Праздновать Пасху меня научили деды. Удивительно, но в нашей семье все мужчины воевали, но никто не погиб. Потому что их жены собирались и истово молились Богу

Не погибли ни деды, ни их братья. Тем более удивительно, что дед Дмитрий ушел в армию в 1939-м, а вернулся в 1946-м (заехал в гости к фронтовому другу на Украину, и ему еще пришлось погонять по лесам бандеровцев). Мама родилась без него. Когда он увидел ее, уже семилетнюю, то заплакал: «Как же ты похудела, доченька». Бабушка возмущалась: «Ты же ее никогда не видел!»

Деды связывали Пасху с победой. Что остались живы. Для них победа и Пасха были синонимами. Я спрашивал деда, что такое война, он брал мой детский пальчик и трогал куски металла, которые вросли под его кожей (а он был минометчиком). Приговаривал: «Война, это когда человек срастается с металлом». Мы с бабушкой красили яйца, пекли куличи и тихонько, как подпольщики, пели «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Дед всегда на Пасху включал песню «Журавли» (на стихи Расула Гамзатова в переводе на русский язык Наума Гребнева, композитор Ян Френкель). На истрепанном конверте от пластинки было написано: «Эта песня посвящена Марку Бернесу, для которого эта песня стала последней». Я воспринимал текст песни Бернеса буквально, я думал в детстве, что он стал журавлем:

Летит, летит по небу клин усталый –

Летит в тумане на исходе дня,

И в том строю есть промежуток малый –

Быть может, это место для меня!

Дед ставил эту пластинку на Пасху и рыдал. Но в его слезах было что-то светлое. Бабушка утешала его: «Ну, Митенька, что ты? Ты же живой». Так Пасха стала для меня праздником живых. Я вообще воспринимал песни Бернеса частью собственной жизни, потому что, как в его песне «С чего начинается Родина», я точно так же нашел в шкафу буденовку, в которой дед отправлялся на войну.

Это потом Евангелие проникло мне в сердце теплом, когда жены-мироносицы отправляются с благовониями и неразрешимым вопросом: «Кто нам отвалит камень от гроба?» Как это близко русскому сердцу – идти на невозможное дело. Они, узнав о воскресении Христа, уходят в недоумении и «ничего никому не сказали, потому что боялись». Этими словами заканчивает свое Евангелие Марк, потому что он первым написал книгу о Христе, но не хочет, чтобы читатель просто знал что-то о Христе, но знал Самого Христа. Это парадоксально и прекрасно. Меня согрело, когда Мария Магдалина, не дождавшись окончания субботы, бежит к пещере, где Иосиф Аримафейский похоронил тело Христа. Как она принимает Христа за садовника и просит Его отдать тело Учителя: куда и как собирается понести тяжелое тело мертвого мужчины эта хрупкая женщина? Как Петр и Иоанн, сломя голову, бегут к пещере, но у самой пещеры Петр не решается войти, потому что сердце его разбито предательством.

Сердце не только согрелось, оно стало гореть, как у Луки, который по дороге в Эммаус шел печальный и которого Господь решил развеселить. Он вообще такой, Отец наш Небесный, он любит, когда Его дети радуются. Лука и Клеопа, несмысленные и медлительные сердцем, беседуют с воскресшим Христом, так и не узнав Его. И лишь потом, увидев знакомый жест преломления хлеба, восклицают: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?»

Потом Он является ученикам и отдельно Фоме, который, скорее всего, подобно Диогену, искал Его, воскресшего, днем с огнем на улицах и площадях Иерусалима. Вот, пожалуй, вместе с Фомой изменилось и мое отношение к Пасхе. От простой радости, что Бог может провести человека через огонь войны к жизни и жизни вечной, к радости горящего сердца, что в страницах Священного Писания сокрыт его Автор, Его Личность, которая смотрит на нас с Его икон. Через все это – к смиренному склонению перед Христом, который просит нас вложить руки в Его раны и не быть неверующими, но верующими. Мы, как и Фома, конечно, не станем вкладывать свои руки в Его раны, но поклонимся и скажем: «Господь мой и Бог мой». Подобно Моцарту, который, склонившись над роялем, пишет покаянную музыку «Kyrie», но он пишет улыбаясь. Он твердо знает, что Бог прощает нам наши грехи, иногда еще до того, как мы принесли покаяние, потому что Он целует и наши намерения. И что, как бы мы ни страдали в этой жизни, наше страдание снимается еще более глубоким Божьим страданием-благословением. Мы не можем верить, но хотя бы чаем, что жизнь закончится воскресением и это «Христос воскресе!» станет той конечной радостью, в которую превращается любая печаль.

Мирослав Бакулин