Аннотация

Рассмотрена проблема взаимопонимания между историками и создания единого учебника истории для школ. Предложен подход к решению этой проблемы с позиций разработанного автором единого метода обоснования научных теорий.

Сегодня в России большой интерес к своей истории. Само по себе – это хорошо. Недаром есть тьма высказываний всяких великих на тему, что народ, не помнящий своей истории – это….и т.д. Но это – вообще говоря. А конкретно интерес к истории может питаться как благими, так и далеко не благими намерениями и даже при благих намерениях он может приводить к результатам весьма печальным. Гитлер и его компания тоже тяготели к углублению в историю. Что они из истории извлекали, и к чему это привело, мы знаем.

Сегодня в России пока нет фашистов. Но с другой стороны практически любая партия и движение имеют свое понимание истории, каждая извлекает из нее свое представление о том, что сегодня есть хорошо для России и как этого достичь, и обвиняет других в фальсификации с целью получения политических дивидендов. Такая ситуация и без фашизма чревата драматическими последствиями и уж, во всяком случае, никак не способствует объединению страны «духовными скрепами». Понимание этого отзеркаливается в бурных дебатах по поводу единого учебника истории.

Дебаты бурные, но к согласию, хоть сколько-нибудь приближающемуся к консенсусу, упорно не приводящие. А без такого согласия введение единого учебника вряд ли станет духовной скрепой. Скорее наоборот. Причина этой невозможности договориться пока что скрыта от участников спора и они продолжают яростно сшибаться лбами, не видя выхода. Точнее, всем известна причина, заключающаяся в нечестности, необъективности конкретных историков и все о ней вопят, надрывая голоса и клеймя позором нечестных. При этом каждый себя подает как честного, а своих оппонентов, как не честных. А воз при этом и ныне там.

Нечестные люди встречаются в любой сфере человеческой деятельности, и не думаю, что среди историков их процент выше. Полагаю также (и мои личные наблюдения это подтверждают), что честные (субъективно честные) историки встречаются среди сторонников разных партий и разных взглядов на историю. Для этих субъективно честных указанная причина не работает, но ведь и они не могут договориться между собой. Отсюда следует, что нечестность – это, конечно, нехорошо и с ней надо бороться, но в ситуации с историей она – не единственная и, пожалуй, не главная причина и одними воплями о нечестности и призывами к честности проблему решить нельзя. Есть и еще причина, которая, забегая наперед, скажу, влияет и на распространение нечестности.

Для того чтобы добраться до этой причины, посмотрим, как, для сравнения, обстоит дело в других областях человеческой деятельности? В политике и в сфере идеологии (тесно связанных, кстати, с историей) дело обстоит практически также. А есть ли сферы, где ситуация качественно отлична? Да есть, это – сфера естественных наук. В ней тоже, конечно, есть нечестные ученые. Но, судя по тому, что воплей о нечестности из этой сферы раздается гораздо меньше, чем от историков, в ней и самой нечестности несравненно меньше. А главное, что честные ученые в этой области, в отличие от историков, способны, пусть не сразу, договориться между собой и принять всем сообществом конкретную теорию, как истинную, другую, как ложную, а третью зачислить в ранг пока еще не доказанных гипотез. Это происходит потому, что ученые естественники обладают единым методом обоснования своих теорий, а историки, как и прочие гуманитарии, этим методом не владеют. Кстати, наличие единого метода обоснования и способности договариваться относительно того, что есть истина, сильно (хоть и не абсолютно) ограничивает возможность шельмовать науку. Потому то и атмосфера в среде ученых естественников несравненно чище, чем в сфере гуманитариев.

Тут надо сделать отступление по поводу самого метода обоснования. Его тем более надо сделать, что даже в сфере естественных наук этот метод работает лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления, а эксплицитно он до сих пор не был представлен. Что касается сферы гуманитарной, то мало того, что в ней метод неизвестен, но в современной философии познания (эпистемологии) доминируют школы (главная – пост позитивизм), отрицающие существование такого метода в науке и даже его принципиальную возможность.

Автор в своих работах («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейя, СПб, 2012 и статьи в философских журналах и сборниках и в интернете) опроверг утверждения пост позитивистов, представил метод эксплицитно и показал возможность применения его с соответствующей адаптацией в гуманитарной сфере. Здесь, естественно, не место излагать этот метод, но я хочу сделать, так сказать, проекцию из этого метода на историю и сложившуюся в ней сегодня ситуацию. Начну с примера.

При обсуждении на радио «Свобода» проблемы, связанной с разным пониманием истории и невозможностью российских и не российских историков договориться до общепринятого толкования ее и даже относительно самих фактов, ведущий, спросил одного из участников примерно так.

- Вот, в так называемой Северной Войне, Россия победила Швецию, выиграв решающую битву под Полтавой. Русские гордятся этой победой и на этом основании восхищаются Петром Первым. А как шведы относятся к своему королю Карлу, проигравшему эту войну? Как в их учебниках истории он представлен, как герой, или со знаком минус?

На что ему ученый специалист ответил так.

- А шведы в своих учебниках истории мало интересуются персоной Карла и вообще всеми этими битвами и победами. Они рассматривают историю с точки зрения, при каком правителе качество жизни шведов становилось лучше, а при каком хуже.

Из этого примера проглядывает вещь, достаточно понятная ученым естественникам и окончательно проясненная в сформулированном едином методе обоснования. Суть ее в том, что наука складывается, должна складываться из отдельных теорий. И договариваться об истинности или ложности можно только в отношении конкретной теории, а не некой науке как таковой. В физике никто не обсуждает истинность физики, как таковой, обсуждают истинность лишь конкретных теорий: торсионных полей, Большого Взрыва и т.п.

Мне могут возразить, что и в истории споры идут не вообще об истории, а о конкретных периодах, событиях и даже фактах. Но это - не то: периоды, события, факты – это не теории. В физике и любой другой естественной науке тоже есть этап накопления фактов в некой области действительности (а период или событие в истории – это тоже область действительности, пусть и прошедшей). При этом тоже происходят споры по поводу фатов, их уточнение и т.п., затем идет систематизация фактов и, наконец, создание теории. Только теория, которая «на основании опытов прошлого позволяет надежно предсказывать результаты опытов будущего», является законченным продуктом настоящей науки. В современной же истории господствует концепция, гласящая, что «опыт истории нас учит, что опыт истории нас ничему не учит». Это свидетельствует о том, что история далеко еще не стала настоящей наукой (хотя некоторые попытки продвинуться в этом направлении мне известны). Есть, конечно, объективные причины такому отставанию истории и других гуманитарных наук от естественных. Главная из них это качественная разница областей действительности, изучаемых естественными и гуманитарными науками и историей в особенности. В естественной сфере мощным орудием для добывания фактов, их проверки и проверки выводов теории является эксперимент. В истории же невозможно ставить эксперименты (отсюда и «история не знает сослагательного наклонения»). Поэтому выше сказанное не является упреком историкам. Но с другой стороны, если бы историки понимали, как «работает» рациональная наука, и особенно, если бы они понимали единый метод обоснования, это облегчило бы им задачу нахождения взаимопонимания. Попробую показать это.

Вот в выше приведенном примере с Северной Войной, как следует понимать, с учетом единого метода обоснования, то, что в одном и том же историческом эпизоде шведов интересует качество жизни, а русских - победы и поражения? Это надо понимать как то, что хотя по видимости речь идет об одной и той же области исторической действительности (Северной Войне), но о разных и не сопоставимых теориях. Обе они могут оказаться одновременно истинными и в этом не будет никакого противоречия, потому что каждая из них отвечает на разные вопросы к этой по видимости одной и той же области действительности.

Как так может быть, что, говоря о Северной Войне, шведы и русские лишь по видимости говорят об одной и той же действительности (а на самом деле не совсем об одной и той же) и при чем здесь разные вопросы, поясню на примере из физики, в которой все эти вещи лучше видны. Вот в свое время существовали волновая и корпускулярная теории света. По видимости они относились к одной и той же области действительности, к свету и явлениям с ним связанным. Но как теперь ясно, эти теории, при их доведении до стадии действительно научных, т.е. способных надежно предсказывать результаты будущих опытов (а значит обоснованных по единому методу) описывают разные, хоть и пересекающиеся области действительности. Под волновую теорию подпадают не только световые, но и любые электромагнитные волны. А корпускулярная теория справедлива не только для «корпускул» света, но и для корпускул любой другой природы, например потока песчинок. И обусловлена эта разница именно тем вопросом, который ставился учеными в отношении действительности, именуемой «свет». В первом случае вопрос ставился, как свет может огибать препятствия на его пути (интерференция) и как, проходя сквозь щели, он расслаивается (дифракция). А во втором, каким образом свет может оказывать давление на поверхности, на которые падает.

Предчувствую, что для многих историков мои объяснения все еще не дошли и они готовы засыпать меня вопросами – возражениями. Ну, например, таким: «Причем здесь все эти теории, если мы спорим между собой о фактах типа, был ли Сталин упырь и кровопийца или он был великий вождь и благодетель для страны?»

Тут все дело в том, что вообще есть факт в науке? Вот двое заглядывают в кувшин и один говорит: «Там что-то черненькое белеется». А другой: «Нет, там что-то беленькое чернеется». Тут налицо два факта: субъективное видение одного, и такое же другого. Но это факты не научные, а факты в бытовом смысле. Для того чтобы превратить их в научные, мы должны их соответствующим образом препарировать. И препарирование их будет зависеть от того, какой вопрос мы задаем в отношении рассматриваемой действительности, т.е. какую теорию мы строим. Нас может интересовать состояние зрения этих двух субъектов или обобщенно (в теории) специфика зрительного восприятия, как таковая. А может интересовать, что на самом деле находится на дне кувшина, причем в теоретическом плане это может распадаться на интерес к излучению различных тел в темноте, а может и еще к каким-нибудь вещам. И каждый раз этот первичный не научный факт будет препарироваться по-разному и представать в виде разных научных фактов.

А дальше есть еще истолкование фактов, которое еще более того зависит от того, какую теорию мы строим. Вот скажем, установлен неоспоримо факт, что такой-то полководец в такой-то битве потерпел поражение, потеряв столько-то убитыми. Этот факт можно рассматривать как позор для полководца, а можно как пример замечательного полководческого таланта и образец служения своему народу. И это в зависимости как от привходящих обстоятельств, так и от теории, которую мы строим. Один говорит: «Да, он потерпел поражение, но ведь противник превосходил его в 10 раз числом солдат и вооружения. Другой бы на его месте не только был бит, но и потерял бы всю армию, а он часть армии сохранил. Поэтому он герой». А другой говорит: «Не нужно вообще было ввязываться в эту войну, несправедливую и безнадежную. И поделом ему, что был бит. Нафиг нам нужен такой героизм».

Основой всякой теории, согласно единому методу обоснования, является система аксиом и связанных с ней базовых понятий. А если речь идет об истории, то в число аксиом любой исторической теории непременно входят аксиологические, т.е. представления о том, что вообще есть хорошо, а что плохо. Выше я сказал, что история еще не дозрела до построения теорий с аксиомами, строго определенными понятиями и т.д. в соответствии с требованиями единого метода обоснования. Это верно. Тем не менее, любой историк подсознательно держит в голове свои личные аксиологические аксиомы, свое понимание того, что есть хорошо, а что плохо, и это, несмотря ни на какие его старания быть объективным, влияет и на препарирование им исторических фактов и тем более на их истолкование.

Образец влияния аксиологических аксиом-установок на понимание и изложение истории дает Библия, точнее Ветхий Завет. Ветхий Завет включает в себя связное изложение истории евреев практически вплоть до падения Первого Храма. (Книги Судей, Царей, Паралипоменон). Создатели Ветхого Завета отнюдь не скрывают своих аксиологических установок. Наоборот, именно эти установки являются главным смыслом книги, а история евреев – лишь приложение, иллюстрирующее, как работали эти установки в истории. При этом авторов Завета нельзя упрекнуть в сознательном подтасовывании фактов под концепцию. Исторические исследования показывают, что они не измышляли фактов: все упоминаемые в книге войны, победы и поражения евреев имели место. Нет попыток, из ложного патриотизма, приукрасить победы и преуменьшить поражения. Но если мы попробуем говорить о толковании всех этих исторических событий в Библии с современным не религиозным историком, то он просто «возведет очи гору» и разведет руками. Мол, разве можно всерьез говорить, что евреи терпели поражения, когда Бог наказывал их за отступление от Завета с ним, а побеждали, когда вновь обращались к своему Богу и просили его о помощи?

Но не только в толковании фактов, но и в их изложении мы найдем разницу между Библией и какой-нибудь научной (так сказать) историей евреев, например, Греца. Разницу не в том смысле, что в Библии есть просто грубое искажение фактов, а в том, что выборка фактов в Библии и у Греца не совпадают. У Греца есть факты, которые не упоминаются в Библии, а в Библии – такие, которые не упоминаются у Греца. И это понятно и обусловлено не нечестностью одной или обеих сторон, а их разными интересами, разными вопросами, которые они задают исследуемой действительности и разными аксиологическими аксиомами. Ну а разные выборки, как это хорошо известно, еще как влияют на разность выводов. И это имеет место всегда. В том числе и в случае, когда разные авторы, субъективно честные, скрывают даже от самих себя свои аксиологические установки (дабы особо подчеркнуть свою объективность). Ибо аксиологические установки непременно присутствуют (не в сознании, так в подсознании) и влияют и на выборку фактов и на выводы любого исследователя истории.

Пример с Библией не всем историкам понравится. Многие сочтут его за пределами серьезной науки и недостойным внимания серьезных историков, к коим они себя причисляют. К тому же история евреев далека от истории России и нынешних проблем ее. Поэтому я хочу добавить пример из российской истории, к тому же не присыпанной еще толстым слоем пепла времени.

Возьмем эпоху и личность Сталина. И даже еще более узко, один факт, касающийся этой эпохи и личности: сколько было жертв политического террора Сталина? Согласно Солженицыну, это 40-60 миллионов. А у историков-апологетов Союза и Сталина это порядка 6 миллионов. У Зюганова, если не ошибаюсь, это - вообще 600 тысяч. (Ничего себе разница, на два порядка!). Причем каждая сторона обвиняет другую в нечестности. И, безусловно, нечестные историки найдутся в каждом из лагерей. Но не кажется ли читателю, что разница в 2 порядка превосходит любую гебельсовскую пропаганду и на такое наглое прилюдное вранье в условиях относительной свободы слова, когда нужно как-то обосновывать свое вранье, не отважится ни один историк в здравом уме. Это значит, что каждый, загибающий в ту или иную крайность, пусть и загибает немного сознательно, но в основном верит в свою цифру. Откуда берется эта вера?

Как, вообще, производится подсчет жертв сталинского террора? (И как устанавливается любая другая количественная оценка в истории?). Производится на основе исторических документов. Но ведь не каждый исторический документ надежен и достоин доверия. Ведь создатели этих документов могли и сознательно врать, будучи интересантами и уж точно, каждый из них, как и все ныне живущие, как и те двое, что заглядывали в кувшин, был субъективен в своих оценках. Так кому из них верить и цифры кого из них включать в выборку для последующего осреднения? Выбор, кому верить, зависит от аксиологических аксиом историка или более общо, от его идеологии. И как бы он не старался быть объективным, ему от влияния его аксиологии на его оценку достоверности исторических документов и, соответственно, на выборку, которую он делает из них, не избавиться. Один отметает показания зэков, сидевших в лагерях, потому что для него они интересанты, сознательные очернители и вообще «враги народа». Другой отметает официальную статистику в документах КГБ, поскольку ясно, что эти палачи стремились преуменьшить в глазах будущих поколений масштаб своих преступлений. В результате понятно, что происходит.

И все это, только, когда мы говорим о цифрах. А ведь эти цифры еще подлежат толкованию и заключению на их основе выводов. А эти толкования и выводы, оценки личностей и событий, еще более чем цифры зависят от аксиологии историка. Даже при полном согласии относительно количества жертв сталинского террора, один скажет, что террор был оправдан необходимостью, иначе страна проиграла бы Отечественную Войну, вообще перестала существовать и уж точно не достигла бы того, чего достигла. А другой скажет, что подобные преступления вообще ничем не могут быть оправданы и, если бы не Сталин, войны вообще не было бы и уж тем более не было бы таких жертв, какие понес советский народ в ней. А что касается достижений, то какие достижения? Это был маразм, прозябание, совок. И дальше пойдет (и идет) бесконечный спор по каждому из пунктов, включая непременные: почем была ветчина, рубленая колбаса и сколько килограмм ее можно было купить на среднюю зарплату.

Я хочу подчеркнуть, что влияние аксиологии на оценки и выводы историков не сводится только к субъективной стороне вопроса: как субъективно воспринимает тот или иной историк те или иные события под неосознаваемым им влиянием на себя принимаемой системы ценностей. В зависимости от того, что мы примем за хорошо и плохо, те или иные события будут объективно иметь разную оценку. Если в системе ценностей шведов и прочих людей современного Запада на первом месте находятся материальное благополучие среднестатистического члена общества и его свобода, то в этой системе ценностей победы их короля объективно имеют малое значение для всех, кто принимает эту систему ценностей, и при каких-то обстоятельствах могут даже оцениваться со знаком минус. Скажем, если для достижения этих побед он тратил слишком много средств на армию, а материальных дивидендов от них страна не получала и это вело к снижению материального уровня жизни в стране. А в России и в бывшем Союзе для многих престиж страны и, следовательно, ее победы имеют большее значение, чем материальное положение и даже свободы граждан. А в религиозной системе ценностей Христианства на первом месте не материальное положение народа и не победы и престиж страны, а качество самих людей, их приближение к «образу и подобию Божию». Понятно, что представители этих систем ценностей в принципе не могут договориться между собой о солидарной оценке тех или иных событий в истории. Каждая из этих групп строит свою историческую теорию, основанную на своих аксиомах.

Кстати, все вышесказанное справедливо не только в отношении истории, т.е. событий прошлого, но и в отношении нынешних событий, нынешних конфликтов, нынешней ситуации в мире вообще и в России в особенности. Что касается России, то тут надо отметить еще такое специфическое обстоятельство. В России по конституции запрещена государственная идеология. А идеология, как сказано, тесно связана с системой ценностей. Запрещать государственную идеологию, ничего не сказать вообще об идеологиях и системах ценностей, и требовать создания единого для страны учебника истории – это нонсенс. Но ведь запрет на государственную идеологию возник в немалой степени из свежей недоброй памяти о том, что было в Союзе с его жестко навязываемой всем государственной идеологией. Так как же быть?

Прежде чем ответить на этот вопрос, замечу, что запрет на идеологию в нынешней России возник не только из недоброй памяти о том, что было в Союзе, но и из копирования, обезьянничания, делания «как у их» в сегодняшней Америке. И как всегда при бездумном копировании получается не «как у них», а как бы как у них. Я не знаю, как там записано в американской конституции насчет идеологии, но то, что в Америке нет вообще никакой доминирующей общепринятой идеологии и системы ценностей – это ерунда. В Америке есть две главные доминирующие партии с идеологиями, имеющими мощную общую часть и небольшие различия. И есть всякие мелкие и не играющие существенной роли партии с идеологиями, которые могут весьма отличаться от общей части республиканской и демократической идеологий. (Впрочем, тоже не до бесконечности, одиозные идеологии, вроде фашизма отсекаются законом). Это - здоровая жизнеспособная система, позволяющая Америке и странам Запада, близким к ней в этом отношении, процветать последние 2-3 столетия. С одной стороны есть достаточная общность, те самые духовные, а лучше сказать, ценностные скрепы (материальное благополучие духовной скрепой как-то неудобно называть). А с другой стороны сохраняется достаточная гибкость системы, позволяющая ей перестраиваться в изменяющихся обстоятельствах. В России же сначала (при Союзе) была жесткая, мертвящая, тотальная идеологизация, а теперь полный идеологический хаос, влекущий за собой все прочие сегодняшние российские проблемы.

Таким образом, не только для того чтобы написать общечеловеческий учебник истории, приемлемый для всех живущих на Земле, но и для того, чтобы разрешить конфликты, сегодня раздирающие планету, мы должны договориться сначала о базовой системе ценностей для всего человечества. А это задача, далеко выходящая за рамки истории. Плюс, каждая страна должна, по крайней мере, желательно, чтобы сформулировала свою систему ценностей, в которую общечеловеческая входила как часть. Далее желательно, чтобы большая часть населения страны эту систему ценностей приняла для себя, причем не через закон или конституцию, навязывающую ее, а на основе добровольного, осознанного выбора.

Возвращаясь к истории, мы должны признать, что на сегодня эта задача еще не разрешена. А как же тогда сегодня быть с согласием историков относительно исторических событий, с единым хотя бы в масштабах одной страны, конкретно России, учебником истории, нужен ли вообще таковой и, если нет, то, как преподавать историю в школах? И т.д.

Я считаю, что в условиях современной России единый школьный учебник возможен и желателен, но это должен быть учебник, излагающий не одну, а параллельно, скажем, три исторические теории, базирующихся одна на так сказать западной, либеральной (неолиберальной) системе ценностей, другая - на государственнической («за державу обидно») и третья на религиозной. Изложение в этом учебнике должно вестись в таком примерно стиле:

«С точки зрения либерально демократической системы ценностей Сталин был непревзойденный во всей истории по своей жестокости диктатор, ввергший страну… Число жертв сталинского террора внутри страны оценивается в 40-60 миллионов. Эти цифры основываются на показаниях многочисленных узников сталинских лагерей, сумевших выжить и оставить свои свидетельства. Представители государственнической системы ценностей пытаются сильно преуменьшить эти цифры, ссылаясь на документы КГБ. Но с точки зрения либерально демократической системы ценностей, документы КГБ не заслуживают доверия, т.к. их создатели сами были плачами и стремились замаскировать следы своих преступлений.

С точки зрения державнической системы ценностей Сталин был великий вождь и государственный деятель, приведший страну к….Исторические условия, в которых он действовал, заставляли его прибегать к репрессиям в отношении врагов народа, масштабы которых сильно преувеличиваются сторонниками либерально демократической системы ценностей. По документам КГБ число пострадавших от репрессий порядка (цифра). Во много раз превосходящая цифра, подаваемая историками либералами, основана на показаниях бывших политических заключенных, которые не заслуживают доверия, т.к. писавшие их были врагами народа». И т.д., в том же духе.

Я понимаю, что историкам, прочим гуманитариям, а также политикам и вообще людям, не знакомым не только с единым методом обоснования научных теорий, но и с тем, как устроена и работает рациональная (чти естественная) наука, будет трудно переварить мое предложение. Возникнут вопросы и опасения типа: если допустить державников к участию в написании учебника, они начнут прославлять Сталина, что приведет к его легитимации. И т.п. Поэтому хочу сравнить то, что я предлагаю, с тем, что мы имеем сегодня и с возможными альтернативами.

Начну с того, что мы имеем сегодня. Из каких учебников и вообще источников сегодняшняя молодежь черпает свои представления, например, об эпохе Сталина, его личности и роли? Одни черпают его из учебников, в которых написано, что Сталин - злодей, другие – из учебников, где он – герой. И аналогично крайние взгляды на эту эпоху (и на многие другие вопросы) они черпают из телевидения и особенно из интернета. И поскольку они между собой общаются, да и в интернете наталкиваются то на такой взгляд, то на противоположный, то через некоторое время от такой, крайне противоположной информации одни приходят к неверию ни в какие учебники и полной индифферентности к истории вообще и, как следствие, к гражданской апатии. Другие, в зависимости от природных склонностей и случайных обстоятельств, впадают в одну из двух вышеупомянутых крайностей и вместо того, чтобы напрягать мозги и разбираться, что же на самом деле было, переходят к действиям, зачастую агрессивным, против кажущихся им врагов. Причем среди случайных обстоятельств, оказывающих решающее влияние на этот выбор, чаще всего бывают типа «И как-то в пивной мне ребята сказали, что где-то давно они Бога распяли».

Теперь рассмотрим альтернативный вариант и нынешней ситуации и предлагаемому мной тройственному учебнику. Можно создать единый школьный учебник на основе только одной системы ценностей, скажем, либеральной. В отношении Сталина мои позиции близки к либеральным. Но, во-первых, я уже не школьник и мне не нужен, ни такой, ни другой школьный учебник истории. А страну такой учебник будет толкать к еще большему расколу. Ведь люди черпают информацию не из одних только учебников. И соблазн альтернативной информации, которой учебник противостоит не обоснованием и логикой доказательств, а своей суконной, исходящей от государства обязательностью, только возрастет, что, естественно, только усилит раскол.

А во-вторых, возникает вопрос, а почему именно на либеральной системе ценностей? Или, как вариант, почему именно на державнической или на религиозной? Что касается державнической и религиозной, то каждая из них уже была господствующей в разных странах мира, но проиграла соревнование либеральной. И сегодня есть страны, где они господствуют, но по сравнению с развитыми странами Европы и с США, выглядят они по многим параметрам очень бледно. Одного этого достаточно, чтобы усомниться в оптимальности каждой из этих систем. (Хотя это не означает, что в них нет ничего хорошего).

Что касается либеральной системы ценностей, то сегодня она является доминирующей на планете, влияющей на положение вещей также в странах, где господствуют другие системы ценностей. В то же время даже в самих странах Запада нарастает признание того, что мир погружается в фазу неустойчивости, турбулентности, кризисов и т.д. Это ли не основание, по крайней мере, усомниться в оптимальности либеральной системы ценностей? О конкретных недостатках либеральной системы ценностей сегодня в России пишут много. Я тоже немало писал на эту тему, но не стану отсылать читателя к этим моим работам, а приведу здесь в сжатом виде мой взгляд на эти недостатки и порождаемые ими проблемы общества.

Провозглашаемый либерализмом в качестве главной ценности гедонизм, сводится в основном к погоне за материальным успехом любой ценой, убивает в человеке веру в любую надличную идею и готовность послужить таковой. Он же в сочетании с тесно связанной с ним терпимостью к сексуальным извращениям, порнографии и прочей моральной гнили приводит к деградации личности, утрате «образа и подобия Божия» в человеке. Что в свою очередь ведет к признаваемым уже на Западе в пол рта деградации искусства, политического руководства и т.д. Что касается современного западного масс искусства и его влияния на общество, то уместно вспомнить поговорку « Если каждый день говорить человеку, что он свинья, то в конце концов он начнет хрюкать». Естественное отталкивание от всего этого многих людей во всем мире ведет к росту и религиозного фанатизма, и крайнего национализма, и к возрождению сталинизма и даже фашизма. Именно в этом главная причина провала в России демократических и рыночных реформ и ее нынешнего положения. Не могу не вспомнить, как после победы Ельцина на выборах в начале 90-х по телевизору демонстрировали бал победителей. На нем жены нуворишей и великосветские потаскухи демонстрировали наряды от Зайцева с бриллиантами, купленные на неизвестно как нажитыми в столь короткий срок денежки и похвалялись своими любовными похождениями, когда в стране миллионы людей подыхали с голода. Я думаю, не на одного меня этот бал произвел соответствующее впечатление.

Для оценки либеральной системы ценностей стоит также рассмотреть ее эволюцию параллельно с эволюцией самого западного общества. Когда я употребляю в этой статье слово «либерализм», то также, как и большинство его сегодня употребляющих, имею в виду нынешний неолиберализм, он же сексуальный либерализм с его оголтелой пропагандой гомосексуализма под видом зашиты прав человека, терпимостью к порнографии, маразматическим искусством и прочими прелестями. Но западное общество встало и расцвело на совсем ином либерализме, в котором главными ценностями были не пресловутый гедонизм, увенчанный свободой половых извращений, а свобода политическая и экономическая и достоинство человека, с этими свободами тесно связанное и плохо совместимое с неограниченными сексуальными свободами. При исходном либерализме западное общество процветало, а при нынешнем загнивает. Смещение акцента с этих прежних ценностей на новые привело к немалому забвению прежних. Это хорошо видно на примере дела Сноудена, вскрывшего политическую слежку в Америке за собственными гражданами, что является грубейшим ущемлением политической свободы. Это видно и из того, как либеральная пропаганда превозносит и защищает национал большевика Лимонова, в то время, как в прежние времена одно словосочетание «национал большевизм» вызвало бы закипание крови у тогдашних либералов.

Можно, наконец, предложить единый учебник истории, дающий нечто среднее между взглядами на нее либералов, державников и религиозных. Но такой учебник не может дать убедительное обоснование предложенному в нем взгляду на историю. Ибо обоснование может (и должно) базироваться на конкретную не противоречивую систему аксиом, а в случае с историей, это значит, и на непротиворечивую систему ценностей. Но либеральная, державническая и религиозная системы ценностей принципиально противоречат друг другу. А единой, принимаемой большинством российского общества системы ценностей сегодня нет и школьный учебник истории не место, где она может быть предложена и обоснована. Предлагаемый же мной тройственный учебник истории пробудит в обществе интерес к проблеме ценностей вообще и к теоретическим работам в этой области.

Мир касается опасности легитимации преступлений Сталина из-за наличия в учебнике также державнического взгляда на историю, то, во-первых, я предлагаю отдать треть учебника под историческую теорию, базирующуюся на державнической, а не сталинистской системе ценностей. Это далеко не одно и то же. Не стоит забывать, что Солженицын, ненавидевший Сталина не меньше меня и сделавший больше любого другого для разоблачения его преступлений, был, между прочим, не либералом, а державником на всю голову. Либералы, кстати, превозносившие Солженицына до небес, когда он разоблачал преступления Сталина, после того, как он высказал откровенное «фэ» в их сторону, вспоминают его имя неохотно и всячески норовят «опустить» его, умалить его заслуги в борьбе со сталинизмом. Подумаешь, мол, разоблачил преступления Сталина! И до него многие, например, Шаламов, разоблачали, только им меньше повезло с известностью. А главное разоблачение сделал Хрущев еще до Солженицына. ( А ведь это подло, ставить на одну доску Солженицына, который совершил подвиг, будучи рядовым учителем и бывшим зэком, собрал колоссальный объем материалов, разоблачающих преступления Сталина, и сумел, бескорыстно и рискуя головой, опубликовать их, и приспешника Сталина Хруща, сделавшего лишь частичное разоблачение и не бескорыстно, а побуждаемый шкурным интересом сохранения персональной власти).

Но, конечно, среди державников есть и сталинисты и оголтелые националисты и разная прочая неприятная мне или, скажем, либералам, или еще кому публика. И даже с самим Солженицыным я далеко не во всем согласен. Он ведь был державник – монархист, что мне никак не импонирует. Но если мы предоставим державникам треть учебника истории, они должны будут между собой договориться и прийти к некому согласованному между собой варианту изложения истории. И они способны договориться, во всяком случае, им несравненно легче договориться между собой, чем, скажем, с либералами. Потому что у них общая декларированная система ценностей («За державу обидно»). И понятно, что их общая платформа будет отличаться от чисто сталинистской, хотя бы в силу простого осреднения и компромисса. Но не только. Ведь они будут сочинять не целый свой державнический учебник, а треть учебника, в котором две другие трети будут принадлежать их конкурентам. Понимание того, что их конкуренты могут их подловить на вранье и перекручивании и они потеряют на этом влияние на широкую аудиторию подрастающей молодежи, за которой будущее страны, принудит их быть еще сдержаннее в спорных цифрах и оценках. И то же самое будет верно и в отношении либералов и религиозных. Таким образом, будет происходить сглаживание крайностей, раздирающих сегодня страну. И одновременно - воспитание сознательных граждан, умеющих мыслить и обосновывать свое мнение.