|
|
Дудин А.П.
Упущенный шанс России (1730 год – попытка установления конституционной монархии)
В ночь с 18 на 19 января 1730 года умер император Пётр II Алексеевич, умер 14-ти лет от роду. С его смертью династия Романовых по мужской линии пресеклась. Остро встал вопрос о наследнике престола. В тот момент существовало две ветви Романовых – от Петра Великого и от его брата Ивана.
Царь Иван V Алексеевич был послушной игрушкой в руках своей волевой сестры Софьи, которая старалась использовать его в своих политических играх против Петра и семьи Нарышкиных. Желая окончательно устранить от власти Петра, Софья женила болезненного, слабоумного Ивана на красивой, здоровой Прасковье Салтыковой, которая принесла ему пять дочерей. К 1730 году в живых остались три из них: старшая — 38-летняя Екатерина Ивановна, средняя — Анна Ивановна, которой 28 января должно было исполниться 37 лет, и младшая — 35-летняя Прасковья. Царевна Екатерина в 1716 году была выдана Петром Великим за Мекленбургского герцога Карла Леопольда, с которым она через несколько лет разошлась и с тех пор жила вместе с дочерью Анной Леопольдовной в России. Анна Ивановна, выданная в 1710 году за Фридриха Вильгельма, герцога Курляндского, вскоре овдовела и жила в Митаве — столице Курляндии. Царевна Прасковья жила в Москве и состояла в морганатическом браке с генералом И. И. Дмитриевым-Мамоновым.
Наиболее подходящей кандидатурой на русский престол князь Дмитрий Михайлович Голицын считал Курляндскую герцогиню Анну Ивановну. Аргументация его была такова: «Она еще в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю ее самой достойной, чтобы править нами».
Кто же мог в тот момент претендовать на русский престол. Очевидно, что в 1730 году можно было полностью реализовать положение Тестамента Екатерины 1 1727 года, 8-й пункт которого гласил: «Ежели великий князь (то есть Петр II ) без наследников преставится, то имеет по нем [право наследования] цесаревна Анна со своими десцендентами (т.е. потомками), по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты...». Иначе говоря, после смерти бездетного Петра II и Анны Петровны (умерла весной 1728 года) на престол должен был вступить ее сын Карл Петер Ульрих, голштинский принц. Однако о правах двухлетнего внука Петра Великого никто не вспомнил, как и о правах цесаревны Елизаветы. Представитель древней родовой аристократии князь Д.М. Голицын, когда встал вопрос о выборе наследника престола умышленно подчеркивал русское происхождение Анны Ивановны, старину ее дома, то, что она была «рождена среди нас». Это был неприкрытый намек на незаконность прав детей шведской полонянки Марты Скавронской. Чуть позже Голицын объяснял нежелание приглашать духовенство для решения династических дел тем, что церковные иерархи после смерти Петра Великого опозорили себя, «склонились, под воздействием даров, в пользу иностранки, которая некогда была любовницей Меншикова».
Предложение Голицына было в высшей степени удачным компромиссом, позволявшим уравновесить политические силы в борьбе за власть.
Далее Д.М. Голицын предложил «себе полегчить» или «воли себе прибавить» путем ограничения власти новой императрицы. Осторожный Василий Лукич Долгорукий засомневался: «Хоть и зачнем, да не удержим?» — «Право, удержим!» — отвечал Голицын и тут же предложил оформить это «удержание» пунктами — кондициями, которые новая императрица должна была предварительно подписать.
Общими усилиями черновик кондиций был готов, и все верховники разъехались по домам, так как на утро 19 января в Кремле, в Мастерской палате, где заседал Верховный тайный совет, было назначено совещание высших чинов государства.
Утром, когда все собрались, верховники объявили свое решение, которое не встретило никакого возражения — наоборот, по словам Феофана Прокоповича, «тотчас все, в един голос, изволение свое показали и ни единого не было, который мало задумался».
Цитата. «Перед нами не просто, говоря современным языком, совещание, на котором верховники сообщили о своем решении высшим чинам государства, а нечто похожее на Собор, где волею «земли», «всех чинов», «общества», «народа» уже со времен Бориса Годунова (с 1598 г.) избирались на престол русские цари. Именно так на Земском соборе 27 апреля 1682 года был избран Петр 1. В памятную январскую ночь 1725 года канцлер Г. И. Головкин предложил решить спор о том, кому — Петру II или Екатерине — занять престол с помощью обращения к народу. Разумеется, канцлер России имел в виду не народ в современном понимании этого слова, а верхушку, элитарную группу тогдашнего общества.
С годами ее состав явно суживался, утрачивал черты Земских соборов XVII века. Эта эволюция была непосредственно связана с усилением самодержавия, отмиранием последних элементов сословно-представительной монархии. Соответственно судьбу престола решало все меньшее количество людей. Если на Земском соборе 1682 года были представлены не только высшее духовенство, бояре, но и служилые московские чины — стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы, а также высшие разряды московских посадских людей, то к 1720-м годам все изменилось. «Общество», «народ», «собрание всех чинов» состояли, как правило, из наличного состава руководителей и высших чинов государственных учреждений: Сената, Синода, коллегий и некоторых канцелярий (всего от ста до двухсот человек). Появился новый влиятельный политический институт, новое сословие — «генералитет», включавший в себя фельдмаршалов, генералов, адмиралов, обер-офицеров гвардии и частично армии и флота. Именно такое «общество» вершило суд над царевичем Алексеем в 1718 году, обсуждало, кому быть императором в январе 1725 года, одобряло своими подписями Тестамент Екатерины 1 в мае 1727 года.
И вот подобное собрание, имевшее в период междуцарствия законодательную силу, одобрило и выбор верховников. Однако верховники утаили от высокого собрания, что составили кондиции, ограничивавшие власть новой императрицы. Как писал один из современников верховники объявили лишь об избрании Анны, «не воспоминая никаких к тому кондиций или договоров, но просто требуя народного согласия», которое и было дано «с великою радостью».
План верховников был по-жульнически прост: представить Анне кондиции как волю «общества», а после получения ее подписи под ними поставить «общество» перед свершившимся фактом ограничения власти императрицы в пользу Верховного тайного совета. В этом и состояла суть чисто олигархического переворота, задуманного Д.М. Голицыным». (Анисимов Е.В. Россия без Петра: 1725-1740. СПб., Лениздат, 1994)
К вечеру 19 января всё было готово, и специально назначенная делегация (В. Л. Долгорукий, сенатор М. М. Голицын-младший, брат фельдмаршала, и генерал Леонтьев), не дожидаясь утра, поспешно отбыла на почтовых в Митаву.
Хотя о существовании кондиций знал крайне ограниченный круг, утаить сведения о них не удалось. Было несколько подозрительных фактов, настороживших людей. Если поспешность с отправкой депутации в Митаву можно было объяснить необходимостью скорейшего обретения государством своего главы, то необъяснимы были заставы, выставленные вокруг Москвы. Они получили приказ всех впускать и никого не выпускать из столицы. Всех удивило, что другие города не были даже извещены о смерти Петра II. Можно представить изумление петербургских властей, узнавших о смерти самодержца из... доставленного много дней спустя номера «Санкт-Петербургских ведомостей».
Присутствовавшие на собрании 19 января удивились и отказу верховников провести торжественную литургию в честь новой императрицы. Между тем это понятно ведь на ней пришлось бы объявлять титулатуру самодержца, а она, в соответствии с кондициями, должна была измениться коренным образом. Словом, все эти и другие факты не прошли незамеченными: по столице поползли слухи, что «господа верховные на ночном, малочисленном своем беседовании сократить власть царскую и некими вымышленными доводами яки бы обуздать и лишить самодержавия затеяли». Их тайный план довольно быстро стал секретом Полишинеля.
Почти сразу же противники верховников постарались известить Анну Ивановну о «затейке» Д. М. Голицына «с товарищи». 20 января три гонца — от Павла Ивановича Ягужинского, К. Г. Левенвольде и Феофана Прокоповича — разными дорогами, но одинаково устилая их деньгами, поскакали в Митаву.
Первым, раньше депутации верховников, достиг Курляндии гонец Левенвольде, и, когда 25 января князь В. Л. Долгорукий вошел в тронный зал Митавского замка, встретившая его герцогиня Анна уже знала обо всем, задуманном в Москве. И тем не менее она сразу же подписала все предложенные ей бумаги — расчет Дмитрия Михайловича полностью оправдался: Анна во что бы то ни стало хотела выбраться из захолустной Митавы, и не в ее положении можно было выбирать или спорить. И поэтому она послушно написала под кондициями: «По всему обещаюсь все, без всякого изъятия, содержать. Анна».
1 февраля генерал Леонтьев вернулся в Москву, привезя с собой драгоценный документ, ограничивающий класть императрицы. На следующий день — 2 февраля — было назначено заседание Совета, на которое особыми повестками были приглашены сановники, чиновники и высшие военные.
Верховники не скрывали своей радости. В присутствии высших чинов государства были прочитаны кондиции и письмо Анны от 28 января, в котором она сообщает, что «пред вступлением моим на российский престол, по правому рассуждению, изобрели мы за потребно, для пользы Российского государства и к удовольствию верных наших подданных», написать, «какими способы мы то правление вести хотим, и, подписав нашею рукою, послали в Верховный тайный совет».
В преамбуле кондиций Анна обещалась «в супружество во всю... жизнь не вступать и наследника ни при себе ни по себе никого не определять». И далее следовало самое главное — положение об ограничении власти императрицы Советом: «Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия:
Сопоставление первоначальной — «лефортовской» — редакции с последней — «кремлевской» — показывает, что главные усилия верховников при доработке кондиций были направлены на расширение ограничительных статей документа. Если вначале царская власть ограничивалась только в делах войны и мира, введении новых налогов, расходовании государственных денег, раздаче деревень, чинопроизводстве и суде над дворянством, то в окончательной редакции императрица лишалась права командовать гвардией и армией, вступать в брак и назначать наследников, а также жаловать в придворные чины.
Когда кондиции и письмо Анны были прочитаны, наступило неловкое молчание.
И тут, преодолев охватившее всех «изумление», князь Д. М. Голицын сказал, что Анна, прислав кондиции, совершила благодеяние для государства и «Бог ея подвигнул к писанию сему, отсель счастливая и цветущая Россия будет», и все присутствующие, «как дети отечества, будут искать общей пользы и благополучия государству».
Но люди молчали, что раздражало верховников, вероятно ожидавших привычного «вивата». «И когда некто из кучи тихим голоском, с великою трудностью промолвил: «Не ведаю, де, и весьма чуждуся, из чего на мысль пришло государыне так писать?» — то на его слова ни от кого ответа не было». Наивный вопрос простака-дворянина, который не мог понять, зачем же императрица добровольно ограничивает свою власть и во всем подчиняется Совету, сыграл роль знаменитого выкрика мальчика из сказки Андерсена о голом короле. Вперед вышел князь Алексей Михайлович Черкасский и потребовал, «чтоб ему и прочей братии дано время порассуждать о том свободно». Верховники на это с легкостью согласились, не желая доводить дело до публичной ссоры и позорного разоблачения.
Цитата. «Но тут началось то, чего никто из верховников не ожидал. Не забудем, что, хотя между первым собранием 19 января и вторым — 2 февраля прошло всего-то две недели, политическая ситуация в столице преобразилась.
Можно сказать без преувеличения, что генерал Леонтьев привез кондиции уже в другую страну.
Что же произошло за это время? Коротко сказать — пробудилось и активизировалось дворянское общественное сознание. Две недели междуцарствия насытили воздух столицы свободой, надеждами, спорами, пробудили дремавшее у большинства гражданское чувство.
Конечно, не следует думать, что ранее Россия ничего подобного не знала. Дворяне начали осознавать свои сословные интересы задолго до 1730 года. На протяжении XVII века они не раз выражали их в многочисленных коллективных челобитных. Подавая их царю и на Земские соборы, дворяне добивались упрочения крепостного права, больших свобод в распоряжении землей, защиты государством их интересов от злоупотреблений «сильных» — бояр, «столичных чинов», которые захватывали земли уездных дворян, сманивали их крепостных, бесчинствовали в походах и на воеводствах.
XVII век знал и политические требования дворянства. Нельзя не вспомнить, что в 1606 году избранный Земским собором царь Василий Шуйский присягнул в том, что не будет подвергать подданных бессудным опалам и казням, не будет отнимать у безвинных имущество и не будет слушать ложные доносы. В присяге Шуйского отразились интересы всех служилых людей, страдавших от тирании Ивана Грозного. Еще важнее был знаменитый приговор Первого земского ополчения 30 июня 1611 года, в основу которого была положена коллективная челобитная служилых людей. Приговор установил, что законодательную власть в стране имеет «Совет всей земли», которому подчинялись бояре — руководители ведомств. Фактически приговор ограничивал монархию в России. Земские соборы 20— 30-х годов XVII века во многом играли роль «Совета всей земли». Однако к середине века развитие пошло по пути усиления самодержавия и самовластия, апофеозом которого стало царствование Петра Великого.
Петровская эпоха была подлинной революцией и в судьбе русского дворянства, которое в это время как раз и стало превращаться в то дворянство, которое нам известно из российской истории XVIII—XIX веков. Петровские реформы в социальной, податной, служилой и военной сферах привели к распаду традиционного служилого сословия и отделению «шляхетства»— дворянства от низших слоев служилых, ставших однодворцами. Одновременно уничтожение Боярской думы, введение новых принципов службы и титулатуры привело к тому, что высшие разряды служилых слились в единую, хотя и не однородную и не равноценную, массу петровского шляхетства. Оно было загнано в жесткие рамки регулярной службы в армии, государственном аппарате и при дворе, было обязано беспрекословно подчиняться воле самодержца-императора.
Как и другие сословия русского общества, шляхетство не было в восторге от многих петровских начинаний. Особое недовольство вызывала ставшая непрерывной военная и государственная служба, которая не позволяла даже изредка бывать в своих деревнях. Крестьяне постоянно оставались без присмотра, что, конечно, печалило рачительных помещиков. Сильным ударом для дворянства оказался и знаменитый указ о майорате 1714 года, ограничивший свободу распоряжения недвижимостью.
Но не хлебом единым жив был русский дворянин 20-х годов XVIII века. Петровские реформы принесли в Россию не только западные достижения в технике, военном деле или кораблестроении. Они принесли и новые нравы, ценности и понятия. Поездки за границу на учебу и по делам, знакомство с иностранцами, с жизнью европейских стран, большая, чем прежде, открытость русского общества — все это делало свое дело: русское шляхетство 1730 года разительно отличалось от служилых людей XVII века, шел процесс оформления нового корпоративного дворянского сознания, построенного на иных, чем прежде, нормах, принципах, представлениях.
Конечно, во многом это сознание было эклектично, сочетало представления отцов — «государевых рабов» с европейскими понятиями о дворянской чести. Давящая сила этатизма, страх, традиции практически до екатерининских времен были сильнее довольно смутных для российского шляхтича послепетровской поры понятий о достоинстве дворянина и личности. Поэтому дворянское сознание привычнее выражалось в традиционных формах коллективных челобитных. И те коллективные проекты, которые подавали шляхтичи в 1730 году, весьма походили на челобитные. Но и здесь произошли заметные перемены. Настойчиво внушаемые петровской пропагандой принципы «доброго», честного служения Отечеству, часто повторяемые слова клятвы о долге «верного сына Отечества» не пропали даром, не стерлись старинным принципом: «То ведают бояре, не нам чета».
Свою роль сыграло и то, что со смерти Петра прошло пять лет, у людей было достаточно времени, чтобы оценить некоторые ближайшие последствия петровских реформ. За эти годы были значительно смягчены прежние суровые условия существования подданных в режиме реформ, напряжения и страха. Людей заставляли задумываться и современные им порядки. Вакханалия власти, ничтожества на троне, господство временщиков при сохранении безграничной самодержавной власти — нее это пробуждало мысль, заставляло спорить, сопоставлять.
А сопоставлять было с чем — примеров иного устройства государства было немало. И если пример Речи Посполитой, где властвовала шляхетская анархия, мог и не прельщать дворянских мыслителей, то иначе оценивалось устройство Англии, Голландии и Швеции, где и 1720 году абсолютизм приказал долго жить.
Все это, вместе взятое, сделало междуцарствие 1730 года удивительным временем. Сотни людей — пусть хотя бы сотни!— могли открыто высказывать свое мнение о будущем устройстве страны, о судьбе монархии, могли спорить, возражать, как равные с равными, а не оправдываться на дыбе Тайной канцелярии». (Анисимов Е.В. Россия без Петра: 1725-1740. СПб., Лениздат, 1994)
Почти сразу же после провозглашения Анны Ивановны императрицей дворяне стали сплачиваться в кружки, тайно по ночам собираясь в домах у некоторых «знатных». Главным общественным чувством в это время было всеобщее возмущение «затейкой» верховников. Никто не сомневался, что ограничение самодержавия делается не для блага государства или дворянства, а в интересах двух родов, захвативших власть и желавших продлить свое господство на долгий срок. Да, в сущности, верховники этого не скрывали —- первое, что они после отправки депутации в Митаву сделали, это ввели в Совет двух новых членов — фельдмаршалов. М. М. Голицына и В. В. Долгорукого. Эти назначения были всеми поняты однозначно.
Назначение в состав Совета своих же родственников было даже не каким-то особым демонстративным жестом, вызовом общественному мнению (о том, что оно может существовать и проявляться, верховники тогда не подозревали), а лишь знаком того, что они и в дальнейшем будут действовать исходя из своих клановых интересов. При этом верховники полагались исключительно на силу и авторитет своей власти. И это вызвало традиционное недоверие рядового дворянства к «сильным», которые всегда нагло пользовались властью, чтобы урвать для себя кусок пожирнее. Это не было противостоянием рядового мелкопоместного дворянства и аристократии как особого, привилегированного слоя, элиты. Против верховников выступили и многие родовитые, знатные дворяне, также участвуя в ночных бдениях в доме Черкасского и других.
Цитата. «Здесь важно заметить, что верховники не выражали взглядов аристократии. Такого сословия в России тогда не существовало. Новая Россия не наследовала от старой аристократии, она наследовала только несколько знатных фамилий или родов, которые жили особо, без сознания общих интересов и обыкновенно во вражде друг с другом; единства не было никакого, следовательно, не было никакой самостоятельной силы.
Да и откуда же могла взяться аристократия в России того времени? Боярство XVII века так и не оформилось в аристократию европейского типа, будучи лишь высшей категорией служилых людей «по отечеству», которые с уничтожением старой системы чинов не получили в новой системе (согласно Табели о рангах 1724 года) своего особого места, привилегий.
Родовитые не выступили как осознающая себя и формулирующая свои сословные требования группа даже в самые благоприятные для этого моменты после смерти Петра Великого. Долгорукие, Голицыны, Трубецкие были не партией аристократии, а лишь «партией» великого князя, при котором они надеялись оттеснить фаворитов и нахальных выскочек типа Меншикова или Ягужинского. Когда же Петр II вступил на престол, эта «партия» довольно быстро распалась: кланы Голицыных и Долгоруких постоянно враждовали между собой». (Анисимов Е.В. Россия без Петра: 1725-1740. СПб., Лениздат, 1994).
Верховникам не помогали никакие фразы об «общем благе», о том, что они ставят превыше всего интересы общества. Им не верили, их упрекали в обмане, поспешной суетливости в таком великом деле, как преобразование государства.
Верховники предполагали не останавливаться на кондициях. Князь М. Голицын разработал проект государственного устройства страны в будущем. Он состоял в закреплении ограничения власти императрицы — она располагала бы только карманными деньгами и командовала бы только придворной охраной. Предполагалось также, что она будет членом Верховного тайного совета, имея там два или три голоса. Именно Совет, состоящий из 10—12 представителей знатнейших фамилий, и обладал бы законодательной властью. Сенат в расширенном составе должен был выполнять те функции, которые были за ним в 1726 — 1730 годах, — вносить в Совет дела и быть высшей судебной инстанцией. Наконец, вводилась низшая палата (200 человек) шляхетства, охранявшая интересы этого сословия. Палата городских представителей представляла бы интересы горожан.
Проект Голицына был написан под сильным влиянием шведского политического устройства, с которым он — известный книгочей — был хорошо знаком из документов и бесед со знатоками.
Верховники предполагали объявить о проекте Голицына 6—7 февраля. Но 5 февраля был подан для рассмотрения в Совет первый проект, подготовленный кружком князя А. М. Черкасского, а написанный В. Н. Татищевым. Татищев был незаурядным человеком, историком, ученым. В 1725—1726 годах он жил в Швеции, где занимался рудокопным и металлургическим производством. Но как человек пытливый, он не остался равнодушен и к политическому строю Швеции, который незадолго перед этим — в 1720 году — существенно изменился — произошла аристократическая революция и абсолютизм исчез. В это время в России, пожалуй, не было человека, который бы так хорошо знал отечественную историю, как Василий Татищев. В итоге в нужный момент именно он взялся за составление проекта о будущем России.
Этот проект был наиболее основательным и целостным. Несколько раз он обсуждался на собрании дворян, исправлялся, дополнялся и, заверенный 249 подписями, был передан в Совет. Его содержание не могло понравиться верховникам, ибо первое, что требовали прожектеры,— это уничтожение Верховного тайного совета и учреждение «Вышнего правительства» из 21 персоны, включая верховников. Вместе с тем один из пунктов проекта предполагал квоту — по одному человеку от каждой «фамилии» в составе правительства. Иначе говоря, из шести Долгоруких и Голицыных в новом органе власти должно было остаться лишь двое. Не меньшее опасение верховников вызывала и идея создания «Нижнего правительства», в сущности игравшего роль парламента, трехразовые сессии которого назывались «Вышним собранием», вместе с Сенатом, имевшим чисто декоративное значение. Собрание избирало администрацию — президентов коллегий, губернаторов и т. д. Голосование по всем вопросам было демократичным: тайным, по альтернативным спискам кандидатов.
Проект предполагал установление контроля за деятельностью политического сыска, а также льготы дворянству: сокращение срока службы, отмену закона о единонаследии и т.д. Но все-таки самым главным было предложение о создании выборного дворянского учредительного собрания из ста депутатов, которое надлежало открыть немедленно и сразу же начать сочинение проекта государственного устройства.
Верховники оказались в тяжелом положении. Выдвинуть свой проект в силу его явной консервативности они уже не могли, но в то же время не могли ни принять проект кружка Черкасского, лишавший их власти, ни отвергнуть его — он был подписан большим количеством весьма влиятельных людей. Поэтому верховники избрали иной путь: они объявили, что проекты могут представлять другие кружки. Это, как они надеялись, позволило бы расколоть шляхетство, выступившее довольно единодушно против них, и в образовавшейся вследствие этого неразберихе суждений, мнений, споров взять верх.
Но, как оказалось впоследствии, верховники просчитались. Споры о будущем России действительно разгорелись не на шутку. Во дворце, где заседал Совет, непрерывно шли совещания дворян. Столько было наговорено хорошего и плохого за и против реформы, с таким ожесточением ее критиковали и защищали, что. в конце концов смятение достигло чрезвычайных размеров и можно было опасаться восстания.
Восстания, конечно, не произошло, но в разноголосице мнений и суждений верховники напрасно пытались найти ради чего они развели всю эту демократию. Под шедшими до нашего времени двенадцатью проектами течение нескольких дней подписались более тысячи дворян, и все проекты склонялись к ограничению власти Анны Иоанновны, но не по программе верховников. Явное внимание проектов обращено было на организацию центрального правительства: шляхетство желало такой организации, которая представляла бы наиболее гарантий произвола, как от единоличного управления, так и правления нескольких фамилий. Этих гарантий шляхетство считало возможным достигнуть при своем непосредственном участии в управлении.
Проблему удержания власти с наименьшими потерями для себя верховники думали решить, включив некоторые сложения проектов в присягу подданных, которую должны были все принять после приезда Анны. Но хотя общественному мнению были сделаны некоторые уступки, верховники не пошли на главное — не предоставили дворянству права участия в законодательных и правительственных органах. Дворяне, согласно букве присяги, имели лишь право совещательного голоса на некоторых этапах правительственной деятельности. Причина неуступчивости Д. М. Голицына и его товарищей была ясна для всех: «члены Совета хотят удержать одни всю власть».
Обсуждение проектов явно зашло в тупик, верховники теряли инициативу, время, а вместе с этим и власть. Они упустили исторический шанс реформировать систему власти так, чтобы навсегда покончить с самодержавием. Когда стало ясно, что установить олигархическую модель господства двух фамилий по сценарию кондиций не удалось, у верховников остался последний шанс — найти компромисс с дворянскими прожектерами и тем самым не допустить восстановления самодержавия. Однако олигархизм, чувство фамильного превосходства оказались сильнее.
Лишь под сильным воздействием шляхетских прожектеров Дмитрий Михайлович решил подготовить присягу на верность ограниченной власти Анны, составленную от имени Совета, Сената, Синода, генералитета и «всего российского народа».
Но эта уступка была в сложившейся обстановке недостаточной, так как позиции «фамильных людей» согласно присяге, все равно остались чрезвычайно сильными: они получали преимущества при назначении и в Совет, и в Сенат, и на другие должности. Кроме того, «старые и знатные фамилии имеют преимущество перед остальным шляхетством и имеют быть снабжены рангами и служебными должностями по их достоинству».
В итоге события вышли из-под контроля верховников, и Д. М. Голицын «со товарищи» быстро утратили инициативу. Это стало ясно к середине февраля, когда Анна 10 февраля торжественно въехала в Москву.
Анна, оказавшись на пороге своего дома, среди родственников, которые поставляли ей новости о делах в Москве, воодушевилась Она начала искать опору, которая позволила бы ей совершить контрпереворот и свергнуть гнет верховников. И вскоре эту опору под ногами она почувствовала. Ей благоприятствовало множество обстоятельств.
Цитата. «Во-первых, верховники вызывали в обществе ненависть и страх — за ними стояла могучая сила государства. Дворяне видели, что они не идут ни на какие уступки и к тому же угрожают расправой с несогласными. Это создавало нервозную обстановку, вызывало тоску по твердой руке. Самодержавие доброго царя, милостивого к добропорядочным подданным, — вот о чем мечтала дворянская масса.
А то, что верховники вызывали страх, несомненно. Поначалу, узнав о тайных шляхетских собраниях, они стали угрожать непослушным репрессиями и даже «демонстрировали свои решительные намерения, арестовав 3 февраля П. И. Ягужинского. Некоторые, получив повестку о явке на собрание 2 февраля, впали в большую задумчивость, предполагая, что это дело нечисто и верховники хотят всех, «противящихся себе, вдруг придавить». Анна не вызывала страха, наоборот, к ней — пленнице верховников — просыпалось сочувствие.
Во-вторых, многие сомневались, что дворянская демократия принесет пользу государству. Тогда, как и в наши дни, звучали сомнения в том, нужна ли вообще русскому человеку свобода, демократия. Часто цитируют письмо, приписываемое тогдашнему казанскому губернатоpy Артемию Петровичу Волынскому, в котором тот опасался, как бы при существовавшей в России системе отношений «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем больше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно», ибо «главные» будут ссориться, а чубы будут трещать, как всегда, у «холопов» — дворян.
Высказывания Волынского отражают тогдашний менталитет дворянства, для которого пресмыкание перед сильными, «искание милостей» было нормой, не унижающей дворянина, а наоборот— облегчающей ему жизнь. Волынский — сам большой искатель милостей у «главнейших» — был циником и не щадил свое сословие, которому, по его мнению, именно холопство не позволит создать справедливый политический строй. Он полагал, что новые институты власти сразу же будут искажены, «понеже народ наш наполнен трусостью и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и маните главным персонам для бездельных своих интересов страха ради».
Так же будет, по мнению Волынского, и на выборах: «И так хотя бы и вольные всего общества голоса требованы в правлении дел были, однако же бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно, а кто будет правду говорить, те пропадать станут».
Неизбежна будет и бесчестная партийная борьба, в которой «главные для своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше голосов, и в чьей партии будет больше голосов, тот что захочет, то и станет делать и кого захотят, того выводить и производить станут, а бессильный, хотя б и достойный был„ всегда позади оставаться будет».
Волынского страшила возможная война: определить на каждого «для общей пользы некоторую тягость» в условиях дворянской демократии будет трудно, и в итоге сильнейшие окажутся в выигрыше, а «мы, средние, одни будем оставаться в платежах и во всех тягостях».
Тревожит Волынского одна из возможных льгот -- свобода от службы. Это, считает он, неизбежно приведете к упадку армии, ибо «страха над ними (офицерами) такого, какой был, чаю, не будет», а без страха служить никто не станет, и «ежели и вовсе волю дать, известно вам, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для того, если некоторого принуждения не будет, то, конечно, и такие, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захочет лежать в своем доме». В итоге все места в армии займут «одни холопы и крестьяне наши... и весь воинский порядок у себя, конечно, потеряем».
Одним словом, неверием в творческие силы своего сословия проникнуто письмо Волынского, но надо при знать, что в этой злой сатире много правдивых черт и мнение, что мы, россияне, «не доросли» до более справедливого порядка, до демократии, как видим, появилось не вчера.
На фоне таких настроений и чувствований получила резкое усиление самодержавная партия, которая существовала в неоформленном виде, внутри движения реформаторов, раньше и сливалась с ним в требовании ликвидации Верховного тайного совета. Когда же усилия прожектеров наткнулись на противодействие верховников, эта реставрационная группировка выдвинулась на первое место, имея перед собой ясную цель и опираясь на поддержку Анны и ее окружения». (Анисимов Е.В. Россия без Петра: 1725-1740. СПб., Лениздат, 1994).
Сторонники самодержавия 23 февраля, собравшись в доме у князя И. Ф. Барятинского, они составили челобитную к Анне, требуя ликвидации Совета, уничтожения кондиций, восстановления самодержавия и власти Сената, как это было при Петре и до образования Совета в 1726 году. Кружок Черкасского не разделял этих взглядов и восстанавливать самодержавие не собирался, но предложение обратиться к Анне поддержал. Это позволяло выйти из замкнутого круга бесплодных споров с верховниками и искать более конструктивный компромисс в соглашении с императрицей.
25 февраля 1730 года группа дворян во главе с А. М. Черкасским явилась в Кремль и вручила Анне коллективную челобитную, подписанную 87 дворянами, которую прочитал В. Н. Татищев.
Суть челобитной состояла в том, что дворянство, «всенижайше рабски благодарствуя» Анне за подписание кондиций, одновременно выражало беспокойство, так как «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе пред будущего беспокойства». Иначе говоря, кондиции-де хороши, да только все опасаются преимуществ, которые получат верховники, узурпировавшие власть посредством этих кондиций. Челобитчики просили Анну дать распоряжение созвать некий учредительный орган — совет из высших чинов государства.
Челобитная с таким содержанием понравиться императрице не могла. Не понравилась она и верховникам, которых тем самым лишали права законодательствовать и быть высшим арбитром при обсуждении реформ. Произошла словесная перепалка между Черкасским и В. Л. Долгоруким, который обратился к Анне, предлагая обсудить шляхетскую челобитную в узком кругу.
Но тут, по свидетельству большинства иностранных наблюдателей, внезапно появилась старшая сестра Анны, Екатерина, с чернильницей и пером и потребовала у Анны немедленно наложить резолюцию на челобитную и разрешить подачу ей мнений об устройстве государства. Анна начертала: «Учинить по сему» — и это был конец всем усилиям так бездарно проигравших верховников.
Дворяне удалились на совещание в отдельный зал, Анна пригласила верховников обедать. И далее произошло событие, которое решило судьбу и Анны, и России и самодержавия. Пока Анна обедала с верховниками и тем самым не давала им возможности обсудить новую ситуацию и что-то предпринять для спасения своего положения, шляхетство совещалось в отдельном помещении. Тем временем оставшиеся в аудиенц-зале гвардейцы, которые по приказу Анны охраняли собрание подняли такой страшный шум, что императрица была вынуждена встать из-за стола и вернуться в аудиенц-залу.
Офицеры гвардии в присутствии царицы начали кричать, что они не хотят, чтобы кто-нибудь предписывал законы их государыне, которая должна быть такой же самодержавной, как и ее предшественники. Тогда царица приказала им, чтобы они повиновались генерал-лейтенанту и подполковнику гвардии Салтыкову, который во главе их и провозгласил царицу самодержавной государынею. Призванное дворянство сделало то же.
Выступление гвардейцев было, в сущности, дворцовым переворотом. Оба фельдмаршала — члены Совета Голицын и В. Долгорукий — сидели за обеденным столом в соседней комнате и не посмели выйти и утихомирить своих подчиненных. Подполковник гвардии Семен Салтыков — родственник царицы — оказался сильнее фельдмаршала М. М. Голицына, и фельдмаршала В. Долгорукого, не раз на полях сражений смотревших смерти в глаза. Их грешно обвинять в трусости -- они прекрасно понимали, чем им грозит попытка утихомирить мятежного подполковника.
Как только в соседней аудиенц-зале начали митинговать гвардейцы, мнение большинства собравшегося дворянства склонилось в сторону сторонников самодержавия, тех, кто заседал 23 февраля у князя Барятинского. Иначе говоря, как и в 1725 году, гвардейцы оказали моральное давление на колеблющихся членов дворянского собрания. И тогда-то и была поспешно составлена новая челобитная, которая через час под ревнивыми взглядами гвардейцев была весьма благосклонно выслушана Анной.
Новая, кремлевская, челобитная писалась теми, кто, как и Кантемир, принадлежал к партии Анны. Авторы благодарили императрицу за подписание предыдущей челобитной. И в знак «нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к В.и.в. от Верховного совета и подписанные В.в. рукою пункты уничтожить». Далее следует «нижайшая» просьба восстановить Сенат в том виде, какой он имел при Петре, довести его состав до 21 члена, а также «в члены и впредь на места в оный правительствующий Сенат, и в губернаторы, и в президенты поведено б было шляхетству выбирать баллотированием, как то при дяде В.в. Петре Первом установлено было...». И далее следовало 166 подписей.
Императрица приказала подать письмо и кондиции, подписанные ею в Митаве. «И те пункты, — бесстрастно фиксирует один из последних журналов Верховного тайного совета, — Ея Величество при всем народе изволила, приняв, изодрать». Верховники молча смотрели на это — их партия была проиграна.
А далее началась присяга, иллюминация, которую странным образом затмевало зловещее северное сияние, напугавшее многих. Анна тотчас выписала из Курляндии Бирона... «Отдушина в сплошном льду быстро затягивалась».
Так, из-за семи аристократов, не желавших разделить власть с широкими массами дворянства, Россия упустила свой исторический шанс пойти по пути конституционной монархии и избежать будущей революции.
Дудин А.П. Упущенный шанс России // «Академия Тринитаризма», М.,Эл № 77-6567, публ.10187, 12.01.2003
[Обсуждение на форуме «Публицистика»]
Упущенный шанс России (1730 год – попытка установления конституционной монархии)
Династический кризис и выбор нового монарха.
Совещание 19 января и одобрение кондиций.
- Тайный план становится известным всем.
- Предупреждение Анны Иоанновны и подписание ею кондиций.
-
Ознакомление широких масс дворянства с кондициями и реакция на них.
- Ни с кем войны не начинать.
- Миру не заключать.
- Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.
- В знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета.
- У шляхетства жизни, и имения, и чести без суда не отымать.
- Вотчины и деревни не жаловать.
- В придворные чины как русских, так и иноземцев без совету Верховного тайного совета не производить.
- Государственные доходы в расход не употреблять. И всех верных своих подданных в своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской».
- Неожиданная политическая активность дворянства и её причины.
- Формирование оппозиции верховникам.
- Проекты будущего государственного устройства.
- Причины склонения дворянства к самодержавию.
- Ликвидация кондиций и восстановление самодержавия.
Дудин А.П. Упущенный шанс России // «Академия Тринитаризма», М.,
 |