По странному стечению обстоятельств судьба московского мальчика Джонатана Кимельфельда, которого родители назвали в честь героя известной повести-притчи Р.Баха, оказалась созвучной судьбе Джонатана-Чайки.

…С пяти лет ему вместе с мамой было предназначено Судьбой проходить через тяжелые жизненные испытания, через равнодушие и несправедливость взрослых, непонимание сверстников, через предательство тех, кого считаешь своими друзьями…

…Однако недоверию и подозрительности нет места в его благородном сердце. Оно осталось таким же открытым и любящим, как и раньше. Только глаза стали серьезнее и задумчивее. В трудные минуты, утешая маму, он любит повторять: «Я – мужчина. Я все выдержу. Я – воин Света». Одна из его любимых книг – «Воин Света» П.Коэльо – всегда рядом с ним.

Джонатан Кимельфельд стал в 2007 году стипендиатом Благотворительного Фонда имени Е.И.Рерих. Своим оружием в борьбе с несправедливостью и несовершенством этого мира он избрал слово. И сегодня мы предоставляем ему возможность высказать его на страницах нашего журнала. (Журнал «Культура и время». Москва, 2008, № 1).

Мы сидим, смотрим фильм шведского режиссера Лукаса Мудиссона «Лиля навсегда». Я и мой приятель Иван с четвертого этажа смотрим на экран, где разворачиваются жесткие и жестокие события, бьющие в сердце своей правдивостью. В конце фильма, чтобы не заплакать, сжимаем кулаки. А потом долго молчим, размышляя каждый о своем и чувствуя острую незащищенность.

Вдруг Иван резко поворачивается ко мне и с внутренним надрывом, будто кровоточит душа, начинает свой рассказ, тихо и четко проговаривая слова, словно цепляясь за каждую букву, как за спасительный пояс. Иван живет с дедушкой и его женой, мама тихо погибает от водки в деревне недалеко от Клина, отец уже закончил свою земную жизнь, отравив ее алкоголем. В деревне работы нет, когда-то богатый колхоз рухнул. Местные жители живут плохо, бедно. Денег нет на корма для скота, на семена, иногда даже на хлеб. Многие пьют. Мужчины, у которых есть машины, занимаются перевозом немногочисленных пассажиров от станции в соседние деревни и поселки, совсем не дорого, за 30-50 рублей. А женщины, в том числе совсем девчонки, выходят на Рижскую трассу. Иван резко и горько спросил меня: «Ты понял, зачем выходят?». Я молча кивнул. Я давно уже все понимаю. Иван вздыхает, передергивая худенькими плечами. «Если бы не тетя Таня, дедушкина жена, пропал бы я, либо спился, либо “папикам” пришлось сдаться, чтобы с голодухи не сдохнуть, а может, уйти в стаю беспризорников. А может быть... – Он задерживает дыхание, в ярко-голубых глазах появляется холод, будто покрываются они коркой льда. – А может быть, покончил с собой, как эти ребята из фильма. Лучше страшный конец, чем такая страшная жизнь. Спасибо тете Тане, приютила, надежду дала». Мы прощаемся без слов, сдержанно, по-мужски пожимая друг другу руки. Я подумал: еще одно «заказанное» детство.

Придя домой, долго размышлял, почему эти горести происходят с нами, детьми? Я понял, насколько мы беззащитны, и слишком много «заказчиков» и обвиняемых вокруг нас. Конечно же, можно позволить себе обвинить тех, кому наша детская незащищенность выгодна в прямом смысле. Кто делает на детях и детстве огромные деньги. Совсем не пугаясь того, что замес их финансовых средств происходит на слезах и кровушке детской. Дети, они доверчивыми бывают до глупости, идут, как под волшебную дудочку Мартина, на посулы и обещания «добреньких дяденек и тетенек», у которых один интерес – корыстный. И вот они уже могут делать, что хотят: продавать в рабство, отдавать проституции, «сажать на иглу», выбор большой, и стричь купоны почти безнаказанно. Но можно обвинить и многих родителей, являющихся родителями только по свидетельству о рождении (я знаю таких), им все равно, как питаются их дети, что читают, какие фильмы смотрят, какой жизнью живут. И таких ненужных, нелюбимых, растерянных детей становится все больше и больше.

Имеется вина и у государства нашего. И здесь у меня очень много вопросов. Один из них: почему детское пособие с Нового года всего 150 рублей?

Я провел чистый эксперимент с собственной черепахой. Не хватает этой суммы в месяц даже на ее кормление. А черепаха всего лишь пресмыкающееся, а не растущий детский организм.

…Во Флоренском Давид увидел родную душу. Его поразило совпадение своих переживаний и стремлений с детскими мечтами мыслителя. К примеру, их роднили любовь к морю, к подземельям и пещерам, увлечение историей Средневековья. Очень близким оказалось восприятие предметов и ассоциаций как проводников в мир иной, описанное у Флоренского. «Любой предмет ассоциируется с чем-либо, – говорит Давид. – А ассоциация – это уже проводник. Вот у меня, например, определенный запах ассоциируется с какой-то эпохой, частью моей жизни. Ассоциация очень много значит!» Но главное, что привлекло Давида в этом человеке, – то, что он был одновременно и священником, и ученым, то есть соединил в себе и науку, и религию. Мальчик убежден, что в будущем эти сферы, эти два начала человеческой жизни – материальное и духовное – будут развиваться в тесном сотрудничестве…».

Для конференции «Россия и космическое мышление», проходившей во Дворце творчества в 2007 году, он подготовил доклад «Павел Флоренский – ученый, философ, священник, уникальное явление отечественной культуры». Это была попытка целостно охватить многогранное творчество мыслителя. В том же году Давид стал стипендиатом Благотворительного Фонда имени Е.И.Рерих и был приглашен на научно-общественную конференцию «Живая Этика и наука» в Международный Центр Рерихов. Там он выступил с докладом «Вселенная Павла Флоренского». Это было первое в жизни Давида выступление перед серьезными, взрослыми учеными, подарившее незабываемые ощущения и опыт. «Выступать на конференции в МЦР, – признается юный философ, – было значительно легче, чем делать доклад в тульском Дворце творчества».

…Чем глубже Давид изучает мир Флоренского, тем сильнее ощущает близость своих мыслей мыслям и идеям философа. Идея соединения науки и религии, материи и духа вдохновляет его больше всего. Поразителен сам факт, что четырнадцатилетний мальчик нашел для себя формулу целостного человеческого знания: «Наука не исключает религию». Начав маленьким ребенком изучать мир как мозаику, в его отдельных проявлениях, он постепенно складывал эту мозаику в общую картину Вселенной, и к четырнадцати годам созрел для глобальных умозаключений. Эти обобщения имеют для него ту же форму жизненной необходимости, как и изучение природы электричества десять лет назад. Сегодня Давид глубоко задумывается над проблемами возникновения Вселенной и существования разумной жизни в иных мирах: «Существует теория Большого взрыва... Я думаю, что сам Господь принимал в этом участие. Кстати, наука уже доказала существование Бога». «В космосе наверняка есть нематериальные разумные сущности. Почему разум – это обязательно только материя? Может быть, и что-то нематериальное, какие-то излучения, какие-то очень высокие по своей эволюции энергетические оболочки»…

… Давид всерьез задумывается над проблемами личности и общества, следит за всеми событиями, происходящими на планете. На вопрос, по какому пути, по его мнению, должно пойти наше общество в будущем, мальчик ответил очень серьезно и почти торжественно: «Каждый человек выберет для себя. И Дух, само Провидение, Судьба сплотит людей, объединенных общей целью, родственных по духу. И пойдут туда, куда надо, и направят всех остальных. Человек не останется без надзора Отца, и потому обязательно должен прийти к чему-то хорошему». Сейчас Давид Володин готовится к поступлению в медицинский колледж, впереди у него широкие возможности. От всего сердца желаем ему больших успехов на выбранном пути». Журнал «Культура и время». Москва, 2008, № 3

Давид Володин, 14 лет,

Павел Александрович Флоренский создал свой, неповторимый образ Вселенной. Неотъемлемой частью его Вселенной был мир горний, духовный. В своём труде «Иконостас» он писал, что Господь создал как видимый мир – Землю, так и невидимый, духовный – Небо. Как же у Флоренского происходило постижение мироздания?

В детстве Флоренского всячески ограждали от разной мистики (даже не читали сказок, дабы не пробудить в нём интерес к таинственному), но это было бесполезно, так как в его душе эта тяга была врожденной. Став взрослым, он так рассказывал о своих детских ощущениях: «Нечто, кажущееся обыкновенным и простым, самым заурядным по своей частоте, нередко привлекало <…> моё внимание. И вдруг тогда открывалось, что оно – не просто. Воистину что-то припоминалось в этом простом и обычном явлении, и им открывалось иное, ноуменальное, стоящее выше этого мира, или точнее, глубже его. <…> Обычный камень, черепица, обрубок открывают себя как вовсе не обычные и делаются окнами в иной мир. Со мною в детстве так бывало не раз. Но в то время как иные явления всегда манили к себе мою душу, никогда не давая ей насытиться, другие, напротив, открывали таинственную глубину свою лишь урывками, даже единично, раз только. Одним из таких восприятий были искры.

Мы тогда жили в Батуме, в доме Айвазова. Было же мне около [четырёх-пяти] лет. Возбуждаясь к вечеру, я долго-долго не соглашался ложиться спать; а когда ложился, то всё равно часами лежал, не засыпая, ворочаясь с боку на бок и в миллионный раз изучая рисунок обоев или одеяла. Это были часы почти что пытки, когда я вылёживал в постели без сна. И потому я очень не любил укладываться спать рано, несмотря на уговоры. Однажды я с тётей Юлей сидели в спальной комнате, что выходила на двор. Сначала тетя занимала меня, читала, рассказывала, а потом стала посылать спать. Но я чем-то особенно заупрямился и не шёл. Тетя говорила, что надо идти. На дворе было темно. Тетя говорила, что если я не пойду, то сон может улететь спать и тогда я уже не засну; не знаю, говорила ли она, ипостазируя сон, или я только – так её понял. Но посмотрел в тёмное окно – дело было осенью – и вижу: летят искры, вероятно, развели таган или печурку на дворе, с углями. И одна за ними последняя, особенно яркая, летит как-то одиноко поодаль, отсталая. Я – к тете: “Смотри! Что это?” А она: “Это улетает твой сон. Вот теперь ты не сумеешь заснуть”. Я видел искры, как я, конечно, видывал не раз до того. Но я почувствовал, что тетя глубоко права, что это действительно летит мой сон, имеющий невидимую, но бесспорную форму ангелка, – и что, улетая, он делает что-то непоправимое. Я разрыдался. Почувствовал, что что-то свершилось. Поспешил лечь, но долго-долго не смыкались веки. Прошли с тех пор годы. Как-то недавно (1919.III.19) служил я всенощную в церкви Красного Креста. Химические угли у нас кончились, приходится разжигать кадило простыми, из плиты, и при каждении они иногда искрятся. Вот искра от кадила полетела, как-то одиноко, в темном пространстве алтаря. И мне сразу вспомнилось, как такою же искрою “улетел сон мой” в детстве. А та, детская, искра в свой черед, будила воспоминание об огненном потоке искр из-под колеса точильщика, открывшем мне иной мир, полный таинственной жути и влекущий и волнующий ум. Искры перекликаются с искрами и подают весть друг о друге. Сквозь всю жизнь мою пронизывается невидимая нить искр, огненная струя золотого дождя, осеменяющая ум, как Юпитер Данаю» [1, с. 42-43].

В подростковом возрасте Флоренский стал увлекаться точными науками. Позже он писал: «На вопрос, к чему я стремлюсь, я бы ответил: “Познать законы природы”» [1, с.189]. Он считал, что его методы познания не будут в будущем полезны науке, но помогут формированию его собственного мировоззрения. Эти законы и составляли миропонимание Флоренского, но, в свою очередь, они были неотделимы от духовных и божественных законов мира. Такое мировоззрение укрепилось в сознании Флоренского к 15–16 годам. В этом юном возрасте ему казалось, что в окружающих нет действительной преданности знанию и нет преданности научной работе, и потому если и он перестанет заниматься наукой, то нанесет ущерб науке в целом. Поэтому день, в который ему не удавалось совершить научную работу, он считал потерянным, зря прожитым.

Юный Павел Флоренский читал много работ по физике и родственным наукам. В основном его любимой литературой были «книги, выросшие на английской почве, и французские» [1, с. 192]. В своем миропонимании он «находил совсем иные представления о пространстве и времени и совсем иные предпосылки о строении мира» [1, с. 193]. Своё ощущение он таил глубоко в себе, понимая, что «попытка заговорить о нём повела бы к полному разрыву со всеми окружающими» и что его «слова были бы восприняты за нечто бредовое» [1, с. 199]. С возрастом, однако, он пришёл к убеждению, что «жизнь и каждого из нас, и народов, и человечества ведётся Благою Волею, так что не следует беспокоиться ни о чем, помимо задач сегодняшнего дня» [1, с. 199-200].

Весной 1928 г. по доносу П.А.Флоренский был арестован, осужден на 3 года «как активный участник церковно-монархической организации» и сослан в Нижний Новгород [4, с. 7]. Это было его первое заключение.

В феврале 1933 г. снова арест (уже в Москве), а затем заключение на долгие годы. Но и под конвоем он не прекращает научную деятельность. На Дальнем Востоке, куда был отправлен Флоренский, он работает на мерзлотной станции, занимается проблемами вечной мерзлоты; отчасти благодаря его работам построены такие города, как Норильск, Сургут, Салехард. (Однажды, занимаясь исследованиями грунта, Флоренский на глубине двух метров нашел замерзшую личинку и был совершенно потрясен, когда, оттаяв, личинка ожила. Когда об этом узнали в Америке, то выдвинули идею: замораживать людей, а потом возвращать их к жизни.) В 1934 г. Флоренскому разрешили свидание, и к нему приехала жена Анна Михайловна с тремя младшими детьми – Марией, Михаилом и Ольгой. Это свидание оказалось последним: семья ещё не успела уехать, как Флоренского перевели в лагерь «Свободный», а потом по этапу отправили на Соловки. И письма сделались единственным способом общения.

Попав в концлагерь, Флоренский не перестает заниматься наукой, изучать окружающий мир. Он пишет письма жене и детям, пишет очень много, сколько разрешено. В этих письмах он излагает свои соображения по поводу истины, науки, религии. Во многом благодаря этим письмам мы знаем о складе ума о. Павла, о его занятиях в таком месте, где, казалось бы, невозможны никакие занятия и увлечения. Но даже жуткие условия концлагеря не убили во Флоренском тягу к познанию, к наукам. Наоборот, лагерь даже закалил дух о. Павла. На допросах Флоренского заставляли отречься от веры, но его вера была крепка, и от него ничего не добились. Отец Павел считал, что жизнь без Бога невозможна, такая жизнь вселяет в человеческую душу противоречия. Даже в лагере он жил в Боге.

На Соловках Флоренский занимается добычей йода, делом для него совершенно новым. В одном из писем жене он пишет, что лишь благодаря парам йода не заболел: «У нас тут была эпидемия гриппа, но я <…> не заболел, вероятно, потому что принимал иод» [3, с. 416] и советует «в качестве предупредительной меры принимать по 2–3 капли иодной тинктуры, лучше в молоке» [3, с. 397].

Труды Флоренского как врага народа оказались под запретом, его не разрешалось цитировать, на него нельзя было ссылаться. Родственникам удалось добиться реабилитации о. Павла лишь в 1958 г., но понадобились долгие 30 лет для установления точной даты его гибели:

«Свидетельство о смерти. Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря 1937 года в возрасте 55 лет. Причина смерти – расстрел».

На родине о Флоренском как о великом ученом, философе, богослове вспомнят лишь в конце 1980-х, через пятьдесят лет после смерти…

Литература и примечания

[1] Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. Генеалогические исследования. Из Соловецких писем. Завещание. М.: Московский рабочий, 1992.

[2] Флоренский П.А. Собр. соч. В 2 т. Т. 1(I): Столп и утверждение истины. М.: Правда, 1990.

[3] Священник Павел Флоренский. Сочинения. В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. М.: Мысль, 1998.

[4] Священник Павел Флоренский. Все думы – о вас: Письма семье из лагерей и тюрем 1933–1937 гг. СПб., 2004.

[5] При подготовке доклада использован документальный фильм «Русский Леонардо», приуроченный к 125-летию со дня рождения Павла Флоренского. Фильм демонстрировался на телеканале «Культура» 17.01.2007 в 20.50.