Светлой памяти замечательной женщины, доктора геолого-минералогических наук Тамары Федоровны Негруца (Кондратьевой)

1. Киевская встреча.

В мае 1991 года я проводил в Киеве всесоюзную конференцию «Концептуальные проблемы геологии и геофизики». После конференции я и моя супруга Тамара Ивановна пригласили к себе домой нескольких иногородних участников конференции, чтобы побеседовать об интересующих нас проблемах в неформальной обстановке. Среди наших гостей в первую очередь обращала на себя внимание необыкновенная супружеская пара – Тамара Федоровна и Владимир Зиновьевич Негруца. Это были геологи-докембристы из далекого северного города Апатиты Мурманской области, причем не просто геологи, а геологи-практики, геологи-полевики (что было для меня очень важно), и не просто геологи-полевики, а крупные ученые, и не просто крупные ученые, а ученые – мои соратники, мои сподвижники в решении в решении фантастически трудной задачи, которую я поставил перед собой еще в студенческие годы – открыть фундаментальный закон исторической геологии, закон, который был бы для геологии такой же жизненно необходимой опорой, как уравнения Ньютона для физики, как таблица Менделеева для химии.

Беседа была очень интересной. Оказалось, что общим для наших семей было то, что у нас одни девочки: у супругов Негруца две дочки – Иляна и Аурика, у нас Тамарой Ивановной – три дочери – Ирина, Татьяна и Ольга. Так что для меня и для Владимира Зиновьевича красота Мироздания демонстрировала себя в первую очередь в милом образе наших любимых женщин – жены и дочерей. Сближало меня с Владимиром Зиновьевичем и то, что оба мы – однолюбы, стремящиеся во что бы то ни стало, несмотря на все жизненные сложности и соблазны, сохранить крепкую семью (в этом году мы с Тамарой Ивановной сыграем золотую свадьбу). И еще одно совпадение – наши жены оказались тезками, что не удивительно: имя «Тамара» было очень популярно в Советском Союзе в тридцатые годы прошлого столетия. В научном плане наша беседа была для меня особенно значимой. В 1985 г. я опубликовал свою первую статью, посвященную периодическому закону геологической истории. Постановка проблемы была совершенно новой, и я опасался, что эта статья так и останется незамеченной научной общественностью. Собственно, так и почти получилось, но именно «почти». Оказалось далеко на севере есть два геолога, а конкретно, супруги Негруца, которые сразу же поддержали меня. «Знаешь, — сказал мне вскоре после публикации статьи один из моих знакомых, – встретил я в Ленинграде геолога В. З. Негруцу, он очень хорошо отзывался о твоей статье. А через некоторое время я получил письмо, написанное не очень разборчивым почерком: «Уважаемый тов. А. Е. Кулинкович! Простите, не знаю Вашего имени и отчества…». Так состоялось мое заочное знакомство с супружеской парой геологов из далекого города Апатиты Мурманской области – мое печатное «слово» получило-таки свой «отзвук». На той киевской конференции 1991 года мы увиделись впервые, и я с огромным вниманием слушал доклады Владимира Зиновьевича и Тамары Федоровны, и поэтому последовавшая за конференцией «беседа в неформальной, домашней обстановке» была для нас крайне значимой. Дело в том, что супруги Негруца не просто поддержали меня. Они, как геологи-практики, проделали огромную работу, двигаясь с другой стороны к той же цели, к которой шел я. На каменном материале они выдвинули программу, которую я в одной из своих работ назвал «Программой В. З. Негруца», но, по-видимому, правильнее было бы назвать «программой супругов Негруца», поскольку их научное творчество, как я уверен, неразделимо. «Программа супругов Негруца» — это обращение к мировой геологической общественности с требованием довести детальность практических и теоретических исследования докембрийской истории Земли до уровня периода (40 – 50 млн. лет, а по возможности и до более мелких геохронологических таксонов. К моменту нашей беседы Тамара Федоровна заканчивала работу над докторской диссертацией, и ей было интересно, как выдвигаемые ею научные положения воспринимаются специалистами. Я незадолго до этого пережил удивительное состояние, которое ученые-науковеды называют «инсайтом околосмертного шока». О том, что это за «инсайт» («озарение»), и какую роль сыграла в этом моя Тамара Ивановна, я расскажу далее. Сейчас скажу о главном – о значении той киевской встречи двух супружеских пар. Чем больше я задумываюсь над этим, тем больше я прихожу к убеждению, что эта встреча имела поистине историческое значение. Именно тогда решался вопрос – наступит ли в истории человеческой культуры знаменательный рывок, получит ли человечество в свое распоряжение новый, доселе ему неведомый канал получения знаний об окружающем нас мире. До сих пор у человечества было только два канала получения знаний – непосредственное наблюдение и выводы из теоретических конструкций, базирующихся на физическом эксперименте. Но эксперимент непродолжителен – доли секунды, секунды, минуты, часы, реже – годы и десятилетия. Так что человечество до настоящего времени смогло детально разобраться лишь в сравнительно короткопериодных процессах. Что касается процессов с периодами в миллионы, сотни миллионов, миллиарды лет, то о них существуют только очень приблизительное представление, основанное на весьма ненадежной экстраполяции. Между тем наша благословенная планета Земля, словно специально оборудованная научно-исследовательская лаборатория, сотни миллионов и миллиарды лет бороздила космические просторы, скрупулезно записывая в своей каменной летописи подробную информацию о самых разнообразных событиях, случавшихся в Космосе за все это необыкновенно долгое путешествие. Семь восьмых геологической истории приходится на докембрий. Именно геологам-докмбристам и предстоит, детально разобравшись в каменном материале, прочесть эту удивительную летопись. Глубокое понимание докембрийской истории Земли, расшифровка «каменной летописи» земной коры – это и есть тот третий канал получения совершенно новых и неожиданных знаний о Мироздании, позволяющих построить во многом новую Картину Мира. В данной заметке я хочу показать, как два «атома» человеческого общества – две семейные пары, во многом совершенно непохожие, тем не менее, образовали по диалектическому закону единства противоположностей, некую виртуальную «молекулу», чтобы сделать нечто необыкновенное. Но поскольку речь идет о вещах, больших, и в общем-то очень сложных, чтобы быть понятым, я расскажу немного о себе и о своей семье.

2. Несколько слов о себе и о своей семье.

Я родился в Москве, в самом ее центре, в семье инженера-авиатора. Когда началась война, я только окончил первый класс. В первые же недели войны нашу семью погрузили в товарные вагоны, и отправили в путь: авиазавод, на котором работал отец, подлежал эвакуации в г. Кузнецк Пензенской области. Московская жилплощадь – маленькая комнатка в коммунальной квартире – была потеряна. Когда закончился первый месяц войны, мы были еще в дороге. В тот день фашистские самолеты в первый раз прорвались в Москву, подвергнув ее бомбардировке. Этот налет, как потом выяснилось, сыграл важную роль в моей жизни. Немецкая бомба сожгла дом, где жила маленькая девочка Томочка. Ее семья была в этот день за городом, все остались живы, но бездомны. Семью Томочки поселили во временно пустовавших корпусах Дорогомиловского студенческого городка. В этом студгородке я стал жить, когда поступил в Московский геологоразведочный институт (МГРИ). МГРИ я окончил в 1955 г., и был оставлен в аспирантуре. К этому времени Тома, которая продолжала жить все там же, превратилась в симпатичную девушку с косичками и ямочками на щечках. Наши пути сошлись, мы полюбили друг друга и поженились. Стать геологом я решил уже в старших классах. Как-то по московскому радио в передаче «Клуб знаменитых капитанов» прочитали мои стихи:

Профессию себе избрал,
Геологом решил я стать,
В Сибирь поеду, за Урал,
Богатства открывать.

Для маленького провинциального города это было сенсацией. Чтобы моя мечта исполнилась, у меня был единственный путь – окончить школу с золотой медалью. Получив золотой аттестат, я отправился в Москву, в геологоразведочный институт, но поступил не на геологический факультет, а на геофизический – в школе я дружил с математикой и физикой. Производственные практики у геофизиков были не менее интересными и опасными, чем у геологов – об этом я еще скажу. Но на одном из последних курсах меня ждала большая неприятность. Когда мы проходили, по требованию военкомата, медицинское обследование, выяснилось, что у меня проблемы со здоровьем, и я «ограниченно годен к военной службе». Сказалось и голодное военное детство, и более чем скромный быт студента, живущего на одну стипендию. Беда состояла в том, что хронику заказана не только военная служба, но и геологическое поле. Приблизительно в это время я задумался над необычностью той профессии, которой я собирался посвятить (и сейчас уже можно сказать вполне определенно: посвятил) свою жизнь – геофизики. Геофизика как наука представляет собой соединение двух, казалось бы, несовместимых частей – строгой, дедуктивной науки физики и описательной науки геологии. Но почему же геология, эта великая наука, одна из самых древних наук, все еще представляет науку не дедуктивную, а описательную? Да потому, – ответил я себе, — что наши представления об окружающем нас мире, несовершенны, что-то исключительно важное о Мироздании мы еще не знаем. Решение пришло быстро: нужно открыть фундаментальный закон геологии, превратив ее тем самым в дедуктивную науку. Правда, чтобы сделать это, необходимо еще и основательно переработать общую картину Мира. Чтобы взяться всерьез за нечто подобное, нужен крепкий «тыл», нужен верный друг, нужна жена, которая могла бы взвалить на свои плечи нелегкую ношу жены ученого, и не просто ученого, а ученого-фанатика, непрестанно думающего о мучающих его научных проблемах да еще, вдобавок, имеющего проблемы со здоровьем. Такую героическую девушку я встретил, ее звали Тамара. Встретил и влюбился с первого взгляда. И мы дальше пошли вместе, преодолевая всяческие жизненные трудности, а их было немало.

3. Ну, не женская это работа – геологическое поле!

С тревожным чувством мы, студенты МГРИ, переступали порог института первого сентября – в этот день вывешивали некрологи студентов, погибших во время производственной практики. В общежитии мы собирались группами, рассказывая друг другу о сложных ситуациях, в которое мы попадали. В тайге главная опасность – дикие звери. Вот один студент рассказывает комичный случай, как он чуть ли не целый день убегал от медвежонка. Встретить в тайге медвежонка – крайне опасно, потому что где-то поблизости его свирепая мама, готовая растерзать всякого, кто, по ее мнению, опасен для ее дитяти. Студент, встретивший медвежонка, конечно же, бросился бежать, но в волнении он делал по тайге круги, и каждый раз снова возвращался на то же место и снова сталкивался с этим злополучным медвежонком… И совсем уж не смешную историю рассказали мне две студентки, мои однокурсницы, проходившие практику в таежном регионе. Их отряд менял место, и так как сразу вех увезти не было возможности, условились, что девушки, закончив маршрут, переночуют в своей палатке, которую для этого специально оставят. В какой же ужас пришли девушки, когда, закончив маршрут, они, придя на место ночлега, обнаружили, что палатка и все, что в ней находилось, разорваны в клочья медведем, который, возможно, находился где-то поблизости. «Таня! Так что же вы делали в такой ситуации?» – спросил я. «А что нам оставалось делать? Сели, обнявшись, и проплакали всю ночь, пока утром за нами не приехали!» В горных районах – опасности другого рода. Один случай, что был непосредственно со мною, запомнился мне на всю жизнь. Есть на карте Средней Азии точка, где сходятся границы трех республик, а теперь независимых государств – Казахстана, Узбекистана и Киргизии. Это – вершина Большой Чимган (помните песню Никитиных о Чимганских горах?). Мы, небольшой отряд – геолог и трое студентов-практикантов, шли маршрутом с радиометрами (искали уран) и вышли – пологим путем! – на эту вершину. Весело разбирали альпинистскую почту – кучу перевернутых (защита от дождя!) консервных банок с вложенными в них победными реляциями типа «Группа студентов САГУ (Среднеазиатского госуниверситета) такого-то числа под руководством мастера спорта такого-то совершили восхождение на вершину Большой Чимган... Подъем занял столько-то времени…». Мы зря веселились – горы не прощают легкомыслия, вскоре, как только пошли дальше и начали спуск, вдруг поняли, что мы в ловушке: вверх не вспрыгнешь, а ниже – сплошная отвесная каменная стена. Через сколько суток о нас спохватятся, да и смогут ли нас найти? Сколько времени можно так вот простоять на уступе скалистого обрыва? Руководитель отряда, грузный мужчина растерялся, он только что вспомнил, что видел же на карте, что по маршруту – непроходимые скалы. Один из моих товарищей-студентов, побледнев, произнес: «Мы пропали…». Нужно было срочно что-то предпринимать. Давай «урку»! – сказал я своему товарищу. «Уркой» на нашем жаргоне назывался полевой радиометр «УР-4», достаточно громоздкий прибор, который закреплялся на груди. Аппарат был у нас один на двоих, в тот момент он был у товарища. Облегчив положение товарища, я первым начал спуск. Никакого альпинистского снаряжения, только в голове «правило трех точек»: закрепился обеими руками и ногой, перемещай другую ногу; закрепил ноги и одну руку, перемещай вторую руку! Моей задачей было нащупать один за другим два уступа, и, встав на нижний уступ, помочь одному из членов нашей группы опуститься на верхний… И так дальше, уступ за уступом вниз по обрыву… И когда мы спустились с обрыва Большого Чимгана – а мы спустились все, без потерь, даже не разбив счетчик Гейгера в гильзе радиометра, и я взглянул на нависшую, казавшуюся совершенно вертикальной, стену обрыва, подумал: «Вот скажи мне сейчас кто-нибудь, что мы только что спустились по этой отвесной стене, я бы ему не поверил бы!». Я рассказал об этом случае, чтобы подчеркнуть, что геологическое поле не прощает даже малейшей оплошности, особенно оплошности руководителя. Говорят: «Инструкции по технике безопасности написаны кровью». Вот еще один случай из той же Среднеазиатской производственной практики. Я стою на обрыве и исследую гильзой радиометра какую-то трещину, нет ли уранового оруденения? Вдруг крик: «Берегись!». Один из моих студентов-напарников нарушил инструкцию, и пошел по склону выше того места, где работал я. Нельзя тревожить каменную насыпь! Из-под ноги этого растяпы высвободилась каменная двухпудовая глыба и, прыгая по склону, словно резвый мячик, стремительно рванулась на меня. Я еле держусь на обрыве, мне не отскочить в сторону, кое-как прижался к скале, жду, что будет... Из тысячи возможных траекторий, каменная глыба выбрала самый счастливую для меня: она ударилась об уступ прямо рядом со мной и перескочила в обрыв, пронесясь буквально над самой моей головой, обсыпав меня каменной мелочью. Геологическое поле – это суровое, почти военное испытание. В мае прошлого, 2005-го, года мы, выпускники МГРИ 1955-го года, собрались в Москве, чтобы отметить пятидесятилетие окончания института. Одна из моих однокурсниц поведала мне о своем материнском горе. Она вырастила сына, и он стал геологом. Но однажды, уйдя в маршрут, он не вернулся. Поиски успехом не увенчались. То ли злой зверь, то ли лихой человек, то ли несчастный случай – неизвестно. Сын ушел в маршрут и не вернулся, словно в воду канул. Как у Высоцкого: «Только он не вернулся из боя…».

4. Любовь и наука. «Инсайт околосмертного шока»

Каждая крепкая семейная пара уникальна. «Секрет» «дальнобойного» семейного союза у каждой семейной пары свой. Особенно трудно складываются семейные судьбы в семьях ученых. Хорошо, когда и муж, и жена – ученые. «Я – семейная женщина, – говорила мне не раз моя жена. – Я не рождена для науки. Мои три замечательные диссертации – это наши дочери. У нас с тобой нет рядом ни бабушек, ни дедушек, все на моих руках. А самая главная, самая тяжелая моя диссертация – это ты. Ты – мой четвертый и самый трудный ребенок. Мой вклад в Большую науку – это то, что я поддерживаю твою работоспособность». Действительно, я сам удивлялся, как она успевала все – и работа (Тамара работала в петрофизической лаборатории, исследовала физические свойства горных пород), и в квартире у нас всегда порядок – «хирургическая чистота», как шутили наши знакомые, и дети всегда опрятно одетые, да и со мной хлопоты – паровые котлетки, протертые супы… В 72-ом, после приезда из командировки в США (поездка в Америку была связана с закупкой Советским Союзом первой ЭВМ третьего поколения для нужд геологоразведки), мое здоровье в конец ухудшилось… И Тамара делала круги по двору больницы, со страхом и надеждой поглядывая на освещенные окна операционной, где волшебный скальпель великого хирурга Александра Шалимова наводил порядок в моем теле. Работа, трое детей, и медгородок в противоположном конце города, но хватало сил, чтобы у меня на тумбочке было, все, что нужно – свежие взбитые сливки и прочее…

…Опасности геологического поля не пугают, с ними сживаешься, чувствуя, что становишься все более организованным, все более целеустремленным, все более упорным в решении поставленных задач. Спустившись с обрыва Большого Чимгана, проведя за собою отряд, я уже стал другим человеком, верящим в себя и готовым без страха и сомнения взяться за любую архиважную сверхзадачу, а таких архиважных сверхзадач я еще студентом наметил две: во-первых, открыть фундаментальный закон геологии и, во-вторых, без чего нельзя было решить первую задачу, построить новую Картину Мироздания. Решение второй задачи было, по понятиям того времени, явным государственным преступлением – никому, не дозволялось касаться таких вопросов, как построение Картины Мироздания, отличной от той, которую «спускало» сверху партийно-государственное руководство. На это мне осторожно намекали мои научные руководители, в первую очередь, профессор Л. М. Альпин. Повторялась древняя история о Дедале и Икаре: «Не лети, Икар, в небесную высоту – там сгорят твои крылья!» – говорил мне Дедал-Альпин. «А я все равно полечу в небо!» – упрямо твердил себе Икар (то есть я). Решался вопрос – кем я стану, как я использую тот великий шанс, которую подарила мне судьба, даровав мне жизнь. «Нужно стать профессионалом!» – говорили мне учителя. «Правильно! – отвечал я себе. – Но каким профессионалом, узким специалистом или ученым-энциклопедистом?» «И тем, и другим одновременно!» – говорил я себе. Если вторым, то нужно немедленно, наряду с профессиональным обучением, профессиональным самообразованием, сразу же, с ранних лет сформулировать себе обширнейшую культурную программу, и работать, работать, упорно работать и над ней тоже. Главное – не упустить время! Когда я – с грустью и отчаянием – понял, что мой путь в науке – это не путь геолога-полевика, а поприще кабинетного ученого, первое время с наступлением весны щемило сердце, так хотелось в поле! Я с головой ушел в работу – работал над совершенствованием методики интерпретации промыслово-геофизических данных, используя вычислительные машины, начав с аналоговых. Я не поехал лично «в Сибирь, за Урал» богатства открывать, как мне мечталось в детстве, но, бывая в командировках, в каждом нефтегазаносном регионе, будь это Сибирь или Северный Кавказ, видел на столах геологов промыслово-геофизических экспедиций свое руководство по интерпретации, затрепанное от частого пользования, с подклеенными калькой страницами. Так что пусть очень скромный, но некоторый свой вклад в открытие новых месторождений в Сибири и других регионах Союза я сделал. Кандидатскую диссертация я защитил, не выходя за пределы трехлетнего срока обучения в аспирантуре, что тогда (в 1958 г.) было явлением довольно редким. Но главное, – еще будучи аспирантом, я ознакомился с первыми, тогда еще очень «тихоходными» электронными вычислительными машинами, сразу поняв их огромное значение для геологоразведочной отрасли. Таким образом, я стал одним из основоположников нового направления в геологии – геологической кибернетики, для которой я позже придумал более краткое название — геоинформатика. Приходилось много спорить, даже с такими маститыми корифеями-кибернетиками, как проф. А. А. Ляпунов, который поначалу весьма скептически отнесся к идее геологической кибернетики. Его интересовали такие приложения кибернетики как биология, лингвистика, предмет которых (живой организм, язык) был исключительно сложным, а какая сложность в мертвых камнях? «Алексей Андреевич! – убеждал я Ляпунова геология – это сугубо информационная отрасль, это – жизненные ресурсы человечества: нефть, газ, руды и так далее. Человечество обязательно бросит на это направление (геологическую кибернетику) столько материальных средств, столько лучших умов, сколько потребуется!». Дальнейшее развитие геологоразведочной отрасли подтвердило справедливость моих слов. Сейчас геоинформатика – одна из признанных геологических дисциплин. Мои первые работы по алгоритмизации промыслово-геофизических данных были переведены на английский язык и приобрели широкую известность среди мирового научного сообщества. В тридцать шесть лет я защитил докторскую диссертацию. Так я стал профессионалом, но студенческую мечту об открытии фундаментального закона геологии и его обоснования на основе построения некоей совершенно новой картине Мироздания, я не забывал. Напротив, я упорно шел к намеченной цели, не смотря ни на что, выполняя свою «культурную программу», детально прорабатывая все источники, начиная с Древнего Египта, Древнего Китая, упорно осваивая наследие древнеиндийской философии, но самое главное – философское, научное и литературное наследие Античности – древней Греции и Рима. Трудился и над трактатами и литературой Средневековья и Нового времени… И вот… в небе Киевщины зажигается библейская «звезда Полынь», как журналисты назовут Чернобыльскую катастрофу («полынь» по-украински – «чернобыль»). Вскоре после начала трагедии Киев стал напоминать прифронтовой город – женщины и дети в основной массе покинули его. Остались, в основном, мужчины. Когда волна радиоактивности спала, и на улицах Киева вновь стали появляться женщины и дети, из уст в уста стало распространяться «японское пророчество»: скоро киевские мужчины станут один за другим умирать от рака… Настал момент, и … скорая помощь увозит меня в больницу, а дома навзрыд плачет, или, как она позже расскажет, «в голос воет» моя жена, как голосят в глубоком горе русские бабы. Врач скорой помощи сделала сразу две ошибки: поставила неправильный диагноз и сообщила о нем моей жене. «Нащупала у вашего мужа раковую опухоль величиной с голову ребенка – живым из больницы он уже не вернется». В больнице поставили диагноз правильный, но операцию признали неизбежной. Когда я после операции начал приходить в себя от наркоза, чувствую, что меня целуют. Это жена и дочери дежурили в коридоре больницы (а вдруг страшный диагноз подтвердят хирурги?), и когда меня, мертвенно бледного вывозили из операционной, жена не выдержала и бросилась ко мне с поцелуями. Этот поцелуй, как я уверен, и сыграл главную роль в том, что произошло позже. Операция прошла хорошо, но вот потом мне не очень везло. Антибиотик, который кололи мне, мой организм не мог переносить. А когда стали переливать кровь, донорская кровь (той же группы, что и у меня) оказалась не совместимой с моим организмом. Сестра, поставив капельницу, ушла из палаты, и яд в виде донорской крови капля за каплей вливался в мои вены. Я был обречен на смерть. Но когда человек чувствует, что он умирает, он или приходит в отчаяние или полон детской надежды: «Вот придет мама, и все станет хорошо!». Тамара для меня была всем – и мамой, и няней, и женой, и другом. Ее поцелуй, когда я находился в полубессознательном состоянии, как бы передавал мне сигнал: «Мама рядом!». Поэтому в таком, казалось бы, безнадежном состоянии, когда смерть представляется неминуемой, со мной и произошел «инсайт околосмертного шока». В науковедении есть такой метод получения научного результата: сформулируй задачу, которую нужно решить, своей подкорке, и она рано или поздно, чаще совершенно неожиданно, например, во сне, или же в состоянии ожидания смерти (состоянии околосмертного шока) выдаст тебе решение мучившей тебя задачи. Так и произошло со мной. Я четко увидел геометрическую модель сквозной фрактальности (подобочастности или, как говорили древние греки, гомеомерии) Мироздания, модель, из которой следовал фундаментальный закон геологии. Я почувствовал себя военачальником, прорвавшим фронт неприятеля… Об этом так никто и не узнал бы, если бы не случилось того, что должно было бы случиться: в самый критический момент в палату вошла моя «мама», моя дорогая супруга Тамара Ивановна. Она увидела, в каком состоянии я нахожусь, и… на ее крик сбежались чуть ли не все врачи больницы. Я был спасен! И – главное – я запомнил ту модель фрактальности Мироздания, великую научную тайну, которая не была известна ни одному жителю планеты Земля. Тайну о Красоте Мироздания, о Первокрасоте.

5. Соединение теоретических моделей с практическими наработками – как творческий, эстетический акт.
   Геоэстетика и геокаллистика.

Тамара Федоровна в диссертации, которую она готовила в момент нашей встречи, касалась проблемы возрастного рубежа между главными подразделениями докембрия – археем и протерозоем. Ее дата, полученная на основе детального изучения материалов докембрия Балтийского щита – 2,7 млрд. лет назад – совпадала с той, которая вытекала из моих теоретических построений (общепринятая оценка возраста рубежа «архей – протерозой» – 2,5 млрд. лет). Теоретик, выстраивая свои модели, чувствует себя словно подвешенным в воздухе. Чтобы обрести уверенность, ему нужны факты, собранные геологами-практиками. Вот когда теоретическая модель и фактическая основа соединяются в единое целое, то тогда мы имеем законченный результат. Вот почему после «инсайта» мне крайне интересно было познакомиться с материалами, полученными геологами-практиками. После того, что я увидел и прочувствовал во время учебных и производственных практик, я понял, что геологи воспринимают окружающий мир иначе, чем обычные люди, более эстетично. Они воспринимают окружающую их природу не двумерно (как фотографию) и даже не трехмерно, а четырехмерно, развертывая видимую трехмерную картину в четвертом измерении – в измерении геологического времени. Размышления на эту тему привели меня к мысли о необходимости создания в цикле геологических наук двух новых, очень тесно между собою связанных, наук. Одна наука – геокаллистика, наука о красоте нашей благословенной планеты и о красоте геологической истории. Вторая наука – геоэстетика, наука о красоте геологической мысли. В геоэстетике меня особо привлекает такой коллективный творческий акт как соединение теоретической модели и эмпирического обобщения в единый, совершенно новый результат. Каждый факт такого соединения должно приводить (и обычно приводит) понимающих специалистов в восторг. Как радуются строители туннеля, строящегося с двух концов, когда оба створа точно сходятся один в другой. Как радовался, возможно, древнеегипетский зодчий, когда четыре ребра пирамиды Хеопса сошлись в одну точку в далекой вышине. Но и «четырехмерное» видение природы для геолога – не предел, он «развертывает» ландшафт не только по оси геологического времени, но и по оси масштабов – сквозь призму геохронологической иерархии. Именно такое видение и позволило мне открыть сквозную фрактальность Мироздани, и именно на этой почве я нашел взаимопонимание с супругами Негруца. Антони Шефстбери, английский философ, построил «лестницу Красоты». Высшую ступеньку у него занимает «божественная» красота. В моем понимании – это Первокрасота, музыкальная фрактальность Мирозданияю Ниже у Шефстбери идет красота природы, особенно чувствительны к которой геологи. Самую нижнюю ступень он отводит для красоты, созданной руками человека. Каждый человек обязан создать свой личный эстетический шедевр – создать из самого себя характер, то есть максимально реализовать заложенные в человека природой задатки. Тамара Федоровна прекрасно справилась с этой задачей – вся ее жизнь подтверждение тому.

6. Галактическая геология. Галактические модели и «программа супругов Негруца».

В своем отзыве на автореферат докторской диссертации Тамары Федоровны, я писал: «Данная диссертационная работа написана геологом и для геологов. Но полученные результаты выходят за рамки чисто геологических исследований…». Суть «программы супругов Негруца», как я ее понимаю, состоит в доведении практической стратиграфии докембрия до высокой детальности – до уровня периода, а, возможно, и до более мелких геохронологичеких подразделений. Геологические периоды в фанерозое выделяются на основе фаунистических исследований – к границам периодов приурочены существенные изменения видового состава животного мира. Но что такое периоды в докембрии? Ответить на такие вопросы я пытался с позиций галактической геологии, изучающей связь между явлениями геологической истории и событиями из жизни Галактики. Что происходит в жизни Земли, почему различные интервалы геологического времени не похожи один на другой? Есть в науковедении такой прием: чтобы глубже понять исследуемый предмет, нужно отождествить себя с ним. Представляю: я – это Земля, летящая в космическом пространстве… Почему в геологической истории внезапно наступают эпохи тектоно-магматической активности? Ведь космические просторы, казалось бы, однородны? И вот в моем воображении я (то есть Земля) врезаюсь в какую-то стену… И сразу вспоминается прочитанная еще в первом классе фантастическая повесть А. Конан-Дойля «24 часа в ядовитом поясе». Конечно же, Земля влетает в радиационный пояс! Она «купается» в этом поясе, то влетая в него, то вылетая из него. Это и есть «периоды» докембрия. Движения Солнечной системы перпендикулярно галактической плоскости строго периодически – этот галактический маятник и есть превосходный хронометр. Основа геохронологического календаря построена, «программа супругов Негруца» успешно решается!

7. 32-ой международный геологический конгресс.

После развала Союза научные контакты между геологами различных регионов, особенно, если это – регионы ставших независимыми государств, ослабли. Я потерял из поля зрения супругов Негруца. А потом до меня дошли слухи, что Тамары Федоровны уже нет. Но этому не хотелось верить. В августе 2004 г во Флоренции (Италия) состоялся 32-ой геологический конгресс. Прибыв на конгресс и получив программу, я первым делом заглянул в алфавитный список заявленных участников и обрадовался, увидев: Negrutsa T. F., Negrutsa V. Z. Когда постер (тезисы и иллюстрации доклада) Негруца был вывешен, я каждый раз, когда удавалось выкроить свободную минутку, стремился к этому постеру в надежде увидеть Тамару Федоровну или Владимира Зиновьевича. Но мои надежды были тщетны – их обоих не было во Флоренции. Единственно, что мне удалось сделать – это взять в Секретариате Конгресса электронный адрес Negrutsa. В общем, состояние мировой геологической мысли – в отношении интересовавших меня проблем – представилось мне удручающим. Ни малейшего намека на понимания принципиальной важности для геологии докембрия «программы супругов Негруца», никакого намека на возможность создания геохронологического календаря. От геохронологии докембрия, которую представил Конгрессу геостратиграфический комитет, веяло унылой безнадежностью. Весь докембрий (семь восьмых геологической истории!) разбит на интервалы с подчеркнуто приблизительными оценками возраста рубежей. А это значит, что нужно работать и работать, засучив рукава, пропагандируя новые результаты.

Вернувшись домой я послал электронное письмо в Санкт-Петербург, и дочь Негруца Иляна ответила мне, что Тамары Федоровны действительно уже нет в живых и что папа (Владимир Зиновьевич) написал автобиографическую книгу. Вскоре Владимир Зиновьевич приехал в Киев и подарил мне книгу: Тамара и Владимир Негруца «Тропою любви. Автобиографическая повесть». Я, конечно же, сразу же прочитал, а точнее «проглотил» эту удивительную по своей простоте и искренности повесть, захватывающий жизненный документ… Тамара Федоровна первая из четырех сторон «виртуального четырехугольника», о котором идет речь в данном очерке, ушла в бесконечность. Она, конечно же, заслуживает памятника, чтобы ее помнили. Первый памятник – это автобиография, написанная ее мужем и товарищем по работе. Книг о Тамаре Федоровне, будем надеяться, выйдет еще много – она оставила о себе хорошую память на нашей планете. Возможно, когда-нибудь в будущем дойдет и до памятника в металле, может быть, памятника не только лично ей, а в ее лице всем героическим женщинам-геологам. И я мысленно уже вижу такой памятник – на фоне величественных скал стройная бронзовая фигура женщины с геологическим молотком на гранитном постаменте с надписью: «Женщина-геолог как символ красоты Мироздания».

Ну, а нам, оставшимся, нужно упорно продолжать работу до полной победы… Стремясь воплотить в жизнь «программу супругов Негруца», публикую статью за статьей, монографию за монографией…То, о чем мне удалось написать в данном очерке – это всего лишь один штрих из заполненной интересной работой жизни Тамары Федоровны.