Напечатать документ Послать нам письмо Сохранить документ Форумы сайта Вернуться к предыдущей
АКАДЕМИЯ ТРИНИТАРИЗМА На главную страницу
Дискуссии - Публицистика

Сергей А. Алферов
Марш лево-правых бригад
Oб авторе

Аспекты этой темы стали возникать в конце прошлого 2006 года. По процессу общественного осознания, процессу некоторой общей внутренней «перестановки», происходившей от начала к концу прошедшего года, все четче было понимание, что этот год становится для нас переломным. Переломным, самое главное – в самостоятельности понимания, в самостоятельной постановке задач. Вплоть до начала самоопределения основ, до начала осмысления историософских терминов и понятий… Приведу цитату этого года от А.Фурсова из «Империология…» ( http://www.apn.ru/publications/article11379.htm ):

Речь …о том, чтобы писать русскую историю на основе теорий и понятий, адекватных ей, как предмету исследования, отражающих ее, а не иную социальную природу. И, разумеется, в интересах и с позиций той целостности, которая именуется Россией.

…А для этого, в свою очередь, необходима содержательная системно-историческая теория, без которой мы обречены на ложную (если не лживую) «компаративистику» поверхностных сходств и различий и не менее ложную «империологию» — «дисциплину» ни о чем, или, если угодно — о формах, безотносительно к содержанию.

…Речь не идет о каком-то особом русском проекте, таковой — лишь часть, подсистема более общего проекта изучения и, главное, переосмысления, а еще точнее, осмысления заново (unthink, а не просто rethink) истории в целом и особенно ее европейской части с позднего Средневековья и начала Нового времени.

…нужен свой проект, своя концепция прошлого как советского, так и имперского досоветского. Нам нечего стесняться.


В конце статьи было указано, что «полная версия статьи была напечатана в «Русском историческом журнале», 2000,Т.III». Не случайно, этот текст был повторен в «широком» Интернете именно сейчас. И в прошедшем же году оказалась представлена общественности«Русская доктрина»

Интересно здесь не доказательство тезиса «переломности». Интересно соответствие политического процесса тем реалиям, которые уже существуют в обществе. Ведь в этом и следующем году нас ждут федеральные выборы. Нам что-то предложат к выбору на целых 5 лет… Прошлое или будущее?...

Настоящая русская политика, и политология, и управление невозможны без русской историософии. Вот лейтмотив темы этого текста. Вторая же сторона, вторая часть – существующие политические шаблоны, политический язык, ведущие нас к «светлому завтра», как и усвоенная «демократия»…



1


Идя «от печки», трудно не попасть в банальность. Но все же. История, в самом общем смысле – это последовательность произошедших событий, просто описание фактов. И следом – «детский вопрос»: а зачем нужна история?

Здесь в точности, как у любого человека, жизнь которого и есть его история. История необходима для осмысления опыта и адекватности будущих поступков 1. А для этого необходимо объяснение истории, интерпретация истории. Это и есть предмет историософии. Понятно, что без адекватной историософии не может быть адекватного понимания хода и закономерностей истории; и соответственно адекватного поведения в ней.

История – это, как память человека. А изучение истории – как перепросмотр своей жизни. История своей жизни – это личное дело человека. И точно также «личное дело» любого субъекта истории, народа – есть познание истории.

Историософия – это понимание истории через распознавание смыслов, а значит через выделение «смыслообразов», постоянно действующих факторов (архетипов), структуры «субъектности». В житейском смысле это то, как (через что) объясняются факты событий, как (в чем) устанавливаются причины и видится развитие событий; это выяснение закономерностей и ориентиров для неошибочного исторического поведения.

У этого есть практическая подоплёка. Ответственность исторической правды в том, что заявленная прошлая (историческая) роль выстраивает вектор поведения уже в настоящем. А вписанные в учебники «заслуги» настраивают право действующим политикам на воспроизведение «исторической гордости»; право на подсознательное тиражирование стереотипов. Адекватная историософия, как минимум, освобождает от тривиального поведения.


Чтобы четче понять дальнейшее, надо сказать, что не совсем, наверное, правильно сводить историософию к «философии и методологии истории», то есть к некой логичной философской системе. Поэтому мы говорим не о некой исходной гносеологической или онтологической аксиоматике, а о прозревании народных смыслов, и уже на основе этого – о выработке языка адекватного описания движения этих смыслов.

Историософия — это категории и понятия, это язык описания порядка, закономерности исторического процесса; язык, в котором отражается прозреваемый ход истории, а значит её смысл. До сих пор адекватность понимания и экономики, и истории научно выстраивается в понятиях, а следовательно – по пониманию англо-саксонского мира.

Каково понимание, таковы и поступки. В этой цепочке не может быть наоборот. Значит, каков язык, таков и мир. То есть существующий человеческий мир так получился, так спроектировался… Только не обвиняйте в солипсизме. Речь здесь об особенностях восприятия-действия человека. А не о философском источнике в дихотомии «идеальное-материальное».

Здесь, может быть, кто-то заступится за объективность, научность «общественно-политического и экономического дискурса», за его всеобщность… Но я соразмеряю не абсолютную правильность и конкретную неправильность, я говорю о степени универсальности этого дискурса, о полноте соответствующего аппарата. И именно отсюда - о возможной его адекватности, о возможной всеобщности…


Понятно, что речь идет о проявлении культуры. Культуры познающего, но и Культуры, как саморазвивающегося феномена, который вмещает в себе, оформляет в себе всё человеческое. Эти две культуры сходятся, и человек, как определенным образом настроенное сознание, как инструмент познания, опосредованный собой, воспринимает/объясняет то и так, на что он настроен. Язык понятий, в которых происходит мышление, и традиции, которым человек наследует, играют первостепенную роль. То есть в познании должно быть определенное соответствие объекта и субъекта, субъект должен проникнутся объектом.

Культура – многоаспектное понятие, которое, как характеристика уровня, применимо к любому виду деятельности человека 2. И «вся культурность» собирается вместе, объединяется – в человеке, в «эпохе», в «территории», в народе… Именно в исторических субъектах Культура движется. Культура и история движутся вместе. История человека – это и есть история всей культуры. Уже исходя из не универсальности культур разных народов, невозможно говорить о какой-то универсальности объяснения исторического процесса. Народы (цивилизации) развивают какие-то свойственные им аспекты культуры, и другие цивилизации принимают адекватные культурные механизмы, но должны это делать именно в той мере, которая соответствует своей традиции. Тот народ счастлив, сохранен и развивается, правители которого не слепы, не глухи этому.

Именно культурологический подход, позволяющий выделить и «весомость» разных аспектов культуры, и скрытые смысловые ориентиры, и повторяющиеся архетипические моменты, как раз такой путь исследования позволяет нащупывать национальную историософию. Так и наши культурологи наиболее близко подошли к историософской доктрине России (например, Кондаков И.В. «Введение в культурологию»).

Пока в школьных учебниках наша история начинается с приглашения варягов, об отечественной историософии можно не говорить. Корни народного самосознания, его смыслов находятся глубже. Там, где находятся «чистые причины», метасмыслы, основы нашей земли.

И точно также обстоят дела с отечественной так называемой политологией. Это шоу самовыражений, это интеллектуальное похмелье не кончится, пока не будет осмыслена национальная историософия.


Каждый народ несет право на историческое творчество. Каждая цивилизация несет право и обязанность на творчество исторических смыслов. Каждая нация (в понимании http://www.trinitas.ru/rus/doc/0012/001b/00121551.htm) имеет право и обязанность на творчество исторических смыслов, на сотворчество в лице своих народов. Это обязанность нации – иметь свою историософию.

Например, Ф.И.Тютчев ставил именно историософские вопросы: «Что такое Россия? Каков смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда явилась она? Куда стремится? Что выражает собою?». Вообще, к вопросам смысла истории - главному вопросу историософии, - постоянно приходят пути русской философии…

И здесь нам надо попробовать обратиться к тому, что написано на эту тему в России раньше. Я не могу обратиться к источникам начала Руси, хотя бы Киевской. Да и более позднего периода. Так как не имею здесь всесторонних и глубоких познаний. Но смысловая цепочка не прерывается в поколениях. И какие-то аспекты, конечно же, близкие мне, я прочитал у Георгия Васильевича Флоровского (1893 ё 1979).


* * *

Из «Смысл истории и смысл жизни» (1921).

Внимательный исследователь религиозных и этических исканий человечества не может не останавливаться перед одним неизменно повторяющимся, но, по видимости, совершенно парадоксальным фактом. Чем ярче бывает выражен индивидуалистический уклон какого-нибудь учения, чем глубже центр тяжести переносится в недра личной жизни, чем меньше перегородок воздвигается между человеческой личностью и божеством, — тем резче выступает на первый план идея Провидения, идея Промысла Божия, тем настойчивее ставится и закругленнее решается проблема предопределения, тем туже затягиваются над обреченной личностью роковые петли провиденциалистической сети.

<…> в индивидуалистических системах, строго говоря, личность... исчезает, для творческой личности не оказывается места. Мы не поймем подлинной причины этого неожиданного происшествия, если будем искать ее в «пантеизме»…: ведь дело было не в растворении личности в природе, а в том, чтобы всю природу найти внутри себя, как в автономном «микрокосме». Разгадку следует искать не в мироощущении, а в миропонимании. Логический провиденциализм — этим непривычным термином лучше всего выражается характеристическая черта этого миропонимания; и именно эта идея сплошной логичности мира, разумности истории, так сказать, рациональной прозрачности космического процесса и есть глубинный источник внутренних диссонансов идеалистического индивидуализма.

Мир, и в статике, и в динамике своей, рассматривается как реализация некоторого разумного плана, причем, — что очень существенно, — план этот признается непревосходящим силы человеческого постижения. Каждый момент исторического развития представляется воплощением какой-нибудь «идеи», допускающей отвлеченную формулировку. В смене таких «эпох» тоже раскрывается определенный логический порядок, и весь их ряд ориентируется по направлению к некоторому завершающему строю, в котором выявляется полнота разумного содержания. Та необходимость, с которою из аксиом геометрии вытекает в мельчайших своих подробностях вся система утверждений о пространстве, усматривается и в космической эволюции, в поступательном ходе человеческой истории. Играющие здесь роль аксиом элементарные мотивы создающего вселенную Разума принимаются за нечто, доступное человеческому познанию, так что, исходя из них, мы можем как бы предугадать всякий извив эволюционного потока. Ход истории оказывается однозначно определенным… Так, проводимое до конца «осмысливание» истории приводит к безызъятному детерминизму: в тисках железной необходимости логики умирает всякий проблеск свободы или творчества. Ничего «нового» по существу не возникает, только делаются неизбежные заключения из предвечных посылок — именно делаются, делаются сами собою.

Но этого мало: «рационализация» истории заключает в себе еще одну мысль. Целью истории является осуществление определенного строя, водворение в жизни определенной формы быта. «Строй», «быт» оказываются единственной ценностью, и это так и должно случиться, раз логическое совершенство и нравственное достоинство с самого начала уравнены друг с другом. Нравственному оправданию подлежат формы природного бытия или формы социальной организации, и они одни; нравственный смысл имеют только абстракции. Индивидуальное может иметь этическое содержание только косвенно, только в той мере, в какой оно осуществляет «идею» и только потому, что оно служит ей оболочкой. Другими словами, безусловное значение принадлежит не людям, а только идеям. «Благом» может быть теократия, демократическое государство или der geschlossene Handelsstaat 3, но не творческие личности.

<…> Мы видим теперь, что представляет собою подмеченная нами антиномия. Она рождается от столкновения двух разнородных сфер: нравственной интуиции и дискурсивного логоса, из попытки вместить все содержание непосредственных переживаний морального чувства в стройные рамки рационального познания. Настоящего примирения этих несовместимых начал получиться не может. Идеал «гносиса» есть мнимый идеал. И видимость решения проистекает лишь от молчаливого затушевывания одного из терминов коллизии; нетрудно догадаться — какого. Во всех исторически известных религиозных и этических «системах» личность принесена в жертву логическому фантому. Нравственный смысл истории поглотил нравственный смысл личности. — И мы можем по контрасту определить задачу нового, грядущего мировоззрения как осознание непримиримости этих двух смыслов и решение возрожденной антиномии путем угашения другого термина — смысла истории. Но это угашение не будет замалчиванием антиномии, а доказательством, что история смысла не имеет.


Все миросозерцание прошлого века было насыщено духом историзма. Начиная от ортодоксального провиденциализма христианской догматики и кончая эволюционным материализмом и позитивистической социологией, всякая «философия жизни» опиралась на идею прогресса, в которой сгущалась сущность исторического рационализма. Совершенно несомненно, что эта идея не эмпиристического происхождения, не есть суммирование данных опыта, а есть своего рода a priori; об этом достаточно ясно говорит бесконечное число попыток теодицеи, т.е. попыток доказать нравственную ценность, этическую «благость» мира, вопреки всем противоречащим этому свидетельствам текущей жизни…

Исключение, и, кажется, единственное, представляет русская мысль, конечно, не «школьная» философия, а свободные религиозные и этические искания. Впервые на эту тему заговорил Герцен… Герцен усматривает в гегельянстве, в этой новой «схоластике протестантского мира», «буддийскую косность»; он зорко уловил, что в ходячих системах индивидуализма подлинное понятие личности утеряно и подменено суррогатами: лицо учитывается здесь не как таковое, не как неповторимая монада вселенной, а как «носитель идеи», как воплощение «общих» понятий; жизнь совершенно растворяется в игре абстракций, «все временное, все сущее приносится на жертву мысли и духу». Какая-то мания подчиненности, какой-то мистический ужас самостоятельности обуял все человечество… Герцен разбивает все старые скрижали и скрижаль разума прежде всего. Нет разума в истории, нет смысла в мире. История есть жизнь, а жизнь есть творчество, стихийная борьба, — и нет в ней целей и задач… Так человек становится действительною ценностью, а не «куклой, назначенной выстрадать прогресс или воплотить какую-то бездомную идею»…

<…> Нравственные оценки получают смысл, этические порывы — содержательность, если нет ничего законченного, если все находится в процессе непрерывного созидания, если постоянно творится новое, если мир «возникает» заново при каждом напряжении нашей личной воли. …либо планомерность космического процесса, либо нравственное творчество. Снова, стало быть, либо логика, либо этика. Чистая мораль должна быть иррациональной: это не значит, что разум и познание нужно отвергнуть; нужно только не обоготворять разума или, vice versa, не рационализировать религиозного опыта. Нужно перестать строить разуму алтари: разум прозаичен, относится к сфере будничного, нравственно-безразличного…


<…> Со времен Канта можно считать окончательно решенным вопрос, что этика не может не быть «абсолютной», «категорически-императивной»: между добрым и злым не может быть переходных ступеней, этически-пестрых объектов не существует. Критерии нравственной оценки могут быть только абсолютными, и потому должны стоять совершенно вне времени. Стало быть, с этической точки зрения состояние эпохи есть нечто безразличное: к кафру и к современному европейцу, к воину из полчищ Аттилы и к солдату теперешней «Армии Спасения» мы должны предъявлять одинаковые моральные запросы. Это оказывается невозможным, если принадлежность к определенному «культурному строю» входит в состав нравственного идеала, если нравственное достоинство раба азиатского деспота и гражданина демократической республики не одинаково. С другой стороны, автономия нравственности сильно бы пострадала, если бы одна принадлежность к какому-нибудь «общественному» укладу, как таковая, оказывала влияние на меру этической значимости, т.е. если бы принадлежать к народу «просвещенному» само по себе было бы «лучше» (в моральном отношении), чем к народу «некультурному» или варварскому…

<…> Таким образом, не может быть социальных этических ценностей, хотя бы наряду с индивидуальными, ибо и в этом случае нарушалась бы автономия личной нравственности. А, между тем, совершенно ясно, что «целью истории» могут быть только «коллективные ценности», благо «человечества», т.е., во всяком случае, нечто над- и между-индивидуальное: «безвластное» общество, платоновская полития, всемирная империя, свободная теократия и т.п. Следовательно, сохраняя принципы этики индивидуальной, мы должны отказаться от нравственной оценки исторического процесса, должны перестать веровать в «прогресс» и мечтать о «лучших временах». Это, конечно, не значит, что «история» вообще не может подлежать никакой «оценке». Вне всякого сомнения, с правовой точки зрения английская конституция выше прусской, а с экономической — денежное хозяйство совершеннее натурального. Но эти оценки производятся на принципиально иной почве: определяющим началом является здесь начало полезности — по отношению к какой-нибудь определенной цели или задаче. Utile и honestum (полезное и благородное (лат).) совершенно несравнимы.

<…> с одной стороны, истории приписывалась цель, а с другой, «существующему» или «долженствующему вскоре наступить» устраивался апофеоз. Нетрудно найти психологический корень такого воззрения: это та самая «боязнь самобытности», о которой говорил Герцен. Проще и менее рискованно плыть по течению без руля и весел, утешая себя мыслью, что служишь естественному, прогрессу жизни. Энтузиазм возвращался в такую, по существу, прозаическую концепцию тем, что «естественная эволюция» возводилась в абсолют, окружалась религиозным ореолом: общественная работа преображалась тогда в своего рода подвижничество на благо рода человеческого. Между тем, действительным регулятивом общественной работы должны служить совсем не возвышенные, сверхчеловеческие идеалы, а трезвые интересы времени. Государственная деятельность, например, должна направляться совсем не ослепительной утопией идеального государства, а реальными потребностями государственной целостности, прочности и мощи. Социальные реформы должны не рай привести на землю, а «внести хоть сколько-нибудь справедливости» в людские взаимоотношения, по выражению Клемансо. И т.д. Критерии и стимулы здесь должны быть временные и условные. И это только расчистит почву для абсолютности нравственного творчества и морального труда…


Из «О патриотизме праведном и греховном» (1922).

Попытка понять и логически размерить мир и историю неизбежно приводит к полному отрицанию нравственности: этика без остатка замещается обожествившимся человеческим разумом. «Понимание», «объяснение» оказывается единственным способом отношения к миру. «Все существующее — разумно» Гегеля есть признание типическое. И только с самого начала строго разграничивая должное от существующего, мы можем оградить неприкосновенность нравственного сознания; и тогда, ео ipso нам делается понятным совместимость невозможности с точки зрения морали обсуждать достижения истории и необходимости судить нравственным судом действия исторических индивидов.


Из «Человеческая мудрость и Премудрость Божия» (1921).

Возможно историю рассматривать двояко: либо смотреть на нее, как на «процесс, ведущий к достижению некоторой предельной, однако истории еще имманентной и ее силами достигаемой цели», либо «усматривать над собой и за пределами этого мира с его историей сверхприродную цель»: тогда «пред лицом вечности бледнеют и испаряются или же радикально переоцениваются все исторические ценности». … Булгаков обозначает эти точки зрения, соответственно, как хилиазм и эсхатологию. Хилиазм — пассивно-детерминистичен, строгая определенность всего происходящего в истории, «фатум закономерности» — для него наивысшая реальность; «история берется здесь в таких ракурсах, что в ней не остается места свободной человеческой личности». Такова идеология марксизма, таков мусульманский фатализм, такова была апокалиптика неканонических иудейских пророков. И с этим связана абстрактность хилиастических идеалов и откровений: речь идет всегда не о конкретных фактах, не об определенных эпохах, а о типах или схемах, о будущем вообще, — ибо все друг на друга похоже и повторяется. Эсхатология — существенно трансцендентна, она живет мыслью о другом мире и о предстоящем уходе из этого. И потому она лежит в совершенно отличной религиозно-метафизической плоскости — пути Промысла несоизмеримы человеческим путям, тамошнее не похоже на здешнее. Зло ощущается здесь, как реальная самоутверждающаяся сила, и мировой и исторический процессы — как метафизически реальная трагедия…

<…> нужно сказать — ценность не в тех или иных формах эмпирического существования, а — в душе человеческой. Меняется способ оценки: на смену прежнему, хронологическому, когда достоинство исторического достижения однозначно определялось его расстоянием во времени от венчающей идеальной цели, приходит вневременный, — и приговор произносится в зависимости от того, какое содержание воплощено в данных формах. Этим личность окончательно изъемлется из-под владычества времени и рока. Во все времена и у всех народов оказываются возможными праведники. Каждая эпоха оценивается сама по себе, измеряется одним и тем же, не меняющимся в исторической перспективе мерилом — абсолютной, религиозно-нравственной нормой.

И все-таки время существует. Мы живем в истории. И хотя история не поддается безвредному рационализированию, не может быть «осмыслена» логически, без того чтобы не обессмыслиться этически, — все же какой-то «смысл» она имеет, если только миром правит Бог. Но этот смысл не может быть постижимым, не может сполна исчерпываться никакими человеческими определениями. Это поистине — тайна.

Так вопрос о смысле истории приводит к вопросу о вере. История имеет смысл и история непостижима, загадочна. Эта антиномия разрешается тогда, когда расчленяется смысл познаваемый от смысла веруемого.


* * *

Г.В.Флоровский защищает личность перед всем остальным вещным. Здесь между личностью и историей нет никого и ничего. Смыслы очищены до предела. Потому что личность сама отвечает, в конечном итоге. Это так. Но живет личность в истории не сама по себе. Она живет в народе. И ответственность её тем самым становится сложнее… Ответственность не только в познании себя отдельно, своих смыслов отдельно, но себя в народе, себя, как родового человека. И именно такое познание помогает осмыслить себя правильно… Не в этом ли помощь?...

Познание без проникания, без ответственности невозможно. В этом родство 2-х назначений для человека: познания и любви.


Вопрос как раз в том, обязаны ли мы пытаться познавать тайну истории? Если «да», то что и о чем мы должны познать? Каковы границы здесь адекватного познания? О чем еще в человеке и мире оно должно рассказать и помочь?

Мой ответ не противоречит, но дополняет Георгия Васильевича. Мы должны познавать тайну истории именно в народе, как общем субъекте…


Интересно здесь сопоставить как раз влияние традиции на выводы при некоторых одинаковых качествах исследователей. И одновременно четче увидеть особенность философской позиции Г.В.Флоровского.

Чтобы по настоящему понять текст автора, необходимо понимать и автора, и эпоху, её смысловые причинно-следственные связи, принятые «передовые» стили и понятия, воздействующие на стиль изложения автора. И чтобы по настоящему понять смысл слов автора за построениями фраз, надо еще ощутить авторский мотив. Этой способностью, этой тщательностью, этой чуткостью отличался Георгий Васильевич Флоровский.

Подобной редкой способностью (правилом работы с текстами) обладал и Эрих Фромм. При анализе авторского текста он видел и считал важным описать, донести и исходный мотив, цель написания (и даже состояние самого автора), но также и вынужденную форму описания, стиль, формулировки, продиктованные пониманием аудитории (представлением об этом понимании самого автора).

Есть в их подходах, восприятиях-описаниях и отличия. Э.Фромм рассматривает из состояния человека, Фромм держит человека всегда в центре, в поле зрения. При этом его исходная позиция – это «автономный человек». И предмет его рассмотрения как раз счастливый (или здоровый) человек, как необходимый результат.

Г.В.Флоровский тоже рассматривает из человека, для него тоже - человек в центре. Но человек – в отношениях, во взаимосвязях с миром и Богом, то есть человек, как часть мира, «космический человек», «онтологический человек». И предмет его рассмотрения – «адекватный человек», как результат истинных отношений. Для него «счастливость» человека сходится в «адекватности» миру, то есть смыслу его.

Человек Фромма – человек, долженствующий быть плодотворным, долженствующий быть самим собой и для себя, долженствующий Быть. Для него жизнь – это жизнь, как развитие человека; цель жизни человека – развитие.

Для Флоровского жизнь – это жизнь, как подвиг, как подвижничество; жизнь, как необходимый и естественный подвиг открытого существования; в том числе, и, прежде всего, открытого Богу. Цель жизни – войти всему миру в «Царствие Небесное». Человек Флоровского – человек, долженствующий реализовать свободную волю своим созиданием, творчеством, основой для чего является ясная нравственная позиция.

У Э.Фромма и Г.В.Флоровского разный уровень понимания развития: «психологический» и «онтологический». В обоих восприятиях-описаниях развитие человека имеет начало, имеет цель. Но только у Флоровского процесс («открытое существование») имеет такое же значение, как и цель; имеет значение для достижения цели. Смысл деяний у Фромма – в реализации себя. Смысл деяний у Флоровского – в духовной высоте деяний.


Вернемся к истории. Э.Фромм и Г.Флоровский, наверное, бы разошлись в отношении вопроса о субъектности и познаваемости истории. По позиции Фромма человек полностью творит историю, и она познаваема и управляема им; в этом он - позитивист и оптимист. Для Флоровского человек творит свое бытие, но не историю, которая не познаваема и должна быть неведома; но он не пессимист, он просто находится в другой системе долженствования.

Есть заветная и странная фраза: «Блаженны нищие духом»… Как так, почему?...

А истина то конкретна. Она конкретна в описании на языке человеческом, она привязана к обстоятельствам её формулирования. То есть где?, когда?, для кого?, для чего?, в каком контексте уже произнесенного или предстоящего произнести… Одно и то же слово для одного человека будет истинно, а для другого – нет.

Слова о «нищете духа» - это напутствие имеющим самомнение, нечутким… Это указание способа выхода из определенного состояния. Но это и способ сохранения состояния. Это не «характеристика состояния», не определение состояния. Не знающим дороги надо указать её и они сами придут к цели. Что толку показывать саму цель…


* * *

Так что, по Г.В.Флоровскому настоящая историософия вообще невозможна? «По букве» его – невозможна. История – личностна. Да. Но тогда то – возможна «по духу». В этом контексте мы можем говорить об аппарате психологии, как об «историософии личности». То есть о возможности понятия «историософия личности». И тогда возможна историософия обобщенной личности в истории – историософия народа, историософия цивилизации. И национальная психология – это часть её.

И всегда наши русские философы, и православные подвижники говорили, что каждый народ имеет Промысел… История для нас не абсолютна и не абстрактна. История – конкретна в народах, в их правде, в их усилиях.

«Самонастройка» («самоподдержка») в общественном сознании может происходить нормально, когда есть понимание себя, есть своя система координат, есть свой категориальный аппарат описания. Без этого мы тыкаемся, как слепые, пытаясь понять себя чужими понятиями.

Основное значение русской историософии, как думается, заключается в том, что в ее исходных принципах должно содержаться представление о гармонии разных сторон в общественных отношениях: межнациональных, межконфессиональных, производительно-распределительных. Можно сформулировать смыслы России (соответствующее современным вызовам и проблемам), как соединение (гармонизацию) отношений в разных плоскостях:

1. Гармонизация индивидуального и коллективного;

2. Гармонизация национального и общечеловеческого;

3. Гармонизация разноконфессионального в общегражданском;

4. Гармонизация человека и государства.

А пример подхода нам был дан первым (вообще в мире) смыслителем «цивилизационного устройства мира» Н.Я.Данилевским. Пример в том, что все присущее в сотворенном мире познается, как «организм» (по современному - система, обладающая своими смыслами), в том числе и «государства», и «цивилизации».


Особенность русской цивилизации, например, и в том, что в ней нет «левого» или «правого». Это – не наши координаты, не наша собственная политическая традиция, не наш язык. Используя это, наша мысль, наше понимание заперто в чужих стенах, объясняется другим, не понимая себя; то есть ставится в ситуацию оправдывания… Наша цивилизация то углубляется в себя, сосредотачивается, то раскрывается во вне, реализуя цивилизационные смыслы, цивилизационную миссию. Это – наш цикл. И политические силы, в чем и заключается их смысл, должны чутко улавливать, когда заканчивается одно и наступает другое. Для этого и должны быть «партии»: «внутренняя» и «внешняя», «народная» и «державная». Это не значит, что они должны, как в шорах, смотреть в одну свою сторону; просто они должны во всем спектре вопросов выделять определенное видение/подход. Это значит, что они должны стоять на наших цивилизационных флангах, чтобы быть адекватными, в том числе для народа. Иначе народ будет жить своей жизнью, а политики играться в свою. Это в рациональном и дихотомном западном миропонимании/порядке оформилось политическое разделении на «левое» и «правое». А мы должны искать гармонию в каждой текущей ситуации и создавать механизмы, которые будут приводить к гармонии в общественно-экономических отношениях.

Именно координаты «Российская народная партия» - «Российская державная партия» и были предложены в «Русской доктрине». Но и это также не значит, что нашему пути адекватна 2-х партийная система. И об этом – дальше, во 2-ой части.


Не может быть универсальной историософии. Не надо писать общую историософию, надо писать свою, национальную. Русская история должна получить свои причины, свою терминологию, свою историческую онтологию, свою историософию. То есть речь идет о «внутренней историософии». Но одновременно, которая заложит принципы исторического подхода к разным цивилизациям, принципы взаимопонимания. В ней не должно быть универсальных критериев для всех «цивилизаций», общего шаблона для всех «обществ», всей истории. Но должно быть представление об уникальности-непредсказуемости исторического процесса и ответственности-творчестве человека, как за свою цивилизацию, так и за мир в целом.

Человечество в массе людей и цивилизаций движется в своей истории до настоящего момента по своему «подсознательно». «Подсознательно» для народов в целом - то есть их историческое движение идет просто по пути «отдельного привычного интереса», по пути «понимаемого для себя интереса», по пути «воды», а то есть в целом по пути «проб и ошибок». Поэтому то пока ни одна «цивилизационная идеология» в случае полного доминирования не может гарантировать от деградации и самоуничтожения…


* * *

В русском самосознании есть одна «настойчивость» — образ Софии. Среди христианского мира только в русской православной философии возник этот Образ 4. И не давал покоя ни В.Соловьеву, ни С.Булгакову… Образ не «вмещался» в каноническое трех-ипостасное Творение. Но был для русского творческого духа чем-то важным, чем-то не дававшим покоя…, как «крест человека».

Вот как здесь можно попробовать представить это важное.

Божественная София возникает не сразу, но как результат Бого-человеческого сотворчества! Но это и от Замысла для «познающего человека». Именно через это, от этого появляется «квадра» в описании человеческого мира, как отражение познания человеческого.

Произнесенная «формула» случилась здесь постольку, поскольку в русской среде сейчас оформляется понимание «квадро-тоничности» или «тетра-онтологичности» природного устройства в сознании человека, квадратичности субъектно-системного видения и описания феноменов. Представляется, что этот подход должен также дополнять русскую историософию, преодолевая тем самым противопоставленное, дихотомное восприятие …



2


Понимание тетра-онтологичности вводит в научный обиход Эдуард Максимович Сороко, философ из Беларуси. Хочется привести здесь несколько его строк (в том числе, и из-за внутренней цитаты Э.Тоффлера), имеющих также отношение к теме адекватности политического описания. Итак, отрывок из «О новой линии разработки информационных технологий, их эвристических возможностях, инновационном потенциале» (http://www.trinitas.ru/rus/doc/0016/001b/00161324.htm).


В прошлом веке получила развитие альтернативная стратегия выражения знания посредством обобщенных научных парадигм, имеющих универсальное значение и смысл. Среди них — кибернетика, информатика, общая теория систем (системология), диатропика (наука о разнообразии), синергетика, гармонистика и др. Характерное отличительное их свойство состоит в том, что их методы применимы в каждой из дисциплинарных ветвей знания, о которых речь шла выше. И в данном плане те и другие в своем соотношении являют собою аналог того, что составляет смысл и принцип эргодической гипотезы: логикоуподобленное знание одних и пространственноуподобленное знание других есть стороны одного и того же единства, наподобие ткани, где продольные нити образуют ее основу, а поперечные — уток.

Науки первого рода, базирующиеся на логико-аналитических установках и процедурах картезианского толка (Картезий — латинизированное имя Декарта, разработавшего принципы аналитического метода, который лег в основу этих дисциплинарных ветвей знания), достигли своего апогея к началу истекшего столетия и затем уже лишь дополнялись «в мелочах», приближаясь к сатурационному пределу самонасыщения. Их «золотое время»— время качественного прироста — на исторической шкале фактически уже истекло. Это стало ясно после того, как в начале 30-х годов XX века Гёдель доказал знаменитые свои теоремы, показавшие ограниченность возможностей логики как таковой и логико-аналитических методов — в частности, а следовательно и рационального, сугубо детерминистического способа построения системы знания. Предметные, дисциплинарные науки — это науки индустриального периода развития современной цивилизации, на смену которым пришло новое, обобщенное знание — учение о системах как определенным образом ограниченных локальных универсумах, их строении, динамике, метаморфозах, фазах их эволюции и превращенных формах. Область их интересов — объекты как функционально и структурно определенные организмы, распределения, иерархии, ансамбли, множества, внутренне объединенные неким сродством.

Такую трансформацию научного знания осмысливают многие ученые и философы нашего времени. Так, согласно Э.Тоффлеру, культура в своем развитии прошла две волны — с аграрным и соответственно индустриальным укладами. На рубеже II — III тысячелетий наступило время Третьей волны, информационного общества. Если Вторую волну создавали «мыслители-картезианцы», то Третью — «мыслители-системщики». «Демократы и республиканцы, тори и лейбористы, христианские демократы и голлисты, либералы и социалисты, коммунисты и консерваторы... партии Второй волны. Все они, — заявляет Элвин Тоффлер, — обманывая ради власти... участвуют в сохранении умирающего индустриального порядка.... Самый важный момент политического развития нашего времени — это возникновение среди нас двух основных лагерей, один из которых предан цивилизации Второй волны, а другой — Третьей» («Третья волна»).

…Поскольку в данном подходе к проблеме гармонизации сложных систем и обеспечения системного качества вещей, когда те обретают гармонию и меру, концептуальную роль играет оптимальное распределение (экономика, например, понимается как гармоничное распределение ограниченного ресурса), то в центре внимания находятся уже не идея и не материя, поделившие философский мир на материалистов и идеалистов, (небезызвестные «линия Платона» и «линия Демокрита»), а факторы топологический и метрический, а главное — ФАКТОР КОГЕРЕНЦИИ «НАЧАЛ» (в христианских учениях, как предтече многих научных истин, — это фактор повсеместного согласия, любви) 5.


Кому интересна тема квадро-описания, можно посмотреть ее также здесь: http://www.trinitas.ru/rus/doc/0226/002a/02261080.htm http://www.trinitas.ru/rus/doc/0226/002a/02261082.htm.


Вы обратили внимание (?) на следующую «нестыковку»: в осмыслении мира возникли «обобщенные научные парадигмы», «имеющие универсальное значение и смысл», а вот осмысление истории требует как раз анти-универсализма?.. И в первом случае это действительно более парадигмы, то есть «методы описания», язык, чем «предметные дисциплины».

Видение истории через призму каждого народа, можно представить, как требование времени по гуманизации знания. И думается, что Э.М.Сороко не распространяет требование системного подхода до универсализации, то есть дегуманизации истории. В этом убеждает фраза об изучении объектов, «как функционально и структурно определенных организмов», а в истории такими организмами как раз и являются народы (цивилизации).



3


Прочитайте 2 следующие цитаты. Слова, обозначающие конкретную национальную принадлежность, в них закрыты троеточием: <…>. В этих местах во 2-ой цитате можно вставить прилагательное «национальное».

Первая цитата.

« …некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму и приняли его... за конечное разрешение всечеловеческого единения, то есть за достижение всей увлекавшей нас доселе мечты нашей. Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей... Мы до того уже оторвались от своей земли <…>, что уже утратили всякое понятие о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа <…>... Мы забыли и думать о нем и с полным деспотическим спокойствием были убеждены (не ставя и вопроса), что народ наш тотчас примет все, что мы ему укажем, то есть в сущности прикажем…»


Вторая цитата.

«...Мы слишком духовный народ, чтобы оказаться способными жить в условиях противостояния веры и социального устройства. Введя республиканскую форму правления, <страна> не «демократизировалась». Любой <…-ый> консерватизм и любое нежелание затрагивать исконно <…-ую> идею культуры, в политической сфере должны отвергать республиканско-демократическую форму правления как чуждую стране и народу, как неистинную, далекую от действительности, и враждебно к ней относиться.

Трудности, стоящие перед реальной, внутренней, - а не только государственно-правовой - «демократизацией» <страны>, находятся в теснейшей связи с понятием народа, с идеей культуры… Однако, ведя речь собственно о социализме, хотелось бы вдобавок пояснить, сколь часто говорят о «либерализме» лишь в смысле двухпартийной системы духа (выделено мной – А.С.), а не в смысле парламентской середины и бюргерства. Немецкий социализм, изобретение одного социального теоретика, еврея, воспитанного в Западной Европе, всегда воспринимался благочестивой <…-ой> культурой как pur sang дьявольщина и осыпался проклятиями: и совершенно справедливо, ибо он означает разрушение культурной и антиобщественной идеи народа и общности идеей общественного класса.

…В другом месте я кратко говорил о той болезненной и чреватой опасностями напряженности, возникшей в нашем мире в отношениях между духом, состоянием познания, уже достигнутым и внутренне осуществленном лучшими умами человечества, и материальной действительностью... Социалистический класс, в противоположность культурной народности, чужд духу согласно своей экономической теории, однако он близок духу на практике, — а это сегодня решает все, и не только в данной области.

…Неполноценность сегодняшней традиционной <…-ой> духовности, ее неспособность помочь устремленной к будущему мысли вступить в свои права, сколь бы внутренне родственной этой мысли она себя ни ощущала, - основывается на том факте, что ей чужда общественно-социалистическая идея.

…Но эстетизм, связанный с мышлением культуры и, как чистый индивидуализм, со всеединой идеей народно-романтической общности, не признает, игнорирует <…-ую> проблему, коренящуюся в споре, вокруг которого организуются и борются между собою партии: должно ли социальное, согласно традиционной и консервативной <…-ой> духовности, пониматься культурно или оно должно пониматься политически, то есть общественно-социалистически. А политизация народной идеи, вовлечение понятия общности в общественно-социалистический контекст означало бы внутреннюю, подлинную, духовную «демократизацию» <страны>.

Вот почему тот, кто в <стране> произносит «демократия», вообще-то не имеет в виду обычно понимаемые под этим словом чернь, коррупцию или партийные деньги, - нет, он тем самым предлагает идее культуры, идя в ногу со временем, прозорливо уступить идее социалистической, общественной, той самой, которая уже с давних пор столь победоносна, что вряд ли мышлению <…-ой> культуры удалось бы устоять, начни оно с консервативным упорством ей противодействовать. Любящий его (мышление культуры) за великое прошлое говорит ему о том, что истинно и необходимо; демонстрируя уверенную и теперь уже полную победу иного, социалистического мышления и требуя от него подвижности, толерантности, восприимчивости, - вместе с тем, не становясь политическим радикалом. Политический радикализм, то есть преданность священному коммунистическому учению, предполагает веру в спасительную мощь общественной идеи, пролетарского класса, который, в конечном счете, соответствует ей в столь же малой степени, как и «культуре»; иными словами, веру в способность человека спастись своими собственными силами, которую можно поддерживать лишь в состоянии фанатического самоослепления. Что было бы необходимо, что могло бы быть совершенно <…-ым>, так это союз, соглашение между консервативной идеей культуры и революционной общественной мыслью…»


Последняя большая и составленная цитата говорит коротко о следующем.

Нельзя привнести новую политическую культуру и в частности «демократию» извне. Иначе это угрожает «народной культуре». С неизбежным общим ущербом, который придется преодолевать… В противоречии «культурного устройства» и «социального устройства» происходит противостояние идеи «народа, общности» и идеи «общественной модернизации». Правда же текущего момента такова, что именно модернизация диктует актуальную значимость. Тем она в своей практической, жизненной активности оказывается ближе к духу животрепещущему. И это значит сейчас, что духовный поиск возглавляет именно «общественно-социалистическая» идея… Но подлинная «политическая модернизация» возможна лишь через народную традицию. «Духовная демократизация» является основой настоящей «политической демократизации». Поэтому в интересах стабильности необходимо взаимопроникновение всей культуры и модернизации.

Для исторического контекста 2-ой цитаты знаменательно соединение в одном из предложений (в контексте статьи и сознании автора) «либерализма» и «социализма», соединение как раз на конкретной национальной почве, в конкретной исторической ситуации оппонирования «национальному консерватизму», для которого проблемой был и «либерализм» (исторически в XIX веке) и «социализм» (стоявший тогда на повестке дня)…


Кроме переданных смыслов, нам важно увидеть общественный контекст этих цитат. Так кому же принадлежат эти цитаты? Многие наверняка почувствовали, что первая цитата принадлежит русскому человеку, и может быть поняли, что - Фёдору Михайловичу Достоевскому (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т., Л., 1983. Т. 25, стр. 21-22).

Вторая принадлежит Томасу Манну из «Культура и социализм» (1929). И здесь важны исторические реминисценции. Введение республиканской формы правления было следствием поражения Германии в I-ой мировой войне. Как известно, скоро после этого к власти легитимно пришел Гитлер. В 20-е же годы (и до I мировой) именно укорененные немецкие мыслители ощущали неразрешенную проблему в дилемме: национальное-политическое, нация-социализм. А законно выбранный «талантливый эклектик» разрешил ее простым соединением, склеиванием. Вот так обманываются народы. «Государственные деятели» поднимают свой народ над проблемой и тем объединяют его. «Политики-эклектики», обещая и то, и то, смешивают/склеивают проблемы; они не проясняют путь, но, потакая сиюминутному, усыпляют сознание…

А насколько похожа эта ситуация с нынешней в России!?... Только не надо делать прямые выводы, как «досужие марьки» от политологии. Почва как раз разная, чтобы пересаживать. Не будет у нас «Гитлера». Не нужен нам даже и «Пиночет». А кто нужен? Посмотрим дальше.


Между этими цитатами полвека разницы во времени. Полвека и – целая эпоха. Да еще по разные стороны «истории» того полувека... В чем сходство и различие видений 2-х интеллигентов, представляющих свои цивилизации, свои «национальные организмы»?

Сходство – в понимании противостояния «тогдашних социализмов» и национальных культур. Предупреждение о катастрофических ошибках, если отодвинуть культуру, традиции от осмысления общественных процессов. И история это подтвердила.

Интересны две взаимосвязанные отличительные черты, проявляющиеся в особенностях критики Ф.Достоевского и Т.Манна.

1. В понимании социализма (который, кстати, четко называется: «французский» и «немецкий»):

- как проявление и реализация общинных чаяний, справедливости

(отсюда «русский коммунизм»),

- как общественное развитие, как социумное явление

(отсюда европейский «социал-демократизм»).

2. Основанием отрицания «социализма» является:

- противность природе человеческой, смыслу вещей, укорененному в народной душе,

- национальная культура и народно-романтическая общность, идея народа.


«Французский утопический социализм» не овладел немецким общественным сознанием непосредственно. Пока не стал «немецким», преломившись родным философским конструктом. При этом «социализм» сразу оформился, как политическая теория, доктрина. Он стал в Германии в какой-то степени началом «политической науки», социологии, и даже олицетворением современной политики и демократии. И оказалось возможно соединить 2 суб-культуры в национал-социализм…

В России же «французские идеи» сразу оказались восприняты общественностью, так сказать в чистом виде, и еще до появления «марксизма», как общественного течения. Как говорится, «легли на сердце» читающей публики. Потому что отвечали его отзывчивости, минуя проблемы национального осмысления… Семена были вброшены. Общество же очень плохо знало себя. Настолько плохо, что все наши последующие революции происходили неожиданно для самих революционеров. Они не знали, что позитивного делать, оказавшись на вершине власти.

Германия и Россия в течении XX века дважды сошлись в кровопролитных войнах лоб в лоб. При этом англо-саксы оказывались каждый раз сбоку. Столкнулись, хотя обладали великими культурами, и имели интеллигенцию, озвучивавшую близкие проблемы. Эти проблемы не стали общими, потому что понимание каждой страной своей истории не оказалось настолько глубоким, чтобы увидеть это. Могли сойтись 2 великие культуры, а получилось столкновение 2-х «политий». И, кажется, все же была выстрадана одна реальная, конкретная истина: чтобы в Европе был мир, Россия и Германия должны дружить.

Германию и Россию гораздо большее соединяет, чем разъединяет. Мы, безусловно, дополняем друг друга. (Франция для нас – это романтика, прогулка, «елисейщина», Германия – вызов, встряска, дело. Так было с начала нашей индустриализации, с Петра; да и раньше.) И есть еще нечто, это духовный поиск своего назначения, своей идентичности. Германия обожглась на этом. Но вопрос не снят 6. Есть что-то глубоко общее в корнях славян и германцев, что заставляет всматриваться друг в друга… Именно национальные историософии позволили бы выявить глубинное родство и не стать объектами манипулирования.

Глубина единства и глубина различия – это то, как здесь ставится вопрос, как видится проблема поиска. По своему, через свои описания Т.Манном и Ф.Достоевским исторического столкновения «социализма» и «культуры» можно отчасти почувствовать эту общую глубину...



4


Сколько раз это было в истории: идеи высказывались в России, а реализовывались на «западе»… Россия что-то «произносит» и идет дальше. Потому что это только часть какой-то более большой правды. «Запад» довольствуется и развивается, совершенствуется в части правды. Это особенно видно по отношению к науке, к познанию, по вопросам, которые и как ставятся. России мало правды сиюминутной пользы. Ей нужны причины. Её правда, её идеология еще впереди. Вместе с ней сформируется до конца и русская нация. Просто процесс ее формирования был самым длинным.

И проблемы России всегда связаны с её так называемой элитой. В конечном итоге, именно «элита», её недальновидность, её ущербность, её жадность, её оторванность заводили Россию в тупик. Трагизм русской истории постоянно воспроизводится и концентрируется в разрыве власти и народа. И русская идеология это тоже должна учитывать, не создавая возможности для «разорванности» и разора страны.

Отсутствие своего видения, интеллектуальное лакейство – всегдашнее свойство российской «элиты» в массе своей. Потому и гибли поэты. В основе этого – отсутствие различения добра и зла, отсутствие системы координат, неощущение национальных смыслов. Русская историософия и должна их явно назвать, как общественную основу и норму.

Элита России – не в среде богатых. Это всегда так. И такое расхождение всегда приводит к потрясениям. Путь России – не в постоянном раскачивании между бедностью и богатством, не в создании этих полюсов, этой дихотомии. Возникновение этого фактора – всегда сигнал неблагополучия внутреннего бытия России. России нужна настоящая свобода (а не свобода элит) и гармония. В России имущественное расслоение всегда должно наблюдаться, а в распределении возможностей (ресурса) должна соблюдаться гармония, исходя из эффективного развития. И механизмы этого очень просты и «небюрократоемки». Это один из основных (несмотря на кажущуюся простоту) факторов свободы и гармонии, переоценить который трудно.


* * *

Ф.М.Достоевский воспринимал народ метафизично и просил смотреть не по его действительности, а по его идеалу: «...Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает... Судите наш народ не потому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать!»

Имеет ли право «историософ» строить понимание не по «реальным людям»? Ведь он же ученый, он служитель науки… Имеем ли мы право, не нарушая адекватности предмета, опираться в промысливании на «идеал»? Тот идеал, который только и может ощущаться без доказательств из глубины традиции… Или тогда – что за «предмет» осмысливает историософия?

Русская религиозная философия смогла объяснить образ Софии, прежде всего, так.

София – посредница между Богом и миром.

София – это и идеальное человечество…

Посмотрите на эти 2 ипостаси. В них содержится единый смысл, что соответствие Замыслу человечества – есть условие Божественного сотворчества.

Тогда, что является нормой? И на кого ориентироваться историософам в качестве «носителя истории»? Является ли цивилизационно неопределившийся слой – историе-несущим слоем, или это и есть «люмпены»? Не является ли тогда «западная свобода», как «отпущенность», несвязность ни с чем – на самом деле исключением себя из истории?


Так по «кому» распознавать национальное самосознание и строить национальную историософию? В.И.Ульянов (Ленин) разделял общество на «2 нации и 2 культуры»: пролетарскую культуру и буржуазную… Утверждая соответствующие интернационалы…

В каждом обществе, действительно есть 2 культуры. Но разделенные не по ленински, по другому. Это «цивилизационная культура» и «культура потребительства». Здесь нет дискуссионного заострения. Это расслоение можно почувствовать на себе. Выбираемые поводы для сожалений, допущенность обмана, отношение к манипулированию, степень различения/свободы, ощущение ясности, спокойствия и независимости, … - в особенностях того, что мы имеем и принимаем, в том, как мы мыслим, какие ценности нас оберегают и мы оберегаем, люди постепенно разделяются, меняются…

Бывают фразы (проговоры), которые диагностируют социум. Делали мы недавно одно мероприятие на общественных началах. Пришёл я к ВАЗовскому начальнику выше средней величины, всегда занимавшемуся социальными вопросами, бывшему комсомольскому работнику. У него была активная молодость, азарт жизни, увлечение, в том числе, некоторым экстримом. И он вообщем то помогал нам в задуманном деле. Но как-то услышал я сказанную им фразу, дословно: «Если бы я знал, что ты такой бедный, то не стал бы помогать»… Ему в следующем году на пенсию, и прошло то всего 15 лет с 1991 года...

«Потребительский интернационал», как оформившаяся идеология «свободных границ для товаров и зрелищ», всё, что мешает этому, считает бесполезным. У него своя и единая «культура», своя и единая «историософия». И как раз ничего общего у нее нет с «национальной историософией»… Эти «культуры» просто надо различать.


В историософии надо разделять «ценности» и «принципы». В России всегда существовал принцип «хозяина». Так рачительно было устроено еще и до Ярослава Мудрого, до его «Домостроя». Но никогда на Руси идеология жизни, смыслы жизни, охраняемые ценности не заключались в «священном праве собственности». Воровство и ущерб, как неправильные поступки наказывались очень жестко, но обоснование правильных поступков не исходило, не строилось на священности собственности, на такой «простоте»...

А идеология англо-саксов потому то доступно сформулировалась и легко оформилась с объявлением собственности, как ценности, как универсального регулятора права. Отсюда в наши дни послание нынешнему «либерализму»…

Сейчас нашей земле, как воздух, нужна наша историософия, наше историческое сознание. Мы гибнем и рассыпаемся без этого; и потому нам, чтобы сохраниться, постоянно оказывается нужен царь.


Власть и сейчас в ситуации, когда смыслы народа сведены к выживанию, закрепляет такое сознание, разрешив стать представителем народа при любом количестве голосов (см., например, http://www.trinitas.ru/rus/doc/0228/002a/02281072.htm), закрепляя тем самым свою «суверенность» от народа. И отечески к праздникам рассылает «открытки Грызлова». Так зависит ли существующее «властное самосознание» от того, что на дворе: «социализм» или «капитализм»? Без коренных ценностей власть будет продолжать играться, будь она хоть «коммунистическая», хоть «либерально-демократическая». У нее просто общего языка с народом нет. Нет взаимопонимания, вот и снимаются с полок доморощенные политтехнологии «потемкинских деревень» и показушного патернализма. Так наша власть понимает народ. И по другому она не сможет. Пока не будет у нас своей историософии, распространяющейся и на экономический проект.


* * *

И так ли отличается «правда», стиль, «воспитательная пропаганда» бывшего «социалистического реализма» от царящего на экранах «реализма капиталистического»? Но разница – в степени глумления на фоне настоящих трудностей, потому что экранный энтузиазм и наивность гораздо человечнее, чем слезливые и говорливые проблемки инфантильных обитателей за большими заборами.

Вы же не думаете, что всё это само по себе и не влияет друг на друга? Что вся эта «развлекаловка» и в политике, и в СМИ никак не влияет на наши смыслы, на наше будущее? Что тот уровень, на который ссылаются рейтинги, не формируется самими «поварами»? Что прав «временщик», заявляя, что не нужно сначала ругаться матом в троллейбусе, тогда не будет его и на экране?

Неоднократно заявляемое кредо «масс-медийного академика» таково, что СМИ – это зеркало. И это простодушное «альфа и омега» совсем не таково. Это не отвечает правде ни по сути самих СМИ, ни по синергетическому эффекту в современном обществе, ни по отвечанию тому, что уже осознано в русской культуре. СМИ и реклама способны порождать эффект принижения и деградации… 7

К рекламе, наверное, можно привыкнуть. Но все же ценой определенного отупения. То есть снижения остроты восприятия коллизий мира и своего места в нем. В состоянии человека и социума все взаимосвязано; как и в качествах этого ряда: парадигма жизни, как игры, постмодернизм, плюрализм, толерантность (не терпимость), маркетинг, насилие, свобода… Свобода в человеке, как и все, имеет разное содержание, разный смысл…

Человечество все же, наконец, пошло путем выработки (через потрясения) определенных ограничений, чтобы свобода не становилась анти-свободой, фикс-свободой. Хорошо бы понять, что понимание свободы диктуется состоянием человека, его духовным уровнем, духовным здоровьем. Ограничения же должны противостоять движению «свободы» в область «фикс».

А первое и главное, что ведет невидимо все социальные институты и феномены в эту область – это ложь, наличествующая в ткани социума.


Есть в США закон против диффамаций, закон, преследующий за публикование данных «с целью поношения». То есть даже если всё – правда, то это не важно; достаточно нанятым адвокатам доказать умысел нанесения ущерба по форме или количеству, и вам грозят крупные неприятности. Преследование за правдивое поношение — это как-то по «ихнему»... Это «их» последнее «связывание рук». Их игра…

А у нас главное - «правда или не правда». «Ложь - не ложь» — это главное. А там – и пожалеем обижаемого… По нашему как раз нужен «Закон о лжи». И он может быть не просто декларативным, не умозрительно-нравоучительным, а вполне действенным и, прежде всего, для чиновников, для журналистов, для политиков. Доказать ложь (или, как слабое оправдание, - некомпетентность) не трудно. И важно здесь не наказание, а общественная позиция неприятия. Да еще лишение государственной поддержки дезинформирующих СМИ. (Здесь может быть еще один фактор утверждения позиции – клятва журналиста. Как и у врачей, но своя, например, «клятва Сократа 8», в которой основным был бы тот же врачующий принцип «не навреди», но на этот раз – словом. Словом, опасность которого распространяется на всё общество… В такой клятве – признание в век масс-медиа огромной ответственности СМИ за духовное здоровье, за, без преувеличения, выживание людей.)

Ложь – всегда слабая позиция! А в раскрытии лжи – всегда сила! Которой мы стесняемся пользоваться! Многие, наводящие «тень на плетень», будут смешны, когда в обществе будет защита именно от лжи, то есть будет иммунитет, инстинкт, стена…

И это тоже часть наших ценностей, часть нашей историософии. Много примеров упорства защиты скифами, славянами, тюрками, уграми личных представлений правды. И тьма примеров из летописей нашей истории, как не могут приходить к общему славяне, защищая каждый свою правду… Но и как без слов встают перед общей бедой.


* * *

Да, народ, что ребенок. И в том отеческая ответственность власти, настоящая, а не «откупающаяся». В таком ответственном отношении к состоятельности народа проявляется и настоящее чувство самосохранения власти.

Да, в массе своей народ не вчитывается в экономические или политические механизмы. Скучно это, и дела не ждут. Он «улавливает» отдельное слово, интонацию, да прошлое дело. И готов доверять, часто, к сожалению, простым и быстрым решениям. Легко его обмануть. Но всегда он, как повелось на Руси, взыскует к правде. Он ищет простую, свою правду. Те истины, которые отвечают ему. Он в этом, как в своей наследуемой будущности, и хочет утвердиться в предложениях политиков. Для этого и нужна нам наша общая историософия. Как общий язык власти и народа, как взаимное обязательство.

Интеллектуалы могут в ответ на вызовы времени искать новые политические или экономические механизмы. Но для народа они всегда будут сверяться с исконной правдой. В этом залог устойчивого и эффективного развития.

Национальная историософия – это и есть та единственная идеология, которая нам нужна. В отсутствие этих скреп, в отсутствие представления о ценностях, объединяющих во времени и пространстве нашу землю, в отсутствие механизмов управления, основанных на этих ценностях, распадается какое бы то ни было общее движение, общее развитие.


Западная 2-х партийная и вообще партийная система власти – это отражение негармоничного, рационального, разделяющего, дихотомного сознания, воцарившегося вместе с картезианской парадигмой. И этот «марш лево-правых бригад», этот нынешний идеал «управляемого демократизма» с неизбежностью порождает манипулирование, отрыв политики от народа.

Об аспектах «демократического представительства», вообще о политике и попробуем поговорить во 2–ой части.

  •  1)  Она, как не раз отмечалось, соединяет прошлое, и будущее.
  •  2) Культура — отражает умение, способность, потенцию улучшения чего-то, то есть предполагает полезность деятельности в определенной сфере и соответствие деятельности окружающей действительности, адекватное использование и взаимодействие с окружением. Например, в сфере эстетики, искусства: основа гармонии — в соизмеримости, адекватности воспроизведения действительности, в адекватности выразительных средств идее предмета искусства. Культура — это адекватность... Например, информационная культура в каждой конкретной области — это адекватность построения отношения, характерного в данной сфере деятельности человека, это адекватность формулирования.
  •  3) Закрытое торговое государство (нем.)
  •  4) К.Армстронг в «Истории Бога» пишет, что у исмаилитов подобный Образ — Фатима. Матерь ислама, руководящая последней седьмой сферой, расположенной непосредственно над материальным миром. (http://psylib.org.ua/books/armst01/txt06.htm) (http://www.i-u.ru/biblio/archive/armstrong_istorija/05.aspx)
  •  5) Последний момент звучит так у Рэма Георгиевича Баранцева: «Краткая характеристика синергетики <часто> даётся тремя ключевыми идеями: самоорганизация, открытые системы, нелинейность. Нелинейность и открытость — бесспорно необходимые условия самоорганизации, но недостаточные. Нужна ещё когерентность как такая согласованность взаимодействия элементов, которая проявляется в масштабе всей системы».
  •  6) Он просто так не снимается. Германия всю свою историю жила идеей объединения Европы в «Великой Римской империи»... ФРГ и сейчас основной мотор ЕС.
  •  7) Стрелок попадет ниже, если не будет забирать выше от прямой линии на мишень. Диссипация происходит и в культуре, и в информации. Это обязаны учитывать СМИ, которые сейчас равнением на определенные самими собой рейтинги, формируют снижающийся уровень.
  •  8) Почему — «Сократа»? Потому что только из позиции «познания самого себя», из позиции ответственности перед собой можно разделять ложь и правду.

Сергей А. Алферов, Марш лево-правых бригад // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.14251, 23.02.2007

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]

В начало документа

© Академия Тринитаризма
info@trinitas.ru