преодолев наметившееся противостояние Греции. После этого Александр двинулся на восток, имея цель – разгром и подчинение персов, которые, по убеждению Александра, были причастны к гибели его отца. С весны 334 г. по 323 (до момента смерти Александра от болезни) жизнь царя Александра была непрерывным триумфом: ему покорялись города и государства, причем не всегда при военном завоевании. Военная мощь македонской армии, талант политика и стратега Александра способствовали тому, что некоторые страны добровольно подчинялись Македонии. Но вот произошло непоправимое – смерть настигла Александра в расцвете политических духовных и моральных сил.

«Александр умер тридцати трех лет от роду, процарствовав тринадцать лет, и, как от дуновения ветра, погас мировой пожар, поглотивший все Персидское царство, часть Индии и Балкан и ликвидировавший свободу эллинского союза. То, что Александр надеялся создать взамен уничтоженного, создано не было. Созидатель покинул строительную площадку, не завершив начатого, оставив вместо себя неопытных мастеров и простых рабочих… Александр был провозвестником новой веры; он поклонялся фетишу, который сам изобрел: идее мировой империи, создание которой в то время еще не было исторически обусловлено и потому было нереально. Теперь, когда идея лишилась поддержки Александра, никто не знал, что с ней делать» (Ф. Шахермайр «Александр Македонский», М. «Наука», 1986 г., стр. 348).

Практически сразу после смерти Александра его держава прекратила свое существование.

«За эти пятнадцать лет погибли не только члены царской семьи, но и многие сподвижники царя. Одни нашли смерть в сражениях, другие пали от руки убийц, третьи были осуждены на смерть враждебно к ним настроенным войсковым собранием. Лишь небольшая часть армии Александра увидела родину, это были ветераны во главе с Кратером. Верных соратников Александра, знаменитых аргираспидов, Антигон послал в восточные провинции, рассчитывая, что они растратят там свои силы в постоянных мелких стычках. Другие уставшие от сражений части армии Александра он отправил в Сирию и Месопотамию, создав там военные поселения… Империя распалась на несколько частей, в которых обосновались наиболее удачливые из сподвижников Александра. Находясь в Александрии, Птолемей основал в Египте и пограничных с ним землях могучую империю. Антигон, захватив власть в Сирии и Малой Азии, стремился распространить ее дальше на другие земли. Востоком управлял из Вавилона Селевк. Во Фракии утвердился Лисимах, а в Македонии кровавый Кассандр» (Ф. Шахермайр «Александр Македонский», М. «Наука», 1986 г., стр. 352).

Констатацией возникновения и распада Македонской империи, пронесшейся по лику планеты как социальный фейерверк, обычно и ограничиваются историки. Меня же интересуют в первую очередь психологические последствия этого явления. И ответ на этот вопрос мы находим у Шахермайра.

«Обращает на себя внимание то обстоятельство, что столицы новых государств … были основаны в непосредственной близости от побережья Средиземного моря. Причем наибольшее значение в жизни этих государств имели окраинные районы, т.е. территории на западе Малой Азии, в Северной Сирии и на севере Египта. Таким образом, в историческом развитии на передний план выдвинулись области Средиземноморья – Малая Азия, Сирия, Египет, что вполне соответствовало планам Филиппа, к осуществлению которых стремился Парменион. При этом ориентация на программу Филиппа сказывалась как в создании определенного центра эллинизации, так и в отношении населения. Правда, Птолемеи и Селевкиды проявляли интерес к восточным культурам и жречеству. При этом все диадохи поддерживали идею Александра об уравнивании всех народов Востока… Сподвижники царя считали, что нужно вернуться к прежнему, националистическому курсу Филиппа, а тем самым к мировоззрению Аристотеля, считавшего греков и македонян народами-властителями. Восточные же народы должны довольствоваться положением подданных. Поэтому в образовавшихся империях из греков и македонян стали складываться привилегированные слои общества. Между ними, по-видимому, уже не существовало противоречий. Македоняне были немногочисленными и без греков не смогли бы закрепить своего положения. В языковом и культурном отношении они растворились среди греков, в большом количестве переселившихся в Малую Азию, Сирию, Египет…

Таким образом, идея Филиппа, наконец, победила. То, что ему не удалось в греческой метрополии, — примирить греческие города и объединить их с македонянами – теперь блестяще осуществилось. Царившие в метрополии раздоры утихли. Эллины и македоняне слились в одно целое… Все эти переселенцы, откуда бы они ни были родом, образовали в новых государствах городское сословие. Лишь они имели право на автономию, лишь они могли чувствовать себя относительно свободно, по крайней мере, в своем городе… Они считали себя более высокими представителями общества, гордились перед восточными народами своим европейским происхождением. Но самое главное – из их среды формировался «двор», ибо представители династических семейств лишь их считали высшим слоем общества и из их круга выбирали себе высших чиновников и придворных. Поэтому все заморские государства мы можем называть греко-македонскими. На всех них лежал отпечаток идей Филиппа… Лишь во времена Римской империи бурное развитие само потребовало создание мировой империи. Поэтому римлянам было нетрудно создать империю на длительный срок» (Ф. Шахермайр «Александр Македонский», М. «Наука», 1986 г., стр.353-354).

Идея, в основном, уже просматривается, но все-таки необходимо сделать некоторые комментарии. Самое главное, что сразу же бросается в глаза, — правители, образовавшие новые государства, принесли в эти местности свою культуру, свой язык, свое мировоззрение, что, в определенной степени, распространило коллективную функцию отражения Греции далеко за пределы страны. Именно это обстоятельство и является самым важным, самым существенным в том, что Римской республике не составило труда в свое время присоединить эти государства к своей республике. Это произошло, безусловно, после того как сама Греция вошла в состав Римской республики, а культура Греции получила в Риме большое влияние, став фактически культурой Рима. Однако все это произошло гораздо позже.

В процессе завоевания новых территорий римляне не только привносили туда свои политические, социальные и культурные достижения, но и невольно заимствовали у подчиняемых народов новые традиции в разных областях жизни. В результате коллективная функция отражения Римской республики все больше развивалась и совершенствовалась, а республика стала к началу новой эры огромной Римской империей, объединенной не только политически, но и информационно.

«Процесс подчинения Римом эллинистических государств, сопровождавшийся распространением на страны Восточного Средиземноморья римских форм политической и социально-экономической жизни, имел и обратную сторону – проникновение в Рим эллинистической культуры, идеологии и элементов социально-политической структуры. Вывоз в качестве военной добычи предметов искусства, библиотек (например, библиотеки Персея, вывезенной Эмилем Павлом), образованных рабов и заложников оказал огромное влияние на развитие римской культуры» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 444).

В самой Римской республике со средины II века до н. э. происходила дальнейшая постепенная трансформация гражданского общества. Так, например, стало постепенно меняться отношение к рабам.

«Принцип их (крупных состояний, объектов собственности. О. Ю.) рассредоточения по множеству дробных предприятий можно считать характерным для римской экономики, хотя, конечно, были и исключения. Такие, как крупное отгонное овцеводство в Средней и Южной Италии. Рассредоточение могло осуществляться посредством аренды и т.п., но большие возможности для этого предоставляла сама римская система рабства и отпущенничества, положенная в основу организации хозяйства. (Замечу, что при определенных условиях хозяину стало выгодно отпускать раба на волю. О. Ю.). Самый простой пример – сосредоточение в одних руках нескольких средних имений (предпочтительно в разных местах) под управлением виликов (вилик – раб-управляющий в хозяйстве. О. Ю.). Также могли организовываться и ремесленные мастерские во главе с рабом-мастером в качестве управляющего. Система пекулиев (система передачи в распоряжение рабу части имущества в пользование. О. Ю.) позволяла такому мастеру копить деньги для выкупа из рабства (раб мог выкупаться на волю деньгами из пекулия, который и так был собственностью господина, это обеспечивало заинтересованность раба в порученном ему деле). Раб мог иметь в своем пекулии и рабов (»викариев», буквально: «заместителей»). Система «ординариев» (раб, распоряжавшийся викарием) родилась, видимо, в рабской администрации.., но применялась и в ремесле. Тогда раб-мастер мог чувствовать себя почти что предпринимателем» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 459).

Как мне представляется, изменение отношения к рабам было обусловлено рядом причин. Во-первых, за триста лет войн Римская республика, если так можно выразиться, «накопила» так много рабов, что рабы стали составлять существенную часть всего римского общества в количественном и качественном отношении. Во-вторых, судя по всему, рабы в Римской республике никогда не стремились куда-то убежать. По-видимому, что-то привлекало их для проживания именно в Римской республике. Даже последовавшие впоследствии восстания римских рабов не сопровождались каким-либо исходом рабов за пределы Римской империи. В-третьих, у самих рабов за многие годы их существования в Римской республике народились дети, статус которых мог и не быть как у их родителей. Это означает, что дети рабов не обязательно должны были становиться рабами. Это уже сильно деформировало структуру самого рабства, изменяло его социальный статус. Все это говорит о том, что на раба постепенно перестали смотреть как на «одухотворенное орудие труда». Поэтому и получила широкое распространение практика превращения рабов в отпущенников, т.е. в свободных людей.

«Отпуск раба на волю, превращение его в отпущенника открывали перед господином новые возможности его использования. Дело даже не в отработках, которыми обязывались отпущенники. Отпущенный на волю с соблюдением всех формальностей становился римским гражданином (с урезанными правами, но его сын уже считался свободнорожденным). Вместе с тем он был связан с бывшим господином (теперь – «патроном») уже иной связью типа древней клиентской. Обусловленное ею личное положение отпущенника могло варьироваться в широких пределах. Экономически он, подобно рабу, мог использоваться патроном и как работник, и в управлении хозяйством, и как агент, и как глава выделившегося предприятия и т.п. Но юридически он сам нес ответственность по своим обязательствам в отличие от раба, за которого обязывался господин. Патрон мог финансировать деятельность отпущенника, ссужая ему деньги из доли прибыли. Это давало патрону возможность помещать свои деньги с меньшим риском и не стесняясь дурной репутации некоторых занятий, порой несовместимых с его социальным положением. В ремесле роль отпущенников была очень велика» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 459 — 460).

С позиций информационно-отражательной модели эти процессы существенно развивали и укрепляли коллективную функцию отражения римской республики, делая ее все более и более устойчивой, позитивной. Этому же процессу способствовала и экономическая система взаимоотношений с провинциями.

«Примерно с середины II в. в римской экономике все большее место начинает занимать эксплуатация провинций. Она осуществлялась несколькими способами. Во-первых, правители провинций, наделенные военными полномочиями, извлекали большие доходы из своих должностей. Для них оказывались выгодными восстания, военные столкновения, которые они часто сами и провоцировали… В организованном ограблении провинций велика была роль «публиканов» – откупщиков государственных доходных статей (налоги, пошлины, эксплуатация рудников и др.). Их «товарищества», чьи функции отнюдь не были частными, нередко вели свои дела из Рима, а на местах имели управляющих и «частный» аппарат, в основном из рабов. Согласие между наместником и публиканами полностью развязывало им руки… Помимо публиканов, в провинциях (и примыкающих к ним регионах) действовали и частные «дельцы»: богатые купцы, финансисты-ростовщики, подрядчики разного рода (в том числе владельцы рабов, сдаваемых в наем для работ на рудниках), владельцы земель и стад скота и т.д. Масштабы их деятельности, размеры средств, которыми они располагали, как и их социальное положение, были различны. Среди них были и римские граждане (в том числе из высших сословий) и италики (тогда еще не добившиеся римского гражданства. О. Ю.). Многие из них даже не покидали родины, а действовали через отправляемых в провинции отпущенников и рабов, ведших там их дела. Отпущенники, получившие римское гражданство, но не имевшие крепких корней в Италии, оказались очень мобильным элементом. Пестрая масса пришельцев представляла в глазах провинциалов единую силу, овладевшую инициативой в экономической жизни провинциальных городов… Поселенцы вступали в браки с местными женщинами. Поскольку их жены не принадлежали к общинам, связанным с Римом договором, предусматривающим «право брака», эти браки не признавались законными, как и дети от них (не получавшие, следовательно, римского гражданства). Впрочем, вопрос о правовом статусе последних возник достаточно рано. Уже в 170 г. для лиц такого происхождения (приравненных к отпущенникам) была основана Картея, колония латинского права. Но независимо от правового статуса смешанное население на «бытовом» уровне оказывалось в роли «римлян». Оно способствовало распространению римских форм хозяйствования, римского образа жизни, латинского языка» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 460 — 462).

У читателя, возможно, на языке вертится вопрос: почему я так исподволь подхожу к оценке психологического состояния общества Римской империи времен пришествия Христа? Неужели все это так важно? Между тем я еще ни разу не вышел за рамки информационно-отражательной модели, которая разрабатывается в моих работах. Например, когда рассматривался вопрос об информационной модели гомеостаза, («Психология живого мира» из цикла «Природа разума») было сказано, что любой живой организм (сложнее инфузории) следует рассматривать как сообщество, конгломерат различных одноклеточных организмов, каждый из которых обладает своей собственной психикой, своим собственным разумом, своим собственным мышлением. Душа сложного организма (см. книгу «Душа. Свойства и организация» из цикла «Природа разума») – есть то, что объединяет эти отдельные организмы в единый сложный механизм, действующий, в общем и целом, по тем же законам и правилам. Поэтому становится понятным как происходит действие механизма психической и/или информационной депривации на такой (сложный) организм, что в отдельных случаях приводит к преждевременной смерти организма. И сама смерть рассмотрена мной как итог действия острой психической и/или информационной депривации, возникающей по тем или иным причинам.

Точно также при переходе к анализу коллективной функции отражения человеческое общество предстало перед нами как конгломерат отдельных индивидов, обладающих совокупной душой, названной здесь по своим проявлениям коллективной функцией отражения. Мной было, в частности, показано, насколько важно для стабильности общества сохранять и развивать эту коллективную функцию отражения. Если же «коллективная душа» разрушается, то общество становится нежизнеспособным. Если это страна, то страна рано или поздно исчезает с географической карты мира. Для анализа психики страны важно увидеть не только ее сегодняшнее состояние, но не менее важно постараться увидеть, как развивалась ее коллективная функция отражения, какими «болезнями» переболело общество этой страны, «излечилось» ли после этих «болезней». Поскольку страна мной рассматривается точно так же как и любой иной организм, то отсюда следует, что законы психической депривации, действие импринтинга (функции запечатления) на этом уровне точно так же действуют. Их нарушение приводит к таким же последствиям. Напротив, развитие позитивной информационной насыщенности общества в значительной мере позволяет избегать указанных негативных процессов от влияния психической депривации, а функция импринтинга на уровне общества предстает перед нами как полевая связь с предшествовавшими поколениями, а через них – и с Богом. Но отсюда следует и еще одно важное следствие: точно так же как психику человека не удастся исследовать, если не провести исследование путей развития души человека – от зарождения (зачатия) до момента смерти, так и психическую основу общества не постичь, если руководствоваться только хроникальными, историческими сведениями. Именно по этой причине мной предпринят глубокий временной анализ путей развития коллективной психики римского общества.

Все это было здесь сказано, чтобы показать, что наступивший в конце II в. до н. э. период восстаний рабов и гражданских войн в Римской республике не привел к разрушению коллективной функции отражения римского общества, но, напротив, в определенной мере способствовал ее развитию. Это может показаться странным, поскольку зависть, гнев, отчаяние и прочие негативные эмоции разрушают душу любого организма (в том числе и душу общества). Но в данном случае все было несколько иначе. Вот что пишет историк по поводу первого восстания рабов.

«В провинциях и господствующий класс страдал от поборов и самоуправства наместников, но он нуждался в римской власти для подавления эксплуатируемых. Это наглядно видно на примере Первого сицилийского восстания рабов (137 – 132 гг.). Восстание, по словам греческого историка I в до н. э. Диодора, было спровоцировано поведением господ, которые не только истязали своих рабов, но, не кормя и не одевая их, толкали на разбой. Начавшись в одном из имений, восстание быстро распространилось по острову. Повстанцы, предводительствуемые сирийцем, «пророком» Евном, который принял царское имя Антиоха, и киликийцем Клеоном, захватили несколько крупных городов и создали «царство» по эллинистическим образцам. Они расправлялись со своими господами, но не помышляли об уничтожении рабства. Заботясь о будущем, они не жгли имений, не губили запасов продовольствия и не трогали занимающихся земледелием. Однако городские низы, «радуясь судьбе, постигшей богатых», под видом беглых рабов громили и жгли усадьбы. Восставшие, число которых выросло до 200 тыс., нанесли римлянам несколько поражений, и потребовалась армия под командованием консула, чтобы, взяв после трудной осады оплоты восставших – города Тавромений и Энну, расправиться с захваченными рабами» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 462 — 463).

Ранее уже приводились сведения о том, что положение рабов не было таким уж безнадежным или плачевным, поскольку рабам предоставлялись достаточно широкие возможности участия (в том числе и самостоятельного) в хозяйственной жизни Римской республики. Более того, все большее распространение получал институт отпущенников. Поэтому и восстание рабов в таком свете предстает как нелогичное, не мотивированное только тяжелым положением. Мне представляется, что главной движущей силой психологического характера, приведшей к восстанию рабов на Сицилии, было неравное в гражданском отношении положение рабов. В этом отношении оно ничуть не выделяется из общего контекста гражданского сопротивления в Римской республике того времени, где за право гражданства сражались не только рабы, но и, например, италики (италики – жители полуострова, но не жители Рима). Поэтому следующий вывод историка выглядит уже логичным.

«Взаимопереплетенность социальных связей и противоречий в римской державе была велика. «Вертикальные» связи типа фамильных и клиентских усложняли и без того не простую картину. Кризис Республики раньше всего дал себя знать в том, что ощущалось как дела самой римской общины, но любая попытка их разрешения отзывалась на италиках и провинциалах, так что кризис развивался постепенно, вовлекая в себя все активные силы державы» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 463).

Следовательно, культурное и политическое развитие римской державы сформировало общественную потребность изменения и гражданских основ общества, поскольку разраставшаяся территория республики не позволяла сохранять прежнее гражданское устройство общества. Именно в этом и заключался кризис Римской республики: характер кризиса носил, скорее, психологический, а не социальный характер. И на данном этапе он не носил разрушительного характера для коллективной функции отражения державы.

Имущественный ценз граждан, определявший условия набора в легионеры, явился источником иного кризиса, разразившегося впервые в 151 году: те, кто имел необходимый ценз, служить в армии не желали и старались под всяким предлогом избежать этого. В результате ценз был снижен практически в 2,5 раза, но полностью кризисная ситуация не разрешилась. На повестку дня вышла потребность наделения землей крестьян, записывающихся в легионеры и составлявших основу войск. Но до 133 г. этот вопрос не был разрешен, пока народный трибун — Тиберий Гракх не ввел эту идею в политическую практику.

«В законопроекте речь шла о наделах из «общественного поля», но не из свободных земель. В Риме издавна существовало «право заимки» общественной земли всяким, кто мог обеспечить использование занятой им территории. Общественная земля оказалась в частном владении у богачей, эксплуатировавших ее силами рабов. Установленная в IV в. до н. э. норма такой «заимки» (до 500 югеров) была уже забыта. Теперь предлагалось ее возродить, добавив еще по 250 югеров на взрослых сыновей хозяина, но всего до 1000 югеров на один дом. Излишки общественной земли должны были изыматься и распределяться среди бедняков 30-югерными неотчуждаемыми наделами на правах наследственного пользования. Тиберий подчеркивал, что главная цель проекта – укрепление римской армии посредством создания боеспособного гражданства. Он предостерегал против чрезмерного роста числа рабов, напоминая о событиях в Сицилии, и увещевал «богатых» пожертвовать своекорыстными интересами ради интересов отечества…

Агитация Гракха оказалась обращенной, прежде всего к участникам народных собраний. Она находила широкий отклик: в Рим стекались толпы из сельских местностей. Противники Гракха, заручившись поддержкой одного из его коллег по должности Марка Октавия, попытались организовать оппозицию законопроекту в народном собрании: на бурных и многолюдных сходках чаша весов колебалась. Обсуждение в сенате тоже оказалось безрезультатным. Обе стороны прибегали к тактике обструкции, и обстановка крайне обострилась. Октавий наложил вето на законопроект, и Тиберий, исчерпав средства убеждения, решился на беспрецедентный шаг – поставил на голосование вопрос, может ли трибун, действующий против народа, оставаться в должности. Собрание сместило Октавия и приняло закон» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 464).

Опять мы видим, что принятие указанного закона способствовало укреплению коллективной функции отражения. Правда, работа по переделу земельных наделов, проводившаяся специальной комиссией, шла не очень активно. Тем не менее, даже после убийства Тиберия земельный закон не был отменен, что говорит о правильности выявленной Тиберием общественной потребности. Однако проследим дальнейшее развитие этих политических веяний.

«В 125 г Фульвий Флакк, консул и член аграрной комиссии, чтобы сдвинуть ее дела с мертвой точки, предложил предоставить италикам гражданские права. Законопроект вызвал резкую оппозицию в сенате и не был поставлен на голосование. Это вызвало восстание в италийском городе Фрегеллах. В следующем году в трибуны был избран Гай Гракх. Древние авторы, рассказывая о двухлетнем трибунате Гая (123 – 122 гг.), обращали внимание на широкий, почти всеобъемлющий характер всего комплекса его предложений… Однако основные из его законов и проектов были столь решительны, что впоследствии Цицерон говорил о Гае как о деятеле, который «изменил все положение дел в государстве», а греческие авторы (Диодор, Плутарх), осмысляя в привычных им понятиях римскую жизнь, писали даже о замене аристократического строя демократическим. Ряд законов Гая касался роли народных собраний, укрепления правовой защиты личности граждан. Но большинство его инициатив имело конкретный социальный адрес.

Так, знаменитый «хлебный закон» предусматривал продажу хлеба городскому плебсу по ценам ниже рыночных. Это бывало и раньше, но к случаю, теперь же фактически утверждался принцип государственного обеспечения малоимущих граждан. Были изданы законы и в интересах «всадников» – второго после сенаторов привилегированного сословия, оттесненного до тех пор от прямого участия в политической жизни. Гай Гракх передал им (от сенаторов) «суды о вымогательствах», рассматривавшие жалобы провинциалов на бывших наместников и превратившихся, таким образом, в орудие контроля над верхушкой сената. Другой закон касался сбора податей с недавно учрежденной провинции Азии, он должен был сдаваться на откуп в Риме товариществам публиканов, где ведущую роль играли опять-таки всадники, получавшие теперь возможность участвовать в эксплуатации провинций на правах правительственных агентов… Трудности, связанные с аграрными мероприятиями, уже выявили себя вполне, и, может быть, чтобы их избежать, Гай дополнил аграрный проект Тиберия программой выведения колоний (т.е. поселений с городским устройством) не только на италийскую, но и на провинциальную территорию. Мысль о том, что римских граждан можно наделять землей, выводя их за пределы Италии и создавая в провинции города римского или латинского права, была новой и вызывающей… Может быть, нуждами аграрного урегулирования было вызвано и возвращение к италийскому вопросу. Гай предложил предоставить латинянам полные права римского гражданства, а союзникам, не имевшим права голосовать в народных собраниях, даровать это право…

Неудача попытки Гая стать трибуном на третий срок и избрание на консульство злейшего врага его дела Л. Опимия отразили надлом общественного настроения. Было назначено собрание для отмены ряда законов Гракха. Гай не сумел предотвратить убийство одного из прислужников консула. И Опимий воспользовался поводом, чтобы получить от сената чрезвычайные полномочия и подготовить силы. Гракханцы во главе с Гаем и Фульвием Флакком укрепились в одном из храмов и пытались вести переговоры. Но Опимий стремился к столкновению и начал настоящее сражение. Фульвий и Гай погибли, двое несовершеннолетних сыновей Фульвия были зверски убиты, а всего было перебито около 3 тыс. человек. По истечении консулата Опимий был обвинен перед народным собранием, но оправдан, видимо, из-за подавленности и растерянности бывших гракханцев. Многие из законов Гая еще долго оставались в силе, и многие созданные по его инициативе институты продолжали существовать» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 465 — 466).

Как видим, коллективная функция отражения Римской республики получила сильные стимулы не только к развитию, но и к расширению сферы своего географического влияния вследствие принятия законов Гая Гракха. Кроме того, произошедшие военные столкновения не повлияли сколько-нибудь на стабильность коллективной функции отражения, не привели к ее разрушению. Историк этот факт отмечает так.

«И, тем не менее, гракханцы нанесли сильнейший удар политической монополии нобилитета. Высшие должности остались его достоянием, но расширялся круг тех, кто получал иные возможности участия в политической жизни. Всадники, городской плебс, позднее армия и италики становились политическими силами» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 466).

Последующие события привели к тому, что армия существенно изменила свой статус вследствие изменения системы набора легионеров.

«Деятельность Гракхов, по существу, не изменила в Риме положения с армией. Это ясно показала начавшаяся в 111 г. война в Северной Африке, так называемая Юргутинская. Поводом к ней послужила династическая усобица в зависимом от Рима Нумидийском царстве, где власти добился незаконный сын Масиниссы Югурта, действовавший вероломством и подкупом. Когда-то под Нуманацией он командовал нумидийскими союзниками Рима и приобрел связи среди римской знати. В ходе усобицы он взял город Цирту и перебил, в числе прочих, римлян и италиков, занимавшихся там торговлей. В Риме вознегодовали, народный трибун Г. Меммий созывал сходки и выступал с речами. Сенату пришлось начать войну. Но разложение войска, подкупность и бездарность командующих и их окружения парализовали все усилия. В 109 г. кампанию возглавил консул Кв. Цецилий Метелл. Римский аристократ старого закала, он начал с восстановления дисциплины и одержал несколько побед. Но Югурта переменил тактику – война стала затягиваться. С притязаниями на консульство выступил неожиданный претендент Гай Марий. Марий был помощником (легатом) Метелла. «Городского» образования не получил, был упрям и резок. Выдвинулся (как и Югурта) под Нуманацией. Доконсульская его карьера была малозаметна, но в сложившейся обстановке серьезным преимуществом оказалось незнатное происхождение. Марий начал агитацию прямо из действующего войска. Он выступал перед римскими и италийскими торговцами в самой Нумидии, обещал им быстро закончить войну. Агитация имела бурный успех среди ремесленников и земледельцев, сторонники Мария в речах вспоминали о Гракхах.

Народное собрание высказалось за передачу командования Марию, и он стал консулом. Его поддержал широкий блок противников «господства немногих». Свое консульство он называл «трофеем» победы над знатью. Марий начал с пополнения войска, и, прежде всего, легионов. Требования момента подсказали ему самый простой способ покончить с затяжным кризисом воинского набора. В 107 г. набор был проведен не по «обычаю предков», т.е. без учета цензовых норм. Принимались все желающие – в большинстве неимущие. Такое решение вопроса Марием имело за собой традиции в римской практике, и Марий лишь завершил объективное развитие определенной тенденции. Хотя набор 107 г. был не слишком велик (до 5 тыс. человек) и принудительные наборы после него не вышли из употребления (особенно в гражданских войнах), исследователи находят возможным трактовать его как военную реформу. Служба в легионах оставалась привилегией римских граждан, а статус солдата вспомогательных войск отражал политическое положение союзников. Командовали римскими войсками по-прежнему магистраты гражданской общины: карьера – гражданская и военная – оставалась единой. Однако социальное лицо римской армии стало изменяться. Из ополчения хозяйственно самостоятельных граждан она постепенно делается войском «профессионалов» (но не наемников, безразличных к политике). Последствия этого процесса выявились в недалеком будущем» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 467 — 468).

Дальнейшие события в Римской республике можно охарактеризовать как наступившую реакцию, как попытку возврата к старым порядкам. В этот период было второе крупное восстание рабов Сицилии (104 – 101 гг.). В Риме же продолжалась борьба различных группировок за власть. В 95 г. был проведен закон против присвоения гражданства союзникам и латинянам. Этот закон вызвал резкое недовольство в Италии, в том числе и в среде аристократии.

На какое-то время в этот период выдвинулся трибун М. Ливий Друз (Младший), который «хотел лишить всадников их положения в судах, но тактические, казалось бы, соображения обратили его (как прежде Гая) к самым насущным проблемам и к попытке создать по возможности широкий – пусть разнородный – политический блок. Всадники по замыслу Друза должны были за потерю судов получить компенсацию в виде зачисления трехсот наиболее видных из них в сенаторы, что не устраивало ни ту, ни другую стороны.

Друз, по словам римского историка, «возбудил плебс надеждой на раздачи», «взволновал союзников и италийские народы надеждой на гражданские права». Италики устремились в Рим, с их помощью Друз «насилием» провел через народное собрание законы хлебный и аграрный (с присоединенным к ним законом о выведении колоний в Италию и Сицилию), а также закон о судах. Законопроект о гражданстве италиков, однако, наталкивался, как и прежде, на неодолимое сопротивление. В Рим приходили вести о тайных собраниях италийской знати. Друз с разных сторон подвергался нападкам. Сенат, чьи интересы он отстаивал, объявил его законы недействительными, как «принятые вопреки птицегаданию». Друз, не отступавшийся от законопроекта об италиках, погиб возле своего дома от руки неизвестного убийцы… Это показывало, что противоречия, раздиравшие римско-италийское общество, не могли быть разрешены ни в сенате, ни в народном собрании, ни на площадях и улицах Рима» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 470).

Замечу, что было бы неверно считать, что противоречия не могли быть разрешены мирным путем. Просто в этот момент общество Римской республики раскололось на примерно равные по политическим силам группы, каждая из которых «тянула одеяло на себя», и никто не хотел уступать, хотя, казалось бы, решения были очевидны. Подобное равновесие противоборствующих политических сил в принципе очень опасно для любого общества, так как выход из подобных тупиков всегда крайне негативен – реакция наступает. Но главная опасность подобного противостояния заключается в том, что начинает разрушаться коллективная функция отражения. Это неизбежно стирает государства и страны с лица политической карты мира. Данная опасность стала явной и для Римской республики.

«Италики стали готовиться к восстанию. Оно вспыхнуло в городе Аускуле. Римский претор, выступивший там перед италийцами с речью, полной грубых угроз, был убит вместе со всей свитой. Началось массовое отпадение от Рима племен Средней и Южной Италии, возглавляемой своей знатью. Верность Риму сохраняли, кроме латинян, лишь Этрурия и Умбрия (области крупного земледевладения), а также отдельные города. Союзническая война (90 – 88 гг.) и по характеру, и по результатам оказалась переломным моментом рассматриваемого периода. Впервые политические столкновения в Риме сменились настоящей войной регулярных армий, ведшейся на больших территориях» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 470).

В результате неразрешимая, казалось бы, проблема постепенно стала разрешаться в пользу италиков.

«Избранная союзниками тактика разделения сил между многими полководцами, действовавшими самостоятельно в разных местах, исчерпание римских людских резервов, заставившее набирать отпущенников в войско, явное моральное превосходство италиков, угроза отпадения оставшихся союзников – все это вместе с тяжелым финансовым и продовольственным положением, серьезными внешнеполитическими осложнениями на Востоке показало римлянам бесперспективность жесткой позиции, связанной с отсутствием положительной политики в италийском вопросе. Положение в самом Риме стало меняться, и в 90 – 88 гг. было принято несколько законов о предоставлении гражданства сначала союзникам, оставшимися верными Риму, а потом фактически и тем, кто в течение двух месяцев сложит оружие.

Эти законы не прекратили сразу войну, но изменили соотношение сил: круг повстанцев редел. Непримиримые (в основном самниты и луканы) продолжали борьбу до 82 г., когда примкнули к одному из станов в начавшейся к тому времени гражданской войне и с ним потерпели поражение. Новые граждане были приписаны к ограниченному числу триб (к восьми или десяти), что автоматически лишало их большинства в народном собрании…

Формально в войне победили римляне, фактически — италики» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 471).

Таким образом, острейший кризис, который мог разрушить всю информационную целостность римского общества, был, в основном, преодолен, что способствовало дальнейшему развитию демократических основ римского общества.

«Новое обострение политической борьбы в Риме, приведшее к гражданской войне, охватившей всю Италию и затронувшей провинции, было связано с I Митридатовой войной (89 – 84 гг.). Она началась во втором году Союзнической войны. Понтийский царь Митридат VI Евпатор, воспользовавшись ненавистью провинциалов к завоевателям, быстро овладел территорией провинции Азии и Греции. В Риме командующим был назначен Сулла, избранный на 88 г. в консулы. Однако всадники, имевшие в Азии особые интересы, предпочитали Сулле Мария. Для широкой кампании в его поддержку (вроде той, какая предоставила ему командование в Югуртинской войне) нельзя было пренебречь новыми гражданами, заинтересованными в перераспределении по всем трибам, которое укрепило бы их положение в народном собрании. Возможно, это и заставило всадников круто изменить позицию в италийском вопросе (в годы Союзнической войны она была негативной). После бурной борьбы, проходившей в ежедневных сходках и уличных стычках между старыми и новыми гражданами, сторонникам Мария удалось провести несколько законов, и, прежде всего, о распределении новых граждан по всем трибам и о назначении Мария командующим. Консулы пытались сорвать голосование и едва не были убиты.

Один из них, Кв. Помпей, бежал; Сулла же предпочел, позволив противникам провести нужные законы, отправиться в Кампанию, где стояло его войско. До той поры в Риме армия не вмешивалась непосредственно в политические дела, почему и не занимала должного места в расчетах политиков. Сулла созвал на сходку солдат, которые стремились к прибыльному походу и опасались, что новый командующий наберет вместо них других. Политической аргументации не потребовалось: солдаты сами потребовали вести их на Рим. Решение было беспрецедентным, и, за единичным исключением, все командиры в войске отказались участвовать в таком нарушении римских традиций и законов. Сулла не смутился ни этим, ни попытками послов из Рима воздействовать на него авторитетом сената. Шесть легионов с оружием вступили в Рим. Сулла расставил по городу отряды солдат, под бдительным оком которых были созваны сенат и народное собрание. Сенат проголосовал за объявление Мария и его 11 сторонников врагами отечества. Народное собрание в присутствии армии покорно выслушивало речи против «господства людей, заискивающих перед народом»… Но отход от традиций тоже имел свой предел: как прежде при чрезвычайных действиях консулов, так и теперь, видимо, предполагалось, что принятые под давлением армии законы сами станут гарантией от новых волнений. Сулла отослал армию в Капую. Последствия этого шага, несомненно, были для него неожиданными. Народное собрание сразу вышло из повиновения» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 471 — 472).

Здесь не имеет смысла приводить всю хронику событий, ведших Суллу к жестокой единоличной и кровавой диктатуре. Необходимо только указать, что избранный консулом противник Суллы Л. Цинна вместе с привлеченным вновь Марием начали террор против сторонников Суллы. Но это не означало победы над Суллой, который в 85 г. заключил мир с Митридатом. Вскоре после этого вновь разразилась гражданская война.

«В 85 г. Сулла, одержав несколько побед над Митридатом, заключил с ним мир на условиях, тяжелых, прежде всего, для населения возвращаемых провинций. Еще до этого Цинна и Карбон (консул 85 и 84 гг.) начали подготовку к войне. Почти все, что делалось обеими сторонами в предвидении и в ходе войны, свидетельствовало об исключительном значении двух вопросов – италийского и военного, перед которыми отступали все другие. Новые граждане, как и в 87 г., оставались главным источником людских резервов… От высадки армии Суллы в Италии (в 85 г.) до его победы прошло больше двух лет… В 82 г. Рим, страдавший от голода, открыл ворота перед Суллой, который, однако, поставив там кого-то из своих людей, пошел дальше к северу. Постепенно военные действия перерастали в террор и репрессии невиданных в Риме масштабов, осуществлявшиеся с циничной демонстративностью. Сулла, пишет римский историк, «залил кровью город и всю Италию». Карательные команды истязали и убивали его врагов. Вскоре стали выставляться списки (так называемые проскрипции) поставленных вне закона. За убийства и доносы назначались вознаграждения, за укрывательство – казнь. Имущество убитых конфисковывалось. Дети убитых лишались всех прав. Ничья жизнь не была в безопасности» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 472 — 473).

Сулла стал в итоге диктатором с неограниченными полномочиями и с неограниченным сроком их действия. При нем в систему государственной власти было введено доносительство, моральное и физическое насилие над личностью. Поэтому, несомненно, для существования Римской республики данный период был критической фазой существования всего государства, преодолеть последствия которого впоследствии было непросто: структура коллективной функции отражения получила много негативной информации. Это происходило потому, что Сулла за время своего диктаторства существенно изменил структуру законов.

«При Сулле была разработана система законодательных мероприятий, которая должна была закрепить в республиканских формах победу нобилитета, одержанную военным путем. Трибунская власть, которую консервативный нобилитет считал источником всех зол, была сведена к минимуму, законодательная инициатива у трибунов отнята, а путь к дальнейшей карьере закрыт. Зато было увеличено число преторов и квесторов. Был установлен строгий порядок должностей в карьере и десятилетний интервал для повторного занятия той же должности. Были строго разделены гражданская и военная власть магистратов и промагистратов. Поредевший сенат был пополнен, на будущее доступ в него предоставлялся квесторской должностью. Все суды были переданы сенаторам, и были созданы постоянные судебные комиссии (в зависимости от характера разбираемых дел). Сулла попытался также отнять римское гражданство у жителей ряда италийских городов, но законность этих постановлений оспаривалась уже при его жизни, и они оказались нежизнеспособными. Сулла пытался воздействовать законодательным путем и на общественные нравы. Многие из сулланских (Корнелиевых) законов вошли в римское право, другие, слишком связанные с политической борьбой, оказались недолговечными» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 473 — 474).

В период правления Суллы и даже после его смерти (78 г.) в Римской республике не наступило гражданского мира и согласия. Так, например, в Испании в течение восьми лет фактически было «римское бесправие», поскольку изгнанник из Рима Серторий фактически «основал» собственное государство, борьба с которым далась Риму нелегко. Было также и выступление против Рима одного из консулов — Лепида (78 г.), который даже предпринял поход против Рима, но был разгромлен. Кроме того, как следствие сулланского режима можно рассматривать и восстание Спартака (73 – 71 гг.), которое было практически последним актом широкого гражданского неповиновения.

«События 70-х годов в Италии и в провинциях показали, что сулланский режим не мог обеспечить порядка и спокойствия в римской державе. Консулами на 70 г. были избраны Красс и Помпей – два бывших сулланца. Первый был выходцем из коренного нобилитета, но богатство нажил на проскрипциях и всяческих спекуляциях. Второй принадлежал к деятелям, которые своим положением были обязаны внутренним войнам в Италии. Теперь самим ходом вещей оба они были поставлены перед необходимостью отмены наиболее одиозных из сулланских установлений» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 476).

На самом же деле, по-видимому, и Красс, и Помпей почувствовали, что ненависть и злоба, накопившиеся в римском и италийском обществе достигли предела, за которым может начаться необратимый развал державы. Необходимо было срочно менять некоторые фундаментальные основы власти. Выразителем этой идеи, этой общественной потребности явился Цицерон.

«Знамением времени и выражением общественных настроений стал в этом году (т.е. в 70 году до н. э. О. Ю.) суд над бывшим наместником Сицилии Верресом, человеком, можно сказать, олицетворявшим коррупцию и разложение сулланского режима. Обвинителем его выступил Марк Туллий Цицерон, начавший карьеру оппозиционного оратора еще при Сулле. На этот раз он объяснил судьям-сенаторам, что данный суд будет фактически судом над сенатскими судьями. Подсудимый, оценив обстановку, ушел в добровольное изгнание после предварительного слушания дела. Огромный обвинительный материал, собранный Цицероном, был им издан в виде пяти речей, где оратор определял момент как «критический» для «почти безнадежно больной» Республики, нагляднейшим показателем чего было «полное разорение и опустошение вконец угнетенных провинций». Вопрос о судьбе «сулланской конституции», освобождавшей правящую верхушку от контроля со стороны даже большей части господствующего класса (но зато оставлявшей ее в изоляции), ставился теперь открыто. Речь, впрочем, шла лишь о трех мероприятиях: 1) о ликвидации сенаторской монополии в судах, что вернуло бы всадникам участие в контроле над сенатом; 2) о восстановлении трибунской власти, которое возвратило бы контролирующие функции народному собранию; 3) о восстановлении власти цензоров, которые должны были контролировать сенат с позиций его собственной системы ценностей. Контролирующие органы в государстве и были восстановлены, поскольку их необходимость для его нормального функционирования стала очевидной» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 476).

Следовательно, то положительное, что «нарабатывалось» сотнями лет, но что было в одночасье уничтожено сулланским режимом, просуществовавшим (даже после смерти Суллы в 78 г.) примерно до 73 – 72 гг., постепенно возрождалось в новых условиях, когда общество осознало относительную правильность ранее выбранного пути развития общественных отношений. Но гражданские войны при этом не прекратились. Однако психологический фон, на котором происходили новые гражданские войны этого периода, был иной. Это были распри, вызванные личной борьбой за власть (между Помпеем и Гаем Юлием Цезарем).

«С одним легионом Цезарь перешел границу Италии — реку Рубикон (10 января 49 г.). Основные силы Помпея находились в Испании, и он с большей частью сенаторов бежал из Рима в Грецию. Италия осталась в руках Цезаря. Никаких репрессий в Риме не было, но государственную казну Цезарь захватил. Из Рима он направился в Испанию и разбил войска Помпея (при Илерде). Вернувшись, он был провозглашен диктатором, но вскоре отплыл в Грецию, где победил Помпея при Фарсале (48 г.).

Помпей бежал в Египет, где при высадке на берег был убит придворными Птолемея XIV (т.е. наследником македонских правителей. О. Ю.). Спустя три дня в Александрию прибыл Цезарь. Он казнил убийц Помпея и, вмешавшись в династическую распрю, восстановил на престоле египетскую царицу Клеопатру. По пути в Рим Цезарь разгромил Фарнака, сына Митридата, который захватил было некоторые римские владения и союзные Риму царства. Возвратившись в Рим, Цезарь провел мероприятия в интересах должников и пополнил сенат. Затем он разгромил силы помпеянцев в Африке (при Тапсе в 46 г.) и еще раз в Испании, где утвердились было сыновья Помпея. В гражданской войне с помпеянцами провинции не были просто театром военных действий. От позиции провинциальных общин и городов зависело многое, и Цезарь делал все, чтобы привлечь их на свою сторону.

При Цезаре началось широкомасштабное основание колоний в провинциях, где было расселено около 80 тыс. человек. Беспрецедентно вырос и масштаб предоставления гражданских прав за пределами Италии, а Предальпийская Галлия получила права римского гражданства для всего населения, как и город Гадес в Испании, как и Сицилия в 44 г., уже после смерти Цезаря (»От Марка» Антония). Начинается интенсивное развитие муниципальных городских форм в провинциях. Создается новая социальная опора Империи.

Италийцы и провинциалы инкорпорируются в новый «руководящий слой», участвующий и в общеимперском управлении… Для оформления своей власти Цезарь, как и Сулла, воспользовался титулом диктатора, который принимал несколько раз, пока в 44 г. не стал пожизненным диктатором. Еще в 48 г. он получил пожизненную трибунскую власть, титул «отца отечества», титул императора вошел в состав его имени и т.д. Число магистратов вновь было увеличено и реорганизован сенат. Цезарю принадлежал еще ряд реформ и законов.., но наиболее существенной в его деятельности была новая политика по отношению к провинциям» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 478 — 479).

Итак, совершенно очевидно позитивное изменение психологической обстановки в Римской республике в период диктаторства Цезаря. Общество в Римской империи, несомненно, успокоилось. Даже заговор и последующее убийство Цезаря 15 марта 44 г. были, скорее всего, следствием совершенно иного: возникли слухи, что, согласно предсказанию, Цезарь может перенести столицу на Восток в случае победы над парфянами (а Цезарь готовился к войне с ними). Безусловно, на условия появления заговора против Цезаря наложилось и то обстоятельство, что ряд сенаторов был недоволен исчезновением республиканской формы правления: Римская республика превратилась в Римскую империю с единоличной формой правления. Правда, имеются свидетельства и иного рода, иначе объясняющие причины гибели Цезаря.

«Его умеренность и милосердие, как в ходе гражданской войны, так и после победы, были удивительны. Между тем, как Помпей объявил своими врагами всех, кто не встанет на защиту республики, Цезарь провозгласил, что тех, кто воздержится и ни к кому не примкнет, он будет считать друзьями. Всем, кого он произвел в чины по совету Помпея, он предоставил возможность перейти на сторону Помпея. Когда при Илерде велись переговоры о сдаче, и оба войска находились уже в непрестанном общении и сношениях, Афраний и Петрей, внезапно передумав, захватили врасплох и казнили всех цезарианских солдат в своем лагере; но Цезарь не стал подражать этому испытанному им вероломству. При Ферсале он призвал своих воинов щадить жизнь римских граждан, а потом позволил каждому из своих сохранить жизнь одному из неприятелей. Никто не погиб у него иначе, как на войне, если не считать Афрания с Фавстом и молодого Луция Цезаря; но и они, как полагают, были убиты не по воле Цезаря, хотя первые двое, уже будучи однажды им прощены, снова подняли против него оружие, а третий огнем и мечом жестоко расправился с его вольноотпущенниками и рабами, перерезав даже зверей, приготовленных им для развлечения народа. Наконец, в последние годы он даже позволил вернуться в Италию всем, кто еще не получил прощения, и открыл им доступ к государственным должностям и военным постам… И когда впоследствии против него говорилось или замышлялось что-нибудь опасное, он старался это пресекать, но не наказывать. Так, обнаруживая заговоры и ночные сборища, он ограничивался тем, что в эдикте объявлял, что это ему небезызвестно; тем, кто о нем злобно говорил, он только посоветовал в собрании больше так не делать; жестокий урон, нанесенный его доброму имени клеветнической книжкой Авла Цецины и бранными стишками Пифолая, он перенес спокойно, как простой гражданин.

Однако все это перевешивают его слова и дела совсем иного рода: поэтому даже считается, что он был повинен в злоупотреблении властью и убит заслуженно. Мало того, что он принимал почести сверх всякой меры: бессменное консульство, пожизненную диктатуру, попечение о нравах, затем имя императора, прозвание отца отечества, статую среди царских статуй, возвышенное место в театре, — он даже допустил в свою честь постановления, превосходящие человеческий предел: золотое кресло в сенате и суде, священную колесницу и носилки при цирковых процессиях, храмы, жертвенники, изваяния рядом с богами, место за угощением для богов, жреца, новых луперков, название месяца по его имени; и все эти почести он получал и раздавал по собственному произволу… С таким же своевластием он вопреки отеческим обычаям назначал должностных лиц на много лет вперед, даровал десяти бывшим преторам консульские знаки отличия, ввел в сенат граждан, только что получивших гражданские права, и в их числе нескольких полудиких галлов. Кроме того, заведовать чеканкой монеты и государственными податями он поставил собственных рабов, а управление и начальство над оставленными в Александрии тремя легионами передал своему любимчику Руфину, сыну своего вольноотпущенника… Но величайшую, смертельную ненависть навлек он на себя вот каким поступком. Сенаторов, явившихся в полном составе поднести ему многие высокопочетннейшие постановления, он принял перед храмом Венеры-Прародительницы сидя… Безмерно оскорбив сенат своим открытым презрением, он прибавил к этому и другой, еще более дерзкий поступок. Однажды, когда он возвращался после жертвоприношения на латинских играх, среди небывало бурных народных рукоплесканий, то какой-то человек из толпы возложил на его статую лавровый венок, перевитый белой перевязью, но народные трибуны Эпидий Марулл и Цезетий Флав приказали сорвать перевязь с венка, а человека бросить в тюрьму. Цезарь, в досаде на то, что намек на царскую власть не имел успеха, на то ли, что у него, по его словам, отняли честь самому от нее отказаться, сделал трибунам строгий выговор и лишил их должности» (Гай Светоний Транквилл «Жизнь двенадцати Цезарей», М., «Художественная литература», 1990 г., стр. 31 – 33).

Эти строки написаны около 120 г. н. э., т.е. буквально «по свежим следам». Поэтому из них можно сделать вывод, что убийство Цезаря было вызвано не политическими причинами, не стремлением захватить власть. Повод к заговору был мотивирован психологическими побуждениями, главным из которых было чувство зависти. Убийство Цезаря стимулировало последнюю вспышку гражданского и военного противостояния, которое произошло между заговорщиками (Гай Кассий, Марк Брут, Децим Брут и другие) и сторонниками Цезаря (Антоний и Гай Октавий, внучатый племянник Цезаря, принявший имя Гая Юлия Цезаря Октавиана). Римская республика, ставшая именно в период Гая Юлия Цезаря империей (в соответствии с титулом Цезаря), благодаря верно выбранной политике Цезаря получила мощный стимул для распространения ауры Рима на провинции. Империя стала постепенно становиться монолитным государственным образованием в широких географических границах – от Испании до восточных побережий Средиземного моря и от севера современной Англии до южных берегов Средиземного моря. Гражданская война, носившая совершенно иной психологический характер по сравнению с гражданскими войнами периода Суллы, продолжалась еще до 39 г., когда Октавиан объявил, наконец, о прекращении гражданских войн.

«Подавив очередной солдатский мятеж, Октавиан отправился из Южной Италии в Рим, где объявил о конце гражданской войны и «простил» недоимки по налогам. После этого он занялся истреблением разбойничих отрядов, дезорганизовавших жизнь Италии. Неожиданное возвращение мира доставило ему внезапную популярность. Он восстановил кое-что из республиканских порядков, пообещал вернуться к прежнему государственному строю и получил должность пожизненного народного трибуна» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 481).

Выше уже говорилось, что психологический климат гражданского противостояния при Октавиане был совсем иной – исчезли факторы, разрывавшие общество на разные части (доносительство, проскрипции и т.п.), не было активной борьбы за гражданство со стороны отдельных групп населения. Поэтому подавление разбойничьих шаек также способствовало укреплению коллективной функции отражения, т.е. укрепляло гражданские устои общества, создавало единомыслие, искореняло ненависть разных групп населения друг к другу, поднимало общий национальный дух. Безусловно, не все было так гладко, как это представляется, однако дух гражданского противостояния постепенно выветрился. Но все-таки следует сказать, что все это заложил еще Гай Юлий Цезарь, а славу и почет (в общем, с достоинством и по праву) заслужил Гай Юлий Цезарь Октавиан. Была, правда, еще вспышка гражданского противостояния в 31 г., когда был разгромлен последний из «бунтовщиков» – Антоний, ставший из союзников Октавиана его противником вследствие объявления Октавианом войны Клеопатре – царице Египта, с которой Антоний был связан чисто личными интересами.

Итак, выше обозначено все, что обеспечивало развитие и совершенствование коллективной функции отражения Римской империи с точки зрения гражданской политики. Сюда относятся и распространение римского гражданства далеко за пределы не только Рима или Италии, но и в отдаленные провинции, и практика колонизации в смысле создания гражданских поселений в провинциях с установленными в них римскими гражданскими правилами общественного управления. Колонии были не фактором подавления провинций, а фактором вовлечения их в сферу гражданского единства с Римом. Практика расширения прав плебса и определенные шаги в отношении рабов (например, практика отпущенничества), расширение прав всадников и сокращение прав патрициев, развитие и совершенствование института правовых отношений в обществе способствовали социальному выравниванию, что также укрепляло коллективную функцию отражения Римской империи. Третьим компонентом, способствовавшем развитию и совершенствованию коллективной функции отражения, была культура.

«Общественно-экономический и политический строй римской гражданской общины породил систему ценностей, где воинской доблести, военным подвигам и славе «римского права» принадлежало главное место. История римских войн оказалась остовом исторической памяти римлян, которая легла в основу римской культуры. Тем более что у римлян мифы-повествования о богах не получили развития, уступив в какой-то мере свое место преданиям историческим и квазиисторическим» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 481).

По поводу приведенного заключения следует сделать замечание, поскольку оно (заключение), относится, несомненно, к связи с греческой античной мифологией. Но сама по себе греческая мифология связана с преданиями о временах атлантов, живших на материке, существовавшем в бассейне современного Эгейского моря. Поэтому такое сопоставление с греческой мифологией вряд ли правомерно. Здесь историку следовало бы подчеркнуть, что римский народ сам создал себе историю, своих героев, свои традиции, что очень важно для формирования и развития коллективной функции отражения. У греков такого не случилось, поэтому и стойкость греческой коллективной функции отражения оказалась меньше, чем у римлян.

«На другую (казалось бы, противоположную) сторону римской культуры указывает случайное, но весьма знаменательное замечание Полибия: «Римляне оказываются способнее всякого другого народа изменить свои привычки и позаимствоваться полезным». Эта «способность», однако, была укорена в той же самой римской старине и в представлениях римлян о ней – рассказы римлян о прошлом отразили пестроту и подвижность обстановки в древней Италии с характерными для нее контактами различных народов, языков, культур. Динамизм римской культуры – столь же существенная для нее черта, как и традиционализм. Сложное, переменчивое соотношение этих противостоявших друг другу и взаимодействовавших друг с другом начал обусловило не только ее жизнеспособность, но и огромную роль для дальнейшей культурной истории Европы, особенно Западной… Внеиталийская экспансия III – II вв. резко активизировала внешние контакты Рима – и военные, и дипломатические, и культурные. Греческий язык, служивший международным языком дипломатии, был, с другой стороны, языком богатой и притягательной культуры, в которой римляне все больше готовы были видеть свою добычу. Начался импорт награбленной культуры, причем темп и размах римских успехов в этом деле были разительны. В Рим ввозились греческие статуи, картины, библиотеки (материальная ценность таких вещей была завоевателям известна) и вместе со всем этим – образованные рабы. Они приживались, и с ними приживалась, приспосабливаясь в новой жизни, греческая культура. Взаимодействие двух культур привело не к простой «эллинизации», а к ускоренному развитию римской культуры, многое почерпнувшей у греков, но сохранившей свое лицо» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 481 — 482).

К сказанному следует добавить, что процессы политические и гражданские способствовали вместе с распространением римского образа жизни и римского права, а также и распространению римской культуры. С другой стороны, эти же процессы привели к восприятию римлянами всех лучших образцов культуры стран, вошедших в состав римской империи. Именно потому и не произошло «эллинизации» римской культуры, что она «впитывала и переваривала» много других культурных ручейков. Октавиан со своей стороны сделал все, чтобы сохранить в своих руках доставшееся ему «наследство» – монопольную императорскую власть. Мы уже отмечали, что на определенном этапе он получил должность пожизненного народного трибуна. Это был первый шаг к грядущей монополизации власти. Вместе с тем этого же требовала и сложившаяся политическая, экономическая и культурная ситуация.

«Масштабы империи, неспособность сенатского правительства обеспечить управление державой, возраставшая роль армии все более и более склоняли самые различные слои общества к мысли о необходимости единоличного правления» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 539).

Таким образом, к необходимости введения единоличной власти, в данном случае – к власти императора, римское общество подталкивает сама жизнь. Римскую империю в этом смысле можно рассматривать лишь как частный случай, как один из возможных вариантов реализации данной общественной потребности. Безусловно, сейчас не рассматривается вопрос о разделении системы власти на законодательную, судебную и исполнительную. В своей основе эти структуры власти в Римской республике были созданы уже давно. Введение императорской власти объединяло в единое целое военные усилия Рима. До введения императорской власти (можно сказать – власти верховного главнокомандующего) каждый из консулов вел свои локальные войны на свой страх и риск, не согласовывая свою военную стратегию с другими консулами. Император стал тем координирующим элементом, который связал внешнюю политику в единое целое. Необходимо еще раз подчеркнуть, что в мою задачу не входит исторический (хроникально-документальный) анализ возникновения и развития Римской империи. Меня интересует главным и единственным образом состояние и пути развития психологии общества Римской империи, что выражается в уровне развития, сформированности коллективной функции отражения.

На развитие (на состояние) этой функции, кроме политической, юридической и социальных составляющих, влияют следующие параметры общества:

- языковая структура общества;

- культурная жизнь общества (система политических отношений, литература, архитектура, живопись и т.п.);

- национальная символика общества;

- религиозный облик общества.

Развитию этих составляющих способствует уровень гражданского согласия общества, правовые основы общества, сбалансированность структур системы власти. Именно с этих позиций я и производил отбор сведений из совокупности всех исторических данных. Меня совершенно не интересовало множество сопутствующих процессов, событий и явлений. Безусловно, в чем-то я был пристрастен при отборе сведений, но, мне кажется, все-таки здесь удалось показать те психологические тенденции, которые, появившись в V в. до н. э., постепенно усиливались, накапливались, рождали новые – однонаправленные. Поэтому сейчас, когда мы подошли вплотную к рубежу нашей эры, нам необходимо лишь зафиксировать совокупность психологических факторов, которые и определяли психологию общества конца I в. до н. э.

«Много споров, особенно среди западных историков, привыкших мыслить юридическими категориями, всегда вызывал вопрос о, так сказать, конституционных основах власти Октавиана. Известно, что в 27 г. до н. э., устроив дела на Востоке и возвратившись в Рим, Октавиан, соответственно подготовив почву, удалив из сената оппозиционные элементы и оставив в сенате 600 человек вместо 1000, явился в сенат и заявил, что, поскольку гражданские войны окончены, он слагает с себя чрезвычайные полномочия триумвира и возвращает власть сенату и народу. Естественно, присутствовавшие на заседании умоляли Октавиана не покидать Рим в трудных обстоятельствах и продолжать им руководить. Отчасти тогда, а отчасти с течением времени ему были даны звания и привилегии, оформлявшие его статус. Как в свое время Цезарь, он включал в свое имя титул императора, что подчеркивало его непосредственную связь с войском. В течение ряда лет (9 раз подряд, а затем еще 7 раз) он был консулом. Ежегодно он облекался трибунской властью, которая не только давала ему право налагать вето на распоряжения магистратов, но и определяла его положение как главы и вождя плебса, осуществив его желание усилить власть народных трибунов, символизировавших власть и величие плебса.

Соответственно, видимо, уже в это время был сформулирован тезис, согласно которому римский народ «перенес свою власть и величие» на императора. А из этого следовало, что нарушение верности ему есть столь же тяжелое преступление, каким было «оскорбление величества римского народа», т.е. измена родине. Как носитель трибунской власти и прерогатив римского народа, он становился и высшей судебной и апелляционной инстанцией: ни один римский гражданин не мог быть репрессирован без его санкции. Дарованный ему сенатом титул Августа, так же как слово «авгур», означало его особую близость к божеству… Когда в 12 г. до н. э. умер бывший триумвир Лепид, к Августу перешла должность великого понтифика, а с нею и верховный контроль над культом. Во 2 г. до н. э. от имени сената и народа Август был назван «отцом отечества». В условиях Рима, когда pater familias (фамилию часто сравнивали с маленькой республикой, а республику, в свою очередь, с огромной фамилией) обладал абсолютной властью над всеми сочленами фамилии, это звание было не пустой почестью» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 539 — 540).

Таким образом, Римская империя при Октавиане Августе, несомненно, имела сильный кристаллообразующий психологический центр, вокруг которого консолидировалась вся жизнь общества. Для любой страны это чрезвычайно важно, когда лидер страны обладает не столько силой власти, сколько силой психологического влияния. Это не является следствием истинной сильной власти, сколько является ее причиной. Власть, как говорилось ранее (см. книгу «Человек и общество. Психология развития» из цикла «Природа разума»), должна выполнять роль психологического лидера. Поэтому представляет огромный интерес рассмотрение тех мероприятий, которые проводил Август для укрепления государства, как системы управления обществом.

«В качестве верховного главнокомандующего Август взял в свое ведение те провинции, в которых были размещены войска, и назначал туда наместников, командовавших легионами. Сенату и сенатским наместникам были выделены более романизированные, полностью замиренные провинции, в дела которых он, однако, тоже мог вмешиваться. В 5 г. н. э. для оплаты ветеранов, получавших при отставке 1200 сестерциев, был введен налог в 1/20 на наследство и в 1% на продажу и отпуск на волю рабов. Видимо, тогда же государственная казна была разделена на эрарий, остававшийся в ведении сената, чеканившего медную монету, и императорский фиск, куда поступали налоги, предназначенные для армии, подати с провинций и который чеканил золотую и серебряную монету. Иногда Август брал на себя временные функции, например по обеспечению города зерном, функцию цензора. В RGDA (§ 8) он сообщает, что трижды проверял состав сената и трижды производил перепись населения… Ценз при активном участии Агриппы, составившего карту империи и начавшего работу по составлению кадастров, проводился в провинциях и для выявления их ресурсов и суммы податей, которые обязаны платить отдельные жители, городские и сельские общины… При Августе активно начинает развиваться бюрократический аппарат. Правда, при нем еще не было проведено четкое различие между его рабами и отпущенниками, составлявших штат дворца, и должностными лицами общеимперской администрации, но все же уже намечалась определенная структура государственного аппарата, в который включались и различные должности, занимавшиеся членами высших сословий. Особое значение имела должность префекта Рима (из сенаторов), обязанного в первую очередь подавлять «мятежную чернь» и рабов с помощью трех подчиненных ему городских когорт стражи – vigiles, исполнявшие полицейские функции, и должность префекта (из всадников) преторианцев, девяти когорт императорской гвардии (по 1000 солдат в каждой когорте), из которых три были размещены в Риме, остальные по италийским городам. Преторианцы получали более высокое жалование.., чем легионеры, служили не 20 – 25, а 16 лет; из их числа нередко выходили центурионы легионов и префекты вспомогательных частей. Их привилегированное положение обеспечивало преданность императору» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 541 — 542).

Теперь проследим за теми мерами Августа, которыми он укреплял социальное единство общества.

«Его талант политического деятеля, сказавшийся уже тогда, когда он шел к власти, проявился в полной мере теперь, когда он стал осуществлять цицероновский идеал concordia ordinum, однако не в узком его понимании, как согласие сенаторов и всадников, а как объединение всех социальных слоев империи, с тем чтобы каждый из них знал свое место и был им удовлетворен. В этом плане основными, пожалуй, были два момента: отказ от политики террора времен проскрипций и аграрная политика. Прекращение террора… и обращение к старому лозунгу Цезаря clementia (милосердие) стали возможны, когда террор, в общем, достиг своей цели: сторонники Августа были удовлетворены, наиболее непримиримые противники истреблены, более умеренные перешли на сторону Августа, а тех, кто мог представлять реальную угрозу, уже не осталось… Аграрная политика должна была решить наиболее волновавший все сословия аграрный вопрос, составлявший одну из главных причин гражданских войн последнего века. При всех расхождениях между сенатом и плебсом и крупные, и мелкие землевладельцы хотели укрепления своих владельческих прав на землю и их эффективной защиты, что соответствовало и объективным потребностям сельского хозяйства на достигнутом им уровне. Возделывание игравших уже основную роль на виллах многолетних, требовавших значительных затрат и труда культур (виноград, оливки, плодовые деревья) было несовместимо с законами о переделах земли. В своих речах по поводу аграрного законопроекта Сервиллия Рулла Цицерон неоднократно упоминает людей, владевших большими имениями, трепетавших при любом слухе о новом аграрном законе (lex agraria) и боявшихся вкладывать средства в улучшение своих хозяйств. А это противоречило исконному установлению civitas, согласно которому весь земельный фонд должен был быть обработан наилучшим образом для «общей пользы»…

В свою очередь, народ выступал за передел земли, но с тем, чтобы полученные мелкими собственниками участки были надежно защищены от посягательств богатых соседей, действовавших прямым насилием или опутывавших бедняков долгами и превращавших их в кабальных людей, что тесно связывало аграрный вопрос с долговым. Август в значительной мере удовлетворил эти требования. С одной стороны, конфискация земель проскрибированных, наделение ветеранов, вывод колоний способствовали в известной степени переделу земли в пользу мелких собственников, хотя крупное землевладение благодаря наделению большими имениями сторонников Августа не только не исчезло, но даже получило стимул к дальнейшему развитию. С другой стороны, собственность укреплялась, во-первых, тем обстоятельством, что народ «перенеся власть и величество на императора», уже не мог принимать новые аграрные законы, и распоряжение землей стало прерогативой императора, во-вторых, тем, что изданные им законы о публичном и частном насилии… предусматривали суровые наказания за захват чужих домов и имений, а созданные Августом полицейские части и упорядочение суда могли обеспечить гораздо более эффективное соблюдение этих законов, чем то было возможно при прежнем режиме. И не случайно, как считают современные историки римского права, именно с начала Империи появляется новый термин права собственности на землю – dominium… Таким образом, право собственника на землю юридически приравнивалось к праву господина – dominus – на раба» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 542 — 543).

Как видим, централизация или, можно сказать, узурпация власти в данном случае служила делу укрепления гражданских основ общества, его единства. Здесь следует отметить еще одну психологическую особенность наступившего момента, связанную с постепенным изменением отношения к рабам.

«Муниципальные землевладельцы Италии были довольны как наступившим миром, так и укреплением своих владельческих прав на землю и рабов. В отношении последних Август положил начало новой, отличной от прежних времен политике, затем продолженной и развитой его преемниками. Предшествующие события показали, что одной только власти pater familias уже недостаточно для удержания рабов в повиновении и что господствовавший в предыдущие века принцип невмешательства во внутрифамильные отношения изжил себя и грозил многими опасностями господствующему классу. В его интересах было и устрашение рабов, и некоторое ограничение злоупотреблений господами своей властью, дабы не доводить раба до полного отчаяния…

Вместе с тем, судя по сочинениям современника Августа юриста Лабеона, Август привлекал к ответственности »превысивших меру» в допросах рабов под пыткой и в специальном эдикте оговорил, что пытать рабов можно лишь в крайних случаях. Он же писал, что нельзя считать беглыми тех рабов, которые, терпя слишком жестокое обращение, приходят просить, чтобы их продали более человечным хозяевам, так как они делают это с дозволения государства. Сам Август, как пишет Светоний, подавая пример, милостиво относился к своим рабам… Особенно примечательно, что в отличие от древнего закона Аквилия, по которому господин отвечал за все действия своих не смевших его ослушаться рабов, теперь было признано, что раб не во всем может слушаться своего господина, например, если господин прикажет ему совершить кражу или убить человека.., а при нарушении законов De vi publika и De vi privata отвечал не только инициатор преступления, но и участвовавшие с ним его рабы. Волю господина начал заменять закон государства, и были сделаны первые шаги по превращению их из подданных только pater familias в подданных императора…

Вместе с тем, не разрешалось возвращать в рабство отпущенных рабов, патронам запрещалось требовать с отпущенников не только отработок, но и платежей, сокращены были отработки отпущенников, имевших более двух детей. Если патрон не кормил бедного отпущенника, он лишался всего, чем был ему обязан. Не только рабам, но и отпущенникам была запрещена служба в армии. Когда пришлось призвать отпущенников после поражения Вара в Германии и во время панноно-далматского восстания, из них были составлены особые части, не смешивавшиеся с остальными. Из отпущенников набирались только когорты городской стражи, обязанные тушить пожары и несшие некоторые полицейские функции, а также матросы. Зато собственным отпущенникам Август открыл широкие пути к продвижению в административном аппарате и дружески принимал образованных отпущенников, которых было немало» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 545 — 546).

Кроме этих мер Август предпринял реорганизацию взаимоотношений провинций с Римом, что влекло укрепление общей структуры государства (империи).

«Провинциям была придана новая организация. Испания была разделена на Бетику, Лузитанию и Таррасконскую провинции, Галлия – на Лугундскую Галлию, Аквитанию и Бельгику. Провинции подразделялись на civitates, населенные одним большим или несколькими мелкими объединенными племенами с городским центром… Получившие римское гражданство «принцепсы» начали заменять старые формы управления городами новыми, соответствующими римским. Так в Медиолане Сантонов и в Аквитании некий галл Юлий, сын Риковериуга, фламин Рима и Августа, был и квестором города, и вергоберетом (одна из местных магистратур). Много колоний было основано в Испании… В Нарбонской Галлии были основаны 12 колоний. При активном участии Агриппы в провинциях проводились новые дороги, имевшие в основном стратегическое назначение, но вместе с тем, связывая провинции и их районы, способствовавшие оживлению торговых связей между Италией и провинциями и между самими провинциями… Развитию экономики способствовало упорядочение налогообложения. Так, Галлия должна была платить ¹/₄₀ своих доходов, не считая того, что платили арендаторы городской земли… В значительной мере положением в Галлии определялась политика Августа на рейнской границе империи. С одной стороны, Галлию надо было укрепить против возможного вторжения германских племен, с другой – лишить мятежников надежды на союз с этими племенами. Август и его приближенные действовали дипломатическими методами: переселили, наделив землями, на левый берег Рейна убиев, трибоков, сигамбров. В цари маркоманнам был дан воспитанный при дворе Августа Мароброд; увеличена была территория племени хаттов и гермундуров, союзных племен. В устье Рейна осели батавы и каннинефаты. Большая часть племен свевского союза стали клиентами империи. С другой стороны, укреплялась граница по Рейну, сооружались большие лагеря легионов и вспомогательных частей… С германскими «принцепсами» за Рейном римляне пытались проводить ту же политику, что и в провинциях, наделяя их римским гражданством, зачисляя в армию в качестве командиров вспомогательных частей, состоявших из их соплеменников. Однако здесь эта политика потерпела неудачу. Германцы были еще слишком слабо дифференцированы в социальном отношении, чтобы среди них могла сложиться сильная аристократическая проримская партия, готовая признать власть Рима и опереться на нее в борьбе с простым народом» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 547 — 548).

Обеспечив государственное обустройство империи, Август столь же решительно «обустраивал» и идеологические основы общества, что являлось основой укрепления уже сложившейся веками информационной структуры коллективной функции отражения у римского государства, разросшегося за пять веков неимоверно и ставшего, без преувеличений, мировой державой.

«Вся политика Августа нуждалась в соответствующем идеологическом оформлении, что он прекрасно понимал чутьем крупнейшего политического деятеля и действовал в этом направлении с помощью Мецената, Азиния Поллиона и других своих приближенных. В значительной мере их задача облегчалась несомненной популярностью Августа как правителя, давшего, наконец, успокоение после гражданских войн. Основными лозунгами Августа были: восстановление республики и «нравов предков», прекращение войн и смут, наступление «золотого века» и процветания. Часто считают, что «восстановление республики» было сознательной ложью, имевшей целью скрыть монархическую сущность режима. Но это неверно, поскольку римляне отнюдь не связывали со словом «республика» то представление, которое связываем с ним мы. Республика, например, с точки зрения Цицерона, не расходившейся с общепринятой, означала res populi – дело или достояние народа, т.е. такую форму человеческого общежития, которая регулировалась законами, направленными на пользу всего гражданского коллектива, обязанного повиноваться законам и трудиться для общего блага (выделено мной О. Ю.). А подобное общественное устройство было для того же Цицерона совместимо и с демократией, и с аристократией, и с монархией, если только они не вырождались в беззаконную и своекорыстную охлократию, олигархию, тиранию. Поэтому Август, став единоличным правителем, но, по общепринятому мнению, избавив народ от тирании предшествовавших времен, обеспечив законность и порядок «ко всеобщему благу», мог, никого не шокируя противоречием между словом и делом, говорить о восстановлении «свободной республики». А чтобы подчеркнуть, что то была дорогая сердцу каждого римлянина, к какому бы направлению он ни принадлежал, «республика предков», он тщательно заботился о восстановлении «добрых нравов» (его знаменитые законы против прелюбодеяний, укреплявшие власть отца и мужа для охраны нравственности дочерей и жен, законы против безбрачия и привилегии многодетным семьям), реставрировал полузабытые религиозные обряды, жреческие коллегии, старинные храмы. Он поощрял любовь к старине, когда жены сами ткали тоги мужьям, фамилию связывала pietas, римские граждане гордились своим положением властелинов мира» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 548 — 549).

Однако вся идеологическая работа не стоила бы ровно ничего, если бы она не подкреплялась не менее масштабными преобразованиями в иных областях культуры.

«То была эпоха, когда нашел свое завершение издавна шедший синтез римских и греческих (классических и эллинистических) элементов культуры. Римские ценности, римская религия, предания о доблести «предков», миф о предназначенной Риму богами и судьбой власти над миром не только были живы, но теперь всячески подчеркивались, были одной из основных тем всех тогдашних деятелей культуры. Но под влиянием освоения и переработки эллинского наследия не только высокого совершенства достигли формы в поэзии, прозе, искусстве, но эллинская философия, мифология, наука стали органической частью культуры уже не чисто римской и не чисто греческой, а той теперь окончательно сформировавшейся общеантичной культуры, которая, постепенно распространяясь по провинциям, вошла затем как существенный компонент в состав культур различных эпох европейской культуры… Прежде чуждая римлянам, но развившаяся в эпоху эллинизма под воздействием платонизма и пифагореизма вера в бессмертие души, загробное воздаяние, переселение душ стала общераспространенной и вскоре стала определять этические представления населения империи. Стоические и эпикурейские положения в упрощенной форме были теперь общим достоянием и включались во вновь оживленную римскую систему ценностей» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 549).

Здесь я прервал цитату затем, чтобы изменить акценты по сравнению с источником. Дело в том, что дальнейшая информация касается иного пласта информационного содержания коллективной функции отражения, а именно той ее части, которая связана с общей грамотностью населения Римской империи. Ранее уже говорилось, что на определенном этапе развития общественного сознания Римской республики стали востребованы грамотные люди. Теперь же грамотность, можно сказать, стала всеобщей.

«Само собой разумеющейся для людей разных профессий и статусов стала необходимость образования, знакомство с астрономией, математикой, философией, римской и греческой литературой. Еще Варрон (Теренций Варрон жил на исходе III в. до н. э., в 216 г. был избран консулом. О. Ю.) считал, что вилик (раб-управляющий сельскохозяйственным имением. О. Ю.) должен быть не только грамотным и разбираться в сельском хозяйстве, но иметь некоторые сведения по астрономии, медицине, ветиринарии. Современник Августа архитектор Витрувий требовал от строителя знаний, не только нужных для его специальности, но и в области философии, астрономии, мифологии, медицины. Протест против греческой науки, дававший себя знать при «предках», отошел в далекое прошлое» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 549).

Складывается впечатление, что грамотность в то время вообще была всеобщей настолько, что не только римляне или италийцы, но и жители далеких провинций были в основном грамотными. Например, подтверждение этому можно найти в Евангелии.

«Когда Иисус проходил мимо Галилейского озера, Он увидел Симона и брата его Андрея, закидывающих сети в озеро, ибо они были рыболовами. Иисус сказал им: «Следуйте за Мной, и Я сделаю вас ловцами душ, а не рыб». Они тотчас же оставили сети и последовали за Ним. Пройдя немного дальше, Он увидел Иакова, сына Зеведея, и его брата Иоанна. Они были в лодке и чинили сети. Он позвал их, и они, оставив своего отца Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним» («От Марка», 1, 16 – 20).

В этом отрывке видно, что отбор в ученики Иисус проводил относительно произвольно, не спрашивая их о грамотности. Правда, например, мытарь, т.е. сборщик податей Матфей, несомненно, был грамотным. Но это, скорее всего, частный случай. Сделаю все-таки оговорку: для Христа любой человек со всеми его достоинствами и недостатками был как на ладони, и ему не требовалось своих учеников ни о чем спрашивать. Но то, что все его ученики были грамотны, показывает следующий отрывок.

Иисус, осуждая иудейских священников за их формализм отправления веры, что, фактически, всегда сводится к безверию, к атеизму, говорит, обращаясь к фарисеям и книжникам.

«Посему, вот, Я посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников; и вы иных убьете и распнете, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город…» («От Матфея», 23, 34).

Здесь я хочу обратить внимание читателя на то, что понятие «книжник» в данном контексте означает именно грамотность апостолов, а не их приверженность, скажем, саддукейству или фарисейству. Это, по-видимому, вводило в затруднение некоторых переводчиков, поскольку понятие «книжник» в тексте Евангелий практически всегда связано именно либо с фарисеями, либо с саддукеями. Мне представляется более верным термин «книжники» из основного содержания Евангелий связывать именно с саддукеями, которые не толковали учение Моисея, а строго следовали книжным канонам Книги Бытия. Так или иначе, один и тот же термин в Евангелиях применен к разным понятиям, что и вызывает определенные затруднения в восприятии. Поэтому в одном из современных изложений текстов Евангелий я нашел такое толкование (переложение): «И потому Я посылаю к вам пророков, мудрецов и учителей закона» "Библия. Современный перевод библейских текстов«, Евангелие »От Матфея«, 23, 34, изд. Библио-Русикум, М. 1987 г., М., стр. 909). Такой перевод скорее можно понять иначе: Иисус посылал к иудеям именно саддукеев, поскольку именно они считали себя «учителями закона». Но это неверно.

Таким образом, все отобранные Иисусом апостолы были, несомненно, грамотны.

Или вот еще отрывок из апокрифического Евангелия детства, показывающий, что дети в Иудее все учились в школах, независимо от их социального положения.

«И вот некий учитель по имени Закхей, стоя неподалеку, услышал, как Иисус сказал это своему отцу, и дивился очень, что, будучи ребенком, тот говорит так. И через несколько дней он пришел к Иосифу и сказал ему: у тебя умный сын, который разумеет. Так приведи мне Его, чтобы он выучил буквы, а вместе с буквами я научу Его всему знанию, и как надо приветствовать старших и почитать их как отцов и дедов, и любить тех, кто Ему ровесники. И он показал Ему ясно все буквы от альфы до омеги и много задавал вопросов» («Евангелие детства», сборник «Апокрифы древних христиан», М. «Мысль», 1989 г., стр.143).

Данный отрывок из апокрифического Евангелия следует понимать так, что обучение в школе (или у учителя) воспринималось как что-то совершенно естественное. О грамотности, в частности иудеев, говорит и рассказ о Захарии, который онемел и не мог сказать, какое имя следует дать его сыну (будущему Иоанну Крестителю). Захария написал имя, назначенное Богом для его сына на дощечке (см. «От Луки», 1, 63). Также естественным было изучение греческого языка. Именно это и позволяет говорить, что в Римской империи повсеместно существовали школы для детей. Итак, грамотность в Римской империи была широко распространенной, не была чем-то необычным. Об этом же свидетельствует и то, что литературная деятельность в Империи в этот период стала чрезвычайно массовым занятием.

«Литературой тогда занимались все образованные люди, начиная с самого Августа, пытавшегося написать трагедию об Аяксе и к концу жизни составившего перечень своих деяний и заслуг перед римскими гражданами, выгравированный на бронзовых таблицах и размещенный в разных городах. Деятели литературы были уроженцами всех италийских и отчасти провинциальных городов…

Многие, особенно из грамматиков и риторов, были отпущенными на волю рабами провинциального происхождения. В «Искусстве поэзии» Гораций писал, что теперь все горят желанием сочинять стихи. Самых талантливых поэтов объединяли в своих кружках Меценат, Азиний Поллион, Мессала. Сам Август читал их произведения еще до публикования (замечу, что публикация подразумевала спрос на издания, прочтение изданного массовым читателем. О. Ю.). Поэтическое творчество, во II в. до н. э. бывшее уделом плебеев и перигринов, а накануне падения республики предназначавшееся кружком «неотериков» для избранных интеллектуалов, теперь стало занятием уважаемым и популярным среди самой широкой публики. Содержанием поэтических произведений, как и их форма, было очень разнообразным. Они включали и любовные стихи, и сатиру, и темы, непосредственно связанные с политической и социальной пропагандой Августа» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 550).

Теперь обратим внимание на другие виды интеллектуальной деятельности в Римской империи.

«Прославлению и укреплению нового режима служили также архитектура и искусство. Август ставил себе в заслугу, что застав Рим кирпичным, оставил его мраморным. Он выстроил на Палатине дворцовый комплекс, включавший, помимо дворца, храм Аполлона и святилище Весты. Здесь теперь хранились Сивиллины книги и главные святыни Рима. При храме Аполлона была основана Августом первая в Риме публичная библиотека, где хранились книги и организовывались выступления поэтов, писателей, ораторов…

В украшении Рима участвовали и члены семьи Августа. Марцелл выстроил театр, Агриппа – театр, термы (бани), водопровод, подводивший воду к общественным фонтанам и домам богатых людей, и знаменитый Пантеон – «храм всех богов». Огромные размеры приобретали дома («инсулы») знати. В них, помимо комнат господ, размещались жилища сотен их слуг, кухни, бани, ремесленные мастерские. Инсулы окружали парки, художественно оформлявшиеся специально обученными садовниками, занимавшими высокое место в рабской иерархии.

Архитектура достигла больших успехов. Благодаря усовершенствованию сооружения стен из бетона стены становились несущей конструкцией для кровель; применявшийся с этой целью греками архитрав, фриз и карниз, составлявшие в совокупности антаблемент, превратились в элемент декора, так же как и в ряде случаев колонны. В многоэтажных зданиях к стене нижнего этажа пристраивались более тяжелые колонны дорического и тосканского ордера, к стенам верхних этажей более легкие, коринфского и ионического ордера, что создавало впечатление облегченности сооружения. Так как стены представляли теперь собой большую ровную поверхность, появилась возможность украшать их фресками...

Освоив конструкцию арок, сводов, куполов, римляне могли строить большие общественные сооружения, значительно превосходившие греческие… Строились также многочисленные дороги, соединявшие разные части империи, мосты, акведуки, и не только в Италии, но и в провинциях… В планировке городов, улиц, конструкции мостов сказывалось римское влияние, в прикладном искусстве — эллинистическое» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 553 — 554).

Ясно, что школьная подготовка детей была частью, элементом сложной системы всеобщего образования. Империи постоянно требовались квалифицированные мастера в самых разнообразных видах деятельности, начиная от сельского хозяйства и кончая строительством дорог и сложнейших зданий. Если же учесть, что механизм колонизации сопровождался «вынесением» римского образа жизни в провинции, то, следовательно, система образования и профессиональной подготовки была в пределах Империи общей, единой. Это, безусловно, также способствовало развитию и укреплению коллективной функции отражения Римской империи.

«Выше уже упоминалось значение, придававшееся тогда образованию. И наука в правление Августа сделала в Риме значительные успехи. Она служила и целям пропаганды, и познанию мира, и практическим нуждам. К первой категории относились история и филология, включавшая литературоведение. Из историков наибольшее значение для современников и последующих эпох имел уроженец Падуи Тит Ливий (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.). Из 142 книг его римской истории «От основания города» до нас дошла примерно ¹/_4.. Его труд, как и «Энеида» Вергилия, способствовал окончательному оформлению «римского мифа», повествования о том, как благодаря добродетелям и благочестию римского народа и его героев Рим, оправляясь после самых тяжких поражений, поднялся до своего теперешнего величия. По его словам, целью его было отвлечь граждан, живущих теперь в мире и счастье, от воспоминаний об ужасах гражданских войн, напомнить о великих примерах прошлого…

До недавнего времени ученые, склонные к гиперкритике, считали совершенно недостоверными его сообщения о событиях ранней истории Рима. Но в последнее время успехи археологии и лингвистики показали, что многое, казавшееся легендарным у Ливия, содержит зерно истины, что еще более повышает значение его сочинения…

Создавались и «Всемирные истории», авторами которых были Помпей Трог, Николай Дамасский, Диодор Сицилийский, Страбон, начинавшие повествование с разных дат (с древних восточных царств, царствования Филиппа II и т.п.), но ставившие Рим в центре внимания и исторического процесса. К истории примыкали труды филологов – Верия Флакка, Гигина, писавших о значении латинских слов, попутно комментируя древние религиозные установления, историю этрусков, италийских городов и т.п. Познавательным целям служила вызывавшая большой интерес астрономия, уже переплетавшаяся отчасти с астрологией…

Практическим целям служила география. Агриппа составил карту империи, выставленную для всеобщего сведения на Марсовом поле, и свои к ней комментарии. Страбон написал 17 книг о всех известных тогда странах и народах со сведениями об их истории. Еще теснее с практикой были связаны труды по землемерному делу, строительному искусству. Массовое выведение колоний требовало усовершенствования методов измерения земельных площадей и отдельных участков, составления кадастров, принципов разделения земли на частную и общественную, отданную колонистам и оставленную местному населению, и т.п. Такие методы освещались в специальных трудах землемеров – «громатиков».

Итоги опыта строительства, используя греческих авторов и римскую практику, обобщил Витрувий в труде по архитектуре, посвященном Августу. В 10 книгах он излагает, как выбрать строительные материалы; каковы правила планировки города с форумом в центре, пересекающимися под прямым углом улицами, рынками, где и каким богам следует посвящать храмы; как строятся общественные здания, частные дома, городские и сельские, проводятся дороги и акведуки.

Он описывает различные машины: военные, служащие для переноски тяжестей, водяные часы, насосы, прессы. Орудия, применяемые в сельском хозяйстве, строительные инструменты. Как и Манилий, он восхваляет прогресс, достигнутый людьми благодаря разуму и науке. Такая вера в прогресс – лишнее свидетельство общего оптимистического умонастроения, положительной оценки настоящего и надежд на будущее, отличная от пессимистического учения о постепенном ухудшении жизни людей со сменой веков» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 555 — 556).

Теперь следует отметить, что и языковая среда в Империи была во многом «унифицирована». Это означает, что был единый язык межнационального общения, а именно – греческий язык. Безусловно, в каждой отдельной провинции Империи существовали свои языки, но, учитывая сближение культуры Рима с культурой Греции, ставшей провинцией Римской империи, а также учитывая, что большинство восточных провинций Империи ранее были греко-македонскими государствами, греческий язык был, можно сказать, всеобще принятым.

Это, в частности, видно и по тому отрывку из «Евангелия детства», который приводился выше. Это также создавало свои положительные импульсы для укрепления общей коллективной функции отражения Римской империи. Следует сказать, тем не менее, что в районе древней Палестины основным языком общения был арамейский язык, на котором в основном говорили в Сирии. Но это вовсе не исключает того, что греческий язык не был распространен и в этой части Римской империи, так как и эта часть Империи в свое время стала частью греко-македонского государства.

Для завершения информационного анализа психологической ситуации в Римской империи нам осталось понять, каковы были религиозные уложения общества. Здесь совершенно становится понятным, что единой религии на территории Римской империи просто не могло быть. У каждого из народов, вошедших в состав Империи, были свои религиозные представления. Не было некоторой монолитной религиозной основы и у римлян.

«Кризис античной религии сказывался и в появлении в городах официальных культов власти. Так, до нас дошли упоминания о постановке статуй и рельефов обожествленному демосу (народу), Совету, Римскому сенату. Сохранилось даже изображение Демоса из одного малоазийского города: это немолодой мужчина с бородой, напоминающий скорее философа, чем персонифицированного гражданина. Ничего героического и тем более божественного в его облике нет. Характерно, что под изображениями Демоса, как и других абстрактных божеств, стоит подпись, кто именно изображен. Это и понятно. Ведь для народных масс все эти символические фигуры были чужды и вряд ли могли внушить религиозное чувство представителям реального демоса. В качестве божеств почитались и персонифицированные Честь, Добродетель, Мудрость…

Им тоже ставились статуи. Однако существование подобных божеств не могло удовлетворить потребность общества в этических ценностях. Не способна была удовлетворить религиозные запросы эпохи и традиционная римская религия. Древние римские божества были безлики, они не изображались в виде людей и «не общались» с ними. Некоторые божества представляли собой абстрактные понятия: Верность, Справедливость…

В ходе истории римская религия испытала на себе влияние многих религий, но больше всего этрусской и греческой. С течением времени римские боги были отождествлены с греческими…» (И. С. Свеницкая «От общины к церкви», М., ИПЛ, 1985 г., стр. 39 – 40).

Но сказанное было бы крайне неполной характеристикой религиозного духа в Римской империи. Дело в том, что в римском обществе с определенной поры стало укрепляться сознание того, что правители в Риме являются посланниками богов.

«О происхождении и сущности императорского культа высказывались самые различные предположения. Его связывали с влиянием Востока, где культ не только древневосточных, но и эллинистических царей, но и римских полководцев и наместников был давно привычным; с культом различных «эвергетов» и лиц, имевших особенно большие заслуги; с культом, воздававшимся в Галлии и Испании обожествленным вождям племен; с представлением об особой мощи принцепса, подобной мощи сил природы. Видимо, можно предположить смешение и взаимодействие всех этих элементов. Власть Августа воспринималась как сверхчеловеческая, что подчеркивалось и его титулом, и слухами о происхождении от Аполлона, его покровителя. Судя по некоторым стихам поэтов и надписям, люди не сомневались, что после смерти он, как и Цезарь, станет Богом» («История Европы», том 1, «Древняя Европа», М., «Наука», 1988 г., стр. 556).

Сходная оценка роли религии в Римской империи этого периода дается и в другом источнике: Е. М. Штаерман «Социальные основы религии древнего Рима», М., «Наука», 1987 г. Но это не удивительно, так как главы в «Истории Европы», посвященным рассматриваемым вопросам, написаны тем же автором. Главное в этой оценке то, что место реального Бога в религиозном сознании римского общества занял конкретный человек отнюдь не божественного происхождения и, тем более, не божественного сознания. Но со временем общество стремится свергнуть своих божков. Поэтому, скажем, Гай Светоний Транквилл, творивший спустя свыше ста лет после кончины Августа, определенным образом разрушает «божественную сущность» Августа, что было, в частности, видно даже по тому отрывку из его сочинения, который здесь цитировался.

Итак, коллективная функция отражения Римской империи, несмотря на ее определенное совершенство, обладала одним существенным пробелом – религии, как цемента общества, попросту не было, трон Бога был пуст, был определенный религиозный вакуум. Тот народ, который мог бы дать Римской империи такого Бога — Единого, — иудеи, в силу искаженного восприятия идеи своей избранности, самоизолировались от остальных народов.

Это еще раз подчеркивает одну любопытную особенность демократии, как основы организации общества: дело не в форме правления, но в форме управления.

Иначе говоря, соблюдение «принципа четырех К» не зависит от формы правления, но является формой управления (см. книгу «Человек и общество. Психология развития» из цикла «Природа разума»). Если этот принцип выполняется, то становится возможным выполнение шести конституционных принципов демократии, а форма правления при этом может быть любой.