Извечная борьба моральных подходов или, иначе, этико-мировоззренческих типов, сопровождающаяся то усилением антагонизма, то переплетением их элементов в отдельных религиозных и светских этических концепциях не только является отражением социально-культурной эволюции человечества и отдельных стран, но и сама в очень значительной степени определяет направление этой эволюции: экономическое и политическое устройство, социальную структуру, состояние духовных институтов. Ведь именно мораль была и остаётся фундаментальной личностно - и соционормативной системой. Индивид, «освободившийся» от морали, освящённой традицией, вынужден искать новые основания своего бытия, смысл собственных действий, но не может найти твердую опору. Утрата нравственных ценностей подмывает фундамент общества, делая его шатким и неустойчивым. В рамках деструкции самоидентификации индивид перестает идентифицировать себя с цивилизацией, с культурой нации, с «малой Родиной», с исторической эпохой, что приводит к дестабилизации общественной системы, росту социальной напряженности, внешней и внутренней уязвимости, конфликтогенности, а это, в свою очередь, не способствует сохранению свободы, суверенитета, целостности в государственном пространстве.

Транзитивное состояние современного общества содержит в себе значительный по своим масштабам деструктивный потенциал, вызванный как противоречиями и последствиями капиталистической системы отношений и техногенной цивилизации, так и остротой социально-гуманитарных проблем, духовным кризисом. Его проявление непосредственно связано с резким обострением социально-психологической обстановки, падением нравов, расшатыванием национальных традиционных устоев, утратой смысложизненных ориентаций человека, что, в конце концов, ведёт к деградации личности, дегуманизации социальных отношений, распространению асоциальных явлений. Отчуждение человека от трасцендирующих истин стало следствием не столько объективных закономерностей экономической, научно-технической эволюции, сколько целенаправленного распространения идеологических установок антиморали. При этом информационные технологии придают этой идеологии тысячекратно более действенный характер, чем ещё сто лет назад.

Понятие «антимораль» и образованные от него слова имели широкий обиход 100-150 лет назад. Так, прилагательное «антиморальный» как противный нравственности или отвергающий её упоминается, к примеру, в таких изданиях, как «Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней» ( сост. А.Д. Михельсон. 1865) и «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» А.Н. Чудинова (1910 г. изд.). Постепенно оно было заменено на более нейтральные понятия «аморальности» и «имморализма». Однако последние не отражают агрессивной сущности противоположной морали ценностно-нормативной системы, отрицания именно положительной морали, объяснения антиморального поведения как «новой, современной морали», «философского обоснования» крайнего эгоизма, бесчеловечности, презрения к совести и чести. Это походит на средневековое схоластическое толкование зла как просто отсутствия Добра, как некоей пустоты. Но зло активно, деятельно, многолико, целеустремлённо и организовано. Вл. Соловьев, задавшийся вопросом: «Есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собой исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия?» [13, с.636], предупреждал о неизбежности появления на исторической арене сил, которые попытаются стереть в общественном сознании основополагающую грань между Добром и злом.

Библиография проблемы критического анализа аморальности, имморализма, антиморали имеет длительную историю и весьма широка. Однако если ограничиться периодом Новейшего времени и обращаться к серьёзным, творческим работам, то с сожалением можно констатировать, что перечень таковых, пожалуй, уступает противоположному – перечню сочинений, которые, напротив, прямо или косвенно оправдывают антимораль. Так, изучением творчества теоретиков антиморали либо же антиморалистических проявлений в истории этики и философии занимались зарубежные (например, П. Адо, А. Бадью) и отечественные (Ю.Н. Давыдов, Л.М. Морева, О.В. Брейкин, А.А. Гусейнов, Р.И. Александрова, А.П. Скрипник и др.) мыслители. Однако, находясь в окружении ангажированных современной западной философией и идеологией сторонников антиморали, перечисленные авторы снижают пафос критики почти до нуля, до «робкого шёпота». Иногда дело доходит до бессмысленной, псевдообъективной наукообразности, игр в якобы «беспристрастную диалектику». Согласно А. Бадью, «Добро является Добром, лишь пока не домогается сделать мир хорошим. Его единственное бытие заключается в наступлении в конкретной ситуации некоей единичной истины... Таким образом, нужно, чтобы сила истины была также и бессилием», а «Зло является возможностью, которая открывается только при встрече с Добром» [2, с.122,124]. Д.Е. Соловьев пишет, что «позитивная социально-культурная роль имморализма (курсив мой - И.Т.)состоит в том, что критика общепринятых ценностей, долга и их онтологических оснований приводит к актуализации нравственного творчества; имморализм представляет собой альтернативную культурную позицию, являющуюся необходимым условием развития культурно-исторического творческого диалога, в ходе которого происходит процесс создания и обновления человеческой культуры» [14, с.16-17]. Примечательны также рассуждения Ю.И. Сидоренко: «Как явление и понятие «антимораль» – это не антитеза нравственности, нечто только отрицательное, а вторая сторона реальной, действительной человеческой морали. От века существующие «добрые» и «злые» начала в жизни человека и его поведении, субъективные представления о добре и зле, без обязательного взаимодействия которых невозможно (и не нужно) наличие морали, некоторые этические концепции (например, взгляды стоиков, буддизм, теория «разумного эгоизма» и др.) исходят фактически именно из такой природы собственно морального мировосприятия и поведения. В этом смысле «антимораль» как совокупность человеческих чувств и поступков, как психофизиологическая организация эмоционального фонда представителей нашего вида, явление объективно детерминируемое» [12, с.45]. Далее цитируемый автор добавляет, что «нынешнее стремительное нарастание глобальных кризисов и изменение политических акцентов в мире должно заставить людей более внимательно и более правдиво оценивать свою природу. Надо не изгонять «антимораль» («зло») из этических и философских исследований, а углублённо изучать её позитивные возможности (курсив мой - И.Т.), постигать пределы её действия, её детерминанты и закономерности проявления» [12, с.45].

Подобные выводы (напоминающие рассуждения о благотворности бомбёжек Хиросимы и Нагасаки для развития медицинской радиологии), кстати, не полностью коррелирующие с общим содержанием цитируемых работ, но находящиеся «в плену» методологического подхода к рассмотрению истории этики как диалога конструктивной (позитивно-ценностной) и деструктивной (имморальной) установок, в условиях сегодняшнего «агрессивного монолога» антиморали выглядят ни чем иным, как стремлением «встроиться в эпоху», чтобы комфортно и благополучно существовать в мире Зла, не вызывая у его «князей» и «слуг» подозрений в неблагонадёжности.

Иной подход, рассматривающий феномен а(анти)морального в контексте состояния современного мира и эволюции фундаментальных социальных институтов (государства, семьи, образования), представлен в основном фигурами не «профессиональных этиков», а ярких политических философов-публицистов: С.Г. Кара-Мурзы, К.С. Шарова, В.Н. Лексина, С.С. Сулакшина (что является не свидетельством поверхностности восприятия проблемы, а своеобразным «методологическим источником», обеспечивающим широту взгляда на проблему и честность в суждениях).

Отталкиваясь от второго подхода, автор монографии предпринимает попытку комплексного рассмотрения исторического происхождения, сущности, теоретической эволюции и трансформации феномена антиморали с позиций не мнимого диалога, а реального противоборства (конфликта) с абсолютной моралью.

Антимораль – это не просто особенности ценностных ориентаций и поведения какой-либо социальной группы, а откровенно враждебная традиционной морали, воинствующая идеология тотальной ценностной инверсии, полностью отрицающая моральные ценности как в аксиологическом, так и в деонтологическом аспектах и пропагандирующая прямо противоположные установки и образцы поведения с помощью софистической «логики» и неадекватно истолковываемых примеров социальной практики.

Антимораль принципиально и последовательно разрушает связь личного и общественного, национального и общечеловеческого, единство гносеологических форм и связь гносеологического с этическим, ценностей Истины и Добра. «Логика» антиморали либо отрывается от преобладающей социальной практики, либо основывается на заведомо ложных утверждениях, объявляя свои измышления логически и эмпирически доказанной истиной. К примеру, можно «доказывать» позитивность групповых браков и промискуитета ссылкой на отдельные частные случаи (в т.ч. у известных людей) и выдавая «логические доводы» вроде того, что «полностью удовлетворённые» сограждане станут счастливее, будут эффективнее трудиться, сократится социальная конфликтность. Однако в единстве индивидуального опыта, социальной практики и разума постигается тезис о том, что абсолютная свобода быстро превращается в абсолютный произвол сильного, а промискуитет непременно приводит большинство людей к общей психической деградации, распространению в человеческой среде животных конфликтов и вымиранию населения.

Содержание антиморали составляют антиценности. Мир антиценностей, главной опорой и внутренним источником которого является античеловечность как таковая и её синтез с некоторыми нейтральными качествами или потребностями человека, так же разнообразен и безбрежен, как и его ценностный мир [18]. Однако главными объектами атаки на мораль со стороны антиморали выступают стыдливость, патриотизм, альтруизм, социальная солидарность, семья как юридически оформленный союз мужчины и женщины для воспитания детей, государственный суверенитет.

Современное человечество непосредственно столкнулось с феноменом агрессивно навязываемой антиморали. Характеризуя глобальную ситуацию последних десятилетий, когда частные позиции, цели и интересы выдаются правящими силами за единственно истинные и безупречные, когда партии говорят от имени истории, одни государства и народы присваивают себе право вершить суд над другими, когда материальные блага полностью вытеснили духовные ценности, деньги стали «официальным кумиром», которому приносится больше жертв, чем всем идолам прошлого, вполне корректным, «констатирующим» становится утверждение о вступлении человечества в  эпоху антиморали.

Уместно обращение к ранее цитируемой работе Д.Е. Соловьева. Различая понятия «имморализм» и «аморализм», данный автор пишет, что аморализм проявляется в деятельностно-эмпирическом плане; он есть практически-поведенческое отрицание морали как системы эмпирических положительных ценностей и запретов на действия их разрушающие. Имморализм есть мировоззренческое отрицание морали как принципа регуляции социальных отношений и особого способа освоения действительности. При переходе от духовно-теоретического к эмпирическому плану, эти явления коррелируют между собой [14, с.15].

Исходя из этого антимораль следует понимать как единство аморализма и имморализма.

Для описания такого типа личности, который выступает источником и носителем антиморали, нередко используется понятие «античеловек» (имея в виду противоположность идеальному (нравственному) человеку не в биологическом, а ценностно-категориальном смысле). Основными качествами античеловека, по мнению С.С. Сулакшина, выступают стремление к присвоению созданного другими (вместо труда); плотский гедонизм (вместо духовного удовлетворения); эгоизм (вместо коллективизма); тяга к сексуальным извращениям (вместо любви и семьи); корысть (вместо альтруизма); человеконенавистничество (вместо терпимости); садизм (вместо преклонения перед человеческой жизнью); презрение к другим (вместо сопереживания); догматизм (вместо творчества); стремление к разрушению (вместо стремления к совершенству) [15,с.33-34].

На наш взгляд, истоки возникновения античеловека как духовного феномена коренятся в нарастании индивидуальных и групповых различий, биолого-психологической и культурной дифференциации, психической акцентуации по мере накопления человечеством социального опыта. Особое значение здесь принадлежит осознанию своего несовершенства в сравнении с другими. Лица, имеющие сексуальные отклонения, физические уродства, не позволяющие вести полноценную социальную жизнь (что нередко вызывало у них злобу и ненависть по отношению к соплеменникам), законченные эгоисты, садисты, патологические лжецы и предатели в традиционном обществе в своей совокупности составляют 1-2 процента. В некоторых сообществах доля лиц с духовными отклонениями в несколько раз увеличивается, и они начинают воспроизводиться. Появляются носители сразу нескольких видов отклонений, пороков. В их среде выделяются носители т.н. «отрицательной пассионарности», умело пользующиеся достижениями героев и гениев для личных целей. Социальный статус квазипассионариев начинает повышаться, в т.ч. благодаря техническому прогрессу. Скажем, тот, кто в патриархальном обществе был бесполезен, обречен на гибель или прозябание, в «рыночном» – оказывался чуть ли не на вершине социальной лестницы. Подобное тянется к подобному и требует самооправдания. В условиях глобализации вся совокупность квазипассионариев отдельных национально-государственных сообществ образовала всемирное меньшинство, обладающее рычагами власти и влияния и весьма прочно спаянное – как идеологически, так и организационно.

Основным объектом агрессии антиценностей выступает инертный человек (по классификации, предложенной С.С. Сулакшиным, «нечеловек»), мотивационно-ценностными «маркерами» которого выступают: индивидуализм, культ материального потребления и физических удовольствий, пассивность ума, безразличие к истине и чужим проблемам,  нетребовательность к себе [15, с.55]. В принципе, у основной массы людей в любом обществе доминирует именно этот набор качеств, заданных природой. Однако исходя из социокультурных условий, прежде всего, информационной среды,  системы образования, установок пропаганды, «обыкновенные люди» могут либо постепенно совершенствоваться, либо деградировать до состояния полного доминирования биологических потребностей при наличии трудовых навыков.

Пожалуй, стоит выделить как отдельный тип личности ещё и противоречивого человека, выраженно совмещающего в себе качества трёх предыдущих типов. Его характеристики близки к ницшеанскому идеалу сверхчеловека (без элементов инертности). К такому типу личности относилась военная знать прошлых эпох; ныне разные комбинации ценностных качеств, образующие различные варианты «противоречивого человека», представлены среди части бизнеса и культурной элиты.

Схема 1. Ценностные типы личности.

В рамках антиморального социального идеала основная масса должна обрести качества чистой инертности, абсолютной манипулируемости, не имея  при этом даже возможности помыслить об ином бытии, нежели то, в котором они сформировались, и иных ценностях, нежели те, которые представлены в обществе потребления. Нравственный человек не только как тип, но и как феномен должен совершенно исчезнуть. «Противоречивые» должны влиться в «античеловеческие» ряды. Носители антиморали уже сейчас нередко объявляют себя высшим цивилизованным социальным слоем, новой расой и даже особым биологическим видом («постлюди», «людены» и т.п.), жёстко противопоставляя себя остальным  – «низшим» существам. Как отмечает С.Г. Кара-Мурза, имеющая прочную традицию в западной философии тема «когнитивного расслоения», закрепляемого не только социально, но и биологически, деления человечества на «генетически богатую расу» управляющих миром и «генетически бедную расу люмпенов», долженствующих обеспечивать добычу сырья и промышленное производство, на постсоветском пространстве, начиная с конца 1980-х гг., также поднимается в псевдонаучных публикациях (в т.ч. за авторством академиков – Н.М. Амосова, А.Н. Яковлева, В.А. Тишкова) достаточно регулярно [6, c.99-106].

Процесс складывания антиморали в целостное мировоззрение занял около двух тысяч лет, будучи связан со сменой мировоззренческих типов. Отход от мифологическо-архаического мировосприятия, развитие индивидуального сознания приводили к абсолютизации различных сторон человеческой натуры, порождая в одних случаях обоснование абсолютности моральных заповедей, в других – глубокий скепсис по отношению к ним. Начиная от эпохи «Осевого времени» и далее культурные контакты Европы и Азии породили разные варианты теоретического мировоззрения, одним из которых стала антимораль.

По нашему мнению, следует выделить три важнейших идейных источника, синтез которых положил начало антиморали как направлению этической теории.

По времени возникновения, это, прежде всего, ряд учений и школ «антиморальной наклонности» в античной мысли. Впервые сознательное отрицание общественной морали обнаруживается у софистов, исходящих из вторичности и несамостоятельности нравственных установлений, не обладающих подлинной онтологической опорой. Далее, в период эллинизма, элементы антиморали отчётливо обнаруживаются в философско-этических концепциях киников (отрицание стыда), скептиков (релятивизм и бездоказательность моральных установлений), эпикурейцев (гедонизм). Однако почти во всех случаях мы имеем дело ещё не с антиморалью, а лишь с относительным имморализмом.

Далее, следует указать на идеологию Римской империи. Здесь имеется в виду трактовка политического, экономического и культурного экспансионизма как «блага» для других народов, при этом обоснование «права» на безжалостное насилие по отношению к несогласным.

Наконец, необходимо выделить религиозно-мистические учения и культы, в которых привычный для первобытно-мифологического мировоззрения баланс почитания сил добра и зла, «пропорционального» задабривания божеств Света и Тьмы был нарушен в пользу не первого (как в христианстве), а второго. Особо важна устойчивая гностико-герметическая традиция поздней древности, средневековья и эпохи Возрождения (орфики, манихеи, павликиане, катары, вальденсы и др.). Преодоление гностической линии в раннем христианстве не устранило гностицизм как таковой, его главный тезис – необходимость и неизбежность земной «жизни во зле», а значит, и необходимость поклонения (служения) хозяину этой проявленной материальной земной жизни, «князю Зла=Демиургу» и его слугам-демонам (Сатане, Иалдабаофу, Абраксасу и т.д.), в том числе – в форме соответствующих обрядов Зла, магии Зла, искажения евангельских заповедей и инверсии праведного и грешного, а также (начиная с Ваала и Кибелы) ритуальных человеческих жертвоприношений. Гностицизм, герметизм, каббала, розенкрейцерство, масонство – смогли возникнуть как серьёзные игроки в определении целей и стремлений современности.

Крупный консервативный мыслитель начала XXв. Л.А. Тихомиров, занимавшийся историософским осмыслением роли антихристианских ересей, выделял два исходных типа мировоззрения: 1) дуалистическое, выделяющее «божественное» и «тварное» начала как разные части одного целого; 2) пантеистическое и монистическое, отрицающее существование внеприродного. По словам Тихомирова, «оба этих мировоззрения находятся в глубоком антагонизме, внося в мир духовную борьбу, которая отражается и в борьбе культурной, общественной, борьбе этических типов и даже в борьбе политической за те или иные строи гражданской жизни» [16, с.45].  «Возникает поэтому непрерывная борьба добра и зла, которая наполняет человеческую историю(курсив мой - И.Т.), её поступательные движения, её отступления от истины и добра, проявляясь в идеях, верованиях, направлениях, бытии и во всём, чем живут люди» [16, с.50].

Распространение и эволюция установок антиморали в период Нового времени в целом осуществлялось в рамках двойной доктрины, через спекуляцию понятиями «гуманизм», «свобода», «разум», «демократия», «прогресс» и т.п. Наряду с акцентированием внимания лишь на негативных сторонах и проявлениях традиции, её интерпретации исключительно как предрассудка, а новизны – как прогресса и истины главной инверсией стала замена местами в иерархии ценностей понятий «добро» и «свобода» с последующим разрывом их связи (что вполне коррелирует с базовой заповедью «классического» сатанизма: «Ничего нельзя запрещать и всё позволено»).

В это время в доктрине антиморали возникли качественно новые тенденции, наиболее важнейшие из которых: 1) установка на автономизацию отдельных сторон человеческой деятельности (например, политической), ведущая к разрыву целостности человеческого бытия, залогом которой служит мораль (Н. Макиавелли); 2) демонстративное антихристианство и атеизм, призывы освободиться от «сковывающей» морали через уничтожение её духовной основы – религии [14, с.11]. «Расковывание» мышления частных лиц, создание условий для культивирования личностей, которые могут оправдать любое свое действие. Чёрный юмор и аморальность буржуазного общества, возвещённые Просвещением, были направлены исключительно на разрушение ценностей общества традиционного, его священных символов, без какой бы то ни было «регенерации» этических норм.

Происходит трансформация христианского понимания двойственной сущности человека как арены борьбы добра и зла в абсолютизацию его двуличия, амбивалентности, внутренней и внешней раздвоенности, в подход, согласно которому человек – не более чем животное с интеллектом. Б. Мандевиль настойчиво предлагал исходить из принципа, что моральные добродетели могут быть только измененными формами себялюбия: «Стыдясь многочисленных слабостей, которые они ощущают внутри себя, все люди стремятся спрятать себя, свою уродливую наготу друг от друга, и, прикрывая истинные мотивы своих душ благовидным плащом общительности и заботы об общем благе, они надеются скрыть свои грязные помыслы и уродство своих желаний, в то время как внутри их, и они об этом знают, таится любовь к дорогому их [сердцу] вожделению и бесстыдная неспособность идти по трудному, неровному пути добродетели» [3, с.386]. Высокая жизнь людей является лишь фикцией, а порок – необходимое условие для экономического процветания. К. Гельвеций провозгласил, что удовольствие и страдание суть единственные двигатели духовного мира, а самолюбие – единственное основание, на котором можно построить фундамент полезной нравственности. А. Смит трактовал эгоизм как основу общественного благополучия и справедливости, альтруизм – как источник социальных бедствий.

Спустя столетие Ф. Ницше с позиций иррационализма поделил мораль на «естественную», основанную на праве сильного, мораль аристократов («мораль преимущества»), вырастающую из «торжествующего самоутверждения», и мораль рабов, защищающую интересы стада, общества, а не личности, направленную прежде всего на поддержку слабых, больных, неудачников.

Еще спустя примерно полвека рационалист К. Поппер рисует утопическую картину абстрактного «открытого общества», в котором свобода человека от общества как совокупности конкретных личностей воплощается, в частности, в искусственном осеменении, которое позволило бы даже размножаться без личных контактов [11, с.219] (теперь эта «благая» мечта с успехом воплощается на практике).

Между внешне различными взглядами Ницше и Поппера обнаруживается удивительное смысловое единство, такое же, как между британско-американским либерализмом и германским нацизмом.

Ценностный кризис индустриальной цивилизации (который не столько вытекал из самой сущности идеалов модерна, сколько был результатом их искажения властвующими элитами, особенно в варианте нацистского тоталитаризма), открыл дорогу призывам к радикальной переоценке ценностей. Аргументация сторонников этой переоценки целиком основывалась на смешивании двух совершенно разных плана бытия: жизненного мира человека и системного мира культуры, явленного через общественные институты, традиции, нормы и иные надперсональные регулятивы. Произошло отрицание принципа коллективной ответственности, был постулирован отказ видеть в любом субъекте что-либо иное, кроме автономной личности. Личностные качества и, соответственно, личностный статус со всеми присущими ему правами и свободами априорно вменяется всем людям без исключения, независимо от уровня глубины, самостоятельности мышления.

Крайне важным приёмом в аргументации необходимости тотальной переоценки выступает отрицание возможности общенационального понимания моральных норм и ценностей. Мораль низводится до классово-корпоративных интересов или сугубо личностного толкования (дискурса). Признаётся реальность либо отдельной автономной личности и локальных социальных групп, либо всего человечества. Напротив, общество, нация, цивилизация (в значении исторического или регионального типа культуры) безапелляционно объявляются чем-то отмирающим, преходящим и условным.

Не менее важным приёмом является отказ от степени распространённости как критерия правильности. В перевёрнутой логике и эмпирике носителей «прогрессивного» мировоззрения отклонение от нормы, исключение приобретает не только не меньшую, а гораздо большую основательность, чем мнение большинства. Умелая спекуляция понятиями «толерантность» и «политкорректность» (в совокупности со средствами юридической машины и экономического давления) позволяет полностью подавить попытки осуждения антиценностей как отдельными личностями, так и режимами целых государств.

При всём этом переоценка ценностей осуществляется без чётко определённой цели. Точнее сказать, эта цель скрывается от социальных масс.

«Этическим трендом» постмодернизма, предполагающего окончательный и бесповоротный переход от моральной иерархии к свободной игре смыслами («игра в бисер») выступает движение в направлении глобального цинизма – очень важного аспекта антиморали. Намёки на высокие идеалы гуманной культуры остаются лишь в форме издевательств и ироничных насмешек.

Так, конечным смыслом призыва З. Баумана к отказу от нормативистской этики в пользу некоей личностной этики, к сознательной утрате привычных бинарных членений, имевших, казалось бы, непосредственное отношение к самому порядку вещей (Восток – Запад, мужское – женское, высокое – низкое, реальное – воображаемое, субъект – объект и т.п.), выступает отказ от оппозиции добро – зло. В этом и кроется смысл «постмодернистского освобождения». Ж. Липовецки пишет о наступлении эпохи «после-долга» (apres-devoir), эпохи «минималистской» морали. П. де Ман также утверждал, что такие категории классической метафизики, как благо, единственное, истина больше не поддерживают культуру. При таких условиях О. Марквард считал нужным привычную моральную максиму «Я на этом стою, и не могу иначе» заменить другой: «Я на этом стою, но могу как угодно». В том же духе Ф. Лиотар провозгласил, что истина (в т.ч. моральная) не произносит точных установок, а действует. И вообще, поскольку между умом и реальностью, между субъективным и объективным не существует чётких границ, понятие истины теряет любое нормативное значение (Ж. Делёз). Единственно реальными остаются прямые желания индивида; именно они лежат в основе его поведения.

Постмодернистский культ этической бессистемности, призывы заменить нормативную этику на путь «конкретных решений относительно каждого конкретного случая» явно противоречат декларируемой постмодернистами презумпции «смерти субъекта». Вся личностно-социальная утопия постмодернизма начисто лишена созидательной составляющей и создавалась исключительно во имя разрушения ценностной системы, сохранявшей связь с вневременными ценностями, для будущего утверждения иной ценностной системы: системы постэтической, точнее – антиморали. И пусть философы-постмодернисты подвергли уничтожающей критике претензии родной им цивилизации на демократию, равенство и толерантность, доказали, что всё это – заувалированные формы контроля и репрессивного подавления Другого. Как отмечает А.Г. Дугин, постмодерн открывается как новый ход стратегии модерна, который осознал неэффективность борьбы с традицией через её прямое отрицание, как продолжение модерна, как его завершающая стадия, призванная увенчать собой его изначальную стратегию. Отсюда понятие «конца истории» (Ф. Фукуяма) и аналогичные концепции оптимистических либералов, отождествивших постмодерн с окончательной победой своих идеалов [4, с.343].

Предтечей грядущего в самом ближайшем будущем выхода антиморали из рамок двойной доктрины выступают построения т.н. транс-и постгуманизма, либерального направления биоэтики, а в юридическом срезе – либертаризма.

За призывами Ф. Типлера, Р. Курцвейла, Х. Кордейро и др. к техногенному расширению возможностей человеческого организма при игнорировании экономических, политических, культурных реалий, а также вопроса о том, чего хочет добиться правящая элита с помощью технического прогресса, стоит не просто стремление сохранить господство одних – назначивших сами себя в «избранные», и угнетение других (стран, народов, регионов). Это ещё и стремление обессмыслить человеческую жизнь и лишить её какой-либо ценности. Как отмечает В.А. Лекторский, «бесконечная жизнь одних и тех же существ свела бы к минимуму возможность социальных и культурных обновлений... Исчезли бы такие главнейшие смыслоопределяющие ценности человеческой жизни, как забота о детях и стариках (ибо не было бы ни тех, ни других), понимание другого человека и его проблем (ибо этих проблем тоже не было бы), любовь к другому человеку...; потеряли бы смысл такие добродетели, как мужество и героизм, ибо они предполагают самопожертвование и возможность потерять жизнь» [8, с.34].

То же самое стремление к полной нивелировке ценности человеческой жизни наблюдается у провозвестников и идеологов либеральной, натуралистическо-прагматической биоэтики (В.Р. Поттер, Э. Кимбрелл, Э. Сулейман и др.), не столько размышляющих над острыми этическими проблемами, порождёнными новой технической реальностью, сколько нагло и безапеляционно пропагандирующими «рациональность», «правомерность», «неизбежную необходимость», «гуманистичность» уничтожения жизни на эмбриональном уровне, эвтаназии, смены пола, клонирования, суррогатного материнства, хирургической трансплантации без согласия донора. В ходе такого псевдофилософствования происходит полная подмена базовых тезисов: отталкиваясь от либерального тезиса о естественных правах и прирождённых потребностях человека, целью выставляется выход из режима самой природной естественности. Причём этот выход бездоказательно, с помощью приёмов шаблонной демагогии увязывается с понятиями «демократия», «гуманизм»; несогласные же обвиняются в некомпетентности, невежественном страхе, а то и в тоталитарности мышления.

Одним из инструментов распространения антиморали выступает пропаганда примитивного юридизма, установок вроде «можно всё, что не запрещено законом». В философско-теоретическом аспекте наиболее законченным выражением подобных воззрений выступает т.н. либертарно-юридический подход, точнее его «правое», либерально-экстремистское, направление. Отцами-основателями либерального либертаризма принято считать Р. Нозика, Л. фон Мизеса, М. Фридмена, Ф. фон Хайека, а главными апологетами в постсоветской России выступили В.С. Нерсесянц, В.А. Четвернин, В.В. Лапаева, Н.В. Варламова, Л.С. Мамут.

 Основные постулаты юридического либертаризма сводятся к следующему. Равенство, свобода и справедливость как свойства правовой сущности являются формально-правовыми категориями, не имеющими фактического содержания. Все неправовые сферы (мораль, религия) и присущие им нормы регуляции якобы носят ограниченный характер в силу множественности представлений о должном и лишены абстрактно-всеобщей формы. Это позволяет либертаристам характеризовать право как единственную форму бытия и выражения равенства, свободы и справедливости в социальной жизни. При этом функции и полномочия государства должны быть минимальными, ограничиваясь защитой свободы и собственности каждого человека, пребывающего на его территории.

 Российские теоретики либертаризма с легкостью причисляют себя к продолжателям  идей Аристотеля, Цицерона, Августина, Ф. Аквинского, Дж. Локка, Ш. Монтескье, И. Канта, Г. Гегеля, Б.Н. Чичерина, заявляя о том, что между В.С. Нерсесянцем и «его великими предшественниками» существует преемственность. Ими производится отождествление отдельных идей какого-либо мыслителя с полной концептуальной солидарностью, каковой ни с одним из перечисленных великих философов у либертарной доктрины нет. Кроме того, для либертарианцев характерно постоянное стремление к подмене понятий. К примеру, социальные обязательства государства интерпретируются исключительно как «деспотизм», правовой индивидуализм – как «человекоцентричность». Категории «различие» и «противоположность» смешиваются, из-за чего выходит, будто право и мораль, мировоззрение разных социальных слоёв и индивидов в принципе не соотносятся друг с другом. Исследователей, доказывающих наличие нравственных основ права, обвиняют в неприятии демократии. Культуры, где право не приобрело автономии от морали, именуются не только «неправовыми», а «антиправовыми».

В апологии либертарного правопонимания мы обнаруживаем попытку обоснования, с одной стороны, моральной распущенности, социальной разобщённости, а с другой – глобализма и утраты национального суверенитета. Так, В.С. Нерсесянц проводил мысль о том, что права гражданина есть ещё не изжитые привилегии, ограничивающие естественные права человека до тех пор, пока не будет создано «естественное», т.е. космополитическое государство [9, с.146–148]. В.А. Четвернин утверждает следующее: «Когда кто-то говорит, что есть нечто правомерное, но оно – аморальное, то это просто означает, что некое проявление правовой свободы людей не нравится тому, кто об этом говорит. Ну, не нравится ему – и все! Однако... принцип формального равенства исключает рассуждения “нравится или не нравится”, “хорошо или плохо”» [10, с.150-151]. В.В. Лапаева заявляет, что «всякое упоминание в законодательстве о нравственных ценностях является питательной почвой для суждений о том, что право на проведение гей-парадов противоречит культурным и религиозным традициям нашей страны» [7, с.18-19]. В качестве высшей, абсолютной ценности откровенно провозглашается свобода без нравственности, без её социализированной одухотворённости, свобода на растление, порнографию, «цивилизованное» (экономическими и юридическими средствами)  уничтожение одних другими.

После распада двухполярного мира «тёмная сторона» моральной Вселенной буквально «затопила» социум, оставив лишь редкие островки истинной морали и нравственности. В конце ХХ – начале XXIв. аморальность выходит на передние рубежи общественной жизни, подчиняя себе сознание человека, а также углубляется и расширяется спектр направлений, по которым ведется ее воздействие. Резкое расширение ниши аморальности и, в пределе, распространение её на всё общество служило тому размягчению культурного ядра, что было необходимо для подрыва гегемонии «тирана» и установления гегемонии «манипулятора» (согласно теории А. Грамши). С.Г. Кара-Мурза доказывает, что, как и вообще по отношению к ценностям, главное в снятии защит против манипуляции – не замена одной системы ценностей другой, столь же целостной, а именно разрушение системы, релятивизация ценностей [5]. Подчас это порождает странное сочетание моральных девиаций. К примеру, сравнение данных социологические опросов американцев 2001 и 2015 гг. показывает существенный рост в процентном отношении приемлемого отношения к гомосексуализму (63 против 40), использованию стволовых клеток зародышей в медицине (64 против 52), внебрачного рождения детей (61 против 45), эвтаназии (56 против 49), суицида (19 против 13), клонирования человека (15 против 7); при этом снизилась доля лиц, приемлющих тестирование препаратов на животных (56 против 65)  [17]. Анализ тенденций позволяет прийти к выводу о том, что в современном (прежде всего – западном) мире происходит активное упрочение позиций «младшей сестры» антиморали – девиантной морали, игнорирующей ценность традиционной семьи и осуждающей опыты над животными, зато признающей чем-то совершенно естественным эвтаназию и клонирование человека. Однако пока на планете существуют «очаги сопротивления» – социальные группы, страны и народы, разделяющие моральные установки и ценности,  управляющие современным миром субъекты антиморали не отваживаются на то, чтобы полностью «раскрыть карты», предпочитая в идеологическом плане опираться преимущественно на софистику и метод искажения понятий.

Если непосредственным субъектом антиморали выступает, как указывалось выше, античеловек, то её институциональная организация осуществляется в рамках «коллективного манипулятора» – сверхгосударства (что закономерно, поскольку большая часть антиценностей обращена вовне личности и потому связана с областью властных и политических отношений).

Начиная с античности и заканчивая эпохой модерна, государства постоянно проводили разграничение мира своих ценностей и мира аморальности. На практике это не исключало несправедливости, жестокости, коррупции и т.п., но все негативные явления политической истории прошлых эпох не вытекали из самой сущности традиционной государственности. Активная роль государства как в материальном, так и в духовном строительстве в принципе не исключает, а зачастую подразумевает личностную и социальную активность (хрестоматийный пример – Россия эпохи Петра I). Феномен тирании – следствие, в первую очередь, отрицания властью традиционного нравственного идеала и игнорирования моральной регулятивной системы. Тоталитаризм возникает тогда, когда закон, выражающий волю государства, ставится выше общественной морали, когда последняя официально низводится до роли дополнительного неформального регулятора сугубо частных отношений. Напротив, торжество базовых моральных установок в общественном сознании смягчает политический режим.

Минимизация роли государства как единого управляющего субъекта (о которой ратуют правые либертаристы) противоречит законам существования сложных систем. Крупное социальное образование в этом случае быстро раскололось бы на общины, кланы и т.п., открыто враждующие друг с другом. В.Э. Багдасарян характеризует государство как активную силу, создающую общество и пытающееся реализовать некий общественный проект. При этом он отмечает, что традиционная модель миростроительства состояла в том, что геополитический центр одновременно был и духовным центром. Он выступал как транслятор нравственных идеалов (чаще всего связываемых с определенным религиозным учением). Модель либерального государства, реализованная в нынешнем геополитическом центре мира, по его словам, «...выступает в большей степени как транслятор пороков. И само приобщение к этой модели миростроительства неизбежно подрывает нравственные потенциалы интегрируемой страны» [1, с.83]. Относительная целостность и стабильность мнимо демократических обществ обеспечивается не пресловутым «свободным выбором свободной личности», а системой институтов «сверхгосударства» (структура и функционирование которого наглядно описаны в работах А.А. Зиновьева). Сверхгосударство образует разросшийся аппарат полиции, судов, тюрем, а самое главное, – спецслужбы, тайные общества, элитарные клубы, руководство транснациональных корпораций, международные НКО, которые иногда даже не узаконены в праве, в своей практике постоянно нарушают национальное законодательство и официально священные «права и свободы личности», практически не подвержены контролю со стороны формально высших государственных органов и общества, но целиком управляют властью видимой: правительством, парламентом, министерствами. Хотя элементы сверхгосударства возникали в политических системах ряда стран и цивилизаций, в частности, – СССР (КПСС, Политбюро), своё полное завершение этот феномен получил на Западе.

Известный «публичный социолог» П. Бурдье в 1990-х гг. проводил мысль о том, что человечество становится свидетелем тому, как государство теряет власть над миром морали и ценностей человека и принципиально устраняется из него [19]. Самоустранение государственных институтов из этического пространства в Европе и Америке выступает важнейшим условием релятивизации моральных заповедей и установок. Сверхгосударство, напротив, концентрирует в себе антимораль, производит иерархический отбор сотрудников по степени приверженности антиценностям и ввод «посвящённых» в сферу легальной политики. В современном мире альтернативными политическими моделями выступают не «хорошее» – либеральное, демократическое, минимальное государство, и «плохое» – традиционное, авторитарное, а государство видимое, т.е. по меньшей мере отчасти зависящее от социальной морали и тем самым прямо или косвенно подконтрольное обществу как культурному целому, и тотально манипулирующее ценностным сознанием сверхгосударство – коллективный субъект антиморали.

Идеальной моделью социального устройства западнистского сверхгосударства, возникающей из «пучин управляемого хаоса», становится либеральный тоталитаризм (другой вариант названия – тоталитарный либерализм). Теоретическое осмысление тоталитарных тенденций в «свободном мире» началось в середине XXв. представителями левого марксизма (А. Грамши, Г. Дебор), Франкфуртской школы (Т. Адорно, М. Хоркхаймер, Г. Маркузе, Э. Фромм) и продолжается политическими мыслителями Запада (Л. Фельд, Дж. Кьеза) и России (А.Д. Богатуров, Р.Р. Вахитов, В.Л. Авагян и др.).

Отталкиваясь от признаков тоталитаризма, которые в годы «холодной войны», пытаясь отождествить нацистскую Германию и СССР, выделяли К. Фридрих, З. Бжезинский, К. Поппер, Х. Арендт, с учётом «антидемототалитарных» наработок мировой и отечественной мысли, можно выделить следующие черты наступающего тоталитаризма либерального:

1.  Превращение сверхгосударства в главного политического субъекта и коллективного диктатора.

2.  Сращивание экономического, политического и информационно-идеологического аппарата сверхгосударства на принципах сетевой организации; формирование глобальной сверхгосударственной сети.

3.  Постепенная ликвидация государственного суверенитета, передача всей полноты реальной власти международным институтам сверхгосударства, «приватизация» традиционных государственных структур.

4.  Установление глобального экономического, политического и военно-технического миропорядка на принципах вечного неравенства, государственно-цивилизационной иерархии во главе с США.

5.  Отсутствие социальной ответственности субъектов и институтов сверхгосударства, транспарентности принятых ими ключевых экономических и политических решений.

6.  Виртуализация институтов социальной организации и театрализация политического пространства.

7.  Фиктивный политический, экономико-потребительский и культурный плюрализм; «многообразие выбора без выбора» при жёстком неформальном цензурировании реальных альтернатив «брендам» глобального миропорядка.

8.  Наличие построенной на антиценностях всеобъемлющей идеологии, маскирующейся под ценности морали, мимикрирующей под воздействием новых вызовов и имеющей разные вариации, создающие иллюзию идеологического плюрализма[1].

9.  Огромная роль пропаганды, тотальная манипуляция массовым сознанием (с использованием «новояза», сменой значений понятий на противоположные) в качестве способа ненасильственного принуждения.

10.  Разрушение национальной, расовой, культурной идентичности, номадизация личности.

11.  Инфернализация и содомизация всей сферы воспитания, образования и быта.

12.  Отрицание субъектности любого коллектива, не связанного с глобальной сетью; абсолютизация индивидуализма, атомизации и фрагментаризации общества.

13.  Интернационализация культуры на базе стандартов англо-американской массовой культуры, инструментализация всех её форм.

14.  Уничтожение реальных гражданских прав и свобод посредством тотального технического контроля за действиями человека.

15.  Приверженность военно-экономическому и идеологическому экспансионизму; установка на постоянные информационные войны.

16.  Стирание границы между человеческим (гуманитарным) и техническим, замена мышления на алгоритмы биороботов; культ техносферы как самоценности; установка на дегуманизацию и дегуманитаризацию личностного и социального бытия.

Без объединения усилий всех политических и религиозных сил, имманентно связанных с базовыми нравственными ценностями, и акцентирования совместных усилий по противоборству антиморали средствами не только убеждения, но и разумного принуждения утверждение либерально-тоталитарной модели на всем пространстве ойкумены станет реальностью ещё до завершения нынешнего столетия.

[1]  Примером может служить оппозиция «правые–левые» в политической системе Запада второй половины ХХ – начала ХХIв. «Правые» (консерваторы, республиканцы, христианские демократы) отстаивают ценности патриотизма, семьи, хотя бы внешней религиозности и одновременно – индивидуализма и экономического дарвинизма. «Левые» (социалисты, неолибералы) выступают за социальное государство, но при этом – поощрение моральной распущенности, гомосексуализма, полной денационализации всего и вся. В результате избиратель постоянно вынужден голосовать за какой-либо из аспектов идеологии антиморали.

ЛИТЕРАТУРА

1.  Багдасарян В.Э. Модели государственности и нравственные потенциалы общества // Нравственное государство как императив государственной эволюции. – М., 2011. – С.63-85.

2.  Бадью А. Этика: Очерк о сознании Зла. – СПб., Machina, 2006. – 126 с.

3.  Гусейнов А.А., Иррлитц Г. Краткая история этики. – М.: Мысль, 1987. –  592 с.

4.  Дугин А.Г. Конец экономики. – СПб.: Амфора, 2010. – 479 с.

5.  Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. – М.: ЭКСМО, 2003. – 830 с.

6.  Кара-Мурза С.Г. Русский путь. Вектор, программа, враги. – М.: Алгоритм, 2014. –208 с.

7.  Лапаева В.В. Критерии ограничения прав человека и гражданина в Конституции Российской Федерации // Государство и право. – 2013. – № 2. – С.14-24.

8.  Лекторский В.А. Философия, общество знания и перспективы человека // Вопросы философии. – 2010. – № 8. – С. 30-34.

9.  Нерсесянц В.С. Философия права. – М.: Норма, 2009. – 848 с.

10.  Первые философско-правовые чтения памяти В.С. Нерсесянца (либертарно-юридический проект): дискуссия // Ежегодник либертарно-юридической теории. – Вып. 1. – М., 2007. – С.124-151.

11.  Поппер К.Р. Открытое общество и его враги. Т.1. – М.: Феникс; Междунар. фонд «Культурная инициатива», 1992. – 448 с.

12.  Сидоренко Ю.И. Психофизиологические основы морали: автореф. дис. соиск. уч. степ. докт. филос. наук: 09.00.05 - этика. – Кострома, 2006. – 47 с.

13.  Соловьев В.С. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьев В.С. Сочинения: в 2 томах. – Т.2. – М., 1990. – С.635-762.

14.  Соловьев Д.Е. Имморализм в истории зарубежной и отечественной философии: автореф. дис. соиск. уч. степ. канд. филос. наук: 09.00.05 - этика. – Саранск, 1998. – 17 с.

15.  Сулакшин С.С. Фундаментальный контекст концепта нравственного государства. – М.: Научный эксперт, 2013. – 74 с.

16.  Тихомиров Л.А. Религиозно-философские основы истории. – М.: Айрис-пресс, Лагуна-Арт, 2004. – 688 с.

17.  Хвыля-Олинтер Н. Либеральная напасть американского общества [электронный ресурс] // http: rusrand.ru/analytics/liberalnaja-napast-amerikanskogo-obschestva(дата обращения: 16.08.2015).

18.  Шаров К.С. Перевернутые ценности сегодняшней реальности и государство [электронный ресурс] // http: www.zpu-journal.ru/e-zpu/1/Sharov/ (дата обращения: 16.06.2015).

19.  Bourdieu P. Contre-feux: Propos pour servir a la résistance contre l’invasion néo-libérale. – Paris: Liber-Raisons d’Agir, 1998. – 123 p.

Центр научной политической мысли и идеологии