От Редакции АТ

Эти комментарии были опубликованы в 2010 году. Однако они сохранили свою актуальность и сейчас, когда секта норманистов перешла в идеологическое наступление, навязав обществу свое видение русской истории в «историческом» фильме «Викинг», где консультантом выступил В.Я. Петрухин, о котором очень точно сказал в этом комментарии В.В. Фомин. Как всякая секта – секта норманистов крикливая и сплоченная, поскольку не имеет доказательств своим фантазиям, агрессивная, поскольку отстаивает свои должности и регалии. Норманисты - это наглядные представители псевдонауки, отстаивающие то, чего нет, подобно теплороду, но паразитирующие на русском народе, поскольку получают надбавки за свои звания и должности из налогов, которые платят доверчивые граждане России за то, чтобы им внушали под видом науки бредовые норманистские фантазии. Когда-нибудь они ответят за это не только своими должностями и званиями, но и финансово.

Мы обратились к Вячеславу Васильевичу Фомину с просьбой прокомментировать статью Льва Самуиловича Клейна «Варяги, антинорманизм и час истины», опубликованную 28 сентября в газете «Троицкий вариант - наука». Заметим, что мы и раньше предлагали историку ответить на нападки норманистов, но он всегда вежливо отнекивался, говоря, что Интернет не место для споров с оппонентами и что он всегда готов для ведения конструктивной дискуссии с ними на страницах научных трудов.

На сей раз Фомин согласился ответить на некоторые наши вопросы.

Почему? - сразу же заинтересовались мы.

Тому две причины. Первая, варяго-русский вопрос - вопрос сугубо научный, и он должен спокойно разрешаться в рамках науки, а не сводиться к безответственной болтовне, которую Клейн с помощью «ученых и научных журналистов» пятитысячным тиражом выплескивает на читателя и которой захламляет Интернет, и где он оскорбляет, навешивает ярлыки, передергивает факты, бросается грязными обвинениями. Вторая причина заключается в том, что Клейн - доктор исторических наук, слова которого могут произвести впечатление голоса истинной науки.

А разве нет? Ведь Клейна сегодня преподносят как всемирно известного археолога и антрополога?

Все может быть. Потому вполне допускаю, что у Клейна имеются достижения и в археологии, и в антропологии.

Но я говорю о варяго-русском вопросе, которым этот всемирно известный археолог, антрополог и пр., пр., пр. профессионально все же не занимался, но по которому в последнее время вещает с самоуверенностью самозваного куратора ранней истории Руси, который всё «бдит» и «зрит», у которого всё под контролем, и не дай Бог, если что-то не по нему. Сразу же грозный окрик и молнии с Олимпа.

Чего только стоят его слова: «Должен покаяться: запись декабрьской передачи "Час истины" на тему "Русь изначальная: происхождение варягов, норманизм и антинорманизм" только недавно попалась мне на глаза». Ну, сам начальник Тайной розыскных варяжских дел канцелярии, ведающей научным сыском - выявлением неблагонадежных ученых, то бишь антинорманистов под лозунгом «Слово и дело Клейна». Выявлением и вытравлением из науки.

Но как это он не специалист по варягам, если в 2009 г. вышла его книга «Спор о варягах»?

Да мало ли сейчас всякого добра выходит. И книга «Спор о варягах» - это довольно маленькое сочинение (что-то вроде расширенного по объему реферата), которое в печатном виде занимает 73 страницы. И написана она Клейном в 1960 г. без серьезного вникания в проблему и побочно, во время работы, как говорит сам же автор, над диссертацией «по бронзовому веку», потому и содержит массу ошибок, нелепостей, а вместе с тем явных фальсификаций. Так, смерть М.В.Ломоносова отнесена в ней к 1764 г., хотя, как хорошо помнят многие неисторики еще со школы, великий ученый умер в 1765 г., а норманист XIX в. А.Ф.Федотов выдан за антинорманиста. Клейн, то ли заблуждаясь, то ли специально «заблуждая» студентов семинара, с которыми работал по рукописи своего «Спора», отчего у них серьезно искажались подлинная картина историографии и суть варяго-русского вопроса, говорил тогда, что «в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм в его реакционно - монархическом оформлении стал уже официальной догмой: русские школьники учились истории "по Иловайскому"».

Но, во-первых, а этот факт очень хорошо известен, далеко не все «русские школьники» осваивали историю «по Иловайскому». А только те, кто учился в учебных заведениях, чьи педагогические советы выбрали его учебники. И большинство педсоветов выбирало последние на основе свободной конкуренции из очень широкого круга учебников потому, что они были самыми лучшими. Во-вторых, и этот факт хорошо известен, Д.И.Иловайский являет собой пример антинорманиста (искреннего) и норманиста (вынужденного) одновременно. Так, в научных разысканиях он, разделяя русь и варягов, считал русь восточнославянским племенем, проживавшим в Среднем Поднепровье и известным под именем поляне-русь, а варягов норманнами.

Но в учебниках, например, в «Кратких очерках русской истории. Курс старшего возраста», на которых выросло несколько поколений «русских школьников», Иловайский был чистейшей воды норманистом. Ибо он, направляемый программой Министерства народного просвещения, объяснял учащимся, что плодом движения варягов-норманнов «на Восточную Европу было основание Русского государства». А далее, знакомя их с опытами решения вопроса «о том, кто были русы и откуда пришли князья», историк резюмировал: «Одни принимали финнов, другие за славян (из Померании); некоторые выводили их из литвы с устьев Немана и даже из козар. Однако полная достоверность остается на стороне скандинавского происхождения». То же самое он излагал в «Руководстве к русской истории. Средний курс (изложенный по преимуществу в биографических чертах)»¹.

И если такие утверждения Иловайского и есть «антинорманизм в его реакционно-монархическом оформлении», то точно такой же «антинорманизм», получается, исповедует и норманист Клейн.

А «в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм» никак не мог быть «официальной догмой», т.к. ситуация и в науке, и в общественном сознании того времени была такой, как ее обрисовал в 1876 г. И.Е.Забелин применительно ко всему XIX в. (а как показала жизнь, и к ХХ в., и к началу XXI в.): «.. .Мнение о норманстве руси поступило даже посредством учебников в общий оборот народного образования. Мы давно уже заучиваем наизусть эту истину как непогрешимый догмат». При этом еще подчеркнув, будто также заглянув в будущее и увидев там Клейна, что «всякое пререкание даже со стороны немецких ученых почиталось ересью, а русских пререкателей норманисты прямо обзывали журнальной неучью и их сочинения именовали бреднями. Вот между прочим по каким причинам со времен Байера, почти полтораста лет, это мнение господствует в русской исторической науке и до сих пор»².

Да, историк без знания историографии, конечно, не историк. А каким тогда был уровень знания Клейном источников?

Под стать знанию историографии варяго-русского вопроса. Так, стараясь выдать варягов за шведов, а когда этот фокус ему не удавался, то за германцев вообще, Клейн втолковывал своим «семинаристам», смотревшим на него как на единственный светоч знаний, что имя Владимир «звучит по-русски, но, очевидно, это "народная этимология", т.е. подлаживание к русским корням чуждого имени, видимо, германского. Вольдемар. Ведь древнерусское звучание - "Володимер", а не "Володимир"».

Но в Повести временных лет (ПВЛ) это имя читается в летописи в обоих приведенных Клейном вариантах: «Приде Володимир с варяги Ноугороду...» (и тут же несколько раз «Володимер», 980), «заратишася вятичи, и иде на нь Володимир.» (982), «Володимир заложи град Белъгород...» (991), «иде Володимир на хорваты» (затем только «Володимер», 992), «. придоша печенези к Василеву, и Володимир с малою дружиною изыде противу...» (дальше «Володимер», 996). А свое знаменитое «Поучение» Владимир Мономах начинает словами: «Аз худый дедом своим Ярославом, благословленым, славным, нареченый в крещении Василий, русьскымь именемь Володимир, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы» (Г.З.Байер в 1735 г. все же знал, что «славяне в старину говорили Владимир.»)³.

Даже в изложении самой главной ценности норманизма - Бертинских аннал, в 1735 г. введенных в науку Байером, - Клейн действует настолько неграмотно, что сделал несколько принципиальных ошибок, которые заметит и несведущий в варяго-русском вопросе читатель: «Одна из западноевропейских хроник (Бертинские анналы) упоминает о прибытии к французскому королю Людовику Благочестивому в 837 г. каких-то подозрительных "послов". ... Называли они себя подданными "хакана Рос" (Rhos). ... Французы опасались, не шпионы ли это страшных норманнов. И действительно, по исследованию оказалось, что они "из рода шведов"».

Во-первых, Людовик I Благочестивый был франкским императором, а не французским королем, и окружали его не французы (огромное Франкское государство, основанное германцами, распалось в 843 г., после чего начинается, подчеркивают специалисты, особая история Франции, Германии и Италии. Францией Западно-Франкское королевство стало называться в Х в.).

Во-вторых, к нему не в 837 г., а в 839 прибыли, но не послы «хакана Рос», а послы византийского императора Феофила. И лишь вместе с ними перед Людовиком Благочестивым предстали люди, утверждавшие, «что они, то есть народ их, называется Рос (Rhos)», и что они были направлены их «королем», именуемым «хаканом (Ласапш)» к Феофилу «ради дружбы». В-третьих, как записано в анналах, «тщательно расследовав цели их прибытия, император узнал, что они из народа свеонов (Sueones)...», но не шведов, как повторяет Клейн заблуждение Байера, простительное для его времени.

Полагать же свеонов шведами (самоназвание svear) в силу лишь некоторого созвучия, - это то же самое, что видеть в немцах ненцев и на полном серьезе уверять в полнейшей тождественности этих народов. Причем на ошибку Байера-Клейна прямо указывают источники, которые отличают свеонов от свевов-шведов. Так, Тацит, поселяя свионов «среди Океана», т.е. на одном из островов Балтийского моря, резко отделяет их от свебов-шведов, живших тогда в Германии и переселившихся на Скандинавский полуостров в VI в., в эпоху Великого переселения народов, дав название Швеции⁴.

Но, может быть, Клейн потом поднаторел в том, о чем так поверхностно и предвзято судил в 1960 году?

Не поднаторел, по причине чего Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха, преподносит в качестве его внука (такая ошибка, в связи с важной ролью обоих великих киевских князей в русской истории, следовательно, с их широкой известностью потомкам, непростительна и студенту), современного историка А.А.Горского, признающего норманство варягов и руси, т.е. своего же стопроцентного научного единоверца, характеризует в качестве антинорманиста, утверждает, что обозначение «норманизм» - это «клише советской пропаганды». Хотя данное «обозначение» то и дело мелькает в работах дореволюционных историков. Например, Н.К.Костомаров в публичном диспуте с М.П.Погодиным в марте 1860 г. неоднократно использовал термин «норманисты» (кстати говоря, Клейн под фотографиями главных героев диспута поместил подпись: «участник дискуссии 1865 г.»). В 1870-х гг. норманист А.А.Куник также вовсю использовал «клише советской пропаганды» и «норманистом» именовал даже Нестора-летописца («самый старинный норманист», «почтенный родоначальник норманистики»)⁵.

Остался он верным и своему правилу работы с источниками, т.е. приписывать им то, что в них отсутствует, и по которому славянский Владимир был превращен в 1960 г. в германского Вольдемара. Теперь в русской истории появился еще и Людвиг (сын, видимо, Вольдемара, можно просто Вольдемарович). Такое открытие Клейн сделал из славянской надписи на клинке меча XI в. из Фощеватой под Миргородом «людо[?]а коваль»: «Она говорит о местном производстве мечей, причем либо славянский мастер учитывал вкусы потребителя, либо мастером был славянизированный норманн (имя для славянина необычное - Людота или Людоша, фамильярное от Людвиг?»)⁶.

Ух ты, какой «научной» свежестью сразу же повеяло от этого Людвига – Людоши - Людоты!

Да, аромат еще тот. «Спор о варягах» Клейна вообще кишит выдумками и неряшливостями, в том числе в научном аппарате, которые нисколько не ассоциируются с профессионализмом. И это при том, что, как отмечает автор во введении, бригада из трех человек, среди которых есть и его ученик - доктор исторических наук С.В.Белецкий, «помогли мне в выверке ссылок».

Во-первых, это какие-то фантастические сноски и прежде всего на несуществующую литературу. Такими, например, указаны работы Г.З.Байера 1770 г., А.Л. Шлецера 1774 и 1908 гг., Т.Ю.Арне 1912 года. С другой стороны, реальные сочинения известного историка XIX в. М.П.Погодина «выпущены» в свет Клейном в 1946 и 1959 гг., исследования ученых советской поры Л.В.Черепнина, В.Т. Пашуто и Е.А.Мельниковой датированы, видимо, для равновесия, XIX в. - 1848, 1874 и 1877 гг., а выход монографии своего самого известного ученика Г.С.Лебедева «Эпоха викингов в Северной Европе» отнесен к 1885 г. (и считает ее то его кандидатской диссертацией, то, называя уже правильно 1985 г., докторской, то утверждает, что докторской диссертацией была его четвертая монография «История отечественной археологии» 1992 г.). Девятый том «Полного собрания сочинений» М.В.Ломоносова, содержащий служебные документы за 1742-1765 гг. и вышедший в 1955 г., озаглавлен Клейном как «Труды по теории и истории русского языка» (а тома с таким названием в природе не существует), якобы изданный в 1956 году. Даже свою книгу «Перевернутый мир» он датирует то 1991, то 1993 годом.

Во-вторых, многие сноски даны Клейном без указания страниц, что сразу же сигнализирует о его незнакомстве с содержанием приводимых им в таких случаях трудов. В-третьих, цитаты даже из классики норманизма - «Нестора» А.Л. Шлецера - переданы в далеком от подлинника виде и с ошибочной нумерацией страниц. Вероятно, что Клейн, в глаза не видя «Нестора», цитаты из него списал у какого-то любителя вольной передачи Шлецера. В пользу чего говорит и тот факт, что археолог сноски дает по первой части «Нестора», тогда как одна из них имеет отношение ко второй его части.

Фамильярничая с наукой, Клейн приписывает авторам то, чего у них нет. Так, с ссылкой на другого классика норманизма - В. Томсена и без указания страниц - он ведет речь о якобы норманских заимствованиях в древнерусском языке. Это слово «князь», которое, по его мнению, «в древности звучало близко к "конинг"» и которое производят «из скандинавского древнегерманского "конунг" ("король"). Подобным же образом из Скандинавии выводятся древнерусские: "витязь" ("вождь", "герой" - от "викинг"), "вира" ("штраф"), "вервь" ("община"), "гридь" ("воин") и др. (Томсен 1891)».

Но из всех перечисленных слов у Томсена есть только слово «гридь». Других нет, как не ищи. Историка же А.А.Горского внес в перечень тех ученых, кто отмечал, что «финское Ruotsi при переходе в славянский по всем законам сравнительной фонетики должно было дать "Ручь" или "Руць", а не "Русь"», хотя у того таких слов также не найти (несмотря на свой норманизм, Горский в 1989 г. продемонстрировал несостоятельность скандинавской версии происхождения названия «Русь», ибо аргументация в ее пользу настолько не согласуется с показаниями исторических источников, что это бросилось в глаза даже не специалисту в варяжском вопросе) .

Самое же главное (и самое печальное вместе с тем) заключается в том, что автор «Спора о варягах» 1960 г. до сих пор пребывает в твердой уверенности, что его книга - это новинка и что в науке, в том числе в родной ему археологии, за полстолетия ничегошеньки не изменилось. В том же «Троицком варианте - наука» 23 декабря 2008 г. он в статье «Сами с усами. К спору о варягах» по-детски делился распирающей его радостью, что скоро выходит книга, написанная им полвека назад. При этом с нескрываемым удивлением констатируя: «Это редко происходит с научными книгами, в археологии - особенно. Ведь в ней источники удваиваются за каждые 30 лет. А вот не устарела!».

Действительно, не быть научной в момент создания, да затем еще за 50 лет в такой научности нисколько не устареть, несмотря на почти двойное удвоение источников, не иначе, как чудом не назовешь и искренне подивишься такому чуду вместе с автором. Подивишься и задумаешься, что же это за течение в науке - норманизм, в котором ничего не устаревает. Но тогда это уже не наука, а что-то вроде веры. «А вот не устарела!» - и лбом об пол. И почаще, и посильнее, тогда в голове еще не те видения появятся.

Издавая книгу, Клейн включил в нее материал маскарадной «дискуссии» 1965 г. и несколько статей последних лет. В связи с ее антиломоносовской направленностью я подробно ее рассматриваю в монографии «Ломоносовофобия российских норманистов», которая только что вышла в сборнике «Варяго-русский вопрос в историографии» (вып. 2 серии «Изгнание норманнов из русской истории»)⁹. Отмечу, что после ознакомления со статьей Клейна, я усилил критику его «аргументов».

А именно?

Как известно, в науке оперируют научными аргументами. А с какого аргумента начинает Клейн разговор в газете «Троицкий вариант - наука» о Фомине, прямо затем назвав его фальсификатором, которого он, ну, супергерой Бэтман, оказывается, схватил за руку? С того, что Фомин патриот (вот жуть!), который обвиняет в антипатриотизме всех, кто признает скандинавское нашествие (что творится! Быстро сворачиваем нашествие и делаем ходу от этого разбушевавшегося патриота).

Разумеется, я патриот (а кем еще, спрашивается, должен быть гражданин России?), но в антипатриотизме никого из норманистов - ни сегодняшних, ни вчерашних - никогда не обвинял, в том числе и в сентябрьской (а не декабрьской) телепередаче «Час истины». Тем более не называл, как это продолжает лгать Клейн, не уважая даже свой весьма преклонный возраст и подставляя тем самым «учено-научное» издание, нынешних русских историков «русофобами, подкупленными Западом». Лжет он и в «Споре о варягах», приписывая мне слова, что норманист - это, «безусловно, антипатриот» (лжет и тогда, следует добавить, когда инкриминирует замечательному историку А.Г.Кузьмину желание представить норманистов сторонниками «зловредного подрывного учения с политическим подтекстом»)¹⁰.

Таких клейнских и не имеющих никакого отношения к науке «аргументов», как «патриот», «антипатриот» или «русофоб» у меня нет вообще. И дело не только в моем воспитании и моем принципиальном отношении к науке. Ученых я не делю на своих и чужих, ибо все они - и норманисты, и антинорманисты - все наши, наше наследие. Но, естественно, отмечаю их заслуги перед отечественной исторической наукой в разработке прежде всего варяго-русского вопроса, и отмечаю совершенно независимо от того, кому они принадлежат - русскому или нерусскому, потому как национальная принадлежность историков и для науки, и для меня не имеет никакого значения, а значение имеет только то, что они доказали, открыли и т.д.

Как я, например, подчеркивал в двух своих монографиях и докторской диссертации в 2005-2006 гг., имена немцев Г.З.Байера, Г.Ф.Миллера и А.Л. Шлецера, несмотря на их весьма серьезные ошибки (а у кого их нет?) во взглядах на прошлое России, «являются таким же достоянием русской исторической мысли, как и имена русских Татищева, Ломоносова, Карамзина и других замечательных деятелей нашей науки», и что они имеют «весьма значимые заслуги. перед русской исторической наукой». В текущем 2010 г. мною в монографии «Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты его историографии» были отмечены одаренность и вместе с тем противоречивость Шлецера, в 1768 г. резко отделявшего русь от норманнов (тогда он видел в ней черноморскую русь), но в 1802 г. придумавшего особый вид скандинавов - русов (хотя при этом все равно твердо говоря, по причине хорошего знания и понимания летописи, что она различает шведов и руссов, а утверждение в обратном, по его очень верным словам, «надобно доказать»)¹¹.

А чтобы современные специалисты без предвзятости взвешивали и ошибки, и заслуги этих ученых, но не повторяли и не преумножали первые, я в 2006 г. переиздал статью Байера «О варягах» (1735), речь-диссертацию Миллера «О происхождении имени и народа российского» (1749), о которой более 250 лет норманисты судили, не видя ее воочию, «с очень большим знанием дела» (как я понимаю по тональности рассуждений Клейна, он в нее так и не заглянул), готовлю к изданию перевод с немецкого книги Шлецера «Probe russischer Annalen» («Опыт анализа русских летописей», 1768), в которой он предстает перед нами во многом иным, чем в своем знаменитом «Несторе» 1802-1809 годов. Добавлю, что в сборнике «Варяго-русский вопрос в историографии», посвященном 1150-летию похода руси на Константинополь, публикуется исследование норманиста эмигранта В.А. Мошина, давшее название всему сборнику - «Варяго-русский вопрос» (1931), а также статьи советских норманистов Д.Л. Талиса (1974) и М.Б.Брайчевского (1985).

Помогает это науке? Несомненно, ведь названные работы либо плохо, либо вовсе неизвестны современным норманистам, с умным видом изобретающим велосипеды, на которых по русской истории лихо пылят, застилая истину, Вольдемары и Людвиги.

А переиздал ли что-нибудь Клейн из наследия норманистов прошлого (и что было бы куда полезнее его «Спора о варягах»)? Нет. Исправил ли свои ошибки, дорого обходящиеся науке? Нет. Но при этом свой ложный взгляд на варяжский вопрос он пытается прикрыть завесой разговоров о зловредных патриотах, т.е. силится сугубо научный разговор перевести в плоскость политики, чтобы в ее мутных водах утопить суть варяго-русского вопроса, и представить ученых, смотрящих на историю Руси не его глазами, националистами и даже нацистами.

Серьезно?

Более чем. Вот слова, которые в 1960 г. Клейн сказал в отношении двух замечательных русских историков дореволюционной поры и которыми он много лет наставлял студентов своего семинара: «Некоторые реакционно-настроенные историки (Иловайский, Забелин), подходя к вопросу с позиций великодержавного шовинизма, выступали против "норманской теории", поскольку она противоречит идее о том, что русский народ по самой природе своей призван повелевать и господствовать над другими народами»¹².

Что за чушь!

Это еще не все, т.к. кое-чему свойственно крепчать. В 2004 г. в книге «Воскрешение Перуна» Клейн утверждал, что академик Б.А.Рыбаков «был не просто патриотом, а несомненно русским националистом или, как это сейчас принято формулировать, ультра-патриотом - он был склонен пылко преувеличивать истинные успехи и преимущества русского народа во всем, ставя его выше всех соседних».

В добавлениях последних лет к книге «Спор о варягах» Клейн в сильнейшем раздражении выдает антинорманизм за «ультра-патриотизм», за «искусственное, надуманное течение, созданное с ненаучными целями - чисто политическими и националистическими», за «шовинистическую ангажированность», даже за «экий застарелый синдром Полтавы!» (и что это он забыл про Невскую битву, ведь тогда бы «экий» синдром стал «эдаким», т.е. во много раз ужаснее), а сегодняшние его сторонники изображаются «дилетантами» и «ультра-патриотами», которые «повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать»¹³.

Но дальше еще круче. В 2010 г. по программе «Кантемир»: «Благодарная Молдавия - братскому народу России» (без молдаван сегодня, конечно, никуда) вышло его же «Трудно быть Клейном» (во как!), где он антинорманизму - Ломоносову и «его приспешникам», в целом всем «ультрапатриотам» - в главе под названием «Диагноз» методично и искусно «шьет» очень большое и очень страшное политическое дело, своего рода «Нюрнберг», наметки которого им были сделаны еще полвека назад. И этот приговор, а он оказывается уже зачитывался Клейном в 2006 г. со страниц «Новой газеты» и журнала «Звезда», а теперь повторен аккурат в 65 год Победы над фашизмом, состоит в том, что Россия вступила на путь, «который прошла побежденная ею Германия» - на «путь нацизма».

Находя тому якобы параллели и признаки, проиллюстрированные для непонятливых рассказом антирусского анекдота, а также говоря, что «народ в массе симпатизирует убийцам инородцев, жалеет не убитых и их родных, а убийц, которые попали в скверную ситуацию из-за такого пустяка. Не русского же убили, а инородца, чужака. Народ готов к погромам инородцев. и к принятию расовых законов» и что уже президент (в данном случае речь идет о В.В.Путине) «молодцевато» провозглашает «официальное приветствие русских нацистов»: «Слава России», Клейн заключает: «Наш Гитлер уже пишет свою "Майн кампф" и составляет списки для расстрелов. И концлагеря готовы - ждут поступления колонн политзэков»¹⁴.

То есть, антинорманисты, как и русский народ «в массе», нацисты ?

Выходит так. Хотя Гитлер, как и Клейн, был норманистом.

В «Майн кампф» этот бесноватый утверждал, обосновывая тем самым необходимость нападения на СССР, что «организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство». От фюрера не отставало и другое чудовище - Гиммлер: «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же не способны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков»¹⁵.

Но обвинение русского народа, внесшего основной вклад в разгром фашизма, в нацизме есть чудовищная ложь, наказуемая законом?

Ложь действительно чудовищная.

Потому, как русский народ не несет в себе бацилл расизма и нацизма, на почве которых вырастает фашизм. Как отмечал знаменитый Н.Н.Миклухо-Маклай, характеризуя ситуацию XIX в. в Европе, охваченной идеями расизма и социал-дарвинизма, «Россия - единственная европейская страна, которая хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла полигенизм (т.е. учение о разном происхождении и, следовательно, неравенстве рас) даже на полицейском уровне. В России полигенисты не могут найти себе союзников, так как их взгляды противны русскому духу»¹⁶.

По той же причине - противности русскому духу - в русском сознании никогда не было и никогда не будет нацистской идеи о «способных» или «неспособных» создавать государства народах. По той же причине русские никогда не уничтожали нерусских, не загоняли их в резервации и не сгоняли их с родной земли (действия грузин Сталина и Берии к характеру русского народа, понятно, не имеют никакого отношения).

По той же причине в русском народе, который изначально сложился как полиэтническая общность, нет психологии «нации господ». Изначально многонациональным было и наше государство, в рамках которого около двухсот народов смогли сохраниться и сохранить свою самобытность, свою культуру и свой язык (в большинстве своем они добровольно вошли в состав России, и таких примеров мировая история не знает).

А по каким-то отморозкам, которые убивают не только нерусских и людей неславянской внешности, но и русских, и людей славянской внешности, нельзя судить обо всем народе, марать его, да еще обвинять его в симпатии к «убийцам инородцев». Убийцы они и есть убийцы, какими бы они словами и лозунгами - по форме и звучанию даже самыми патриотичными - не прикрывали свои злодеяния, и к какому бы роду-племени они бы не принадлежали. И подлежат эти псевдопатриоты, дискредитирующие и Россию, и русский народ, и патриотизм, самому суровому наказанию.

И все это Клейн очень хорошо знает. Но при этом всегда будет говорить то, что ему нужно, специально заостряя углы, чтобы, во-первых, лишний раз обратить на себя внимание, во-вторых, если вдруг его спросят за эту инсинуацию, то чтобы тут же раскричаться во всех «демократических» изданиях, а они незамедлительно предоставят ему свои страницы, о гонениях на него - такого всеизвестного и такого всемирнозначимого, в целом на норманистов за их «объективные исследования», отвергающие «блаженную "ультрапатриотическую" убежденность», т.е. антинорманизм.

Можете себе представить, какой вселенский визг поднимется под лозунгом «Руки прочь от нашего Клейна», якобы страдающего именно за истину в варяжском вопросе. И, разумеется, понятно от кого - от «ультра-патриотов» с их «шовинистической ангажированностью» и «застарелым синдромом Полтавы».

Но перед законом все равны!

Скорее я буду привлечен (с подачи тех же «ученых и научных журналистов») к «ответу» за то, что посмел посягнуть на их святыню, на самого, подумать страшно, Льва Самуиловича Клейна. Да и другим будет наука - нечего правду историческую искать, а то также поймут, что норманизм есть ложь, уродующая наше самосознание.

Интересно, а что в устах Клейна означает «наш Гитлер»?

Давайте лучше вернемся к его рассуждениям об антинорманистах, в которых он также, как и в своем мнении о русском народе, действует по правилу одного печально известного нацистского «спеца» по оболваниванию: ври больше, что-нибудь да останется.

И поговорим об этом, в целом о варяго-русском вопросе очень серьезно и обстоятельно, т.к. любая наука, в том числе историческая, - это четкая система доказательств и вразумительных контрдоводов, а не пустобрехство и зубоскальство. Тем более по теме начала Руси. И в науке История рассуждают не по принципу «я утверждаю», «как мне кажется» и «я всех умнее», а с приведением фактов. При этом обосновывая не только то, что укладывается в собственную концепцию, но и то, что в нее не вписывается.

Как совершенно верно подчеркнул М.В.Ломоносов в первом отзыве на речь-диссертацию Г.Ф.Миллера «О происхождении имени и народа российского» (16 сентября 1749), «правда, что и в наших летописях не без вымыслов меж правдою, как то у всех древних народов история сперва баснословна, однако правды с баснями вместе выбрасывать не должно, утверждаясь только на одних догадках». А во втором отзыве на нее (октябрь-ноябрь 1749) он сформулировал, в контексте разговора своего видения происхождения руси, ключевой принцип беспристрастности, который также игнорируется сторонниками норманской теории: ибо хотя Миллер «происхождение россиян от роксолан и отвергает, однако ежели он прямым путем идет, то должно ему все противной стороны доводы на среду поставить и потом опровергнуть»¹⁷.

Но Клейн уверяет в газете «Троицкий вариант - наука», что Ломоносов возомнил себя историком и к истории «не был приуготовлен, древнерусских летописей не прорабатывал...».

Это Клейн возомнил себя невесть кем и потерял чувство меры, черня Ломоносова лишь потому, что он был антинорманистом и что в ответ ему норманисты, кроме брани и клеветы, ничего так и не могут предъявить.

Ломоносов, несмотря на необработанность тогда русской и европейской историй, сделал важнейшие открытия, принятые наукой (в скобках я привожу фамилии крупнейших норманистов прошлого, развивавших его идеи): о равенстве народов перед историей, об отсутствии «чистых» народов и сложном их составе, о «величестве и древности» славян, о скифах и сарматах как древних обитателях России, о сложном этническом составе скифов, о складывании русской народности (по С.М.Соловьеву, «превосходное замечание о составлении народов») на полиэтничной основе (путем соединения «старобытных в России обитателей» славян и чуди. В.О.Ключевский в «Курсе русской истории» говорит, что русский народ образовался «из смеси элементов славянского и финского с преобладанием первого»), об участии славян в Великом переселении народов и падении Западно-Римской империи, о родстве венгров и чуди (в чем сами венгры убедились только столетие спустя), о прибытии Рюрика в Ладогу, о высоком уровне развития русской культуры, о ненадежности «иностранных писателей» при изучении истории России, т.к. они имеют «грубые погрешности» (Г.Ф.Миллер затем также подчеркивал, что если пользоваться только иностранными авторами, то «трудно в том изобрести самую истину, ежели притом» не работать с летописями и хронографами и что иностранцы недолго бывали в России, большинство из них не знало русского языка, и «то они слышали много несправедливо, худо разумели, и неисправно рассуждали»), и др.

Установил Ломоносов и факты отрицательного свойства, показывающие полнейшую научную несостоятельность норманской теории (а варяго-русским вопросом он целенаправленно занялся в 1730-х гг.): отсутствие следов руси в Скандинавии (норманисты почти 130 лет игнорировали этот вывод Ломоносова, пока в 1870-х гг. датский лингвист В.Томсен наконец-то не признал, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и что скандинавские племена «не называли себя русью»), отсутствие сведений о Рюрике в скандинавских источниках, отсутствие скандинавских названий в древнерусской топонимике, включая названия днепровских порогов, отсутствие скандинавских слов в русском языке, что имена наших первых князей не имеют на скандинавском языке «никакого знаменования» и что вообще сами по себе имена не указывают на язык их носителей. В целом, как заключал Ломоносов в третьем отзыве на речь Миллера в марте 1750 г., что, «конечно, он не может найти в скандинавских памятниках никаких следов того, что он выдвигает».

Вместе с тем Ломоносов отмечал, вводя в научный оборот свидетельства византийского патриарха Фотия, давнее присутствие руси на юге Восточной

Европы, где «российский народ был за многое время до Рурика» (Г.Ф.Миллер затем также неоднократно подчеркивал, что «имя российское еще и до Рюрика¹⁸ было употребительно в России.». Потом и С.М.Соловьев констатировал, что «название "русь" гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всей вероятности, русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями»; о черноморской руси, существовавшей до призвания варягов, речь вели Е.Е.Голубинский и В .Г .Васильевский).

Говорил наш гений и о связи руси с роксоланами (эту мысль активно разрабатывал Г.В.Вернадский), об историческом бытии Неманской Руси, откуда пришли к восточным славянам варяги-русы (Неманская Русь позже прописалась в трудах Г.Ф.Миллера, Н.М.Карамзина, И. Боричевского, М.П. Погодина), о широком значении термина «варяги» (варягами «назывались народы, живущие по берегам Варяжского моря». С.М.Соловьев особенно ценил этот вывод Ломоносова, вслед за ним понимая под варягами не какой-то конкретный народ, а европейские дружины, «сбродную шайку искателей приключений», подчеркивая вместе с тем, что в той части «Древней Российской истории», где разбираются источники, «иногда блестит во всей силе великий талант Ломоносова, и он выводит заключения, которые наука после долгих трудов повторяет почти слово в слово в наше время»).

Ломоносов указывал, что в Сказании о призвании варягов летописец выделял русь из числа других варяжских (западноевропейских) народов, при этом не смешивая ее со скандинавами (а то же самое, как выше отмечалось, утверждал затем и Шлецер), акцентировал внимание на факте поклонения варяжских князей славянским божествам и объяснял Миллеру, настаивавшему на их скандинавском происхождении, славянскую природу названий Холмогор и Изборска, отмечая при этом простейший способ превращения им (а так до сих пор поступают норманисты) всего русского в скандинавское: «Весьма смешна перемена города Изборска на Иссабург.»¹⁹.

И этот вклад историка Ломоносова в развитие отечественной и всеобщей истории объясняется его прекрасным знанием источников, большинство из которых Клейн никогда не видел и, естественно, «не прорабатывал».

Как отмечала в 1962-1980 гг. Г.Н.Моисеева, обратившись к сочинениям Ломоносова (историческим и поэтическим) и архивам России и Украины, в которых открыла 44 рукописи с его пометами (а их более 3000 на полях и в тексте), что им было изучено очень большое число источников и в первую очередь отечественных. Это ПВЛ, Киево-Печерский Патерик, Хронограф редакции 1512 г., Софийская первая, Никоновская, Воскресенская, Новгородская третья и четвертая, Псковская летописи, Казанская история (Казанский летописец), Степенная книга, Новый летописец, Двинской летописец, Сказание о князьях владимирских, Иное сказание, «История о великом князе Московском» А.М.Курбского, послания Ивана Грозного и Курбского, «Сказание» Авраамия Палицына, исторические повести о битве на Калке, о приходе Батыя на Рязань, о Куликовской битве, многочисленные повести о стрелецком восстании, Родословные и Разрядные книги, жития Ольги, Бориса, Глеба, Александра Невского,

Дмитрия Донского, Сергия Радонежского, Федора Ростиславича Смоленского и Ярославского и др. (в ряде случаев их разные редакции и списки), а также церковно-учительная и церковно-богослужебная литература. И, говоря о его приобщении к чтению исторических и литературных памятников еще на Севере, исследовательница на фактах показала их целенаправленное изучение Ломоносовым уже в годы обучения в Москве в Славяно-греко-латинской академии (1731-1735)²⁰.

Нельзя забывать еще об одной стороне деятельности Михаила Васильевича, 300-летний юбилей которого в 2011 г. будет праздновать Россия, будут праздновать все, кому дорого его имя. В 1936 г. в Нью-Йорке вышла книга Д.Мореншильдта «Россия в интеллектуальной жизни Франции XVIII века», в которой автор говорит о большом значении влияния, «оказанного сочинениями Ломоносова на общественное мнение Франции XVIII в. "Ломоносов одним из первых сообщил Франции, что еще до Петра Россия была организованным государством и обладала своей собственной культурой"»²¹.

Но Ломоносов, а в том и заключается одна из величайших его заслуг как Историка, всей Европе, а не только Франции, сообщил, «что еще до Петра Россия была организованным государством и обладала своей собственной культурой». Слова Мореншильдта относятся к «Древней Российской истории» Ломоносова (была издана в 1768 г. на немецком языке, в 1769, 1773, 1776 гг. на французском, в 1772 г. на итальянском), которая заканчивается 1054 г. - смертью Ярослава Мудрого. А об этом же времени норманская теория дает, в отличие от Ломоносова, иное представление.

Исторические интересы Ломоносова, как известно, не ограничивались далеким прошлым. Его «Древняя Российская история», заканчивающаяся временем смерти Ярослава Мудрого, имела, как утверждают исследователи, продолжение и была доведена до 1452 года. Им создан, как полагают, с участием А.И.Богданова, «Краткий Российский летописец», по точной оценке П.А.Лавровского, «остов русской истории», где дана история России от первых известий о славянах до Петра I включительно, «с указанием важнейших событий и с приложением родословной Рюриковичей и Романовых до Елизаветы». И этот труд был настолько востребован российским обществом, что в кратчайший срок - с июня 1760 по апрель 1761 г., т.е. всего за 10 месяцев - он вышел тремя изданиями и невероятно огромным для того времени тиражом - более 6 тысяч экземпляров. Но и этого тиража так остро не хватало, что «Краткий Российский летописец» переписывали от руки.

Ломоносов очень много занимался эпохой и личностью Петра I, стрелецкими бунтами. В 1757 г. он написал, по просьбе И.И.Шувалова, примечания на рукопись «История Российской империи при Петре Великом» (первые восемь глав) Ф.-М.А. Вольтера, где исправил «многочисленные ошибки и неточности текста», и все эти поправки были приняты европейской знаменитостью. Так, по его настоянию французский мыслитель переработал и расширил раздел «Описание России», полностью переделал главу о стрелецких бунтах, воспользовавшись присланным Ломоносовым «Описанием стрелецких бунтов и правления царевны Софьи», во многих случаях «почти дословно» воспроизводя последнее в своей «Истории». Ему же принадлежат «Сокращенное описание самозванцев» и «Сокращение о житии государей и царей Михаила, Алексея и Федора», судьба которых до сих пор неизвестна, и которые он также готовил для Вольтера²².

А что скажите о такой деятельности Ломоносова, как его полемика с оппонентами?

Норманизму, как ложному представлению о начале русской истории, Ломоносов всегда давал решительный отпор, например, в известной дискуссии 1749-1750 гг. по речи-диссертации Миллера «О происхождении имени и народа российского».

Причем норманисты, рисуя Ломоносова каким-то зоологическим неприятелем Миллера, забывают сказать, что в 1747 г. Ломоносов в споре Миллера и Крекшина принципиально поддержал первого, ибо на его стороне была правда, но эту правду надо было еще доказать перед Сенатом, т.к. чреватый большими неприятностями спор касался происхождения царствующей династии, которую русский Крекшин надуманно выводил от Рюрика. И такая позиция русского Ломоносова не только уберегла немца Миллера от самых серьезных неприятностей, но и сберегла его для нашей науки.

Они также молчат, что речь-диссертацию Миллера во время ее обсуждения отвергли немцы И.Э.Фишер и Ф.Г. Штрубе де Пирмонт (которых ну никак не записать в русские патриоты и тем более в «ультра-патриоты»), также сказавшие о «предосудительности» его речи России. Так, Штрубе де Пирмонт отмечал, что Академия справедливую причину имеет сомневаться, «пристойно ли чести ее помянутую диссертацию публично читать и напечатавши в народ издать». То же самое говорил Ломоносов: она, поставленная на «зыблющихся основаниях», «весьма недостойна, а российским слушателям и смешна, и досади- тельна».

Факт, что сочинение немца Миллера не приняли немцы Фишер и Штрубе де Пирмонт, что позже немец А.Л. Шлецер увидел во многих ее положениях «глупости» и «глупые выдумки», а немец А.А. Куник (как же заразен этот «ультра-патриотизм»!) в целом охарактеризовал ее как «препустая», отметает все норманистские домыслы об отсутствии в критике русского Ломоносова каких-либо серьезных оснований, кроме, как только патриотических (начало такому мнению, ставшему самым главным «аргументом» в разговоре норманистов с оппонентами вообще и с особенной силой вновь зазвучавшего в устах современных российских ученых, положил Шлецер. Стремясь выставить Ломоносова перед просвещенной Европой в самом неприглядном виде, Шлецер утверждал в своих воспоминаниях и «Несторе», что его неприязненное отношение к речи немца Миллера объясняется тем, что он «был отъявленный ненавистник, даже преследователь всех нерусских»). Остается добавить, что сам Миллер в 1773 г., говоря о выходе диссертации в Геттингене «вторым уже тиснением» без его участия, с нескрываемым сожалением признал: «много сделал бы еще в оном перемены»²³.

В 1764 г. Ломоносов дал отпор и этимологическим безобразиям Шлецера - попыткам выводить, с целью демонстрации «научности» норманизма, русские слова из германских языков. Например, производство слов «князь» от немецкого «Knecht - холоп, «дева» либо от немецкого «Dieb» - вор, либо нижнесаксонского «Tiffeе» - сука, либо голландского «teef» - сука, непотребная женщина, название которой не каждый мужчина решится произнести.

Ознакомившись с такими оскорбительными - а подобные «словопроизводства» заденут честь любого народа - для русского человека «открытиями» Шлецера, Ломоносов, отметив его «сумасбродство в произведении слов российских», заключил, что «каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина». Как норманист В.О.Ключевский хотя и считал, что Ломоносов «до крайности резко разобрал» «Русскую грамматику» Шлецера, но в то же время как ученый полностью признал его правоту. «Действительно, - говорил он, не скрывая своего искреннего недоумения, проистекавшего из созданного нашей наукой культа Шлецера, - странно было слышать от ученика Михаэлиса такие словопроизводства, как боярин от баран, дева от Дiев, князя от Knecht»²⁴.

А «странные» словопроизводства Шлецера имеют свои корни, которые затем намертво вросли в русскую почву (что хорошо видно на примере Клейна и о чем речь впереди). В бытность его проживания в Санкт-Петербурге в доме Миллера в 1761-1762 гг. последний, отмечал в 1882 г. К.Н.Бестужев-Рюмин, «никак не мог помириться со сравнительным методом, вынесенным Шлецером из Геттингена, и бранил его Рудбеком (шведский ученый, отличавшийся смелыми и странными словопроизводствами)».

Имя шведского норманиста XVII в. О.Рудбека сделалось в науке нарицательным, ибо он, дойдя в своей необузданной фантазии, зацикленной на прославлении своего Отечества, до мысли, что Атлантида Платона есть древняя Швеция и что она, являясь «прародиной человечества», сыграла выдающуюся роль в мировой истории, в том числе древнерусской, «доказывал» эти норманистские бредни переиначиванием древнегреческих и русских слов в скандинавские. Как подчеркивал в 1856 г. С.М.Соловьев, Рудбек своими словопроизводствами, основанными «на одном только внешнем сходстве звуков», возбуждал «отвращение и смех в ученых». Современные шведские исследователи, в частности, Ю.Свеннунг и П.Бейль указывают, что Рудбек «довел шовинистические причуды фантазии до вершин нелепости» и что его эмпиризм «граничил с паранойей»²⁵.

Но то, что видели Миллер, Соловьев, Бестужев-Рюмин и Ключевский, категорично не желает видеть основная часть норманистов, которая с неподдельным возмущением осуждает Ломоносова в случае с его оценкой «Русской грамматики» Шлецера. Как, например, утверждал в 1904 г. С.К.Булич, немецкий ученый «неоспоримо» превосходил Ломоносова широтой филологического и лингвистического образования, проницательностью взгляда, а враждебные отношения Ломоносова к нему «развились на почве научного соперничества сначала в области русской истории, а затем уже в русской грамматики».

При этом защитники Шлецера - даже в таком очевидном его отступлении от науки - не принимают в расчет того факта, что «разнос» Ломоносова весьма благотворно сказался на их кумире. Ибо он уже в 1768 г., спустя всего четыре года после своего фиаско с этимологическими «опытами» в области русского языка, сам и абсолютно по делу учил «уму-разуму» современных ему исследователей, с ловкостью фокусников создававших любые «лингвистические аргументы», посредством которых с той же ловкостью ими возводились многочисленные эфемерные конструкции, засорявшие науку. «Неужто даже после всей той разрухи, - искренне негодовал Шлецер, - которую рудбекианизм учинил, пройдясь по древним векам, они все еще не устали творить из этимологий историю, а на простом, может быть, случайном совпадении слов выстраивать целые теории?»²⁶

Но ведь Ломоносов не был, на что особый упор делают норманисты, профессиональным историком, в связи с чем они, якобы на законных основаниях, исключают его из исторической науки?

Профессиональными историками не были и другие наши замечательные историки - В.Н.Татищев, Н.М.Карамзин, И.Е.Забелин. Что ж, их норманисты тоже прикажут «на законных основаниях» исключить из исторической науки (такие действия, кстати сказать, уже не раз предпринимались в отношении антинорманиста Татищева, а сегодня его злопыхатели вновь активизировались²⁷)? И прикажут те, чьи имена, судя по их работам, не только что в памяти потомков, но даже в памяти современников не оставят никакого следа. След же Ломоносова в науке, в том числе исторической, при всех стараниях сегодняшних «ломоносововедов» (точнее, ломоносовоедов) никогда не сотрется. Ибо он слишком глубок и значим.

Профессиональными историками не были и немецкие ученые Г.З.Байер, Г.Ф.Миллер и А.Л. Шлецер, которых в обязательном порядке противопоставляют «неисторику» Ломоносову. Так, у Миллера за плечами были только гимназия и два незаконченных университета, в которых он проявил интерес не к истории, а к этнографии и экономике. Байер и Шлецер, хотя и имели университетское образование, но это образование не могло им дать, несмотря на все уверения сторонников норманизма, никакой «специальной исторической подготовки» по причине ее отсутствия в их время в программах западноевропейских университетов. На богословских факультетах, на которых они учились, можно было ознакомиться лишь с библейской историей, причем, как вспоминал Шлецер, только в ее «главных событиях». Там же они подготовили диссертации: Байер по теме «О словах Христа: или, или, лима, савафхани», Шлецер - «О жизни Бога». Историческими эти диссертации никак не назовешь. Пусть даже обратное будет теперь твердить на всех страницах каждого номера газеты «Троицкий вариант - наука» и каждые полчаса в Интернете всемирно известный археолог и антрополог Клейн.

А университеты XVIII в. давали типичное для той эпохи эрудитское образование. Так, Шлецер по окончанию богословского факультета Виттенбергского университета год слушал лекции по филологическим и естественным наукам в Геттингенском университете, где увлекся, благодаря И.Д.Михаэлису, филологической критикой библейских текстов (гордо говоря впоследствии, что «я вырос на филологии») и где решил посвятить себя «для религии и библейской филологии...». Некоторое время спустя он в том же университете еще два с половиной года изучал большое число дисциплин, в том числе медицину (по которой получил ученую степень), химию, ботанику, анатомию, зоологию, метафизику, математику, этику, политику, статистику, юриспруденцию.

И с каким багажом знаний собственно русской истории прибыл Шлецер в наше Отечество, видно из его слов, что до отъезда в Россию он два с половиной месяца «усиленно изучал» ее и что в середине XVIII в. Российское государство было «terra incognita, или, что еще хуже, описывалось совершенно ложно недовольными». В данном случае показательны и слова предисловия французского издания «Древней Российской истории» (1769) Ломоносова, где специально выделено, что в ней речь идет о народе, о котором до сих пор мало известно: «Отдаленность времени и мест, незнание языков, недостаток материалов наложили на то, что печаталось о России, такой густой мрак, что невозможно было отличить правду от лжи».

Но что все же мог противопоставить немецким ученым Ломоносов?

Прежде всего свое прекрасное образование, которое ни в чем не уступало образованию ни Байера, ни Шлецера, ни тем более Миллера. За пять лет (17311735) он на родине блестяще освоил практически всю программу обучения в Славяно-греко-латинской академии (прохождение ее полного курса было рассчитано на 13 лет), где по собственному почину занялся изучением русской и мировой истории. «К счастью Ломоносова, - говорил в 1865 г. академик Я.К.Грот, - классическое учение Спасских школ поставило его на твердую почву европейской цивилизации: оно положило свою печать на всю его умственную деятельность, отразилось на его ясном и правильном мышлении, на оконченности всех трудов его».

А с января по сентябрь 1736 г. он был студентом Петербургской Академии наук. Затем в 1736-1739 гг. Ломоносов учился в одном из лучших европейских университетов того времени - Марбургском, где слушал лекции на философском и медицинском факультетах (на последнем - преимущественно лекции по химии, там же он получил звание «кандидата медицины»). И прошел он эту «университетскую школу» настолько успешно, что заслужил по ее окончанию в июле 1739 г. высочайшую похвалу своего учителя, «мирового мудреца», как его называли в XVIII в., преемника великого Г.В.Лейбница, выдающегося немецкого философа и специалиста в области физико-математических наук Х.Вольфа.

Как отмечал этот признанный европейский авторитет, которого Ломоносов боготворил всю свою жизнь и считал его «своим благодетелем и учителем», «молодой человек с прекрасными способностями, Михаил Ломоносов со времени своего прибытия в Марбург прилежно посещал мои лекции математики и философии, а преимущественно физики и с особенною любовью старался приобретать основательные познания. Нисколько не сомневаюсь, что если он с таким же прилежанием будет продолжать свои занятия, то он со временем, по возвращению в отечество, может принести пользу государству, чего от души и желаю».

К универсальному образованию Ломоносова следует прибавить еще два года его обучения (1739-1741) у профессора И.Ф. Генкеля во Фрейбурге металлургии и горному делу. Надлежит также сказать, что Ломоносов в Германии, помимо основательной работы над обязательными дисциплинами - математикой, механикой, химией, физикой, философией, рисованием, немецким и французским языками и пр. - самостоятельно совершенствовал познания в риторике, занимался теоретическим изучением западноевропейской литературы, практической работой над стихотворными переводами, писал стихи, создал труд по теории русского стихосложения, знакомился с зарубежными исследованиями по русской истории и др.

Не уступал Ломоносов немецким ученым и в знании иностранных языков, т.к. прекрасно владел латинским и древнегреческим языками, что позволяло ему напрямую работать с источниками, большинство из которых еще не было переведено на русский язык (как свидетельствует его современник, историк и академик И.Э.Фишер, он знал латинский язык «несравненно лучше Миллера», а сын А.Л. Шлецера и его первый биограф Х.Шлецер называл Ломоносова «первым латинистом не в одной только России»).

В той же мере наш гений владел немецким (причем несколькими его наречиями) и французским языками, благодаря чему всегда был в курсе новейших достижений европейской исторической науки. Сверх того Ломоносов, как он сам пишет, «довольно знает все провинциальные диалекты здешней империи. разумея притом польский и другие с российским сродные языки». А в «Российской грамматике» им приведены примеры из латинского, греческого, немецкого (и древненемецкого), французского, английского, итальянского, не уточненных азиатских, абиссинского, китайского, еврейского, турецкого, персидского, из иероглифического письма древних египтян.

Вместе с тем Ломоносов в середине XVIII в., т.е. в момент становления в России истории как науки и выработки методов познания прошлого, обладал очень важным преимуществом перед Байером и Шлецером, ибо был выдающимся естественником, не имевшим равных в Европе. И каждодневная многолетняя практика самого тщательного и тончайшего анализа в точных науках, прежде всего химии, физике, астрономии, математике, выработала у него принцип, который он предельно четко изложил в заметках по физике в начале 1740- х гг.: «Я не признаю никакого измышления и никакой гипотезы, какой бы вероятной она ни казалась, без точных доказательств, подчиняясь правилам, руководящим рассуждениями»²⁸.

И неукоснительное руководство этим принципом вело Ломоносова к многочисленным открытиям в совершенно разных сферах, обогатившим отечественную и мировую науку, превратило его в универсального исследователя. Универсалов тогда было много, но Михаил Васильевич обладал еще и тем, чем наделяет Бог только самых избранных. «Я всегда, - говорил нашему гению другой гений, великий математик Л.Эйлер в письме от 19 марта 1754 г., - изумлялся Вашему счастливому дарованию, выдающемуся в различных научных областях».

Данное счастливое дарование было многократно усилено невероятной работоспособностью Ломоносова. Как сказал в 1921 г. наш выдающийся математик академик В.А.Стеклов, знавший по себе, что есть такое научный труд, о всеобъемлющем таланте этого «умственного великана»: можно только поражаться, «каким образом успевал один человек в одно и то же время совершать такую массу самой разнообразной работы», при этом «с какой глубиной почти пророческого дара проникал он в сущность каждого вопроса, который возникал в его всеобъемлющем уме»²⁹.

С той же «глубиной почти пророческого дара проникал» Ломоносов и в сущность истории своего народа, видя задачу историка в том, что «коль великим счастием я себе почесть могу, ежели моею возможною способностию древность российского народа и славные дела наших государей свету откроются.». Благородная цель, служению которой желали бы посвятить себя многие исследователи. И можно лишь только гадать, что было бы им сделано на поприще истории, если бы она одна и была его уделом (как, например, у Байера, Миллера и Шлецера).

Но и того, что он сделал в этой области, при этом занимаясь еще химий, физикой, металлургией, лингвистикой, астрономией, географией и многими другими отраслями науки, где прославил свое имя (да еще основав такие науки, как физическая химия и экономическая география), вполне достаточно, чтобы признать Ломоносова историком и без норманистской предвзятости взглянуть и на него и на его наследие. К тому же не забывая, что в обработке русской истории он, как справедливо заметил П.А.Лавровский, натолкнулся «на неподготовленную еще почву и вынужден был сам и удобрять, и вспахивать, и засевать и боронить ее»³⁰.

Но норманисты уверяют, что им все было сделано не так?

Ломоносов, действительно, делал все не так, как бы того хотелось норманистам, а так, как того требуют истина и долг ученого. И, как вы знаете, реальность и отражение этой реальности в головах разных людей - это две большие разницы. И отражение реальности - настоящей или прошлой - зависит в целом от культуры, воспитывающей мировоззренческие принципы, которыми затем руководствуется - осознанно и неосознанно - человек. Важная грань культуры - образование. И если человек «образован» как норманист, то он и будет на все смотреть именно как норманист.

А в этой зашоренности он - осознанно или неосознанно - обязательно будет - в той или иной мере - участвовать в дискредитации Ломоносова как историка и в очернении его взгляда на раннюю историю Руси. Причем независимо от того, кто он, этот норманист - археолог, историк, корабельных дел мастер или геолог. Такое изначально негативное настроение высокообразованных умов, которое только и можно назвать ломоносовофобией, стало сейчас привычным явлением, по хозяйски обосновалось в нашей науке, закрепляется в общественном сознании. И об этом совершенно позорном и, уверен, невероятном явлении для других стран - где по праву гордятся своими Ломоносовыми куда за меньшие заслуги, при этом никому не позволяя охаивать национальные святыни, фамильярничать с ними и памятью о них - я подробно рассказываю в «Ломоносовофобии российских норманистов».

Чтобы были понятны масштабы этой ломоносовофобии, приведу «суждения» некоторых «знатоков» творчества Ломоносова, которые с элементами явного издевательства устраивают, словно во времена инквизиции, публичное судилище над своим соотечественником, составляющим гордость и славу России, за его научные взгляды, даже не предпринимая попытки понять их истинную природу, т.е. без предвзятости вчитаться в источники, и высокомерно отлучают ученого от исторической науки.

В 1995 г. к.и.н. археолог А.А.Формозов утверждал, что «методами критики источников, выработанными уже к этому времени за рубежом, Ломоносов не владел», что его представления «о начале русской истории отвечали уровню полуученых-полудилетантских изысканий его времени» и что он в истории «сознательно творил миф», обслуживающий «заранее заданные тезисы о величии и древности предков русского народа.», но так и «не смог подарить народу ни полноценный научный труд о прошлом России, ни новый вариант мифа, приемлемый для массового читателя».

В 2004 г. он же заключал, что если немцы - «кастовые специалисты» - «несли в Россию строгую науку, не задумываясь, как она тут будет воспринята», то для Ломоносова - «дипломированного функционера» - история являлась не одной «из областей познания реального мира», а разновидностью риторики, что для него «характерна старая донаучная манера составления истории». И, как Формозов впервые предъявлял Ломоносову претензии со стороны археологии (ну, кругом виноват!), «идея обслуживания наукой политических лозунгов - функционерства, - выдвинутая Ломоносовым, была чревата большими опасностями для дальнейшего развития русской археологии. К счастью, провести в жизнь эту программу тогда не удалось.»³¹.

В 2000-2005 гг. д.и.н. историк Т.А.Володина убеждала, что «официальный бард в елизаветинское время» и знаменитый автор «од и похвальных слов» Ломоносов, которым «владела пламенная страсть, которую можно выразить в одном слове - Россия. Она подвигла его ввязаться в драку с Миллером и серьезно заняться изучением российской истории.», выработал «национально- патриотическое» видение русской истории, которое было рождено «из переживания комплекса неполноценности» и которое являлось «главным стержнем всех его исторических трудов», что он «был слишком увлечен своим национально- патриотическим чувством, чтобы холодно взвешивать факты на весах исторической критики. В патриотической запальчивости он не особенно считался со средствами, доказывая величие российского народа», что Ломоносов писал «с национальным пафосом», под воздействием «гипертрофированного национального воодушевления», что положения, высказанные им в ходе дискуссии с Миллером, содержали «много наивного» (например, произведение россиян от роксолан) и что, наконец, «широта и размах ломоносовской натуры, которые вносили в чинные заседания академической Конференции привкус хмельного ушкуйничества, наряду с научными заслугами подкреплялись и высокими связями академика»³².

В 2006 г. специалист по малым народам Крайнего Севера А.В.Головнев, касаясь обсуждения речи-диссертации Миллера, заключил: «Историк Миллер понес наказание за несвоевременное знание, а просветитель Ломоносов одержал верх, мобилизовав свои дарования ученого, поэта, ритора и придворного дипломата. Он не только изучал историю, но и вершил ее по своему разумению на благо своего народа - он даже стихи писал исключительно для пользы "любезного отечества". Однако, ополчившись на "норманизм", Ломоносов выразил стихийный бунт русского народа против собственной истории»³³ (может быть, мне кто-то любезно пояснит, что хотел сказать этнограф Головнев последним предложением, а то я, признаюсь, ничего не понял).

В 2009-2010 гг. д.и.н. археолог Л.С.Клейн говорил о безосновательных «крикливых ультрапатриотических эскападах Ломоносова», но которые этот «ломоносововед» излагает «с симпатией» (все же до чего заразен этот «ультрапатриотизм», спасенья нет!), о низкой оценке его трудов (его «Древнейшая Российская история», в которой «подбор источников скудный и неудачный», есть «скорее политическое сочинение, чем исследование»), что он «искал в истории прежде всего основу для патриотических настроений.», что с русскими летописями он не работал, что некоторые его аргументы «совсем плохо вязались с фактами, даже если судить с точки зрения требований науки того времени», что «Ломоносов написал совершенно фантастическую, но лестную для России историю...», что он, выступив против диссертации Миллера, выступил «против оскорбления патриотических чувств.», по причине чего, «стремясь парализовать противников», «использовал в борьбе не только научные опровержения, но чисто политические обвинения», что «был предвзятым и потому никудышным историком, стремился подладить историю к политике и карьерным соображениям, и в их споре был, несмотря на частные ошибки, несомненно, кругом прав Миллер» и что «нам теперь издалека очень хорошо видно», что немецкие академики Байер, Миллер, Шлецер «блюли пользу науки, а Ломоносов мешал ей»³⁴.

Даже так?

Даже так. Клейн ведь с Ломоносовым - одним из создателей русской науки и Московского университета, неустанно способствовавшим «приращению наук в отечестве» и всю жизнь, по емкой характеристике академика Я.К.Грота, искавшим «истины, любя выше всего науку»³⁵, нисколько не церемонится - он же антинорманист.

Эти же антиломоносовские настроения присутствуют, что весьма показательно, в работах ученых, совершенно далеких от истории. Так, кандидат технических наук Э.П.Карпеев, специалист по осевым компрессорам корабельных газотурбинных установок, ощущая себя знатоком исторических идей Ломоносова лишь по причине своих норманистских взглядов, да еще того факта, что в советские годы был поставлен во главе музея нашего гения, говорил в 19961999 гг., что варяжский вопрос возник в области «скорее, амбициозно- национальной, пламенным выразителем которой был Ломоносов», что он, «буквально взбешенный тем, что Миллер некритически воспринял летописную легенду о призвании варягов, кинулся в бой за честь русского народа», и «начал занятия историей не как историк-профессионал, а как русский патриот, поэтому и задачи, которые он ставил перед собой, были патриотическими.».

А в создаваемый «психологический портрет» Ломоносова Карпеев добавил - у норманистских фантазий нет границ и нет морали - такой еще грязный мазок, что во время учебы в Славяно-греко-латинской академии ему приходилось жить «в углах, с дворовыми людьми, с которыми тоже не могло быть общих интересов, кроме, пожалуй, исподволь приобретенной под их влиянием склонности к "зеленому змию"». В 2005 г. тот же «ломоносововед» рьяно взялся хоронить «миф о Ломоносове», созданный, по его заключению, после Великой Отечественной войны для пропаганды «идеи превосходства всего русского над иностранным, а кто этого не признавал, объявлялся "безродным космополитом", преклоняющимся "перед иностранщиной"»³⁶ (т.е. Ломоносов еще виноват и в преступлениях Сталина!).

В той же развязной норманистской манере размашисто «размышлял» о Ломоносове в 1999 г. доктор геолого-минералогических наук С.И.Романовский, специалист по процессам терригенного седиментогенеза. Не сомневаясь, что «фанаберия в крови у русского человека», что русским характерна «коллективная мания величия» и что «наша державная спесь», посредством возвеличивания Ломоносова в послевоенное время, «вновь была вознесена на недосягаемую высоту», этот борец с «демагогическим псевдопатриотизмом» советского «ломоносоведения» (так в тексте!), по его словам, «непредвзято» и «без ненужной патриотической восторженности» ставит историку Ломоносову жирный «неуд». И этот «неуд» Ломоносову был поставлен не только как историку, но и как ученому вообще.

При этом Романовский говорит о «заносчивом и самолюбивом» Ломоносове, о его «изворотливом уме», «властном характере», «хитрости» и «напоре», без чего он не мог бы сделать академической карьеры, что он «позволял себе многое, вовсе не совместимое с его учеными занятиями. Он мог, к примеру, явится на заседание Академии наук "в сильном подпитии", мог затеять драку в стенах Академии, мог оскорбить и унизить человека», что «грустная ирония исторической судьбы Ломоносова в том, что он, понимая патриотизм ученого, мягко сказать, весьма своеобразно, по сути сам преподнес советским потомкам свое имя, как идейное знамя борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом» (опять Ломоносов в обнимку со Сталиным).

Видя в столкновениях Ломоносова и Миллера столкновения «двух разных миросозерцаний», «двух противоположных взгляда на науку», геолог знакомо вещает, что «идеологический» конфликт этих ученых развивался «под соусом не просто национального патриотизма, но национальных интересов, целесообразность ставилась выше истины и это, к сожалению, стало одной из неискорененных традиций русской науки», и что «не гнушался Ломоносов писать на Миллера доносы и в высшие сферы, наклеивая на него ярлык "антипатриота"»³⁷ (Ломоносов и слова-то такого не знал).

Особенную антиломоносовскую прыть проявил молодой историк К.А.Писаренко, в 2003 г. изобразив Ломоносова в книге «Повседневная жизнь русского Двора в царствование Елизаветы Петровны» в качестве «известного на всю округу хама и скандалиста», «нахала», «хулигана», «грубияна», «человека дурного», «дебошира», «наглеца», «грубияна и задиры», «русской выскочки», пьяного кутилы (который весной 1743 г. «с горя все чаще и чаще прикладывался к вину и водке у себя дома или в ближайшем трактире»), «беспутного гения», «невоспитанного» и «неотесанного мужика», имевшего слишком взбалмошный и скверный характер и не обладавшего «внутренним благородством» («без зазрения совести вылил ушаты грязи на своего учителя» Генкеля, «фактически» оклеветал его, «ему ничего не стоило по любому поводу обматерить человека или ударить кулаком в лицо», старался «посильнее оскорбить или унизить ненавистных немцев», «часто нарочно приходил на Конференцию навеселе. Скандалил, ругался и угрожал побить академиков при первом же удобном случае», став адъюнктом, «несколько расслабился и в свободное от занятий наукой время принялся снова злоупотреблять алкоголем и безобразничать. Ему все сходило с рук, благодаря протекции» Шумахера, но Ломоносов предал его), и пр., пр., пр.

А в 2009 г. на страницах журнала «Родина» Писаренко представил Ломоносова «смутьяном и гулякой», «ленивым студентом», «забиякой-адъюнктом», «непутевым-адъюнктом», «нахальным адъюнктом», «хулиганом», «преступником», «грубым мужиком с импульсивным, неуравновешенным характером», у которого нрав «оказался на редкость скверным, взбалмошным и драчливым», «необузданным», «ужасным» и «воинственно-бешеным», который обращался «с подопечными грубо», оскорблял или унижал «почтенных профессоров- иноземцев». Возненавидев Шумахера, который, «не выпячивая собственных заслуг, вывел его в люди и гарантировал полное раскрытие его незаурядных способностей», Ломоносов, опираясь на Шуваловых, объявил ему «и окружающим советника "немцам", "врагам русской науки", настоящую войну»³⁸.

Ничего себе. Молодой, да ранний!

Да, и с наличием огромного «внутреннего благородства». И такое «благородие», специально говорящее гнусные гадости про «мужика» Ломоносова - гения и первого русского академика, обязательно должно знать, ибо того очень и очень заслужил, что сказал в 1912 г. В.В.Розанов в адрес таких вот «писаренко», отравляющих своими «писаниями» сознание русских людей: «Что их просто следовало вывести за руку, как из-за стола выводят господ, которые вместо того, чтобы кушать, начинают вонять»³⁹.

Дикость вандалов - понятна. Но дикость современных и, казалось, образованных людей остается за пределами понимания нормального человека. Потому что нормальный человек знает, что главное мерило всему - нравственность. Вопрос нравственности ученого имеет первостепенное значение еще и потому, что этот вопрос напрямую связан с принципами научности и историзма, потому, что сама нравственность является важнейшим принципом науки вообще, ибо наука без нравственности (т.е. безнравственная наука) обязательно обернется катастрофой для общества.

Тем же, кто путает свободу творчества со свободой от нравственных обязательств и выдает белое за черное и наоборот, стоит задуматься над словами А.С.Пушкина, обращенными к их духовным предтечам (в данном случае, «Видоку» - Ф.В.Булгарину, поляка по происхождению): «Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев»⁴⁰.

Слова великого русского поэта ясно показывают, что марание «грязью священные страницы наших летописей» и издевательства «над гробами праотцев» имеют в России давнюю традицию (у нас почему-то всегда очень хорошо приживается самое плохое). Но традиции тогда хороши, когда они работают на благо. А унижение и поношение своего - это не просто низко и подло, это еще только во вред, ибо из них проросли революционеры всех мастей и страшный для России 1917 год.

В норманистской ненависти к Ломоносову обращает на себя внимание не только настойчивое стремление представить его - символа самой России - и не историком, и не ученым вообще (причем это пишут не просто его соотечественники, а прямые его потомки по линии науки), а человеком вообще недостойным, по Писаренко, не обладавшим «внутренним благородством», проще, «хамом» и «невоспитанным мужиком». Просто не могу себе даже в самой малой степени вообразить, чтобы такую грязь выливали, да еще с визгливой радостью например, в Польше на Коперника, в Италии - на Леонардо да Винчи, в Германии - на Гете, в Англии - на Ньютона.

Параллельно с тем зачем-то идет настойчивая дискредитация чувства патриотизма, т.к. антинорманистская позиция ученого преподносится лишь как проявление его неумеренного патриотизма (по Клейну, «ультра-патриотизма») и ненависти к немецким ученым. Читатели, слушатели, студенты, школьники, которым это твердят постоянно, забудут затем детали этой позиции, но в их сознании, во-первых, прочно закрепиться образ Ломоносова-неисторика, не способного быть историком по причине того, что был, по словам Клейна, «страстным патриотом»⁴¹, а, во-вторых, им так ненавязчиво внушается, что быть патриотом - это «не есть хорошо».

Но без патриотизма не было бы России, как бы не было Франции, Германии, Англии, Америки. Как вообще бы не было сейчас ни одного государства и ни одного народа. «Патриотизм правит миром». Эти слова произнес великий французский патриот и великий француз де Голь, спасший не только Францию, но и ее честь. И спас потому, что любил свою замечательную Родину, как любят свои замечательные Родины все психически нормальные люди. Поэтому марать, оплевывать и слово «патриотизм», и светлое чувство любви к Родине, из-за которого на Руси и в России шли и не раз еще пойдут на великие самопожертвования, никому не позволительно. Ибо это основа нашего сегодняшнего и будущего бытия. Возможно, что если бы в канун Великой Отечественной войны так массово охаивали и осмеивали патриотизм, то у нас могло и не быть Великой Победы 9 мая 1945 года. Впрочем, как бы не было и всех нас - что норманистов, что антинорманистов.

Наука без дискуссий не мыслима, но научная дискуссия по любому вопросу должна вестись именно научно, и в ней не может быть места ни оскорбительно-пренебрежительному тону в отношении представителей противоположной точки зрения, ни жонглированию терминами «патриот» и «непатриот», дезориентирующему молодежь как в плане науки, так и в плане мировоззренческих ценностей. В такой дискуссии должны господствовать только факт и только доказательства. И, разумеется, очень уважительное отношение к истории и ее деятелям - и к самым большим, и к самым маленьким.

А как к такому «доброму отношению» к Ломоносову относится наша наука?

Молчит наука, молчит за редчайшим исключением. Хотя такое глумление над Ломоносовым, имеющим для нашего самосознания сакральное значение, давно могло остановить Отделение историко-филологических наук нашей Академии. Остановить хотя бы потому, что глумятся прежде всего над его историческими трудами, по которым русское общество XVIII в. впервые стало знакомиться со своим прошлым. На кощунственную пляску на могиле Ломоносова также давно должен был решительно отреагировать Московский государственный университет, обязанный своим рождением М.В.Ломоносову и носящий его имя. Против такого издевательства и над своим великим земляком, и над нашей памятью и историей, давно могли подняться и ученые-поморцы. Очень надеюсь, что юбилейный 2011 г. - «Год Великого Ломоносова» - привлечет все же внимание науки и общества к ломоносовофобии и что совместными усилиями ее удастся выкорчевать.

Тем более, что антиломоносовские настроения из сочинений «ломоносововедов»-гуманитариев проникают в сочинения представителей других наук. И уже там формируется пренебрежительно-негативное представление о Ломоносове-естественнике. Вот что пишет доктор наук и геолог Романовский: «Так что невспаханное поле русской науки того времени дало возможность Ломоносову стать первым разработчиком многих проблем физики, химии, геологии. Он и остался первым, но только в нашей национальной науке. К тому же у него не было ни учеников, ни научной школы, чтобы обеспечивало бы преемственность и гарантировало уважение к имени зачинателя», что «его имя сохранилось лишь в истории нашей национальной науки. История же мировой науки вполне может обойтись без него»⁴².

Нет, господин хороший, история мировой науки не обошлась без Ломоносова, и современная ему мировая наука смотрела на него совершенно иначе, чем это делает сейчас «непредвзятый» ученый россиянин Романовский. Для этого достаточно ознакомиться с решением Шведской королевской академии наук, где сказано, что «химии профессор Михайло Ломоносов давно уже преименитыми в ученом свете по знаниям заслугами славное приобрел имя, и ныне науки, паче же всех физические, с таким рачением и успехами поправляет и изъясняет, что королевская Шведская академия наук к чести и к пользе своей рассудила с сим отменитым мужем вступить в теснейшее сообщество. И того ради Шведская королевская академия наук за благо изобрела славного сего г. Ломоносова присоединить в свое сообщество.» (в состав этой академии Ломоносов был избран 19 апреля 1760 г. единогласно).

Л.Эйлер в отзывах о диссертациях Ломоносова отмечал, что «все записки г. Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны, ибо он с такою основательностью излагает любопытнейшие, совершенно неизвестные и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в истине его объяснений; по сему случаю я должен отдать справедливость г. Ломоносову, что он обладает счастливейшим гением для открытий феноменов физики и химии; и желательно бы было, чтоб все прочие Академии были в состоянии производить открытия, подобные тем, которые совершил г. Ломоносов».

И другие научные авторитеты той эпохи, например, француз Ш.М.Кондамин, немцы Г.Гейнзиус, И.Г.С.Формей, Г.В.Крафт отзывались о работах Ломоносова очень высоко (Крафт называл его «un genie superieur»). Учитель Ломоносова Х.Вольф 6 августа 1753 г. написал ему, не скрывая искреннего восхищения трудами своего русского ученика: «С великим удовольствием я увидел, что вы в академических "Комментариях" себя ученому свету показали, чем вы великую честь принесли вашему народу. Желаю, чтобы вашему примеру многие последовали».

И примеру Ломоносова действительно следовали многие, в том числе и за рубежом. В издававшихся в Голландии научных журналах «Journal des savans», «Journal encycklopedique», «Nouvelle bibliotheque germanique», имевших широкое распространение по всей Европе «Journal des savans» (число только читателей «Journal des savans» насчитывало около 10 000), давалась информация о результатах научных изысканий Ломоносова, печатались пространные отзывы на его диссертации (статьи), которые постоянно публиковались в «Комментариях Петербургской Академии наук». Тем самым они становились известными его европейским коллегам. Получали коллеги и сами «Комментарии», выходившие на латинском языке. Получали и пользовались идеями и результатами опытов Ломоносова.

С веками за рубежом о Ломоносове не забыли. Вот что говорил о нем в 1912 г. американский историк науки Г.Сартон, знавший историю последней куда лучше геолога Романовского с его терригенным седиментогенезом: что он «действительно, является предшественником Лавуазье со всех точек зрения» и что он «предугадывал законы сохранения материи и движения». Число защитников Ломоносова из иностранных ученых не ограничивается только Сартоном. Так, в 1960 г. коллега Ломоносова бельгийский доктор химических наук Р.Леклерк отмечал, что «универсальный человек» Ломоносов «опровергает теорию флогистона и формулирует закон сохранения массы и энергии», и что «он не ограничивается столь модной в то время интуицией. Он проверяет в лаборатории». Причем Леклерк, полагая, что именно работы русского ученого «окончательно опровергли теорию флогистона», задается вопросом, «почему же от нее отказались лишь после Лавуазье». И отвечает, что, во-первых, «Ломоносов слишком опередил свое время и потому был не понят». Во-вторых, «здесь играло роль влияние немецких ученых, державшихся особенно за теорию флогистона».

В 1921 г. академик В.А.Стеклов сказал, что Ломоносов родился великим человеком, но родился не вовремя, «опередив свой век более, чем на сто лет, и потому в тех проявлениях своего гения, которые дают ему право на действительное величие, не был оценен по достоинству не только своими современниками, но и сто лет спустя: об ученых трудах Ломоносова скоро забыли, не поняв их важности и значения». Эти слова, как и слова Леклерка, позволяют в какой-то мере понять объективно-субъективно сложившуюся несправедливость, лишившую Ломоносова многих научных приоритетов. И одна из задач ученых и прежде всего, конечно, соотечественников Ломоносова, как раз и заключается в том, чтобы ликвидировать эту несправедливость, а не преумножать ее.

И вместе с тем молодежи в качестве прекрасного примера для подражания рассказывать, какую гигантскую работу проделал над собой в их лета Ломоносов. Как говорил в 1911 г. В.И.Вернадский, «на заре новой русской истории из глухой деревушки северного Поморья поднялась мощная и оригинальная фигура М.В.Ломоносова. Ни раньше, ни позже в нашей стране не было своеобразной, более полной творческого ума и рабочей силы личности. Еще в 1731 г. Ломоносов был полуграмотным крестьянином, через 10 лет он стоял - по тому, что было ему известно и что было им понято, - в передовых рядах человечества»⁴³. Можно не сомневаться, что наши молодые люди, приняв слова Вернадского и разумом, и сердцем, не убоятся тягот учений и многого достигнут. Достигнут, верой и правдой служа Отечеству, как верой и правдой служил ему Ломоносов - великий русский мыслитель и патриот.

Но таким же патриотом был и Миллер, которого норманисты искусственно превратили в совершеннейший антипод Ломоносова, не замечая факта его отказа после дискуссии от норманизма. Миллер, прибыв в Россию в 1725 г. и став ее подданным в 1747 г., также верой и правдой служил своему новому Отечеству долгую жизнь. И в этой жизни были и взлеты, и падения. Но не об этом думал историк в 1775 г., когда писал в автобиографии: «Итак, служу я Российскому государству пятьдесят лет и имею то удовольствие, что труды мои от знающих людей несколько похваляемы были. Сие побуждает во мне желание, чтоб с таковым же успехом и с общенародною пользою продолжать службу мою до последнего часа моей жизни, чувствуя себя к тому Божиим милосердием еще в нарочитых силах»⁴⁴.

Действительно, и служил, как истинный патриот, общенародной пользе честно до последнего вздоха, и труды его «похваляемы» были куда значительно больше, чем он мог сам написать. Прекрасный пример жизни этого человека, один лишь только его сибирский подвиг - почти десятилетняя и многогранная работа в Сибири - чего стоит!, также благотворно скажется на воспитании подрастающего поколения.

Но Клейн в газете «Троицкий вариант - наука» (и далее все вопросы- реплики будут из нее) говорит о желании Ломоносова угодить императрице?

Весной 1749 г. «друзьям-неприятелям» Ломоносову и Миллеру было поручено от имени президента Академии выступить на ее торжественном заседании, назначенном на 6 сентября (на следующий день после тезоименитства императрицы): Ломоносову - с похвальным словом Елизавете Петровне, Миллеру - с «сочинением об ученой материи» (и тему этого сочинения - «О происхождении имени и народа российского» - он избрал сам, хотя ею до этого никогда не занимался). По тогдашним академическим правилам оба эти произведения были подвергнуты обстоятельной экспертизе со стороны их коллег - академиков и адъюнктов. И если речь-диссертация Миллера была отклонена ими, то похвальное слово Ломоносова они одобрили. И нисколько в том не ошиблись.

«Слово похвальное императрице Елизавете Петровне» Ломоносова снискало рукоплескания слушателей и при жизни своего создателя выдержало четыре издания. Весьма восторженно оно было встречено за границей. Так, Л.Эйлер увидел в нем «настоящий шедевр в своем роде». Значительно позже Евгений Болховитинов подчеркивал, что оно «было таким примером панегирического красноречия, с которым тогда нечего было россиянам сравнять или, по крайней мере, нечего было предпочесть ему»⁴⁵.

Ничего необычного не было и в теме выступления Ломоносова, ибо выступать в подобном жанре было традицией и обязанностью академиков, а вместе с тем очень большой честью и для них, и для самой Академии. Так, 1 августа 1726 г., т.е. за 23 года до Ломоносова, Г.З.Байер «произнес хвалебную речь в честь императрицы» Екатерины I «в ее высочайшем присутствии» на втором публичном, как пишет Миллер, собрании Академии наук. Сам Миллер выступил в 1762 г. с речью на Академическом собрании в честь Екатерины II. П.П.Пекарский отмечает, что «к торжественному заседанию Академии наук, по случаю коронования Елизаветы, 29 апреля 1742 года, бывший академик Юнкер, любимец графа Миниха, теперь сосланного, певец бироновского величия, тайком передавший известия о России саксонскому правительству, написал оду в прославление новой императрицы»⁴⁶.

Эта ода на русский язык была переведена Ломоносовым и включена в т. 8 его «Полного собрания сочинений». И вот что говорил немец Юнкер в адрес русской императрицы через несколько месяцев после ее восшествия на престол (по замечанию Миллера, Юнкер стихи писал «не приготовляясь, на всякий представлявшийся ему случай»):

«... Ты Мать России всей.

Когда Олимп давал таких Монархов славных?

….

В Тебе дивимся мы премудрости Творца,

В талантах что Твоих венца достойных зрится

….

Тебя Творец для нас до времени скрывал,

Когда пременный рок бедами нас смущал.

….

Довольно, небо, будь потоком слез людских;

Поставь уж с нами мир за кровь рабов своих

….

Вздыхает верность так, того Россия ждет.

Тебе Всесильнаго рука венец дает,

Где непорочный лавр, где чист жемчуг и ясный

Тебе, Монархиня, наш Ангел мира красный».

За четыре месяца до Юнкера, т.е. всего лишь через несколько дней после воцарения Елизаветы, академик Я.Я.Штелин в поздравительной оде по случаю дня ее рождения писал (ода, переведенная также Ломоносовым и читаемая в том же 8 томе, была опубликована 8 декабря 1741 г.):

«Какой утехи общей лучь

В Российски светит к нам пределы,

Которой свет прогнал тьму тучь?

…

Надежда, Свет России всей,

В Тебе щедрота Божья зрится

…

Отеческой земли любовь

Коль долго по Тебе вздыхала:

"Избавь, избавь Российску кровь

От злаго скорбных дней начала.

Достойна на престол вступи,

К присяге мы готовы вси.

Отдай красу Российску трону

По крови, правам и закону".

…

Елисаветы долги лета

Прибавят Отчей славе света».

Как подчеркивали в 1959 г. Т.А.Красоткина и Г.П.Блок, немцы Шумахер и Штелин очень «спешили громогласно выразить преданность новой императрице. Этим объясняется та торопливость, с какой издана была публикуемая ода: она была задумана, сочинена по-немецки, переведена на русский язык, одобрена, набрана и отпечатана на протяжении всего тринадцати дней»⁴⁷.

И Миллер в 1749 г. в конце своей речи-диссертации «О происхождении имени и народа российского» приносил «всещедрому Богу искреннейшия наши благодарения за показанныя нам всемилостивейшею нашею государынею великия и неизреченныя щедроты», восхвалял ее премудрость, великодушие, храбрость, миролюбие, прозорливость, благоразумие, справедливость, природную кротость, чрезвычайное человеколюбие, милость. Восхваляя Елизавету Петровну за необыкновенные качества, свое сочинение он заканчивает на самой торжественной ноте: «Такое государствование может служить в пример всем другим державам. Не найдут славы толь истинной и постоянной, как колико владетели подражать будут всемилостивейшей нашей государыни, а подданные с нашим благополучным состоянием сравняемы быть могут. Напоследок да возводим сердца наши к всемогушему богу, и просим, дабы он всеавгустейшую нашу монархиню для славы российскаго народа, для пользы сея империи и всея Европы, для приращения наук, и для утешения всех верных подданных сохранил в непоколебимом здравии и благосостоянии до самых поздных времен человеческой жизни».

Остается добавить, что правитель Академической Канцелярии немец И.Д.Шумахер, передавая Ломоносову приказ президента Академии наук К.Г.Разумовского написать похвальное слово императрице, указывал, что должен сказать в своей речи докладчик: ему «следовало вменить в обязанность, "чтоб он не забыл в диссертации приписать похвалу основателю Академии государю императору Петру Великому и покровительнице ныне достохвально владеющей государыне императрице"»⁴⁸.

Как я понимаю смысл упрека Клейна Ломоносову, то он бы уж точно тогда не стал угождать императрице и сказал бы ей в лицо всю правду и о ее папаше с его Полтавой, и о ней самой, родившейся в год этой преславной виктории с «синдром Полтавы». А потом бы выкинул лозунг «Долой самодержавие» и повел бы народ на баррикады, чем бы приблизил победу то ли Февраля 1917 г., то ли Октября того же года лет так на 170, а то и более.

А слова Ломоносова, что привел Клейн, «нас рабство под твоей державой украшает», это из похвального слова императрице?

Нет, из стихов к проекту иллюминации к годовщине восшествия на престол Елизаветы Петровны 25 ноября 1747 г. (проект был подготовлен профессором Х.Крузиусом). Причем эти слова переданы Клейном неверно, т.к. в оригинале сказано «нас рабство под твоей державой возвышает»⁴⁹. А такие слова представляют собой всего лишь штамп тех лет, которым выражали верноподданнические чувства. И буквально их понимать нельзя. Как нельзя буквально понимать известную всем фразу, которая и сегодня еще часто звучит: «Ваш покорный слуга».

Но, а так Клейн характеризует Ломоносова через Вас, что хотя Вы и давно изучаете варяжский вопрос, но «с очень отсталой методикой, мало отличимой от методики Ломоносова (выводы также схожи)».

Методика Ломоносова - это знание источников, знание фактов и прорастающая из этого стройная система доказательств. «Метода» же Клейна - это просто мнение, которому придает кажущуюся убедительность его многократное и шумное повторение хором норманистов. И мнение бездоказательное, типа того, что произнес в 1735 г. Байер: «Сказывают же, что варяги у руских писателей были из Скандинавии и Дании дворянской фамилии товарысчи на воинах и служивые у руских солдаты, царские ковалергарды и караульные на границах, також к гражданским делам и к управлениям допусчены от оных, потому все до одного шведы, готландцы, норвежцы и датчане назывались варягами»⁵⁰.

Вот все те же сказки первой трети XVIII в. и сказывает Клейн, хотя на дворе уже заканчивается первая декада XXI столетия. И очень прискорбно, конечно, что такие слова о Ломоносове произнесены со страниц газеты, которая позиционирует себя с наукой (пусть даже в таком - троицком - варианте), но забывает, что та же наука на всех, кто берется выступать от ее имени, накладывает очень серьезные обязательства.

Но Клейн апеллирует к ПВЛ, отмечая, что в Сказании о призвании варягов варяги, называемые русью, стоят в одном ряду исключительно только со скандинавами, следовательно, «варяги могут быть частью шведов (не состоявшей под властью шведского конунга)...».

Клейн, как показывает практика, по варяжской проблеме может сказать все, что ему заблагорассудится, но ничего не может доказать.

Потому как в известии под 862 г. - послы «идоша за море, к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» - русь специально выделена летописцем из числа других варяжских, говоря сегодняшним языком, западноевропейских народов и не смешивается со шведами, норвежцами, англами-датчанами и готами: «И пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги - русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же - так». Если же руководствоваться логикой Клейна, то тогда, согласно перечню «Удела Иафета», русь следует считать угро-финским и балтийским племенем одновременно, т.к. она стоит в одном ряду с угро-финскими и балтийскими народами: «В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь».

То, что варяги и русь - не скандинавы, подтверждает и перечень «Афетова колена» (потомства), читаемый в недатированной части ПВЛ: «варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии.»⁵¹. Очень хорошо видно, что русь и варяги в этом перечне названы в качестве особых народов, которые стоят, как и другие народы - волохи, римляне, венецианцы, генуэзцы «и прочии», отдельно от шведов, отдельно от всех норманнов.

Также очень хорошо видно, что перечень включает в себя не только скандинавов и не только германцев вообще, и что в него входит большое число этнически неродственных им народов. И все они, разумеется, не могут быть отнесены, лишь по причине нахождения среди них, например, скандинавов, римлян, немцев, исключительно либо только к первым, либо только ко вторым, либо только к третьим.

Это понимали, надо сказать, и некоторые норманисты прошлого. Так, в 1768 г. А.Л. Шлецер в «Опыте анализа русских летописей» был категоричен в своем выводе, покоящемся именно на показаниях ПВЛ, что «Нестор ясно отличает русских от шведов» (и русь он тогда полагал на юге). В 1821-1823 гг. немецкий востоковед И.С.Фатер, обращая внимание на «столь очевидно бытие росов» на юге, заметил, что Нестор «сказал весьма ясно, что сии варяги зовутся русью, как другие шведами, англянами: следственно, русь у него отнюдь не шведы». В 1875 г. немец А.А.Куник говорил по поводу перечня «Афетова колена», что антинорманисты «в полном праве требовать отчета, почему в этнографическо-историческом введении к русской летописи заморские предки призванных руссов названы отдельно от шведов. Немудреным ответом, что это был бы только вопрос исторического любопытства, никто, конечно, не хочет довольствоваться»⁵².

Немудреность довода Клейна про «тот ряд, в который поставлены варяги: шведы, норманны (урмане - т.е. норвежцы), англы, готландцы» демонстрируют и западные источники. Так, немецкий хронист Гельмольд (XII в.) говорит, что саксонский герцог Генрих Лев в 1150-х гг. отправил «послов в города и северные государства - Данию, Швецию, Норвегию и Русь, - предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку». Эта грамота не сохранилась, но ее нормы повторил в 1187 г. император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса: «ruteni, gothi, normanni et ceteri gentes orientales, absque theloneo et, absque hansa, ad civitatem sepius dictam veniant et recedant», т.е. «русские, готландцы, норманны и другие восточные народы» получали право свободно приходить и покидать город «без налога и пошлины». «Любекский таможенный устав» подтвердил в 1220-х гг. установление императора: «В Любеке не платит пошлины. никто из русских, норвежцев, шведов. ни готландец, ни ливонец, равно как и никто из восточных народов»⁵³.

Из приведенных документов, где Русь и русские стоят в соседстве со скандинавскими странами, скандинавами и ливонцами, никак, конечно, не следует, что русских середины XII в. - первой трети XIII в. надлежит причислять к скандинавам и немцам, или, наоборот, русскими непременно надо считать датчан, шведов, готландцев, норвежцев, ливонских немцев, а также некие «восточные народы». Нельзя так и южнобалтийских славян полагать норманнами, хотя они в привилегии римского папы Григория IV от 832 г. названы вместе с последними: «шведы, датчане, славяне»⁵⁴.

Но Клейн уверяет, что «за море» указывает только на Скандинавию.

Аргумент, что летописное «за море» указывает исключительно только на Швецию, есть псевдоаргумент, довольно популярный в современной норманистике, но давно развенчанный норманистами и антинорманистами, прекрасно знавшими, в отличие от нашего археолога, письменные источники.

Так, Г.Ф.Миллер будто бы специально для Клейна объяснял в 1773 г., что «нет надобности считать жительство сие от Новагорода по ту сторону моря, то есть искать онаго в Швеции или Дании; ибо для совершеннаго о том понятия довольно и того, что варяги из отдаленной страны от какого нибудь берега Восточнаго моря (Балтийского. - В.Ф.), яко сущие мореходцы, прибыли водою в страну Новогородскую».

А.Л.Шлецер, отмечая, что варяги «пришли из заморья, так говорится во всех списках; следственно, из противолежащей Скандинавии», вместе с тем подчеркивал: «Но ето не составляет достаточного доказательства противу тех, которые все еще выводят варягов из Пруссии или Финляндии, следственно с берегов, лежащих по ету сторону» (а в качестве подтверждения своих слов он привел слова британца Беды Достопочтенного, называвшего пиктов и скотов, населявших ту же Англию, «заморскими людьми»).

Н.М.Карамзин, допуская возможность призвания варягов из Пруссии, критику в свой адрес отвел реальными фактами: «Варяги-русь... были из-за моря, а Пруссия с Новгородскою и Чудскою землею на одной стороне Бальтийского: сие возражение не имеет никакой силы: что приходило морем, называлось всегда заморским; так о любекских и других немецких кораблях говорится в Новгород. Лет., что они приходили к нам из-за моря». В 1871 г. Д.И.Иловайский метко сравнил «за море» со сказочным «из-за тридевяти земель». В 1931 г. то же самое сказал В.А.Мошин⁵⁵.

В моих работах, вышедших в 1995 и 2003 гг. и впервые специально посвященных анализу значения термина «за море» летописей Х-XVIII вв., актового материала XII-XVIII вв., путевых записок русских послов XVI-XVII вв., повестей, былинной поэзии, продемонстрирован самый широкий географический диапазон его приложения нашими книжниками: Византия, Турция, Персия, Северное Причерноморье, Апеннинский полуостров, Швеция, Норвегия, многие центры балтийского Поморья и Ганзейского союза (например, города Юрьев, Рига, Любек), Пруссия, Англия, Франция, Нидерланды, в целом, вся территория Западной Европы.

И этим термином, восходящим к устному народному творчеству («за горами, за долами, за синими морями»), русские люди на протяжении столетий определяли нахождение земель, стран, народов и городов вне пределов собственно русских земель, независимо от того, располагались ли они действительно за морем или нет (т.е. он абсолютно тождественен понятиям «за рубеж», «за граница», а также советскому «за бугром»). В связи с чем «за море» в чистом виде, без сопроводительных пояснений (этнических и географических) не может быть аргументом при любой версии этноса варягов, т.к. оно может относиться к любой точке балтийского Поморья, протяженность береговой линии которого составляет около 8 тысяч километров⁵⁶.

Для примера можно сослаться хотя бы на Новгородскую первую летопись старшего и младшего изводов, в которой термины «за море» и «из заморья» приложимы ко многим территориям, в том числе и к Южной Балтике: Готланду (1130 г. - новгородцы «идуце и-замория с Гот»; 1391 г. - прибыли послы «из заморья... из Гочкого берега»), Дании (1134 г. - «рубоша новгородць за морем в Дони»; 1302 г. - «послаша послове за море в Доньскую землю»), Швеции (1251 г. - «прииде Неврюи... на князя Андрея; и бежа князь... за море в Свиискую землю»; 1300 г. - «придоша из замория свеи в силе велице в Неву»; 1339 г. - «послаша новгородци... за море к свеискому князю посольством»; 1350 г. - новгородцы разменяли шведских пленных на своих, которые «быле за морем у свеискаго короля у Магнуша»; 1392 г. - «пришедши из моря разбоинице немце в Неву»), к землям финских племен суми и еми (1311 г. - «ходиша новгордци воиною на Немецьскую землю за море на емь»; 1318 г. - «ходиша новгородци воиною за море, в Полную реку (в земле суми. - В.Ф.)»; к восточнобалтийским городам Риге, Юрьеву, Колывани, к южнобалтийскому Любеку (1391 г. - «послаша новгородци послы на съезд с немци в Ызборьско... а немечкыи послове приихале из заморья, из Любока из городка, из Гочкого берега, из Риге, из Юрьева, из Колываня и из оных городов изо многих»)⁵⁷.

Так что шли ли русские из своей земли по земле, плыли ли морем (Клейн что-то там говорит о каботажном плавании и плавании через открытое море), все для них было едино - «за морем», за границей.

А что Вы скажете по поводу слов Клейна «Ну сколько раз хватать фальсификаторов за руку», которые он сказал в отношении Вашего утверждения о ничтожном наличии скандинавских вещей в Новгороде, тогда как там добыто 150 тысяч артефактов?

В такой оскорбительной тональности обычно кричат от бессилия что-либо опровергнуть, кричат от отсутствия доводов и контрдоводов. А за руку ему надо хватать себя, вот бы всем уловам был улов - фальсификатор с огромным стажем. Да чтобы затем «Троицкий вариант - наука» непременно рассказал об этом событии, опять же не забыв поместить художественное фото главного героя и их, оказывается, постоянного автора.

Известный археолог Е.А.Рыбина в 2002 г. констатировала, что «коллекция предметов, собранная на раскопках в Новгороде за 1932-2002 годы, насчитывает в общей сложности более 150 тысяч изделий.», причем в это число не включен, подчеркнула она, массовый керамический материал. В 1997 г. та же исследовательница указала, что «единичные скандинавские предметы (7 экз.) обнаружены и в самом Новгороде в слоях Х в.»⁵⁸.

Ранее, в 1979 г. М.В.Седова отмечала, что в процентном отношении число скандинавских находок (а все они не старше рубежа X-XI вв.), ничтожно «по сравнению с находками славянских, финно-угорских и балтских изделий.»⁵⁹. Настолько ничтожно, что даже норманисты относят эти находки к категории «случайных»⁶⁰. Практическое отсутствие скандинавских вещей в слоях Новгорода тем более поразительно, что для его культурных напластований характерна, как подчеркивается в литературе, «исключительная насыщенность древними предметами»⁶¹. То есть древних предметов в Новгороде масса, а скандинавских, считай, нет совершенно.

И в этом я, поверьте, нисколько не виноват, так что Клейну нечего попусту возмущаться и на зеркало пенять. Он бы лучше постарался избавиться от иллюзий, внесенных в науку «заморскими» и нашими норманистами, утверждающими, что Новгород был основан скандинавами, что он представлял собой их «собственный город-государство» и являлся «основной базой норманнов в Восточной Европе»⁶², что в нем - а это уж кому что нравиться: а) до начала XI в. был расквартирован на постоянной основе «засадный» норманский корпус, б) в конце X - первой половине XI в. находился постоянный «больший или меньший контингент скандинавов: дружинников новгородских князей и наместников великого киевского князя, новоприбывших искателей богатства и славы, торговых людей», в) «постоянный контингент скандинавов, имевших теснейшие связи с Норвегией»⁶³.

Но Клейн говорит о «точных цифрах», согласно которым «норманнов в стратегически важных пунктах Северной Руси в IX веке было больше, чем славян» ?

Эти «точные цифры», которые он со своими учениками Г.С.Лебедевым и В.А.Назаренко привел в 1970 г. в статье «Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения», существуют только в его воображении.

На неточность этой «точности» a la Клейн еще в 1971 г. указали историки А.С.Кан и А.Л.Хорошкевич (подчеркну, норманисты), которые усомнились в правильности методики выяснения «процентного соотношения скандинавских с нескандинавскими курганами» и критериев отнесения «бедных вещами курганов, к числу скандинавских: каменная ограда вокруг кургана, находки в кострище обрядового печения, урна, поставленная на глиняную и каменную вымостку, - все эти детали обряда встречаются и у славян, и сами по себе еще не дают возможности определить этническую принадлежность памятников»⁶⁴.

Хотя для Клейна с учениками «определить этническую принадлежность памятников» - пара пустяков, ибо вера в норманство варягов необыкновенные чудеса творит. И они, абсолютизируя находки, ими и их коллегами объявленные «скандинавскими», утверждали, что в Х в. скандинавы - дружинники, купцы и даже ремесленники - составляли «не менее 13% населения отдельных местностей» Руси (по Волжскому и Днепровскому торговым путям). По Киеву эта цифра выросла у них уже до 18-20%, а в Ярославском Поволжье численность скандинавов, по прикидкам Клейна, Лебедева, Назаренко, уже «была равна, если не превышала, численности славян.»⁶⁵.

И эта картина массового пребывания скандинавов на территории Руси рисовалась ими на основе подсчета камерных погребений середины и второй половины Х в. Ладоги, Пскова, Гнёздова, Тимерева, Шестовиц под Черниговом, Киева, которые десятилетиями выдавались в науке в качестве захоронений норманнов, якобы входивших в высший слой «управленцев» восточными славянами. Но русские камерные погребения совершенно произвольно были увязаны, как и многое другое в русских древностях, со скандинавами. Ибо камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых воцарилось мнение о норманском характере сходных погребений на Руси, высказанное шведским археологом Т.Ю.Арне и затем активно закрепляемое в науке его учеником Х.Арбманом (посредством этих погребений они доказывали существование на Руси Х в. норманских колоний), не являются шведскими.

В 2002 г. археолог А.Н.Кирпичников констатировал, что камерные гробницы долгое время «считали шведскими, теперь же пришли к заключению, что даже в Бирке они не являются местными. Нахождение схожих гробниц в Западной и Северной Европе лишь усиливает интерес к их древнерусским параллелям и загадке их появления»⁶⁶. Но о существовании «схожих гробниц в Западной и Северной Европе» науке известно очень давно, т.к. они открыты в Вестфалии, Богемии (Чехия), Польше, т.е. там, где скандинавов не было, и на данный факт указывал и Арне в 1931 г. (выводя этот обряд в Швецию из Западной Европы, на Русь он его переносил посредством скандинавов), и об этом же говорилось в советской литературе 1960-1970-х гг.⁶⁷

Тот же ученик Клейна Лебедев отмечал в 1971-1972 гг., в том числе в кандидатской диссертации, что «генетически камеры Швеции связаны с "княжескими могилами" Средней и Западной Европы. Они замыкают типологическую цепочку, протянувшуюся из глубин железного века, от гальштаттского периода (VII-VI вв. до н.э.). Кельтская традиция богатых погребений в камерах в I столетии н.э. получила новое развитие в иной этнической среде, на территории Польши и Чехословакии». Отмечал-то правильно, но в отношении подобных погребений в Восточной Европе вместе со своим учителем, также знавшим все эти детали, делал другие выводы, подгоняя их под норманскую теорию.

А в науке о тенденциозности таких «подгонов» говорилось давно и неоднократно. Так, в 1962 г. английский археолог П.Сойер прямо выступил против мнения Арне о принесении обряда захоронения в камерных погребениях на Русь скандинавами: «Это кажется маловероятным: различные типы захоронения в камерах, скорее всего развивались независимо во всех регионах, изобилующих лесом». В 1965 г. И.П.Шаскольский подчеркивал, что «данный тип погребальных сооружений не был специфически скандинавским, что он в то время существовал у разных, и притом неродственных (как чехи и немцы), европейских народностей». Сегодня даже в учебнике «Археология» (2006) для студентов вузов сказано, что «происхождение деревянных погребальных камер не совсем ясно»⁶⁸.

Полнейшую фиктивность «процентов» Клейна и его учеников, утверждавших, что норманны в Х в. составляли пятую часть (!) жителей многонаселенной столицы Руси, дополнительно демонстрирует тот факт, что количество скандинавских вещей в Киеве даже «при самом тщательном подсчете», как специально заострял в 1990 г. внимание историк и археолог П.П.Толочко, много лет работавший с киевскими древностями, не превысит двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношения к IX в. (но зарубежные ученые нисколько не сомневаются, что Киев был основан норманнами, что он представлял собой «анклав викингов», что, как считает филолог Е.А.Мельникова, «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов»⁶⁹).

Фиктивность «процентов» Клейна и его учеников демонстрируют и данные антропологии. Известный антрополог Т.И.Алексеева, проанализировав камерные захоронения и сопоставив их с германскими, констатировала в 1973 г., что «это сопоставление дало поразительные результаты - ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева». Позже она добавила, что «оценка суммарной краниологической серии из Киева показала разительное отличие древних киевлян от германцев». Как заметил историк А.Г.Кузьмин по поводу такого заключения специалиста, убежденного в скандинавстве варягов, но все же не ослепленного норманизмом, «"поразительность" этих результатов, отмечаемая автором, проистекает из ожидания найти в социальных верхах киевского общества значительный германский элемент, а его не оказывается вовсе»⁷⁰.

И вот под давлением приведенных фактов, с которыми постепенно знакомился Лебедев, он в 1978 г. совершает вообще-то мужественный поступок, признав, тем самым отрекаясь от фальшивых 18-20% киевских норманнов, что только в одном из 146 погребений Киевского некрополя мог быть захоронен скандинав: «Судя по многочисленным аналогиям в Бирке, это единственное в городском могильнике Киева скандинавское погребение» (датируется концом X - началом XI в.). То же самое он повторил и в 1986 г.⁷¹

Но эти аналогии ведут не в Бирку, куда, как уже указывалось, обряд захоронения в камерных гробницах был принесен со стороны. С той же «стороны» он был принесен и на Русь. Если Клейн не доверяет заключениям российских археологов, то может ознакомиться с мнением шведской исследовательницы А.-С.Грэслунд, отмечавшей в 1980 г., что погребальные камеры Бирки «не имеют местных прототипов, и появление их, очевидно, связано с интернациональным характером Бирки и особенно с купеческим слоем»⁷².

А если Клейн прислушается к Вашему совету и ознакомится с литературой, которую Вы приводите, то он может изменить свое отношение к «точным цифрам» 1970 г. и покаяться уже по делу?

Я думаю, что он все же несколько знаком как с заключениями археологов о нескандинавском характере камерных погребений, так и с заключением антропологов. Но в 2004 г. все также говорил, что в Ярославском Поволжье в Х в. на 12% славян приходилось 13% скандинавов. И уверял лишь потому, что антропологически это, как, например, по Киеву, нельзя опровергнуть, т.к. единственный обряд захоронения в ярославских могильниках - трупосожжение. Хотя рядом, на Владимирщине, отмечала в 1973-1974 гг. Т.И.Алексеева, «никаких скандинавских черт в облике населения не отмечается. Это, по-видимому, славянизированное восточнофинское население»⁷³.

Вместе с тем Клейн в 2004 г. уже ничего не сказал о 18-20% норманнов в столице Руси, т.е. он признал, хотя и косвенно, что все проценты скандинавов, которые были им и его учениками оглашены в 1970 г., есть фикция, которая за сорок лет воспроизвела в работах археологов, историков и филологов другие фикции, а те, в свою очередь, себе подобные и т.д., и все эти норманистские «истины» прочно осели в науке.

Но чтобы эта фикция не забылась и далее продолжала работать, Клейн статью 1970 г. переиздал в «Споре о варягах», при этом с неизменным для себя апломбом говоря, что она «была первой объективной сводкой по норманским древностям Киевской Руси на послевоенном уровне» и что она «наглядно опровергает» антинорманизм: «Вот они, скандинавы, лежат в своих могилах, со своим оружием, вот подсчеты их процентного количества в разных районах». И все также уверяя, словно археология застыла на уровне его далекой молодости, что «для норманнов были характерны. камерные могилы в виде срубов»⁷⁴. Ну, какое тут может быть покаяние?

Полнейшую нежизнеспособность концепции Клейна, Лебедева, Назаренко показал в 1970-1980 гг. А.Г.Кузьмин, подчеркнув, что она «вызывает сомнения и возражения в конкретно-историческом плане». А именно, «если признать норманскими многочисленные могильники в Приладожье, на Верхней Волге, близ Смоленска, в Киеве и Чернигове, то станет совершенно непонятным, почему синтез германской и финской культуры (на северо-востоке, например) дал новую этническую общность, говорящую на славянском языке, почему в языке древнейшей летописи нет германоязычных примесей...», «почему нет сколько-нибудь заметных проявлений германских верований в язычестве Древней Руси.». В 1998 г. историк так еще сформулировал одну из принципиальных неувязок этих археологов: «. Как из синтеза норманской и финской культур на Верхней Волге (где славяне якобы появляются значительно позднее норманнов) складывается славяно-русский язык с характерными признаками смешения славянских и финских языческих верований»⁷⁵.

Действительно, научно такое не объяснить. Только если задействовать марризм с его с «яфетической теорией» и с «социальными взрывами».

Клейн пытается оспорить Ваш аргумент, что славянские названия городов, основанных варягами на Руси - Новгород, Белоозеро, Изборск, прямо указывают на их славянский язык, тем, что Новгород в сагах именуется Хольмгард.

И что из того? Киевскую Русь византийцы именовали Скифией, а ее население - скифами, тавро-скифами, таврами. Позже Россию в Западной Европе называли Московией, а русских - московитами. Нас сейчас на Украине кличут москалями и даже кацапами, а в других странах - венедами и кривичами. Но какое это отношение имеет к нашему самоназванию - русские? Понятно, что никакого.

Также понятно, что названия городов (населенных пунктов вообще), да к тому же на чужой земле, напрямую связаны с языком своих основателей и призваны навечно как утвердить (освятить) их права на претендуемую территорию, так и оградить эти права от любых посягательств. В связи с чем наименованию своих местожительств народы придавали огромное значение, и с этого сакрального действия начиналась жизнь нового поселения.

Так, древние римляне для организации колоний на завоеванных итальянских землях создавали комиссии, которые прежде всего давали им имя. Весьма показательны в этом плане финикийский Карфаген, что означает «Новый город», в Северной Африке, претендовавший на роль ее столицы, Новый Карфаген (сегодняшняя Картахена), как символ принадлежности Карфагену Пиреней, за которые он вел ожесточенную борьбу с Римом, греческие названия многих городов Южной Италии, в том числе Неаполь (опять же «Новгород»), прямо сигнализирующие о языке своих первопоселенцев. А также названия первых североамериканских колоний: Новые Нидерланды, Новая Швеция, Новая Франция, Новая Англия, и вместе с тем названия многих городов Северной Америки, по которым можно безошибочно определить, из какой страны и даже конкретно из какой ее местности прибыли переселенцы в «Новый Свет»⁷⁶.

Согласно ПВЛ, Рюрик после смерти братьев Синеуса и Трувора из Ладоги «пришед ко Илмерю и сруби городок над Волховом, и прозва и Новъгород, и седе ту княжа раздая волости и городы рубити, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. И по тем городом суть находници варязи.». То есть основал «городок над Волховом» и дал ему чисто славянское название Новгород. И дал славянское название потому, что Рюрик говорил, как и его варяги, на славянском языке.

Но если бы все они были скандинавами (а ведь норманисты выводят их на Русь не поштучно, а десятками и сотнями тысяч), то «городок над Волховом» обязательно бы получил скандинавское имя Хольмгард, с которым бы и вошел в нашу историю, как в нее вошли угро-финские названия городов Древней Руси. В данном случае уместно напомнить тот факт, что появление в окружении Петра I самого незначительного числа представителей германского мира тут же сказалось на топонимическом материале, и в России появились «stadt'ы» и «burg'и».

Варяги и русь, надлежит добавить, и после Рюрика активно возводили города: в 882 г. Олег, сев в Киеве, «нача городы ставити.», в 988 г. «рече Володимер: "се не добро, еже мало городов около Киева". И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне». Но при этом среди многочисленных наименований древнерусских городов IX-X вв., т.е. времени самого пика деятельности варягов и руси среди восточных славян, приведшей к образованию государства Русь, совершенно отсутствуют, подводил в 1972 г. черту польский лингвист С.Роспонд, «скандинавские названия»⁷⁷. Нет ни одного, даже самого завалявшегося.

А Изборск, который, по словам Клейна, назван, «по предположению этимологов (А.И.Попов, Г.Шрамм) - по реке Иза, или Иса (финно-язычное "Великая "), и назван он Исуборг, что в славянской переделке дало Изборск...»?

Как здесь не вспомнить Михаила Васильевича Ломоносова, указавшего Г.Ф.Миллеру, что «весьма смешна перемена города Изборска на Иссабург.». Клейн бы, конечно, не попадал в смешные положения, если бы всерьез занимался историографией варяго-русского вопроса (могу рекомендовать ему самую свежую работу на эту тему, но свою, вышедшую в вып. 1 «Изгнания норманнов из русской истории»⁷⁸, где и про Изборск-Исабург имеется информация). Затем А.Л.Шлецер говорил, причем, надо сказать, с определенными оговорками, т.е. предположительно, что Изборск «кажется. прежде назывался Исабург, следственно по-скандинавски, и назван так по одной тамошней реке Иссе. Если ето справедливо, то он основан варягами».

Последующие поколения норманистов, надо отдать им должное, и вовсе поставили крест на фикции по имени «Исаборг». Как заметил Н.М.Карамзин, «Миллер, желая скандинавским языком изъяснить имя его, говорит, что Изборск значит Исаборг. т.е. город на реке Исе. Но Иса далеко от Изборска». В 1840 г. П.Г.Бутков прямо отверг «догадку Миллера и Шлецера» находить «в Изборске немецкое имя Исаборга, т.е. города при Иссе», указав, что Исса вливается в р. Великую выше Изборска «по прямой линии не ближе 94 верст», и привел наличие подобных топонимов в других русских землях (г. Изборск на Волыни, у Москвы-реки луг Избореск, пустошь Изборско около Новгорода).

Поэтому, как совершенно справедливо заключал он, а в эти очень простые слова Клейну надо обязательно вникнуть на досуге, «отвергать славянство в имени псковского Изборска, как и в имени карельского Выбора, токмо потому, что скандинавцы превращали наш бор, борск на свои борг, бург, а славянские грады на свои гарды, есть тоже, что признавать за шведское поселение, построенный новгородцами на своей древней земле, в 1384 году, город Яму, носящий поныне имя Ямбурга со времени шведского владения Ингерманландиею 1611-1703 года, или искать греческих полисов в наших городах Триполе, Карга-поле, Чисто-поле и множестве других, имеющих в названиях своих подобное окончание; или приписывать шведской столице Стокгольму славянское происхождение: ибо наши предки в XIV, XVI, XVII и даже в XVIII веке писали ее Стекольным»⁷⁹.

Наконец, в 1980-х гг. Т.Н.Джаксон и Т.В.Рождественская, выясняя природу названия Изборска, пришли к выводу, что это «славянский топоним». При этом они подчеркнули, что зафиксированное в памятниках написание «Изборскъ» (только через -з- и без -ъ- после него) «указывает на невозможность отождествления форманта «Из- с названием реки Исы (Иссы)». Если же допустить, объясняли исследовательницы, что Изборск возник из скандинавского языка, «то придется признать, что имя возникло вопреки одному из основных топонимических законов - закону ряда»⁸⁰.

Но все-таки, что Вы скажите по поводу мнений этимологов Попова и Шрамма, на которые ссылается Клейн ?

У этих лингвистов нет таких мнений. Попов в 1981 г. сказал, что название притока р. Великой Иса (Исса) сопоставимо с финским «iso» - большой, великий⁸¹. Сказал только это и ничего больше. Это потом ученики Клейна «возвели» милый сердцу их учителя Исуборг. В 1986 г. Д.А.Мачинский, уже полагая, что название р. Великая «является переводом финского Иса - "великая"... как и сейчас называется один из главных притоков Великой», заключил: «Таким образом, наряду со славянским вариантом издревле мог существовать и финско-скандинавский топоним Исборг или Исаборг, т.е. - "град на Исе", или "Велиград", "Вышеград"»⁸².

В 1990, 1993 и 1997 гг. С.В.Белецкий утверждал, что город, в конце IX в. возникший на Иссе, не был не финско-скандинавским, не славянским, «а чисто скандинавским: он принадлежит к топонимическому ряду на -borg и переводится как "город на Иссе"». В 30-х гг. XI в. Исуборг-Isaborg якобы был уничтожен при крещении «огнем и мечом», и часть его жителей вынуждена была переселиться за десятки километров на новое место - Труворово городище, перенеся на него наименование погибшего города, возможно, получившее уже славянизированную форму Изборск. С топонимом «Исуборг», объяснял археолог, не вдаваясь, разумеется, в детали, параллельно использовался топоним Пъсков, который был возрожден, «но уже применительно к основанному на месте сожженного Исуборга древнерусскому городу» ⁸³.

Археолог К.М.Плоткин, в 1993 г. прямо обратившись к рассмотрению состоятельности гипотезы Белецкого, по которой Изборск перемещается, словно «гуляй-город», туда-сюда, констатировал: «Изборск всегда оставался на своем месте, у истоков р. Бдеха (известной также под названием Иса), а Псков - на своем месте, в низовьях р. Великая или Moede/Muddow» (как поясняет ученый, в Западной Европе р. Великая была известна «под двумя названиями: р. Великая и Moede/Muddow»).

А на следующий год немецкий лингвист Шрамм подчеркнул: «Я охотно признаю, что славянская этимология названия Изборск пока имеет больше шансов на успех», добавив при этом, что сам «намеревался уже не раз» выбросить «на свалку» гипотезу о «городе на Иссе». Ценность такого заключения замечательна тем, что этот ученый делает, как поясняют Джаксон и Рождественская, «топонимические выкладки лишь на базе своей концепции о существовании на Руси скандинавских "опорных пунктов"» ⁸⁴. И отсюда пытаясь даже в названии г. Белоозера найти скандинавскую основу.

Да, кстати, если бы варяги действительно были скандинавами, то они бы тогда древневепсское Воугедарь, где Воугед означает «белый», а арь - деформированное яръвь - «озеро»⁸⁵, передали, конечно, не славянским Белоозеро, а, естественно, по своему. И звучало бы оно по-шведски, наверное, так: Vit(a)sjön, где vit - «белый», а sjö - «озеро» (и так бы прописалось в ПВЛ). Хотя, учитывая десятки озер, носящих название Белое озеро и раскиданных по всей России (а таковые еще есть и на Украине, и в Белоруссии), да если еще взять во внимание десятки Синих и Черных озер, и речек, конечно, тоже (так, например, в бассейне р. Мсты большое число Белых речек и ручьев⁸⁶), то Белоозеро, конечно, не является калькой с вепсского, а есть славянское название, данное этому городу его основателями-варягами.

А есть ли еще какие-то миражные топонимы у Клейна?

Да как же ему - норманисту - без них. Страстно желая утвердить на территории Руси, по причине их отсутствия, скандинавские топонимы, он уверяет в свеженьких прибавлениях к «Спору о варягах», что «город Суздаль и назван по-норманнски - его название означает "Южная Долина"» («"-даль" у скандинавов "долина"»)⁸⁷. Логика, конечно, убийственная для науки. Потому как благодаря ей во многих словах, русских и нерусских, без труда можно найти мнимые следы языка другого народа. Так, «даль», следовательно, причастность, по Клейну, к ним скандинавов, видна в названиях острова ДАЛЬма в Персидском заливе, провинции КанДАЛЬ в Камбодже, городов ДАЛЬмамедли в Азербайджане и ДАЛЬмасио-Велес-Сарсфилд в Аргентине. Вот, оказывается, в какие дальние-дали забирались шведы, а Клейн об этом и не знает (да и мы не ведаем, что, отправляя сейчас кого-то в «даль», даже в самую светлую, то просто посылаем его в «долину» Клейна).

Не знают русские «ультра-патриоты», а с ними и украинские «ультра», куда судьба забрасывала их общих предков. Но если взять в руки такой компас, как слово «сало», то сразу понятно, кто основал города САЛО в Италии и Финляндии, САЛОники в Греции, САЛОг на Филиппинах, кто бесстрашно плавал, доставляя туземцам этот продукт (в шоколаде и без), по испанской и заирской рекам САЛОр и САЛОнга. И французская СЕНА прямо говорит, кто - ну, не французы же! - заготавливал душистое сено на ее заливных лугах и водил там свои хороводы, не давая заснуть европейской округе песней «хороши июльской ночью сенокосные луга».

По ЛонДОНУ также абсолютно ясно, с берегов какой реки прибыли его зачинатели (причем в Хитроу обосновались самые хитрые донцы, часть из которых потом переберется на норвежский остров Хитра). Эти молодцы-донцы-лондонцы затем, несколько передохнув, все же Ла-Манш переплыли, и чуть набравшись «англицкого» лоска, перебрались в Ирландию. А там, в одном подходящем для того местечке, открыли харчевню, назвав ее на ломанном англорусском «Ту-Блин», т.е. «Два блина» (время брэнда «Три пескаря» еще не пришло). И это название «Ту-Блин» дало затем имя ирландской столице ДуБЛИНУ. Да и в Африке наших было полным полно, и в том, кроме САЛОнги, убеждают и АлЖИР, и ЧАД, а далее этот ряд может продолжить сам читатель. Сложного в этом ничего нет, как и серьезного тоже. Только грустно становится, что высокую науку так низко опускают.

И Клейн спокойно бы избежал «суздальских» фантазий, если бы заглянул в работы специалиста в области саг филолога Т.Н.Джаксон, которая неоднократно отмечала с 1985 г., что в скандинавских сагах и географических сочинениях записи XIII-XIV вв. Суздаль упоминается шесть раз и что «не существовало единого написания для передачи местного имени "Суздаль": это и Syđridalariki (Syđrdalarfki в трех других списках), это и Súrdalar... это и Surtsdalar, и Syrgisdalar, и Súrsdalr». При этом она подчеркивала, что «перед нами попытка передать местное звучание с использованием скандинавских корней. Так, если первый топоним образован от syđri - сравнительной степени прилагательного suđr - "южный"... то второй, третий и шестой - от прилагательного súrr - "кислый", четвертый - от названия пещеры в Исландии (Hellinn Surts), пятый - от глагола syrgia - "скорбеть". Второй корень во всех шести случаях - один и тот же: dalr - "долина" (за исключением шестого топонима, - во множественном числе)». И, как заключала Джаксон, «форма используемого топонима позволяет в ряде случаев заключить, что речь идет не о городе Суздале, а о Суздальском княжестве. Во всяком случае, никаких описаний города Суздаля скандинавские источники не содержат...»⁸⁸.

Но Клейн говорит о скандинавских именах варягов?

Летописные имена не являются, за одним исключением, скандинавскими. И на это указывают сами имена. Так, имя Рюрик в Швеции не считается шведским, потому оно и не встречается в шведских именословах. В начале 1860-х гг. антинорманист С.А.Гедеонов, подчеркнув, что «при отсутствии иных, положительных следов норманского влияния на внутренний быт Руси норманство до XI-го столетия всех исторических русских имен уже само по себе дело несбыточное», установил, что имя Hrørekr, которое выдают за имя Рюрик, шведам неизвестно совершенно, «вследствие чего норманская школа должна отказаться от шведского происхождения нашего Рюрика». В 1929 г. норманист Н.Т.Беляев подтвердил слова Гедеонова⁸⁹.

Вот почему норманисты, а начинание тому положил в 1830-х гг. дерптский профессор Ф.Крузе (т.к. имя Рюрика, по его словам, «не упомянуто в многоречивых скандинавских сагах»), навязывают науке идею, что летописный Рюрик - это датский Рорик Ютландский. Но при этом не видя, что, как не так давно особо выделил академик О.Н.Трубачев, «датчанин Рерик не имел ничего общего как раз со Швецией. Так что датчанство Рерика-Рюрика сильно колеблет весь шведский комплекс вопроса о Руси». А это наблюдение Трубачева, не сомневающегося, следует сказать, в норманстве варягов, полностью совпадает с давним заключением антинорманиста Гедеонова, что выводом Рюрика из Дании «подрывается все учение знаменитейших корифеев скандинавизма».

В 1997 г. Л.П.Грот продемонстрировала, что шведское имя «Helge», означающее «святой» и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя «Олег» IX в. «никакой связи между собой не имеют» (вымощен, по ее словам, «несуществующий мост между именем "Олег" и именем "Helge", да еще уверяют, что имя "Helge", которое на 200 лет моложе имени "Олег", послужило прототипом последнего»)⁹⁰. Сказанное полностью относится и к имени Ольга (к тому же оно существовало у чехов⁹¹, среди которых норманнов не было).

А исходя из того, что саги называют княгиню Ольгу не «Helga», как того следовало бы ожидать, если послушать норманистов, а «Allogia», видно отсутствие тождества между именами Ольга и «Helga». По поводу якобы скандинавской природы имени Игорь немецкий историк Г.Эверс без малого двести лет тому назад заметил не без улыбки: но бабку Константина Багрянородного «все византийцы называют дочерью благородного Ингера. Неужели етот император, который, по сказанию Кедрина, происходил из Мартинакского рода, был также скандинав?» В 1901 г. И.М.Ивакин доказал, что в древности имена Игорь и Ингвар различались и не смешивались⁹².

Но что эти научные доказательства по сравнению со слепой верой в норманство русских варягов, лишь по созвучию превращающей их имена, по типу Изборска и Суздаля, в норманские. Верой, которой подвластно все. Как тот же Клейн говорил в 2004 г., имена Рюрик, Олег, Аскольд, Дир, Игорь «легко раскрываются из скандинавских» корней⁹³. С той же легкостью он и сейчас заявляет, что Избор - это имя неславянское. Но кому вот верить, ему - не лингвисту, или все же финскому языковеду-слависту Ю.Микколе, в 1921 г. выдвинувшего этимологию города Изборск от Избор, имени, известному у словенцев с IX в.⁹⁴? Вопрос, понятно, чисто риторический.

А рассуждения Клейна о якобы норманской природе варяго-русских имен - это рассуждения в духе Байера, который, как справедливо заметил Ломоносов, «последуя своей фантазии», имена русских князей «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские». Правоту этих слов (по Клейну, безосновательных «крикливых ультрапатриотических эскапад» «никудышного историка» Ломоносова) подтвердили затем крупнейшие наши историки-норманисты. Так, Н.М.Карамзин, констатируя, что Байер «искал нашего Кия в готфском короле Книве, воевавшем в Паннонии с императором Децием», указал, что ученый «излишно уважал сходство имен, недостойное замечания, если оно не утверждено другими историческими доводами». С.М.Соловьев резюмировал, что Байер допускал натяжки в словопроизводствах. В.О.Ключевский, говоря о «методе» этого ученого и его подражателей, подчеркнул: «Впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе». В целом же, как сказал в 1830-х гг. Ю.И.Венелин, летописным именам «можно найти созвучные, и даже тождественные не только у скандинавов, но и у прочих европейских и азиатских народов», и что вообще, заключал он, говоря о ложности лингвистических «аргументов» норманистов, «всякому слову в мире можно найти или сделать подобозвучное, стоит только переменить букву, две, и готово доказательство»⁹⁵.

А какие чудеса «легко раскрываются из скандинавских» корней в норманистском решете видно на примере имен братьев Рюрика Синеуса и Трувора. При всем многовековом старании не найдя к этим именам никаких скандинавских созвучий, норманисты объявили их шведскими словами sine hus («свой род») и thru varing («верная дружина»), якобы не понятыми летописцем при внесении в ПВЛ якобы шведского сказания (где якобы говорилось, что Рюрик пришел «с родом своим и верной дружиной») и якобы принятыми им за личные имена. При этом никого из них не смущал тот факт, что в Сказании о призвании варягов читается «свой род», в этом случае почему-то хорошо понятый летописцем: «И изъбрашася 3 братья с роды своими (а не с Синеусами. - В.Ф.), и пояша по собе всю русь, и придоша».

И этот миф - миф о небытии Синеуса и Трувора, а о бытии вместо них в русской истории шведских слов (что-то вроде гоголевского «Носа»), вошедший даже в школьные учебники, миф, которым оперируют, например, археологи А.Н.Кирпичников и Е.Н.Носов, в полностью разрушает лишь одно только свидетельство Пискаревского летописца, отразившего многовековую традицию бытования на Руси и в России имени Синеус: в известии под 1586 г. об опале на князя А.И.Шуйского и его сторонников сказано, что «казнили гостей Нагая да Русина Синеуса с товарищи». К тому же, как справедливо отмечал в 1994 г. С.Н.Азбелев, толкованию имен братьев Рюрика как «sine hus» и «thru varing» противостоит русский фольклор о князьях Синеусе и Труворе⁹⁶, т.е. народная память о них, людях, а не о каких-то там искусственно созданных шведских конструкций sine hus и thru varing.

В науке также давно замечено, что имена сами по себе не могут указывать ни на язык, ни на этнос их носителей. «Почти все россияне имеют ныне, - задавал в 1749 г. Ломоносов Миллеру вопрос, оставленный, понятно, без ответа, - имена греческие и еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи и говорили бы по-гречески или по-еврейски?» Справедливость этих слов нашего гения, и в исторической науке опередившего свое время, особенно видна в свете показаний Иордана, отметившего в VI в., в какой-то мере подводя итоги Великого переселения народов, что «ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае племен перенимать по большей части имена: у римлян - македонские, у греков - римские, у сарматов - германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские»⁹⁷. Вот, попробуй в такой мешанине установить по имени этнос его носителя (Великое переселение народов, охватившее огромные пространства Азии, Европы и Северной Африки и массы народов, в том числе шведов, перемешало не только именословы, но и антропологические типы⁹⁸, что также надо учитывать, обращаясь к вопросу этноса варягов и руси, а не сводить его лишь к упрощенной дилемме славяне и германцы).

Несмотря на свои неславянские имена варяго-русские дружинники Олега и Игоря были, как то вытекает из договоров с византийцами (911 и 945 гг.), славяноязычными. Причем эти имена звучат именно так, как они звучали, обращал внимание А.Г.Кузьмин, «в европейских (континентальных) именословах и могут быть объяснены происхождением главным образом из кельтских, иллирийских, иранских, фризских и финских языков». В пользу славяноязычия этих дружин говорит и тот факт, что их богом был Перун, чей культ имел широкое распространение среди южнобалтийских славян и который совершено не известен германцам. Вместе с тем элементы религии последних отсутствуют в верованиях русов, что хорошо видно по языческому пантеону Владимира, созданному в 980 г., т.е. тогда, когда, как уверяют норманисты, скандинавы «в социальных верхах численно преобладали».

Сам же факт наличия в пантеоне неславянских богов (Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла, Мокоши) указывает, подчеркивают исследователи, «на широкий допуск: каждая этническая группа может молиться своим богам». Но при этом ни одному германскому или скандинавскому богу в нем «места не нашлось», хотя, как правомерно подчеркивает Кузьмин, «обычно главные боги - это боги победителей, преобладающего в политическом или культурном отношении племени»⁹⁹.

Причем речь здесь идет не о христианстве, а о язычестве. Клейн все это прекрасно понимает, но специально уводит разговор в сторону. И если в христианство мог перейти любой язычник любого рода и племени, т.к. оно открыто для всех без исключения, ибо есть наднациональная, мировая религия (напомню слова апостола Павла из Послания к галатам: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободнаго; нет мужескаго пола, ни женскаго: ибо все вы одно во Христе Иисусе» 3. 28), по причине чего Ф.Энгельс назвал ее первым интернационалом, то в языческую веру другого народа, чуждую всей его сути, он никогда не переходил. Вот почему, заострял внимание на этом хорошо известном факте С.А.Гедеонов, «промена одного язычества на другое не знает никакая история»¹⁰⁰.

А одно точно скандинавское имя находится в ПВЛ. В договоре князя Игоря с Византией 945 г. один из купцов назван как «Свень»¹⁰¹. По оценке Кузьмина, имя Свень (т.е. «швед») говорит о том, что «выходцы из германских племен воспринимались в варяжской среде как этнически чужеродный элемент»¹⁰². Действительно, имя Свень, означавшее этническую принадлежность его носителя, говорит о буквально единичном присутствии шведов в восточнославянском обществе середины Х в. Примыкает по смыслу к имени Свень и имя Ятвяг, читаемое в том же договоре и указывающее, как заметил С.М.Соловьев, на племя, из которого вышел этот человек - ятвягов ¹⁰³.

И что, кроме этого Свеня, других шведов не бывало на Руси?

Почему же, бывали. Но бывали после него. По археологическим данным, некоторый приток скандинавов на Русь начинается на рубеже X-XI вв., т.е. через 120-130 лет после призвания варягов. Важно отметить, что на тот же временной рубеж указывают и исландские саги, вобравшие в себя историческую память скандинавов. В XIX в. антинорманисты Н.И.Костомаров, С.А.Гедеонов и Д.И.Иловайский обратили внимание на тот факт, что сагам неведом никто из русских князей до Владимира Святославича (его бабку Ольгу-Аллогию они знают лишь по припоминаниям самих русских). К тому же ни в одной из них, подчеркивал Гедеонов, «не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами», но чего стоило бы ожидать при той «заботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей».

Более того, продолжал он, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами»¹⁰⁴. Сагам, вместе с тем, совершенно неведомы хазары и половцы. Следовательно, скандинавы начали бывать на Руси уже после исчезновения из нашей истории хазар, разгромленных в 60-х гг. Х в. Святославом, и посещали ее где-то примерно с 980-х гг., т.е. с вокняжения Владимира Святославича, и до первого прихода половцев на Русь, зафиксированного летописцем под 1061 г. Эти рамки еще более сужает тот факт, что саги после Владимира называют лишь Ярослава Мудрого (ум. 1054) и не знают никого из его преемников.

А факт знания сагами Владимира, княжившего в Киеве в 980-1015 гг. (до 977 г. он семь лет сидел в Новгороде в качестве наместника киевского князя), и молчания о его предшественниках представляет собой временной маркер, безошибочно показывающий, что годы его правления и есть то время, когда норманны, по большему счету, открыли для себя Русь и начали систематически прибывать на ее территорию.

Причем численность норманнов, посещавших русские земли при нем и при Ярославе, не отличалась массовостью и постоянным проживанием в их пределах, на что указывает факт самых смутных представлений скандинавов о Руси, по сравнению, например, с немцами. Так, если «Хроника» Титмара Мерзебургского (ум. 1018) очень подробно рассказывает о столице Руси Киеве, а Адам Бременский, описывая в 70-х - 80-х гг. XI в. морской путь из южнобалтийской Юмны (Волина) в Новгород, отмечал, что столица Руси - «Киев, который соперничает с царствующим градом Константинополем»¹⁰⁵, то, согласно сагам, ее столицей является Новгород.

И это тогда, когда в Киеве, если послушать норманистов с Клейном, сидела норманская династия, окруженная норманской дружиной, когда среди жителей древнерусской столицы норманны составляли 18-20% и когда они десятками тысяч, в волю пошатавшись по Руси, шли мимо Киева «за море» в Константинополь (но, как свидетельствуют саги, норманны абсолютно не знали Днепровского пути, что дополнительно не позволяет относить их к варягам IX - середины Х века. Саги, отмечал в 1867 г. В.Н.Юргевич, хранят «совершенное молчание... о плавании норманнов по Днепру и об его порогах». В связи с чем он задал весьма уместный в таком случае вопрос: «Возможно ли, чтобы скандинавы, если это были руссы, не знали ничего и нигде не упомянули об этом, по свидетельству Константина Порфирородного, обычном пути руссов в Константинополь?» Ученик Клейна Г.С.Лебедев также констатировал в 1985 г., что знаменитый путь «из варяг в греки» «как особая транспортная система в северных источниках не отразился.. .»¹⁰⁶).

До рубежа X-XI вв. шведы бывали в русских землях в крайне редких случаях, которые, понятно, не могли отразиться в их коллективной памяти. Наличие такой «черной дыры» в памяти скандинавов Клейн объясняет в газетной статье тем, что они «до рубежа веков в основном не возвращались, оседали там». Такое легковесное объяснение, возможно, и сорвет бурные аплодисменты в кругу своих, но оно не устроит и школьников, которые спросят, а почему они оседали до 1000 г., а после миллениума вдруг перестали оседать? Почему, если их выводят на Русь десятками и сотнями тысяч, да Клейн еще их там оставляет навсегда, то где тому серьезные археологические подтверждения?

А не лжеподтверждения в виде камерных погребений и отдельных скандинавских вещей (скандинавские фибулы в Финляндии, Карелии, Приладожье и Латвии органично вошли в состав женского местного убора и обнаружены в погребениях с местным ритуалом, а на Руси славянки использовали их в качестве украшений. В 1970 г. археолог С.И.Кочкуркина констатировала, что железные гривны с т.н. «молоточками Тора» «должны сопровождать скандинавские погребения, но железные гривны в приладожских курганах за исключением двух экземпляров, найденных в мужских захоронениях, принадлежали местному населению»¹⁰⁷).

Но главное, они обязательно спросят, почему саги молчат о Рюрике, Олеге, Игоре, Святославе, молчат об их деяниях, известных другим народам, молчат даже о походах на Византию, которые обязательно бы, будь эти князья скандинавами, воспели скальды, и информация о которых обязательно бы не то что дошла, а на крыльях бы долетела до Скандинавии?

А ответ всему этому предельно простой, и он давно дан в науке. Как верно заметил Ломоносов в «Древней Российской истории» (1766), если бы Рюрик был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан». В 1808 и 1814 гг. Г.Эверс. правомерно говорил, что «ослепленные великим богатством мнимых доказательств для скандинавского происхождения руссов историки не обращали внимание на то, что в древнейших северных писаниях не находится ни малейшего следа к их истине». И, удивительно метко охарактеризовав отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молчание», действительно, лучше любых слов подтверждающее их полнейшую непричастность к варягам и руси, он резюмировал: «Всего менее может устоять при таком молчании гипотеза, которая основана на недоразумениях и ложных заключениях.»

Ибо, по совершенно справедливым словам Эверса, и Ломоносову, и мне кажется очень невероятным, что «Рюрикова история» «не дошла по преданию ни до одного позднейшего скандинавского повествователя, если имела какое- либо отношение к скандинавскому Северу. Здесь речь идет не о каком-либо счастливом бродяге, который был известен и важен только немногим, имевшим участие в его подвигах. Судьба Рюрикова должна была возбудить вообще внимание в народе, коему принадлежал он, - даже иметь на него влияние, ибо норманны стали переселяться в таком количестве, что могли угнетать словен и чудь».

Развивая свою мысль далее, ученый также резонно сказал: «. Как мог соотечественник Рюрик укрыться от людей, которые столько любили смотреть на отечественную историю с романтической точки. После Одина вся северная история не представляет важнейшего предмета, более удобного возвеличить славу отечества». Причем сага, акцентирует внимание Эверс, «повествует, довольно болтливо», о походах своих героев на Русь «и не упоминает только о трех счастливых братьях. Норвежский поэт Тиодольф был их современник. Но в остатках от его песнопений, которые сохранил нам Снорри, об них нет ни слова, хотя и говорится о восточных вендах, руссах»¹⁰⁸.

Выводы русского Ломоносова и немца Эверса еще больше оттеняет тот факт, что младший современник Рюрика (ум. 879) норвежец Ролло-Роллон (ум. 932), основавший в 911 г. - спустя всего сорок девять лет после прихода Рюрика к восточным славянам - герцогство Нормандское, сагам хорошо известен (он, начиная с 876 г., т.е. еще при жизни нашего Рюрика, неоднократно грабил Францию, в 889 г. обосновался в низовьях Сены, а в 911 г. принес ленную присягу французскому королю Карлу IV Простоватому, обязуясь защищать его от прочих норманнов и бретонцев)¹⁰⁹.

Как отмечал бросающуюся в глаза несуразность норманизма Эверс, погибшие древнейшие исторические памятники доставили Снорри Стурлусону (ум. 1241) «известия об отдаленном Рольфе и позабыли о ближайшем Рюрике?». Скандинавы, словно уточняя мысль Эверса говорил в 1876 г. Д.Щеглов, основали на Руси «в продолжение трех десятков лет государство, превосходившее своим пространством, а может быть, и населением, все тогдашние государства Европы, а между тем это замечательнейшее событие не оставило по себе никакого отголоска в богатой скандинавской литературе. О Роллоне, овладевшем одною только провинцией Франции и притом не основавшем самостоятельного государства, а вступившем в вассальные отношения к королю Франции, саги знают, а о Рюрике молчат». Но саги не просто знают Ролло, они еще особо подчеркивают, что властители Нормандии «всегда считали себя родичами норвежских правителей, а норвежцы были в мире с ними в силу этой дружбы»¹¹⁰.

Клейн норманство варягов подтверждает наличием в русском языке якобы скандинавских слов - князь, витязь, гридь, стяг, вервь, вира, кнут, стул, тиун, ябетьник, шнека, якорь, ларь, ящик, скот, сельд?

В русском языке очень много нерусских слов, в том числе и потому, что его носитель - русский народ - возник на полиэтничной основе. И эти иноязычные слова автоматически, конечно, не выводят на варягов.

В «Споре о варягах» Клейн апеллирует к данным шведской исследовательницы К.Тернквист, которая в 1948 г. указала на, по его словам, «около 150» заимствований в русском языке «из языка северных германцев» «(включая даже "щи"), из них надежно установлено около 30» (от себя он добавил, что норманны «"осчастливили" славян княжеской династией и одарили некоторыми полезными вещами, каковы, например, варежки и щи»)¹¹¹.

Но вот что о данных Тернквист говорил в 1965 г. И.П.Шаскольский: она собрала 115 (что и близко, конечно, не назовешь «около 150») «русских слов, относящихся различными учеными к числу скандинавских заимствований (кстати говоря, абсолютное большинство этих слов - диалектные слова XIX в.)», и что более 20 из выделенных ею 30 слов «впервые упоминаются лишь в сравнительно поздних источниках - XIV-XVII и даже XVIII в. и никак не могут считаться заимствованными у древних норманнов»¹¹² (так что «щи» Клейна давно уже прокисли и к употреблению негодны, а норманистские варежки давно побиты молью).

Важно при этом подчеркнуть, что Шаскольский был, как и все ученые советской поры, норманистом, т.к. признавал норманство варягов. И его расхождения с Клейном касались, как это показала т.н. «дискуссия» 1965 г. (которую археолог уж и не знает, как и величать: «Норманская баталия», «Варяжская баталия», третья схватка «антинорманизма с норманизмом за два века», выигранная Клейном и его ратью¹¹³), численности норманнов на Руси (мало или много их было) и степени их участия в складывании русского государства («маленькая» или «больше маленькой»).

Любопытно заглянуть в творческую лабораторию археолога Клейна, в которой слова превращаются, по известному с детства принципу «А» упала, «Б» пропала, в скандинавские заимствования. Так, объясняет он, «например, в слове "князь" первоначально на месте "я" стояла буква "юс", произносившаяся как гласная с призвуком звука "н"; буква "з" появилась в результате смягчения первоначального "г", сохранившегося в слове "княгиня"; после "к" стояла гласная "ъ", впоследствии ставшая непроизносимой. Итак, "князь" в древности звучало близко к "конинг"», которое норманисты производят «из скандинавского древнегерманского "конунг" ("король")»¹¹⁴. Слово же «витязь» Клейн выводит от слова «викинг».

Но оба эти якобы скандинавских слова распространены в языках многих славян, включая тех, кто вообще не сталкивался со скандинавами с их конунгами и викингами: «князь» - в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словенском, словацком, польском, верхнелужицком, нижнелужицком, полабском языках; «витязь» - в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словацком, словенском, чешском, польском, верхнелужицком языках¹¹⁵.

Как справедливо сказал С.А.Гедеонов сто пятьдесят лет назад в адрес «лингвистов» типа Клейна, «к словам, долженствующим обнаружить влияние норманского языка на русский в следствие призвания варяжских князей, норманская школа в праве отнести только такие, которые, являя все признаки норманства, с одной стороны, не встречаются у прочих славянских народов, а с другой, не могут быть легко и непринужденно объяснены из славянских этимологий». И в качестве примера он привел слово «боярин», которое тогда и, конечно, «научно» производили «от составного норманского ból-praedium, villa, Jarl-comes.», заметив, что ни одна их этих «отживших псевдоскандинавских» «этимологий не объясняет, каким образом германо-скандинавское ból-jaul, исландское baear-mann» перешли к хорватам, словенцам, сербам, полякам, чехам, рагузинцам, молдаванам, валахам, венграм.

А далее он в полном согласии с лингвистом и норманистом И.И.Срезневским, решившим в 1849 г. именно с позиций действительной науки проверить лингвистические доводы сторонников норманской теории, заключил, «что русский язык не принял от скандинавского ни одного слова» и что «покуда не будет выяснено, каким образом из мнимоскандинавских слов, будто вошедших в русский язык, большая часть обретается и у прочих славянских народов, остальные же просто и без натяжек объясняются из славянских этимологий, историческая логика не может допустить норманства в словенорусском наречии»¹¹⁶.

В данном случае нельзя не привести замечание Ф.Эмина, в 1767 г. указавшего, что сходство слов «Knecht» (холоп) и «князь», «научно» выдвинутое А.Л.Шлецером, равно тому, если немецкое König, «у вестфальцев произносимое конюнг», сопоставить с русским «конюх»¹¹⁷. И после чего столь же «научно» начать утверждать, по примеру Клейна, коря, разумеется, несогласных и упорствующих скандинавов в проявлении «ультра-патриотизма», «шовинизма», «национального самолюбия», «комплекса неполноценности» и, ну как же без него, застарелого синдрома Нарвы, что от русского «конюх» образовалось «скандинавское древнегерманское "конунг" ("король")».

Полезно будет привести и рассуждения А.А.Зализняка (2009) о «любительской лингвистике», строящей свои выводы «на случайном сходстве слов» и не учитывающей, что «внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще не является свидетельством какой то бы ни было исторической связи между ними». «Нынешние любители, - поясняет академик, - в точности продолжают наивные занятия своих предшественников XVIII века», убеждая в том, что т может превращаться в д, или ц, или с, или з, или ж, или ш, б в в, или п, или ф, а при сравнении слов какие-то буквы отбрасывать, другие добавлять и легко допускать перестановку букв. «Ясно, - продолжает далее наш крупнейший лингвист, - что при таких безбрежных степенях свободы у любителей нет никаких препятствий к тому, чтобы сравнивать (и отождествлять) практически что угодно с чем угодно.». И такие сочинения, подводит черту ученый, принадлежат «области фантастики - сколько бы ни уверял вас автор в том, что это научное исследование»¹¹⁸.

Можно напомнить Клейну и очень умные слова Шлецера 1768 г., которые были приведены выше и которые не потеряли своей актуальности потому, что дело О.Рудбека XVII в., возбуждавшего, по оценке С.М.Соловьева, «отвращение и смех в ученых», живет и процветает в XXI в.: «Неужто даже после всей той разрухи, которую рудбекианизм учинил, пройдясь по древним векам, они все еще не устали творить из этимологий историю, а на простом, может быть, случайном совпадении слов выстраивать целые теории?» А как тогда на «случайном совпадении слов» и даже без всякого совпадения, как и в случае с «князь» и «конунг», «витязь» и «викинг», выстраивали целые теории, продемонстрировал в 1740-х - 1750-х гг. шведский королевский историограф О.Далин. Следуя примеру Рудбека, Далин причину, по которой русские якобы называли шведов «варягами», объяснял тем, что они, как и финны, плохо выговаривая две согласные буквы, всегда выпускают первую, в связи с чем вместо сверигов (sverige) произносили «варяги», «варети», а наименование самой Швеции выводил от «Сеэ, Зеэ, Сиав, Свеи, то есть, море, вода»¹¹⁹. И всем этим благоглупостям, в силу тотального норманизма, верили и на их базе с увлечением создавали другие благоглупости норманской теории. Тот же благоглупостный процесс продолжается и сегодня.

Клейн, доставая из своего норманистского ларя якобы русско-скандинавские слова, почему-то не говорит, что скандинавы заимствовали у славян очень важные слова, прямо указывающие, кто их приобщил, например, к торговле: «torg» - торг, рынок, торговая площадь, «besman» - безмен, «tolk» - объяснение, перевод, переводчик, толковин, «pitschaft» - печать, «sobel» - соболь, «silki» - шелк, «lodhia» - ладья, «loka» - лука, хомут, «sođull» - седло, и др. Как подчеркивали в 1986 г. археологи А.Н.Кирпичников, И.В.Дубов и Г.С.Лебедев, славянские слова в скандинавском охватывают «наиболее полно и представительно - торговую (включая и транспортную) сферу культуры» (они также отметили, что слово «скот» в значении «деньги» заимствовано «из третьего, общего для северного и славянского языка источника.»)¹²⁰.

И охватывают понятно почему. Беря во внимание тот факт, что слово «torg» распространилось по всему скандинавскому северу, до Дании и Норвегии, то «мы должны признать, - заключал в 1912 г. С.Н.Сыромятников, - что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами»¹²¹. В 1912 г. зарубежный ученый Г.Фальк констатировал, что скандинавы заимствовали у южнобалтийских славян «ряд морских терминов»¹²², т.е. также у славян учились морскому искусству, как параллельно с тем у них же учились и ведению торговли.

Но Клейн заверяет, что слово «варяги» «является лингвистически точной передачей скандинавского слова "варинг" (кириллический "юс малый", замещенный потом "я", передавал германские "-ен", "-ин"), а слово это у скандинавов образовано от корня "вар" ("клятва", "присяга") с германским суффиксом "-инг-", проникло к византийцам, означая воинов-наемников с севера»?

О точности рассуждений Клейна-археолога и Клейна-нелингвиста я уже говорил. Поэтому ограничусь приведением точки зрения историка А.Г.Кузьмина, многие годы профессионально занимавшегося варяго-русским вопросом и досконально знавшего все его нюансы. Он, констатируя наличие в индоевропейских языках основного обозначения воды словом «вар», заключил, что «романо-кельтскому суффиксу "ин" в этнонимах в германских языках часто соответствует "инг", переходящий у западных славян в "анг" и у восточных в "яг". "Варяги", следовательно, значит "поморяне"»¹²³. Прошу лишь обратить внимание на избирательность «кудышного лингвиста» Клейна. Так, он категорично отрицает явную связь между словами «варяги» и «варины», но с той же категоричностью говорит о тождестве «svear» и «свеоны», «викинг» и «витязь», «конунг» и «князь», совершенно далеких друг от друга, как далеки друг от друга историк Фомин и археолог Клейн, как далеки друг от друга фамилия Клейн и слова «клей», «клён», «клин», «клан».

Подождите, но, спросим уже от себя, ведь есть еще один и, наверное, главный лингвистический довод норманистов, что слово «Русь» образовалось от финского наименования Швеции «Ruotsi»?

Да, есть такой «довод». Им, кстати сказать, очень любят оперировать археологи, что прямо говорит о недостаточности у них собственной аргументации. Но о научной несостоятельности этого «довода» свидетельствует обширный лингвистический материал, который мною впервые был собран в книге «Начальная история Руси»¹²⁴. Я - историк, а не лингвист. Поэтому я лишь свел воедино все точки зрения, которые за несколько столетий высказывали и опровергали (в том числе и собственные) сами же норманисты. С такой подборкой надо обязательно познакомиться каждому, кто занимается варяго-русским вопросом.

В финском названии Швеции Ruotsi основу имени «Русь» увидели еще родоначальники норманской теории - шведские авторы XVII века. Параллельно с тем они заговорили о якобы существующей лингвистической связи между именем «Русь» и Рослагеном (частью береговой полосы шведской области Упланда напротив Финского залива, жители которой во время войны должны были поставлять корабли для морского ополчения). Так, Ю.Буре (ум. 1652) выводил финское слово ruotsolainen - «швед» - от древних названий Рослагена Rohden и Rodhzlagen, считая, что название Рослаген произошло от ro - «грести» и rodher - «гребец», а И.Л.Локцений (ум. 1677) переименовал гребцов и корабельщиков Рослагена в роксолан, т.е. русских¹²⁵.

В 1774 г. швед Ю.Тунманн, вспомнив об идее своих предшественников, начал выводить из финского Ruotsi «русь», уверяя, что шведов восточные славяне стали именовать «русью» посредством финнов. Но при этом он констатировал, что шведы никогда не называли себя русами. В начале XIX в. А.Л.Шлецер в «Несторе» вдохнул новую жизнь в другой аргумент шведских донаучных авторов XVII столетия - в Рослаген, считая, что из этого названия образовались финское «Ruotsi» и славянская «Русь» и что из этого прибрежного округа вышли варяги-русь, давшие восточным славянам свое имя. Преподнося эту версию в качестве непреложной истины, Шлецер встал на путь отрицания черноморской руси, нападавшей на Византию задолго до призвания варягов и их прихода в Киев и своим историческим бытием уничтожающей норманскую теорию¹²⁶.

В теории Шлецера сразу же усомнился его ученик Г.Эверс. В 1808 и 1814 гг. он указал на очень позднее появление названия Рослаген (оно стало прилагаться к прибрежной части Упланда Роден лишь к XVI в.), после чего сказал: «и потому ничего не может доставить для объяснения русского имени в 9 столетии». К этим словам он добавил, что «беспримерным и неестественным мне кажется, чтоб завоевывающий народ переменил собственное имя на другое, употребляющееся у соседа, и сообщил сие принятое имя основанному им государству», и что «мы видим только сходство звука, но самое величайшее сходство не предохраняет от заблуждения. В самых далеких между собою странах звуки по одному случаю часто бывают разительно сходны».

В 1820-1830-х гг. Г.А.Розенкампф отметил, что слова Ruotsi и Рослаген «не доказывают ни происхождения, ни отечества руссов». Rodslagen (т.е. корабельный стан), объяснял он, производно от rodhsi-гребцы, причем буква d в произношении слова Rodslagen «почти не слышна», а затем ее вовсе выпустили, так что оно стало звучать как Roslagen. Вместе с тем Розенкампф обратил внимание на то, что в Упландском своде законов 1296 г. нет понятия Rodslagen, что термин rodhsi употребляется там в смысле профессии, а не в значении имени народа, и что в том же значении он используется в Земском уложении середины XIV в., составленном из областных сводов, и в уложении 1733 года. А из этого следует, что в XVIII в. термин rodhsi употреблялся в Швеции в профессиональном значении, следовательно, он никогда не употреблялся в значении племенного имени. После чего ученый заключил: вооруженные упландские гребцы - «ротси» не могли сообщить «свое имя России» и что «еще удивительнее, что Шлецер мог так ошибиться и принимать название военного ремесла за имя народа»¹²⁷.

В 1837 г. Н.А.Иванов, констатируя, что «нынешний Рослаген не назывался так в древности», а именовался Роден, указал, что буква с входит в название Род-лагена «только по грамматической форме германских языков для обозначения родительного падежа» и «что росс или русс не означает гребца по-шведски». То же самое говорили в 1842 и 1845 г. С.А.Бурачек и Н.В.Савельев-Ростиславич, подчеркивая, что Rod's-lagen не мог сообщить своего имени Руси и что слово Род'с-лаген, «значит не место сборищ руссов, а пристанище гребцов или корабельный стан» ¹²⁸.

В 1844 г. норманист А.А.Куник, осознав полнейшую бесперспективность увязывания имени «Русь» с Рослагеном, стал убеждать, неправомерно перенося решение чисто исторического вопроса в область лингвистики, что посредством финского названия Швеции Ruotsi имя «Русь» якобы восходит к шведскому слову rodsen-«гребцы» (от roder - «весло», «гребля»), которое прилагалось к жителям «общины гребцов» Рослагену, и что население этой части береговой полосы могло называться, как он предположил, «Rodhsin» (от Rôdhs), «Rookarlar», «Rudermänner»¹²⁹.

В 1859 г. В.И.Ламанский, указывая, что славяне познакомились со шведами не через финнов, а непосредственно, подчеркнул, что нет названия народа, происшедшего «от его рода занятий или промысла», и что если бы шведы слыли у себя под именем гребцов, «то слово это непременно утратило бы свое прежнее значение и было бы заменено другим». Но в Швеции в XIII в. слово Rodsin - гребцы имело значение нарицательное, и что «еще теперь по-шведски гребец - rodare». И весьма, разумеется, сомнительно, чтобы шведы в 839 г. перед императором Людовиком Благочестивым «на вопрос кто они? что за люди? и какого роду? стали бы отвечать Rodsin - гребцы»¹³⁰.

В 1860-х - 1870-х гг. С.А.Гедеонов, говоря, что норманизм основан на мнении о скандинавском начале имени «Русь», доказал «случайное сходство между финским Ruotsi, шведским Рослагеном и славянским русь». А свое отношение к «этимологическим случайностям и созвучиям», на которых возводят русскую историю, он выразил верной мыслью, что «лингвистический вопрос не может быть отделен от исторического; филолог от историка». Справедливо сказав, разве могли варяги, если их считать шведами, переменить свое настоящее имя «свеи» на финское прозвище Ruotsi, Гедеонов показал, что шведское русь не встречается, как народное или племенное, ни в шведских памятниках, ни в западноевропейских источниках, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах.

При этом он отмечал, что норманисты не могут объяснить ни перенесения на славяно-шведскую державу финского имени шведов, ни неведения летописца о тождестве имен свеи и русь, ни почему славяне, понимающие шведов под именем руси, перестают называть шведов русью после призвания, ни почему свеоны Бертинских анналов отличают себя «тем названием, под которым они известны у чуди», ни почему принявшие от шведов русское имя финские племена зовут русских не русью, а вендами. По причине чего, резюмировал ученый, им следует отказаться от изобретенного «Rôdhs, да и то еще под несуществующею у норманнов грамматической формой»¹³¹.

В 1862 г. А.А. Куник, назвав опровержение Гедеоновым связи Рослагена с русской историей «совершенно справедливым», добавил, что имя «Ropr», «Rođen» (вместо чего сейчас употребляется Roslagen) шведы в XVII в. приняли за имя роксолан (русских) по плохому знанию своего древнего языка, что ввело в заблуждение самого Куника. В 1864 г. он сделал показательное признание, что норманская школа «обанкротилась» со своим Рослагеном. В том же 1864 г. М.П.Погодин констатировал, что Гедеонов «судит очень основательно, доводы его убедительны, и по большой части с ним не согласиться нельзя: Ruotsi, Rodhsin, есть случайное созвучие с Русью».

В 1875 г. Куник, под воздействием критики, аннулировал свое объяснение Руси от rodsen-«гребцы», выдвинутое в 1844 году. Как подчеркнул в 1899 г. языковед-норманист Ф.А.Браун, говоря о попытке ученого связать имя «Русь» с rodsen-«гребцы» посредством финского Ruotsi, что против этой догадки говорит «столько соображений, как по существу, так и с формальной точки зрения, что сам автор ее впоследствии отказался от нее»¹³².

Следует привести и заключения современных лингвистов, отечественных и зарубежных, нисколько, надлежит заметить, не сомневающихся в норманстве варягов, но при этом не жертвующих ни наукой, ни своей репутацией ученых во имя норманизма.

Так, в 1973 г. Ю.Мягисте (Швеция), столкнувшись с «непреодолимыми» историко-фонетическими трудностями, отказался от мысли о скандинавской основе названия «Русь». В 1980-2002 гг. А.В.Назаренко показал на основе данных верхненемецкой языковой традиции, что этноним «русь» появляется в южнонемецких диалектах не позже рубежа VIII-IX вв., «а возможно, и много ранее». А этот факт, заострял он внимание, усугубляет трудности в объяснении имени «Русь» от финского Ruotsi. Вместе с тем ученый, опираясь на византийские свидетельства, констатировал, что «какая-то Русь была известна в Северном Причерноморье на рубеже VIII и IX вв.», т.е. до появления на Среднем Днепре варягов¹³³.

В 1982 г. Г.Шрамм (ФРГ), «указав на принципиальный характер препятствий, с какими сталкивается скандинавская этимология, предложил выбросить ее как слишком обременительный для "норманизма" балласт», резюмировав при этом, что норманская теория «от такой операции только выиграет». В 2002 г. он же, охарактеризовав идею происхождения имени «Русь» от Ruotsi как «ахиллесова пята», т.к. не доказана возможность перехода ts в с, категорично сказал: «Сегодня я еще более решительно, чем в 1982 г. заявляю, уберите вопрос о происхождении слова Ruotsi из игры! Только в этом случае читатель заметит, что Ruotsi никогда не значило гребцов и людей из Рослагена, что ему так навязчиво пытаются доказать»¹³⁴.

В 1997 г. О.Н.Трубачев, подытоживая, что «затрачено немало труда, но племени Ros, современного и сопоставимого преданию Нестора, в Скандинавии найти не удалось», подчеркнул: «.Скандинавская этимология для нашего Русь или хотя бы для финского Ruotsi не найдена». Напомнив мнение польского ученого Я.Отрембского, высказанное в 1960 г., что норманская этимология названия «Русь» «является одной из величайших ошибок, когда-либо совершавшихся наукой», Трубачев заключил: «Сказано сильно, но, чем больше и дальше мы вглядываемся к этому "скандинавскому узлу", тем восприимчивее мы делаемся и к этому горькому суждению».

В 2006 г. К.А.Максимович констатировал, что скандинавская версия «остается не более чем догадкой - причем прямых лингвистических аргументов в ее пользу нет, а косвенные нейтрализуются таким же (или даже большим) количеством контраргументов», что в лингвистке доказательства типа «определения одного неизвестного (*rôp(e)R) через другое (Ruotsi). не имеют силы», что «даже если фин. Ruotsi было заимствовано от шведов, это не могло произойти ранее XIV в., когда этноним Русь уже насчитывал как минимум пять веков письменной истории», что в рамках этой версии не находят удовлетворительного ответа вопросы, поставленные еще Гедеоновым, и что ей противоречат многочисленные сообщения византийских и арабских авторов о «русах», локализующие ее в Северном Причерноморье¹³⁵.

К словам норманистов-лингвистов Ю.Мягисте, Г.Шрамма, А.В.Назаренко, О.Н.Трубачева и К.А.Максимовича, закрывающим все лазейки для выдумок норманистов-нелингвистов, следует добавить, во-первых, что слово Ruotsi в отношении Швеции зафиксировано лишь применительно ко времени XVI-XVII веков¹³⁶. И потому, чтобы брать во внимание факт наименования Швеции Ruotsi и проводить между ним и названием «Русь» какие-то связи, надо сначала вообще-то доказать, что финны называли Швецию Ruotsi и в IX-XI веках.

Во-вторых, норманны совершали множество походов на гребных судах по рекам Западной Европы. И ровно в половине всех этих случаев они шли против течения, например, Сены, Шельды, Соммы, Лауры, Гаронны, Адура, Мааса, Рейна, Эльбы, Вьенны, Роны, Темзы, Банна, Лиффея, Бойна, Шаннона.

Понятно, что для преодоления течения этих рек, разумеется, нужна была сила гребцов.

Но гребцами-русью викинги местному населению не представлялись. И понятно почему: они воины и только воины, независимо от того, как преодолевали расстояние (по логике норманистов, народы мира непременно должны называться «пешеходами», «конниками», «кавалеристами», «лыжниками», «лодочниками», «моряками» и пр.). А оскорблять себя низким прозвищем «гребцы», да еще при встрече с противником, в руках которого оружие, воинственные викинги, также державшие в руках оружие, естественно, не могли.

И если сами скандинавы «называли себя руссами, - справедливо заметил в 1838 г. даже такой норманист, как О.И.Сенковский, - то очень трудно придумать благовидную причину, почему в сагах это имя не является почти на каждой странице. Если только другие народы давали им название руссов, то очень странно, что нордманны, покорив славянские земли, приняли имя, чуждое своему языку и себе, и основали империю под иностранным и, конечно, обидным (курсив мой. - В.Ф.) для себя прозвищем!»¹³⁷.

А Сенковский знал, что говорил: ведь четырьмя годами ранее он «открыл» в русской истории «Славянскую Скандинавию» и уверял легковерных читателей в том, что восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», а славянский язык образовался из скандинавского, свидетельством чего якобы являются сотни славянских заимствований из германского¹³⁸. Но свое намерение привести эти заимствования он так и не выполнил по причине их отсутствия.

И кто, на Ваш взгляд, были летописными варягами?

Ими, разумеется, были те, о ком говорят источники.

Выше я отмечал, что ПВЛ относит варягов и русь к славянскому миру. Такой непреложный вывод вытекает из чисто славянских названий городов, которые они по своему приходу построили в Северо-Западной Руси: Новгород, Изборск, Белоозеро и другие. Дополнительно на славяноязычие варягов указывает Варангер-фьорд - Бухта варангов, Варяжский залив в Баренцевом море. И указывает потому, что название Варангер-фьорд на языке местных лопарей (саамов) звучит как Варьяг-вуода, т.е. «лопари, как следует из этого названия, - отмечал А.Г.Кузьмин, - познакомились с ним от славяноязычного населения», ибо знают его «в славянской, а не скандинавской огласовке»¹³⁹.

Славянский язык пришельцев на Русь (летопись дополнительно поясняет под 894 г., что «словеньскый язык и рускый одно есть.»¹⁴⁰), их предводителей и их потомков, Перун, которому они поклонялись, предельно точно указывают на их родину - южный берег Балтийского моря. Ибо из всех земель Поморья только в данном районе проживали славянские и славяноязычные народы, создавшие высокоразвитую цивилизацию, которая приводила их соседей германцев в восторг и которые смотрели на земли южнобалтийских славян, как на «землю обетованную», где всего было вдоволь¹⁴¹.

На южнобалтийское Поморье как на родину варягов очень конкретно указывает и летописец конца Х в., говоря, что варяги «седять» по Варяжскому морю «к западу до земле Агнянски...». Земля «Агнянски» («Английская») - это не Англия, как заблуждаются и сегодня норманисты, хотя они, если бы не поверхностно знакомились с ПВЛ, то бы увидели, что собственно Англия именуется в летописи «Вротанией», «Вретанией», «Вританией» - Британией. Довольно показательно, что крупнейший норманист прошлого В.Томсен, размышляя над приведенным пояснением летописи, выражал сомнение в привязке «земли Агнянски» к Англии и задавался вопросом: «англичане или англы в Шлезвиге?»¹⁴² То, что земля «Агнянски» - это именно южная часть Ютландского полуострова, в 40-х - 70-х гг. XIX в. говорили антинорманисты С.А.Бурачек, Н.В.Савельев-Ростиславич, И.Е.Забелин¹⁴³.

А в юго-восточной части Ютландского полуострова обитали до переселения в середине V в. в Британию англо-саксы, с которыми на Балтике очень долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) названия «англы» и «даны», отмечал в 1907 г. И.Н.Сугорский, «смешивались, считались чуть ли не тождественными», а мифологическими родоначальниками датчан являются братья Дан и Ангул. С англо-саксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию, т.е. варяги («поморяне») в узком смысле этого слова. Варягами затем будут именовать на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее - многих из западноевропейцев¹⁴⁴.

С приведенным мнением ПВЛ, а оно присутствует в наших источниках и более позднего времени, причем там уже прямо говорится о выходе варягов и руси из пределов Южной Балтики, абсолютно согласуются показания западноевропейских памятников и, прежде всего, свидетельства немцев С.Мюнстера (1544) и С.Герберштейна (1549) о выходе Рюрика и варягов из южнобалтийской Вагрии. Так, констатирует Мюнстер, Рюрик, приглашенный на княжение на Русь, был из народа «вагров» или «варягов», главным городом которых являлся Любек.

Герберштейн также указывает, что родиной варягов была «область вандалов со знаменитым городом Вагрия», граничившая с Любеком и Голштинским герцогством (германские источники называют балтийских и полабских славян «венедами» и «вандалами»). И эти «вандалы, - завершает Герберштейн свою мысль, - не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком»¹⁴⁵.

Важно подчеркнуть, что достоверность информации о южнобалтийской родине варягов, растиражированной как многократными переизданиями сочинений Мюнстера и Герберштейна, так и трудами других авторов XVI-XVII вв., в Западной Европе никто, за исключением шведских писателей XVII в., истинных создателей норманской теории¹⁴⁶, не ставил под сомнение, что говорит в пользу общеизвестности данного факта.

И о южнобалтийском происхождении Рюрика речь вели в XVII - первой половине XVIII в. немцы Б.Латом, Ф.Хемниц, И.Хюбнер, Г.В.Лейбниц,

Ф.Томас, Г.Г.Клювер, М.И.Бэр, С.Бухгольц. При этом в один голос утверждая, что родоначальник династии Рюриковичей жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба (Годелайва, Годелейба и т.п.), убитого датчанами в 808 г. при взятии главного города ободритов Рарога, именуемого датчанами Рериком (ободриты-рериги - одно из самых могущественнейших славянских племен Южной Балтики). В 1722 г. датчанин А.Селлий напомнил русским, что «три княжие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вышли землю званны».

Одним из источников, которыми пользовались названные авторы, а все они, замечу, представители германского мира, была живая традиция, весьма долго державшаяся в землях Южной Балтики среди потомков славян, ассимилированных немцами и датчанами, но не вытравившими из их памяти столь знаменательное событие. Француз К.Мармье в 1830-х гг. посетил Мекленбург, расположенный на землях славян-ободритов и граничащий на западе с Вагрией, и записал там легенду (ее он опубликовал в 1840 г.), которая гласит, что у короля ободритов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный. И эти братья, идя на восток, освободили народ Руссии «от долгой тирании», свергнув «власть угнетателей». Собравшись затем «вернуться к своему старому отцу», Рюрик, Сивар и Трувор должны были уступить просьбе благодарного народа занять место их прежних королей и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем русской династии¹⁴⁷.

На принадлежность варягов и руси к славянской общности указывают арабские авторы. Так, Ибн Хордадбех информировал не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть «вид славян» и что их переводчиками в Багдаде выступают «славянские рабы». Ибн ал-Факих (конец IX - начало Х в.) дает параллельный вариант чтения этого же известия, но в его сообщении присутствуют только «славянские купцы». Ибн Хордадбех и Ибн ал-Факих, заключал А.П.Новосельцев, «пользовались каким-то общим, нам не известным источником», относящимся, как можно сделать вывод, к началу ГХ или даже к концу VIII века. Ад-Димашки (1256-1327), повествуя о «море Варенгском» (Варяжском) и используя не дошедшее до нас какое-то древнее известие, поясняет, что варяги «суть славяне славян (т.е. знаменитейшие из славян)»¹⁴⁸.

Локализует русь на южных берегах Балтийского моря иудейская традиция Х в. в лице еврейского хронографа «Книга Иосиппон» и испанского иудея Ибрагима Ибн-Якуба. «Книга Иосиппон» (середина Х в.) помещает русов рядом с саксами и англами-датчанами (в соседстве с англами, по ПВЛ, жили варяги), «по великому морю», а Ибрагим Ибн-Якуб, посетив в 960-х гг. германские и славянские земли (в том числе полабских славян), отметил, что на прусов производят «набеги русы на кораблях с запада». При этом несколькими строками выше он сказал, что с польским князем Мешко на севере соседят прусы, а на востоке русы¹⁴⁹, т.е. автор не смешивает русов, нападавших на кораблях с запада на прусов, с жителями Древнерусского государства.

Названные Вами традиции - довод, конечно, очень убедительный. Но есть ли материальные подтверждения выходу варягов и руси из пределов Южной Балтики?

Очень важно подчеркнуть, что независимые друг от друга традиции - русская, германская, арабская, иудейская - о связи летописных варягов и руси с Южной Балтикой подкрепляются массовым археологическим и антропологическим материалом, а также лингвистическими данными. Особенно впечатляют масштабы распространения керамики южнобалтийского облика, охватывающей собой обширную территорию до Верхней Волги и Гнёздова на Днепре, и удельный вес ее среди других керамических типов в древнейших горизонтах культурного слоя многих памятников Северо-Западной Руси: Старой Ладоги, Изборска, Рюрикова городища, Новгорода, Луки, Городка на Ловати, Городка под Лугой, Белоозера и других (так, на посаде Пскова эта керамика составляет более 81%, в Городке под Лугой ее выявлено 50% из всей достоверно славянской). На основании чего археологи В.Д.Белецкий, В.В.Седов, Г.П.Смирнова, В.М.Горюнова, С.В.Белецкий, К.М.Плоткин, Е.Н.Носов в 1960-1980-х гг. вели речь о переселении в северо-западные земли Руси жителей Южной Балтики.

О массовом присутствии в Северо-Западной Руси выходцев из Балтийского Поморья дополнительно свидетельствуют характер металлических, деревянных и костяных изделий (сплавы новгородских изделий из цветных металлов X-XI вв., обращают внимание специалисты, «тождественны сплавам подобных изделий, происходящих с южно-балтийского побережья»), характер домостроительства, конструктивные особенности музыкальных инструментов («в частности, гусли, найденные в Новгороде, Гданьске и Ополе, имеют одинаковое устройство и восходят к общим корням») и оборонительного вала (Старая Ладога, Новгород, Псков, Городец под Лугой, Городок на Маяте), присущие только древностям южнобалтийских славян.

Кожаная обувь нижнего слоя Ладоги, Новгорода, Пскова, Белоозера находит себе прямые аналоги также в землях южнобалтийских славян. В ходе палеоботанических исследований установлено, подчеркивает Е.А.Рыбина, «что набор злаковых культур, распространенных в Новгородской земле в IX-X вв. был аналогичен ассортименту злаков, культивировавшихся в славянских памятниках южной Балтики (Ольденбург) и существенно отличался от набора злаков, наиболее употребительных в то же время в расположенном по соседству скандинавском Хедебю».

Огромное скопление кладов арабского серебра, констатировал еще в 1968 г. В.М.Потин, «в районе Приладожья и их состав указывают на теснейшие связи этой части Руси с южным берегом Балтийского моря». Причем самые древние клады восточных монет в Западной Европе обнаруживаются именно на южнобалтийском славянском Поморье и датируются VIII веком. Подобные клады появляются в Швеции намного позже - лишь только в середине IX столетия. Известный американский ученый Т.С.Нунан в 1980-х гг. вынужден был признать, во многом сглаживая этот «антинорманистский» факт, вытекающий из нумизматических данных, что «русские отношения с Южной Прибалтикой были даже несколько более активными или интенсивными, чем отношения со Скандинавией».

В 1998 г. археолог А.Н.Кирпичников заметил, что «до середины IX в. не устанавливается сколько-нибудь значительного проникновения дирхемов на о. Готланд и материковую Швецию (больше их обнаруживается в областях западных славян)». Но тогда, исходя из этих слов и из того факта, что начало дирхемной торговли специалисты относят к 50-м - 60-м гг. VIII в., получается, что очень долгое время - сто лет или около того - эта торговля по существу не затрагивала шведов. Дирхемная торговля, возникнув как чисто славянское явление, лишь со временем втянула в свою орбиту какую-то часть скандинавов, преимущественно жителей островов Борнхольма и Готланда (выше приведены заимствованные шведами славянские слова, связанные с торговлей). В.М.Потин, ссылаясь на нумизматические данные, отмечал, что путь из Южной Балтики на Русь пролегал именно через эти острова, «минуя Скандинавский полуостров.». И клады на Борнхольме и Готланде, по его уточнению, «носят следы западнославянского влияния.».

В середине 1980-х гг. лингвист А.А.Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев XI-XV вв., установил, что древненовгородский диалект во многом отличен от юго-западнорусских диалектов, но близок по ряду признаков в фонетике, морфологии, синтаксису, лексике к западнославянскому, преимущественно севернолехитскому (причем особенно заметные отличия наблюдаются в самых ранних грамотах). В 2003 г. археолог В.Л.Янин подчеркнул, что «поиски аналогов особенностям древнего новгородского диалекта привели к пониманию того, что импульс передвижения основной массы славян на земли русского Северо-Запада исходил с южного побережья Балтики, откуда славяне были потеснены немецкой экспансией». Эти наблюдения, отмечал ученый, «совпали с выводами, полученными разными исследователями на материале курганных древностей, антропологии, истории древнерусских денежно-весовых систем и т.д.».

В 1995 г. антрополог Н.Н.Гончарова показала генетические связи новгородских словен с балтийскими славянами, а ее учитель Т.И.Алексеева в 1999 г. увидела в них исключительно «переселенцев с южного побережья Балтийского моря, в последствии смешавшиеся уже на новой территории их обитания с финно-угорским населением Приильменья»¹⁵⁰.

Но эти переселенцы изначально представляли собой этнически неоднородную массу, в состав которой входили славянские и ассимилированные ими народы Южной Балтики (фризы, например), говорившие на славянском языке, но еще сохранявшие свою самобытность в именослове, религии и погребальных обрядах (отсюда наличие в варяго-русских древностях явно неславянских черт и элементов, в том числе антропологических). И шли они на восток несколькими волнами по давно наезженным морским путям.

По А.Г.Кузьмину, первая волна переселенцев двинулась под давлением Франкской империи в конце VIII века. Вторая волна миграции южнобалтийских славян в пределы Северо-Западной Руси датируется археологическим материалом серединой IX столетия. Беря во внимание заключения специалистов, отметивших появление керамики южнобалтийского типа и южнобалтийских славян в ряде центров Северо-Западной Руси в Х в., надлежит вести речь еще о нескольких волнах их переселения на данную территорию. И это движение захватило собой Скандинавский полуостров и вовлекло в свою орбиту какую-то часть его жителей, усилив тем самым неславянский акцент варяго-русских древностей (южнобалтийская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, и в Х в. она преобладала в Бирке¹⁵¹).

Вы сказали, что южнобалтийские переселенцы шли на восток «по давно наезженным морским путям». Поясните, что это были за пути и кто их проложил ?

Пути торговые, и проложили их южнобалтийские славяне. По очень точным словам Ломоносова, последние «издревле к купечеству прилежали». Какое место торговля занимала в их жизни говорит тот факт, что крупнейшим святилищем южнобалтийского Поморья был храм бога торговли Радегаста (в руке которого «молот, на голове птица») в Ретре, который, как поясняют западноевропейские хронисты XI в. Титмар Мерзебургский и Адам Бременский, «пользовался чрезвычайным уважением и почестями со стороны всех славян», а само изображение бога было отлито из золота¹⁵².

В конце VIII - начале IX в. торговля славян с Западом была настолько значительна, что Карл Великий счел необходимым ее упорядочить. И уже во времена этого императора ободриты имели на берегу Висмарского залива торговый порт - Рарог (Рерик). Еще большего размаха торговля славян достигла после IX в. близ устья Одры, где существовало несколько торговых городов: Штеттин (Щецин), Волин и другие, и в этом деле им не уступали жители о. Рюген (Руяна) - руги-русь.

Причем торговлей они занимались не только повсеместно, но и чуть ли не целыми городами. Так, Оттон Бамбергский во время своего первого пребывания в Поморье (1124-1125) крестил жителей ряда городов в два приема, т.к. многие из них были купцами и во время первого крещения находились в чужих землях и возвратились домой уже после ухода миссионера. А когда он явился первый раз в Колобрег (Колобжег), то город оказался практически пуст, т.к. его жители отправились торговать в море, на острова. Именно благодаря южнобалтийским славянам франкские и саксонские изделия оказывались на Севере и Востоке, а пушнина, шедшая из Руси, на Западе. Из своих товаров они продавали полотно, рыбу, соль, хлеб, лес, рабов.

Масштабы и объемы внутренней и внешней торговли вызвали раннее - с VIII в. - и весьма бурное развитие на Южной Балтике большого числа городов, располагавшихся на торговых путях: Старград у вагров, Рерик у ободритов, Дымин, Узноим, Велегощ, Гостьков у лютичей, Волин, Штеттин, Камина, Клодно, Колобрег, Белград у поморян (в будущем именно они составят, что нелишне будет подчеркнуть, ядро Ганзейского союза). Своими размерами и численностью населения эти торговые города поражали воображение иностранцев, не видевших ничего подобного в своих землях. Так, Рарог-Рерик немцы именовали Микилинбургом (Великим городом, Велигардом).

А «знаменитейший», по словам немецких хронистов, Волин, лежащий в устье Одры, уже в IX в. занимал площадь в 50 гектаров, и его население в Х в. состояло порядка 5-10 тысяч человек. В XI в. балтийская торговля, достигшая цветущего состояния, была сосредоточена именно в Волине. Поэтому, неудивительно, что европейцы называли его самым большим («величайшим») городом «из всех имевшихся в Европе городов» и сопоставляли с самим Константинополем (по словам Адама Бременского и Гельмольда, Волин, «богатый товарами различных народов, обладал всеми без исключения развлечениями и редкостями»).

Для сравнения, Бирка, которую норманисты обычно преподносят в качестве не только крупнейшего торгового центра Швеции эпохи викингов, но и всего балтийского Поморья, была расположена, как отмечает сегодня шведский ученый Д.Харрисон, на территории всего лишь 7 га. По его словам, «Бирка была маленьким городком с незадачливой судьбой. Число жителей колебалось от 500 до 1000 чел.». А датский Хедебю в пору своего расцвета - Х в. - занимал площадь 24 га, и число его жителей насчитывало несколько сотен человек, может быть, даже более тысячи. Причем сам его расцвет был обеспечен южнобалтийскими славянами. Тот же Харрисон подчеркивает, что «датский король Годфред в принудительном порядке переселил в начале IX в. ремесленников и торговцев из западнославянского города Рерика в его город Хедебю, что стало удачной акцией, поскольку через несколько десятилетий этот город стал процветающим королевским торговым городом»¹⁵³.

И Южная Балтика живительно оплодотворяла все Поморье потому, что на протяжении столетий была лидером в экономическом развитии этого региона. Так, в 1967 и 1982 гг. археолог Й.Херрман говорил о «беспрецедентном экономическом подъеме», развернувшемся у южнобалтийских славян в VII-XI вв., «в течение которого многократно возросли производительные силы и численность населения. Для некоторых областей рост сельскохозяйственного производства исчисляется четырех-шестикратным увеличением»¹⁵⁴.

Южнобалтийские славяне-варяги, господствуя на Балтийском море, по причине чего оно и именовалось Варяжским (по наиболее известному центру южнобалтийских славян, точнее, наверное, все же по их имени, «Балтийское море, - отмечал С.Герберштейн, - и получило название от этой Вагрии»), очень рано прокладывают торговые пути по морю и за его пределы, и задают тон в северо- и восточноевропейской торговле. При этом прежде всего ведя торговлю со своими восточноевропейскими сородичами. И результатом этой торговли стала открытие южнобалтийскими славянами Балто-Волжского, а затем и Балто-Днепровского торговых путей.

Проникая по речным системам вглубь Восточной Европы и знакомясь с ее богатствами, они начинают активно осваивать новые земли, готовя тем самым почву для прибытия будущих переселенцев с Южной Балтики на Русь. Абсолютно точно сказал в 1962 г. на страницах польского научного журнала «Slavia Occidentalis» В.Б.Вилинбахов, что «колонизационная деятельность балтийских славян в северо-западной Руси, скорее всего, была довольно тесно связана с их торговыми предприятиями по Балтийско-Волжскому пути.»¹⁵⁵.

А как рано южнобалтийские славяне стали проникать в Северо-Западную Русь ?

Проникновение южнобалтийских славян в пределы Северо-Западной Руси шло разными путями, но в основном через Ладожское озеро. В 1997-2001 гг. в Нижнем Поволховье была обследована уникальная каменно-земляная крепость в устье Любши, в 2 км севернее Старой Ладоги, возведение которой связывают с появлением здесь в последней четверти VII - первой половине VIII в. славянского населения. Как констатировали в 2002 г. археологи Е.А.Рябинин и А.В.Дубашинский, несколько лет изучавшие Любшанское городище, что изначально на нем «осела популяция, связанная по происхождению с западными славянами. На последнее указывает как центральноевропейская техника строительства крепостных сооружений, известная на древних западнославянских территориях, так и в определенной мере специфика археологического материала» (следует пояснить, что в данном случае имеется в виду, прежде всего, ведущая группа лепной посуды т.н. «ладожского типа», т.е. южнобалтийская керамика).

Рябинин и Дубашинский, заострив внимание на активном занятии древних любшанцев «ремеслами по изготовлению украшений из цветного металла» и отметив наличие у любшанцев развитого железоделательного и железообрабатывающего производства, указали, что «представляет интерес занятие древних любшанцев обслуживанием судоходного пути, который в это время только начал свое функционирование на Великом Волжском пути из Балтики в Восточноевропейскую равнину и далее на Кавказ, Закавказье и Арабский Восток. При раскопках найдена многочисленная серия (около 50 экз.) железных корабельных заклепок и их заготовок. Значимость их обнаружения заключается в том, что такие детали в корабельной технике использовались при соединении деталей крупных морских судов. Далее выходцы из Балтики должны были оставлять свои корабли в удобной гавани и плыть затем на мелких речных судах»¹⁵⁶.

Ныне появился дополнительный материал, позволяющий в еще большей степени видеть в тех, кто в Любше мог «оставлять свои корабли в удобной гавани и плыть затем на мелких речных судах», выходцев именно из пределов Южной Балтики. В 2009 г. А.В.Лукошков, опираясь на результаты проведенного в 2006-2008 гг. поисково-разведочного картирования дна рек Волхов, Нева, Лиелупе, Буллипе, Вента, нижнего течения Даугавы, Ладожского озера и Рижского залива, в ходе которого были обнаружены многочисленные останки деревянных судов, подытоживал, что, во-первых, «все найденные на территории и России и Латвии суда построены по южнобалтийской конструктивной схеме».

Во-вторых, «уже сегодня можно говорить о господствующем влиянии именно южнобалтийской судостроительной традиции на создание новгородских судов. Более того - можно предполагать, что именно из западнославянских земель побережья Южной Балтики был привнесен на новгородские земли опыт строительства судов для речного и прибрежного плавания» (вместе с тем Лукошков подчеркнул, что «не подтверждают распространения в новгородских землях скандинавкой судостроительной технологии и материалы сухопутных раскопок», что «практически полное отсутствие деталей скандинавских судов особенно наглядно на фоне гигантского объема находок фрагментов плоскодонных судов, построенных по южнобалтийской технологии» и что количество металлических заклепок в русских землях «на сегодня не превышает полутора сотен единиц, что ничтожно мало. Судя по материалам раскопок в Швеции, Норвегии и Дании для строительства даже небольшого скандинавского судна требовалось не менее 1000 заклепок»)¹⁵⁷.

Но Любшанское городище не является самым первым поселением южнобалтийских славян в Северо-Западной Руси. В сотнях километров южнее его в Юго-Восточном Приильменье (Парфинский район Новгородской области) расположен Городок на Маяте (река, впадающая в Ильмень), интенсивно изучаемый в последнее время. Вал этого городища, датируемый VI-VII вв., был «сооружен в так называемой "перекладной" технике. Основу вала составляют накаты из бревен, уложенные попеременно вдоль и поперек его продольной оси». Причем, как подчеркивает исследователь памятника И.И.Еремеев, в «культурах 2-й - 3-й четв. I тыс. н.э. в бассейне Ильменя и на соседних землях перекладная техника в фортификации не использовалась. В раннем средневековье она широко известна на славянских городищах Польши и Восточной Германии».

Отмечая, что «на фоне других приильменских городищ укрепления Городка на Маяте выглядят очень мощными», археолог констатировал, что вал был «своеобразной пристройкой к пологому склону, придававшей последнему крутизну. Как недавно выяснилось, сходный прием был применен при строительстве древнейшей крепости Рюрикова Городища», и что «в Новгородской земле единственным памятником, который может быть поставлен в один ряд с Городком на Маяте, является Городец под Лугой, исследованный Г.С.Лебедевым и датированный им сер. Х в. Наши раскопки позволяют отнести начало бытования "западнославянской" техники крепостного строительства на северо-западе России в более отдаленное время». В 2006 г. Еремеев констатировал наличие в жилой зоне Городка лепной керамики «ладожского типа» IX-X вв.¹⁵⁸

Южнобалтийские славяне, проникнув в Поволховье и Приильменье, начинают там капитально обустраиваться, прекрасно понимая всю выгоду расположения этих земель на пересечении Балто-Волжского и Балто-Днепровского торговых путей. Так, в середине VIII в., т.е. спустя 50-70 лет после возведения ими городища Любши, они основывают Старую Ладогу, о чем говорит ранний керамический материал и общая для этих поселений техника использования стали при изготовлении железных изделий. Как констатировали Рябинин и Дубашинский, «не вызывает сомнения, что техника использования стали при изготовлении железных изделий - в частности, трехслойных клинков ножей, появившихся в Ладоге со времени ее возникновения в середине VIII в. - была хорошо знакома раннесредневековым обитателям Любши уже в этот период»¹⁵⁹.

Об основании Старой Ладоги выходцами из Южной Балтики говорит и одна из ранних староладожских «больших построек», которую сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VII-VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген, конец VIII-IX в.)¹⁶⁰. В захоронениях Плакуна, расположенного напротив Старой Ладоги, и носящего славянское название, соответствующее характеру этого памятника - место погребения и плача по покойникам, представлены сосуды южнобалтийского типа¹⁶¹. В 1994 г. скандинавский археолог Я.Билль заключил, что заклепки из Плакуна «ближе к балтийским и славянским.». В 1998 г. норвежская исследовательница А.Стальсберг, приведя мнение Билля, определила, что ладейные заклепки из Гнёздова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции», и объединила гнёздовские заклепки с заклепками из Плакуна¹⁶².

На генетическую связь Любши, где строили крупные морские суда, и Старой Ладоги, где затем также будут строить суда подобного типа, перегружать товары на плоскодонные суда и обеспечивать судоходство, указывает и то, что первая возникла как крепость, тогда как во второй крепость, причем сразу же каменная, появилась лишь в последней четверти !Х в.¹⁶³, т.е. Ладога была ничем не защищенным торгово-ремесленным поселением более 125 лет!

Хотя Рябинин и Дубашинский отмечают беспокойную военную обстановку, связанную с Любшей - «с самым северным укреплением на окраине Восточной Европы», о чем говорят «десятки наконечников стрел, часть которых оказалась воткнутой в вал или в каменную обкладку укреплений. Этот археологический факт полностью корреспондирует со следами пожара, выявленными при исследовании городища. Типы стрел датируются в широком хронологическом диапазоне, но верхняя граница некоторых из них не выходит за пределы IX (или, возможно, Х) в.»¹⁶⁴.

Но эта «беспокойная военная обстановка» более 125 лет не сказывалась на Старой Ладоге потому, что ее надежно прикрывала мощная крепость на Любше. И лишь когда последняя была уничтожена, как это показал радиоуглеродный анализ, во второй половине IX в.¹⁶⁵, то ладожане синхронно со временем ее гибели возводят каменную крепость, способную обеспечить их безопасность. В том же IX в. в 9 км вверх по течению от Старой Ладоги появляется, как его характеризует Е.Н.Носов, «значительное укрепленное поселение» Новые Дубовики, в котором многочисленной группой представлена все та же лепная керамика южнобалтийского типа, аналогичная керамике Старой Ладоги¹⁶⁶.

Таким образом, Любша, Старая Ладога и Новые Дубовики накрепко запирали вход в трансъевропейскую магистраль. Причем как этот вход, так и сами пути к Каспийскому и Черному морям полностью контролировали славяне, и где лишь только с их разрешения могли появиться чужаки. Но эти чужаки, приходившие со стороны моря, пробовали нарушить их монополию, о чем говорит уничтожение Любши, появление укрепленных Новых Дубовиков и каменной крепости в Старой Ладоге.

Но это все низовья Волхова. А другие его участки южнобалтийские славяне осваивали?

По мере закрепления за собой низовьев Волхова южнобалтийские славяне активно осваивают его верховья. В 1974 и 1976 гг. Г.П.Смирнова, отмечая наличие в ранних археологических слоях Новгорода, которые она датировала концом IX в. (Неревский раскоп,) заметного компонента керамики, характерной только для поморских славян, поддержала мнение о заселении Новгородской земли выходцами из северных районов Висло-Эльбского междуречья. В 1997 г. В.М.Горюнова констатировала, что «в материалах предматериковой части культурных отложений Новгорода можно выделить достаточно значительное число керамики с западнославянскими чертами» (фрезендорфской, менкендорфской, гросс-раденской; Троицкий X раскоп)¹⁶⁷.

В 2001 г. П.Д.Малыгин, П.Г.Гайдуков, А.М.Степанов, обобщая итоги работ 1998-2000 гг. на Троицком XI раскопе, подчеркнули, что гончарная посуда I-IV типов, бытующая с 930-х гг., находит аналогии в южнобалтийской керамике типа Фрезендорф-Тетеров (в древнейших пластах до 20% от общего количества керамики), Гросс-Раден (в древнейших пластах до 40% от общего количества керамики), чисто морфологические аналогии III типу «происходят с острова Рюген» (заметив при этом, что орнаментация этого типа «напоминает оформление сосудов Менкендорфского типа», в древнейших пластах до 13% от общего количества керамики), Менкендорф и Фельдберг (в древнейших пластах до 23% от общего количества керамики). В 2002 г. Т.Б.Сениченкова, сопоставляя раннегончарную керамику из Старой Ладоги, появившуюся там во второй четверти Х в., с подобной керамикой Новгорода (в слоях X-XI вв.), Пскова и Изборска (вторая половина Х в.), отметила аналогии ей «в материалах памятников южного побережья Балтийского моря.»¹⁶⁸, что прямо указывает на приток на Северо-Запад Восточной Европы новой партии переселенцев, принесших новую технику изготовления посуды.

В 1988 г. Е.Н.Носов, констатируя прибытие в VIII в. в центральное Приильменье новой группы славян с развитым земледельческим укладом хозяйства, значительно стимулировавшей социально-экономическую жизнь региона, предположил, что переселенцы могли прийти с территории современного Польского Поморья. В 1990 г. он указал на наличие на Рюриковом городище (в 2 км к югу от Новгорода) хлебных печей конца IX-X вв., сходных с печами Старой Ладоги и городов Южной Балтики, втульчатых двушипных наконечников стрел (более трети из всего числа найденных), связанных с тем же районом, южнобалтийской лепной (IX-X вв.) и гончарной (первая половина Х в., «находит аналогии среди керамики севера Польши и менкендорфской группы...») керамики, в целом, на наличие «культурных связей поморских славян и населения истока р. Волхова».

В 1997 г. археолог подчеркнул, что «в комплексе раннегончарной керамики Рюрикова городища все отчетливее выступают черты западнославянской керамической традиции» и что «по общему облику материальной культуры и, прежде всего, по характеру лепной керамики поселения верховьев Волхова и Поозерья едины и аналогичны нижним слоям Новгорода, Ладоги и поселков всего Поволховья (Новые Дубовики, Любша, Горчаковщины и др.)»¹⁶⁹. В 1995 и 2005 гг. В.М.Горюнова поясняла, что в раннегончарной керамике Рюрикова городища конца IX-Х в. выделяется фельдбергская посуда (которая, «начиная с середины VIII в. распространяется на территории восточного Мекленбурга и по всему побережью польского и германского Поморья. Она особенно характерна для поселений и городищ IX в., таких как Мекленбург, Ольденбург, Босау,

Фельдберг, Менцлин (поселение и могильник), Волин, Щецин, Кенджино, Колобжег, Швилюбе»), торновская, торновско-фрезендорфская, менкендорфская, гросс-раденская (в орнаменте серии сосудов одного из вариантов I типа второй группы имеется элемент «городчатого орнамента западнославянской керамики»)¹⁷⁰.

Выше приведены слова И.И.Еремеева по поводу сходства приема строительства вала Городка на Маяте, возведенного южнобалтийскими славянами, и древнейшей крепости Рюрикова городища (IX в.). В 2009 г. К.А.Михайлов, сближая, как и Носов, укрепления Рюрикова и Старокиевского городищ, резюмировал: «На Городище первые строители применили сложное сочетание дерево-земляной платформы, подрезку склонов холма, сооружение рва и деревянных стен-городней, которые были поставлены на склоне небольшого холма в пойме Волхова. Топография, выбранная первопоселенцами для крепости, чрезвычайно напоминает расположение славянских городищ на южном берегу Балтийского моря и славянские бурги в междуречье Эльбы и Одера. Там также использовали низкие, затопляемые участки речных пойм и острова на озерах». Причем ученый полагает, что «обе крепости строил один и тот же коллектив», но укрепления Рюрикова городища предшествовали киевским. В 1997 и 1999 гг. шведский археолог И.Янссон отмечал, что поселения типа Рюрикова городища в Скандинавии неизвестны¹⁷¹.

В 1990 г. Е.Н.Носов указал, что Сергов городок (конец I тыс. н.э.), расположенный к юго-западу от Рюрикова Городища, «не имеет аналогий на территории Новгородской земли. Городище, окруженное земляным валом, сохранившимся на длину около 100 м и высоту до 3 м, находится на низменном острове посреди р. Веряжи, неподалеку от ее устья, и как бы закрывает вход в Веряжу из Ильменя». В 2002 г. он уточнил, что «по своему топографическому расположению на низменном острове среди поймы Сергов городок поразительно напоминает укрепленные поселения западных славян в землях древних ободритов на территории современной северной Германии у Балтийского моря»¹⁷². Археологи также подчеркивают, говоря о поселениях Приильменья, например, селищах Васильевское и Прость, городище Георгий, а также Холопий городок, наличие в их материалах южнобалтийских находок - железных ножей с волютообразными завершениями рукояти, втульчатый двухшинный наконечник стрелы и лепной посуды, тождественной керамике нижних горизонтов (VIII - начала X в.) Ладоги, Рюрикового городища, Новгорода и ряда поселений Поволховья и Ильменского Поозерья, и что «подобные сосуды найдены во многих погребениях в сопках»¹⁷³.

С южнобалтийскими славянами связано появление в VIII в. новгородских сопок. В 1962 г. В.Б.Вилинбахов поделился принципиально важным наблюдением по поводу расположения последних: «В Новгородской земле сопки, в основном, группируются в двух районах. В северо-западных землях Новгорода они наиболее густо располагаются в районе верхнего течения р. Луги. Вторая группа сопок находится в южном Приладожье. Между этими районами сопок нет. Подобное, изолированное друг от друга, расположение сопок, возможно, указывает на то, что соорудившее их население появилось на Новгородской земле со стороны Балтийского моря, продвигаясь вглубь материка по рекам Луга и Волхов».

На следующий год этот проницательный ученый, развивая мысль о заселении данной территории южнобалтийскими славянами, отметил, во-первых, что они могли продвигаться «вдоль южного побережья Балтийского моря или прямо по самому морю, оседая в устьях рек и на берегах Ладожского озера». Во-вторых, Вилинбахов, подчеркнув, что сопки «волховского типа группируются вдоль водных систем, непосредственно связанных с Балтийским морем», сказал, что они «появились в Приладожье со стороны Балтийского моря, непосредственно из западнославянских земель» (и называл при этом VI-VII вв.). В 2001 г. и норманист Г.С.Лебедев уже допускал, учитывая последние археологические данные, «начальное появление славян именно в низовьях Волхова, что заставляет вспомнить гипотезу В.Б.Вилинбахова о "морском" пути расселения славян из юго-западной Балтики»¹⁷⁴.

В 1978, 1982 и 2002 гг. В.В.Седов констатировал, что сосуды «ладожского типа», найденные в новгородских сопках, являют собой характерную особенность славянской культуры междуречья нижней Вислы и Эльбы¹⁷⁵. Основной район распространения сопок - это бассейн Ильменя, где, говорил в 1995 г. Седов, «сконцентрировано более 70% могильников, в которых имеются эти памятники. Остальная часть сопок расположена в верховьях рек Луг и Плюссы, а также в бассейне Мологи, то есть в землях, непосредственно примыкающих к Ильменскому региону. Вне этой территории немногочисленные сопки известны в отдельных пунктах бассейнов рек Западной Двины и Великой»¹⁷⁶.

Причем особенно густо сопки расположились в Южном Приильменье. В пользу давнего пребывания славян в данном районе говорит и лингвистический материал. Как отмечала в 1973 и 2004 гг. Р.А.Агеева, «финно-угорские водные названия рассеяны по всей территории; их заметно мало в бассейне левых притоков Ловати и в правобережье Шелони, где преобладают славянские названия даже для больших рек». Она же подчеркивала, что «области к югу и западу оз. Ильменя, а также район между Чудским оз. и средним течением Луги, часть бас. Великой были заселены славянами с глубокой древности» и что «ранние восточнославянские гидронимы представлены названиями на -гост-, -гощ-...».

В 1984 г. А.М.Микляев говорил, что названиями на -гост/гощ-, которые указывают на древнейшие места расселения славян в Восточной Европе, исключительно обильна местность к западу, а в особенности к юго-западу и западу от оз. Ильмень: на его побережье и в истоках Луги, Плюссы и левых притоков Шелони сосредоточено 27 топо- и гидронимов. Такая концентрация, констатировал исследователь, нигде больше не повторяется в Европе. В 2005 г. В.Л.Васильев сказал, что топонимы с основами на -гощ-/-гост-, мощно представленные в центральном районе Новгородской земли, «отчасти по течению Шелони и в Южном Приильменье», являются одними из самых архаических в древнеславянском антропонимиконе и маркируют «главные пути продвижения славян по крупным рекам»¹⁷⁷.

Стратегическим центром Южного Приильменья является тот район, где ныне расположена Старая Русса и где встречаются мощные соляные источники, в изобилии дающие соль, без которой невозможна сама жизнь. Важно подчеркнуть, что это был единственный район добычи соли на всю Северо-Западную Русь. Поэтому, кто его контролировал, тот во многом и контролировал ситуацию на этих огромных просторах. И бассейн Ловати и Шелони («Солоны», т.е. «Соленой», видимо, так названной и потому, что по ней соль шла в земли носителей культуры псковских длинных курганов и, возможно, далее на запад) был занят именно южнобалтийскими славянами, которые в VI-VII вв. основали Городок на Маяте. Затем в течении самого короткого времени они преодолевают совсем уж небольшое расстояние, отделявшее их от Южного Приильменья, от Ловати.

В ходе освоения бассейна этой реки и прилегающих к ней территорий, также снабженных крупными водными артериями, южнобалтийские славяне выходят на соляные источники Старой Руссы (р. Полисть впадает в один из левых рукавов Ловати). И становление Старой Руссы как центра пребывания какой-то Руси связан с переселенческими потоками, идущими с Южной Балтики. Ибо только на южном, а затем на восточном берегах Балтийского моря располагались четыре Руси, представители которых (или одной из них) в конечном итоге связали свою судьбу с районом будущей Старой Руссы: о. Рюген-Русия, устье Немана, устье Западной Двины, западная часть Эстонии - провинция Роталия-Русия и Вик с островами Эзель и Даго¹⁷⁸ (многочисленные источники, называя Русии по южному и юго-восточному берегу Балтийского моря, никакой Руси ни в Швеции, ни в Скандинавии вообще не знают. Совершенно молчат о ней и саги).

И эта Русь обосновалась в Южном Приильменье так давно, что ее имя оказалось спаянным с ним настолько крепко, что имя Руси дошло до наших дней в большом числе названий местностей. Как констатировал в 1920 г. академик С.Ф.Платонов, говоря о поисках древнейшей Руси «между Ильменем и Волжскими верховьями», имя Руса «мелькает на всех важнейших водных путях от Ильменя: на Шелони (Новая Руса на Мшаге); на Ловати и Полисти (Старая Руса, р. Порусья и озеро Русское, которое надобно считать за исток р. Порусьи); на р. Поле (Новая Руса близ волоков к оз. Селигеру и Стержу; также село Русино или Росино у р. Рытой ниже Демьянска); на Мсте (дер. Руска близ Ям-Бронниц и там же р. Русская, приток или рукав р. Рог). Нет поводов сомневаться в древности приведенных названий и в том, что они намечают пути, которыми пользовалась русь». Вместе с тем ученый отметил, что «вся местность к югу от оз. Ильменя слыла, еще в XV веке, под именем Русы», что тогда же Русой «назывались не только отдельные поселки, но иногда и целые районы», например, «весь район между рр. Полистью и Полою.», и что в том же столетии «употребление имени Руса как будто колебалось: древнейшее значение слова (Руса=страна) сменялось новейшим (Руса=Старая Руса=город)».

А.А.Шахматов, годом ранее подчеркивая, что «местность вокруг города носила название Околорусья, как видно из писцовых книг 1498 года. Это может указывать на древность названия Русы», сказал, что «в Итиле, как видно из сообщения ал-Бекри, знали, что Волга течет в страну хазар из страны русов; это может служить лишним указанием на то, где искать древнейшую Русь». Следует добавить, что в Софийской первой летописи в статье под 1471 г. Ильменское озеро названо «морем Русьским»¹⁷⁹. Память о стародавности Старой Руссы очень долго жила в русских людях. Так, С.Герберштейн, посещавший Россию в 1517 и 1526 гг., записал, что «Руса, некогда называвшаяся Старой Руссией, древний городок под владычеством Новгорода.»¹⁸⁰. Эти слова, произнесенные еще тогда, когда нынешняя Старая Русса называлась просто Русой, отмечают факт восприятия Русы именно в качестве Старой, т.е. древней Руссии.

Дальнейшее продвижение южнобалтийских славян по Балто-Днепровскому пути также хорошо прослеживается по археологическому материалу. В 1977 г. В.М.Горюнова появление раннегончарной керамики южнобалтийского типа X - начала XI в. в Городке на Ловати под Великими Луками связала с переселением с территории Западного Поморья (нижнее течение Одера после впадения в него Варты) водным торговым путем определенной части «ремесленного люда», подтверждением чему служат, подчеркивала исследовательница, аналогии в синхронных слоях Старой Ладоги. В 1982 г. она же, характеризуя западнославянские формы раннекруговой керамики Новгорода и Городка на Ловати, вновь указала, что «керамика этих форм... скорее всего, принесена сюда выходцами с южного побережья Балтики». В 1994 г. исследовательница отметила, что западнославянская посуда в раннегончарном комплексе Городка на Ловати составляет свыше 30% и что под натиском немцев после 929 г. начался отток южнобалтийского населения из земель ободритов и вильцев, «организация воинских дружин, развитие морского пиратства», уход «князьков со своей челядью не только на море, но и за море». В связи с чем славянская керамика широко распространяется в Дании, Швеции и Северной Руси¹⁸¹.

Затем следы южнобалтийских славян обнаруживаются на другом участке летописного пути «из варяг в греки», на Днепре в Гнёздове, в связи с чем еще в 1902 г. археолог В.И.Сизов предположил, «что среди жителей этого поселения имелись выходцы с балтийского Поморья»¹⁸². В 1925 г. Е.Н.Клетнова заключила, что исходные корни погребального обряда гнёздовских курганов, «а также аналогии некоторым чертам ритуала, в частности - урнам, следует искать скорее в землях "балтийских славян, нежели в Скандинавии"»¹⁸³. В 1977 г. Е.В.Каменецкая, справедливо подчеркивая, что «роль керамики в погребальном обряде очень велика», на основе анализа гнёздовской керамики пришла к выводу, что приток населения в Гнёздово с территории западных славян (Центральная и Северная Польша) «прослеживается на всем протяжении Х в.», а в конце этого столетия наблюдается появление «небольшого количества керамики славян с южных берегов Балтийского моря». В 2007 г. В.В.Рогудеев говорил о находках ранней западнославянской керамики IX-X вв. в Подонье, в том числе южнобалтийской: керамики менкендорфского (из земель ободритов) и фельдбергского типов¹⁸⁴.

К сказанному следует добавить, что в раннегончарной керамике поселения Гнездилово-2 под Суздалем (X-XI вв.) обнаружена южнобалтийская посуда фельдбергского и менкендорфского типов. И, как было отмечено в 2004 г. В.М.Горюновой и В.А.Лапшиным, «после гибели больших высоких городищ в ядре ареала фельдбергской керамики (конец IX в.)» часть населения Южной Балтики «была вынуждена переселиться в достаточно удаленные центры, расположенные по торговым магистралям, идущим далеко на Восток»¹⁸⁵. Это, понятно, к мифической «Южной Долине» Клейна.

Но если южнобалтийские славяне открыли Балто-Днепровский торговый путь, то почему днепровские пороги звучат, как утверждают норманисты, по-скандинавски?

По-скандинавски они зазвучали в 1774 г. у шведа Ю.Тунманна. А как умеют заставлять восточноевропейские топонимы звучать якобы на скандинавском языке, я уже говорил. Но чтобы лучше был понятен этот процесс, процитирую ценное наблюдение А.Л. Шлецера, который в 1802 г., ведя речь об этимологическом произволе и в первую очередь О.Рудбека, заметил, что «сходство в именах, страсть к словопроизводству - две плодовитейшие матери догадок, систем и глупостей». При этом ученый красочно обрисовал, как все эти «догадки, системы и глупости» предельно просто достигаются: слово «поднимают на этимологическую дыбу и мучают до тех пор, пока оно как будто от боли не издаст из себя стона или крика такого, какого хочет жестокий словопроизводитель».

Вот такой «этимологической дыбой» и воспользовался Тунманн. При этом, действуя так бесцеремонно, что тот же Шлецер сказал в отношении его интерпретации названий днепровских порогов как скандинавские, что некоторые из них «натянуты». Но данное предостережение нисколько не смутило многочисленных продолжателей тенденциозной манеры толкования Тунманна, и точную оценку результату уже сверх всякой натянутости ими «русских» названий порогов дал в 1825 г. немецкий историк И.Г.Нейман, говоря, что результат этот уже «по необходимости брать в помощь языки шведский, исландский, англо-саксонский, датский, голландский и немецкий, делается сомнительным»¹⁸⁶ (понятно, что при таком подходе - а именно так и создаются все норманистские «доводы» лингвистического свойства - даже чисто славянские слова непременно зазвучат по-германски).

А на каком языке получил Константин Багрянородный сведения о порогах, видно из того, что он дважды пишет «πράχ, тогда как и он сам, и другие византийцы, - обращал внимание С.А.Гедеонов, - всегда передают славянское г своим γ». В связи с чем историк заключил, что император «передает не русское г в слове порог, а вендское h в слове prah...», и охарактеризовал его информатора либо новгородцем, либо южнобалтийским славянином. В 1985 г. М.Ю.Брайчевский к «русским» названиям днепровских порогов привел убедительные параллели из осетинского (аланского) языка, вместе с тем показав, что из германских языков нельзя объяснить ни одного из них¹⁸⁷.

Выше был приведен вывод Г.С.Лебедева, что путь «из варяг в греки» «как особая транспортная система в северных источниках не отразился». А этот факт археолог объяснял тем, что данный путь представлял собой явление восточноевропейское и что норманны познакомились с ним лишь тогда, когда он уже сложился «как центральная государственная магистраль». Иначе говоря, познакомились с ним тогда, как давно сложилась вся его топонимическая номенклатура, которая в первую очередь охватывала пороги, становившиеся огромным испытанием для всех, кто хотя бы раз прошел через них, и что, естественно, оставляло в памяти неизгладимый след ¹⁸⁸.

Весь же наш разговор об интенсивных связях между южнобалтийскими и восточноевропейскими славянами можно завершить словами академика В. Л.Янина, прекрасного знатока варяго-русских древностей: «наши пращуры», резюмировал он в 2007 г., призвали Рюрика из пределов Южной Балтики, «откуда многие из них и сами были родом. Можно сказать, они обратились за помощью к дальним родственникам»¹⁸⁹.

Важно вместе с тем подчеркнуть, что многие из топо- и гидронимов южнобалтийских славян, акцентировал в 1894 г. внимание В.М.Флоринский, «буквально повторяются в России. Особенно в этом отношении характерны р. Ильменава, по сходству с озером Ильменем, и город Ругодив по сходству с нашим летописным Ругодивом (нынешнею Нарвою, или точнее Иван-Городом). Эти два имени могут непосредственно указывать на переселение балтийских славян в древние новгородские области. Такое же сходство мы видим и в личных именах»¹⁹⁰. Можно назвать еще два сходных имени, звучащих и в землях Южной Балтики, и на территории Северо-Западной Руси: приток р. Волхова р. Любша, где южнобалтийские славяне основали вышерассмотренное городище, и город Любушин (Liubusa) у поморян¹⁹¹, а также племя любушан, жившее по р. Одре¹⁹².

Вячеслав Васильевич, а Вы видели рецензию С.В.Соколова на «Спор о варягах» Клейна, опубликованную в журнале «Славяноведение» (2010. № 2)?

Видел. Хотя мне работы специалиста по варяго-русскому вопросу с такой фамилией никогда ранее не встречались, да и рецензия его больше напоминает плод коллективных усилий.

А что Вы о ней скажите ?

А что сказать? Какой «Спор о варягах», такая на него и рецензия. Посудите сами. Соколов говорит о «своевременности выхода» книги со строго научным содержанием, что еще в далеком 1960 г. Клейн «при непредвзятой и последовательной проверке на прочность» выявил «слабость и безосновательность большинства антинорманистских утверждений», что он не выходит «за рамки принятой в научном сообществе этики дискуссий», что статья 1970 г. Клейна, Лебедева, Назаренко давно вошла «в число классических публикаций по проблеме», что сейчас «антинорманизм возрождается в отечественной науке в агрессивной, радикальной форме с конца 1990-х годов, взяв на вооружение и развив взгляды М.В.Ломоносова и "патриотической школы" второй половины XIX в. Антинорманизм "новой волны" в качестве аргументов научного спора использует приемы, бывшие в ходу в 1930-1950-е годы. Оппоненты обвиняются в злонамеренном искажении истины, их идеи рассматриваются как политически вредные и инспирируемые из-за рубежа, закономерно появляется призыв к государственной власти с требованием разобраться с такой неприглядной научной концепцией»¹⁹³.

Итого, еще один крупный спец по «патриотической козе-страшилке».

Как в таком случае не вспомнить слова действительного - а не рядящегося в него - знатока историографии варяжского вопроса норманиста В.А. Мошина, работу которого сегодняшние любители норманской теории практически не знают (потому она и переиздается во втором выпуске серии «Изгнание норманнов из русской истории»). Этот ученый в 1931 г., прямо отвергая, как он особо подчеркнул, «весьма ошибочное мнение» о дискуссии норманистов и антинорманистов как противостояние «объективной науки» и «ложно понятого патриотизма», с нескрываемой иронией сказал, но его до сих пор не слышат или не хотят слышать Клейны с Соколовыми, что «было бы весьма занятно искать публицистическую, тенденциозно-патриотическую подкладку в антинорманистских трудах немца Эверса, еврея Хвольсона или беспристрастного исследователя Гедеонова»¹⁹⁴.

Выше говорилось, что в первой половине XVIII в. немецкие ученые И.Хюбнер, Г.В.Лейбниц, Ф.Томас, Г.Г.Клювер, М.И.Бэр, С.Бухгольц и датчанин А.Селлий доказывали южнобалтийское происхождение варягов, следовательно, они были, как это принято говорить, антинорманистами. То же самое доказывали в XVII в. и такие «антинорманисты», как немцы Б.Латом и Ф.Хемниц. О выходе варягов и их предводителя Рюрика из южнобалтийской Вагрии еще ранее, в XVI в. речь вели еще два немца - «антинорманиста» В. Мюнстер и С.Герберштейн. «Антинорманистами» были и немцы И.Э.Фишер и Ф.Г.Штрубе де Пирмонт, отвергшие, независимо от Ломоносова, речь-диссертацию Миллера. Да и А.Л. Шлецер с А.А. Куником, также сказавшие о непринадлежности этого сочинения к науке, выходит, в какие-то моменты бывали «антинорманистами». И все они, согласно «непредвзятому» Клейну, были «ультра-патриотами» и «воинствующими антинорманистами», под воздействием «застарелого синдрома Полтавы» отстаивающими «блаженную "ультрапатриотическую" убежденность». Если такие «аргументы» задействует Клейн и норманизм в целом, то их дела совсем уж никуда.

Вячеслав Васильевич, только что под патронажем ЮНЕСКО прошла международная конференция «Начала Русского мира», в которой Вы принимали участие. Что скажите о ней?

Замечательная конференция, посвященная событиям июня 860 г., когда Русь заключила с Византией - тогда самой могущественной державой - договор «мира и любви» и тем самым получила дипломатическое признание и вышла на международную арену. И в ней приняли участие наши ученые (Москва, Санкт-Петербург, Липецк, Нижний Новгород, Омск), ученые Белоруссии, Греции, Франции, Швеции, Украины.

А Вы в курсе, как на нее реагирую норманисты ?

Уму непостижимо, буквально беснуются.

А, как Вы думаете, почему?

Да, наверное, потому, что русскую историю они начинают с 862 г., с призвания варягов, которых безосновательно выдают за скандинавов. Это событие, разумеется, очень важное в нашей истории, и связано оно, как говорилось выше, с выходцами из Южной Балтики. Но ему все же предшествует появление под стенами Константинополя (Царьграда), по одним данным, 200 судов, по другим - 360, на которых находилось порядка 8-14 тысяч русов. А такое масштабное и весьма затратное предприятие могло совершить только государственное образование, вошедшее в историю под именем Русь.

И события июня 860 г. настолько потрясли византийцев («город едва не был поднят на копье», - отмечал патриарх Фотий, свидетель этого нашествия), что, как констатирует историк А.Н.Сахаров, «на протяжении почти пяти веков неизменно становилось сюжетом греческих хроник, переписки, религиозных песнопений, благодарственных слов, проповедей, официальных циркуляров, речей»¹⁹⁵. Немаловажно подчеркнуть, что свое спасение и спасение столицы Византии греки приписывали заступничеству самой Богородицы, т.е. только она могла противостоять мощнейшему натиску русов.

Рассказ об этом походе читается и в нашей ПВЛ, но туда он попал из византийской Хроники Георгия Амартола. Причем летописец приурочил его к 866 г. и связал с именами Аскольда и Дира. При этом он подчеркнул два очень важных момента как для своего времени, так и для нас, говоря о зарождении русской государственности, с которой им был начат отсчет собственной русской истории: «.Нача ся прозывати Руская земля. . Тем же отселе почнем и числа положим»¹⁹⁶. Вот об этом «Начале Русского мира» мы и вели серьезный разговор. И за многие столетия это был первый разговор в науке, в центре которого стоял очень важный для русской истории 860 г. и его очень важные для все той же истории последствия.

Но норманисты убеждены, а такая ситуация просто дикая для истинной науки, что только они и могут обсуждать проблему начала Руси и что это начало связано только со Швецией. Поэтому любое посягательство на их многовековую монополию на толкование русской истории и любые возражения против их шведской (скандинавской) концепции начала Русского мира они реагируют крайне агрессивно.

Вы имеете в виду размещенный в Интернете крик души обиженных норманистов под названием «Без нас. О дискуссии с предрешенным результатом. Открытое письмо историков о конференции "Начало Русского мира" 28-30 октября 2010 г.»?

Да, и его, и очередное послание Клейна «городу и миру», вышедшие из одного места - все из той же Тайной розыскных варяжских дел канцелярии и совершенно не стесняющиеся в выражениях своего крайнего неприятия конференции, ее оргкомитета и ее участников. По причине чего на них обязательно следует остановиться. И, разумеется, кое-что сказать в ответ этим письмописателям и подписантам, совершенно позабывшим все приличия.

Своей тональностью оба эти письма вызывают в памяти классику - унтера Пришибеева, навязывающего свои правила и непременно желающего непонятливым дать в зубы: «Наррод, расходись! Не толпись! По домам!»

Позволю процитировать любимого А.П.Чехова, где он изображает наведение Пришибеевым порядка в его, унтерском, понимании: «С образами ли ходим, свадьба ли, или, положим, случай какой, везде он кричит, шумит, всё порядки вводит. Ребятам уши дерет, за бабами подглядывает, чтоб чего не вышло, словно свекор какой. Намедни по избам ходил, приказывал, чтоб песней не пели и чтоб огней не жгли. Закона, говорит, такого нет, чтоб песни петь». И объяснение мировому самим «сморщенным унтером» с «выпученными глазами», почему он так печется о пользе односельчан: «Где это в законе написано, чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять да взыскивать, то кто же станет? ... Все порядки знаю-с. А мужик простой человек, он ничего не понимает и должен меня слушать, потому - для его же пользы Как заслышу какие неподходящие слова, то гляжу на улицу, не видать ли жандарма: "Поди, говорю, сюда, кавалер", - и все ему докладываю. ... Ежели глупого человека не побьешь, то на твоей душе грех. Особливо ежели за дело. Ежели беспорядок.»

Действительно, «где это в законе написано, чтобы антинорманистам волю давать»? Правильно, нигде. Поэтому их «беспорядки» - «чтоб чего не вышло» - пришибеевы не могут «дозволять-с», и чем хлестче и жестче, тем лучше. И неважно, что такие приемы не соотносятся с наукой. Главное, чтобы в науке - в науке в их понимании - порядок был и мертвый штиль всегда стоял, да все бы по струнке и в ногу ходили, а если бы и запевали песню, то только про героев- скандинавов и обязательно повернувшись в сторону Швеции и положа руку на сердце и, конечно же, со слезами на глазах. Про героев, которая русская история не знает, про героев, которые существуют лишь в воображении норманистов. Но то, что существует лишь в воображении, хотя и изучается наукой, к истории отношения не имеет.

А для компрометации оппонентов, которым современные норманисты ничего дельного возразить не могут (хотя ни одна наука не может обойтись без дискуссий, иначе застой и регресс), у них есть еще одна известная маршевая песня, в которой они только фамилии меняют, в зависимости от того, кто на данный момент представляет главную угрозу их благополучию (научному, общественному и пр.) и кого поэтому по команде надо с визгом и с гоготом «втоптать в грязь» и «размазать по стенке».

При этом неся такую норманистскую околесицу, что просто тревожно становится за их душевное состояние. Одно послание Клейна чего только стоит. Послание, в котором он не просто в ударе. Он в суперударе. Хотя еще совсем недавно со страниц «Трудно быть Клейном» ее главный герой нас всех так сильно, признаюсь, перепугал, сказав, как отрезал: «Мне предстоит умереть»¹⁹⁷. Казалось, конец света наступил и все в мире замерло со словами: «Как жить-то будем?»

Но вот археолог, словно съев сказочное молодильное яблочко и сбросив годков этак 50-60, вновь принялся энергично марать грязью Сахарова и Фомина за то, что «они упорствуют: варяги - это западные славяне, и русы IX века - это славяне. Кто с этим согласен, тот антинорманист и патриот. Кто не согласен - норманист, русофоб и работает на шведов и норвежцев, а норвежцы состоят в НАТО. Эта примитивная демагогия соблазняет некоторых не очень умных работников властных структур и способна вдохновить какую-то часть дилетантов. Почти все специалисты считают эту идею сумасбродной и недоказуемой. Факты в нее не укладываются. Аргументы Сахарова и Фомина давно опровергнуты».

Но, если опровергнуты, то зачем, уважаемый, так горячиться и волноваться. Не дай Бог, что-то вроде родимчика у Вас может случиться. Итак, уже невесть что городите. А этот симптом, а он вроде бы симптомом сивой кобылы называется, уж больно нехороший. Поторопиться бы надо к специалистам на консультацию. Да потом в какой-нибудь укромной больничке, в тихой палате отлежаться.

И живите, конечно, сколько хотите, да жизни радуйтесь. Но НАТО оставьте в покое. Оно и так завязло в Афганистане, а тут ему накликаете еще один реальный конфликт с Сахаровым и Фоминым. В Брюсселе уже, может быть, объявлена тревога и все службы альянса и его боевые части (сухопутные, морские, воздушные) переведены на боевое дежурство. И сам альянс, да и вся Западная Европа в данную минуту, наверное, с замиранием сердца ждут, что выкинут эти русские историки - соблазнители «некоторых не очень умных работников властных структур» - против «норманистов, русофобов», работающих «на шведов и норвежцев, а норвежцы состоят в НАТО». Тогда уж точно придется, прокричав для храбрости «один за всех, все за одного», объявить этой парочке «ультра-патриотов» войну. Объявить-то можно, а вот чем все это закончится, никто из НАТО не знает, потому, чертыхаясь, вспоминают всемирно известного Клейна, задавшего им такой ребус.

Клейн, пуская пыль псевдообъективности в глаза, говорит далее: «Вообще, к какому этносу принадлежали Рюрик и его дружина, вопрос по- настоящему маловажный». Но раз маловажный, то почему тогда так нервничаете, почему норманисты о скандинавских корнях Рюрика и его дружины только и твердят, да твердят так много и так громко, что об этом уже знают даже еще не родившиеся дети. И если маловажный, то почему Клейн тогда так навязчиво навязывает «важную» мысль: «Важно, что норманны на восточнославянских землях быстро ославянились и сыграли видную роль в становлении древнерусской государственности».

Позавидуешь археологу Клейну - ему так легко бродить в сумерках начальной истории Руси. Легко потому, что у него есть волшебный фонарь, которым куда не посвети, и вот они, родимые, скандинавы, как на ладони, только пыль осталось с них сдуть, да чуть мокрой тряпицей протереть, чтобы товарный вид придать (а если спросят слепцы, типа антинорманистов, а где все эти скандинавы в исторической реальности, ответить со снисходительной улыбочкой, ну, право, дети малые: «Помилуйте-с, да они же на Руси быстро ославянились и ничего после себя не оставили. Совсем ничего-с». Да потом вволю поиздеваться над этими правдоискателями).

Поэтому и события июня 860 г. для Клейна понятно какие были - «был обычный грабительский набег норманнов». Откуда он это взял, из каких источников? Намекнул бы, а то все в дремучей темноте живем. Да и хотя бы один артефакт продемонстрировал. Может быть, медалька у него имеется с надписью, процарапанной рунами: «Доблестным скандинавам и Клейну за славный поход на Константинополь в 860 г. от Одина».

В известных науке источниках, как, например, в беседах Фотия, свидетеля нашествия росов на Константинополь в 860 г., констатируется, что под стены столицы прибыл, хотя и на кораблях, именно народ: «народ не именитый, народ не считаемый (ни за что). народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием», а не «гребцы» Клейна с веслами на перевес и на перевязи (уж не в их ли честь в советское время так любили ставить повсюду гипсовые статуи юношей и девушек с веслами? Генетическая память - не шутка!). Причем патриарх подчеркивает, что этот народ «всех поражает мечом», а не тупо избивает веслами. Да еще напоминает согражданам, какая беда была так рядом с ними: «Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным. когда они проходили пред городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи, и как бы угрожая городу смертию от меча», но все же не от весел. И «Житие Георгия Амастридского» указывает, применительно к 20-м - 40-м гг. IX в., на широкую известность народа руси, т.е. опять же не «гребцов»-«веслоносцев», на берегах Черного моря: «Было нашествие варваров, руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия»¹⁹⁸.

В «Житии святого Кирилла», написанном в 869-885 гг. в Паннонии (По- дунавье), рассказывается, как Кирилл в Крыму, в Корсуне, в 861 г. приобрел «Евангелие» и «Псалтырь», написанные «русскими письменами», которые помог ему понять местный русин. По логике Клейна, «русские письмена» - это «письмена гребцов» («гребцовские письмена» звучат уж как-то грубо), которыми Кирилл овладел при помощи местного «гребца». У шведов, помнится, до конца VIII в. применялся старшерунический алфавит, вытесненный затем новым руническим алфавитом - «младшими рунами»¹⁹⁹. И эти оба алфавита не то, что при написании «Евангелия» и «Псалтыри», при издании дешевеньких комиксов про героические деяния скандинавов на Руси и в Византии не могли быть использованы.

Как констатировал в 1979 г. М.И.Стеблин-Каменский, рунический алфавит «использовался в функции более примитивной, чем та, которая обычно свойственна письменности. Он возник в обществе, в котором не было ни условий для широкого применения письменности, не потребности в таком ее применении. Он как бы унаследовал те функции, которые были свойственны наскальным рисункам бронзового века с их зачаточной идеографичностью». Даже тогда, отмечает ученый, когда руны использовались как фонетические знаки, цель надписи заключалась не в сообщении какой-то информации, а в том, чтобы уберечь могилу от надругательства, защитить живых от мертвых, принести счастье владельцу предмета, на котором были нанесены руны, и т.п. По этой причине рунические надписи не предназначались для прочтения, что видно по могильным плитам, зарытым надписью вниз. В целом, подытоживает Стеблин-Каменский, «ни одна надпись старшими рунами не представляет собой записи произведения словесного искусства».

Сегодня норманист Е.А.Мельникова (ее Клейн почему-то величает «докт. филол. н.», хотя, по документам, она доктор исторических наук) говорит, «что единственная известная скандинавам IX-X вв. письменность, руническое письмо, по своему характеру не применялась и не могла применяться для записи сколько-нибудь пространных текстов. Краткие магические заклинания, имена (владельческие надписи), наконец, формулярные эпитафии на мемориальных стелах - основные виды текстов, записывавшихся руническим письмом». Лишь в XI-XII вв., поясняет Мельникова, сфера применения рунического письма расширяется, «но и в это время оно не применяется для записи пространных нарративных текстов или документов»²⁰⁰.

Таким образом, в аутентичных памятниках IX в. - Баварском географе (начало IX в.), Бертинских анналах (839), византийских житиях Стефана Сурожского и Георгия Амастридского (первая половина IX в.), в сочинениях константинопольского патриарха Фотия (860-е) - речь идет именно о народе Ruzzi (латинский плюраль «русы») и рос. Как резюмировал академик О.Н.Трубачев, «нет достаточных оснований связывать этот "информационный взрыв" известий о племени Рус, Рос IX века с активностью северных германцев в том же и последующих веках». А.В.Назаренко, говоря о пяти этниконах на -rozi Баварского географа - шеббиросы, атторосы, виллеросы, сабросы, хосиросы, подчеркивал, что они находятся «в кругу племенных названий явно славянского происхождения», для которых «допустима дунайско-причерноморская локализация»²⁰¹.

Надлежит добавить, что в послании папы Иоанна XIII 967 г. Болеславу Чешскому запрещалось привлекать на епископскую кафедру «человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского или русского народа, или славянского языка»²⁰². В данном случае имеются в виду подунайские русы, которых и теперь, более тысячи лет спустя, не примешь за «гребцов» -«веслоносцев», никогда не бывавших на Дунае.

А также напомнить вышеприведенные слова настоящего лингвиста, немца Г.Шрамма, «что Ruotsi никогда не значило гребцов и людей из Рослагена,». И привести заключение также настоящего лингвиста О.Н.Трубачева, который констатировал в 1970-1990-х гг., «что в ономастике (топонимии, этнонимии) Приазовья и Крыма испокон веков наличествуют названия с корнем Рос-» (отметив при этом, что упоминание в VI в. Захарием Ритором народа «рос» «имеет под собой довольно реальную почву»).

И который пришел к выводу, к которому до этого пришли, например, историки Л.В.Падалко, В.А.Пархоменко, Д.Л.Талис, А.Г.Кузьмин, о бытовании в прошлом Азовско-Черноморской Руси, к которой скандинавы не имели никакого отношения (Трубачев видел в этой Руси реликт индоарийских племен, населявших Северное Причерноморье во II тыс. до н.э. и отчасти позднее, например, *tur-rus- или «тавро-русы», и полагал, что с появлением здесь в довольно раннее время славян этот древний этноним стал постепенно прилагаться к ним). Он же, «ведя наименование Руси из Северного Причерноморья.», назвал фамилии некоторых, по его характеристике, «запретителей» этой Руси, и все они, разумеется, норманисты²⁰³.

Да, насчет запретов норманисты большие мастера. Конференцию не проводи, о Черноморской Руси, уничтожающей их норманизм, молчи. Норманистский демократизм в действии!

При этом они еще очень большие мастера на оскорбления. Причем я имею в виду даже не личные оскорбления - как-нибудь их переживем, да и ветер брань с лаем, как известно, в сторону относит.

А оскорбления коллектива Института российской истории РАН, во главе которого стоит д.и.н., член-корреспондент РАН А.Н.Сахаров, крупнейший историк современности? Коллектива прославленного и именитого, куда входят академики, член-корреспонденты, доктора и кандидаты наук, работы которых - от древности до наших дней - широко известны и у нас в стране, и за рубежом.

Но для Клейна этот коллектив, два года назад громадным перевесом проголосовавший за Сахарова как своего лидера и тем самым выразивший свое законное право на свободу выбора своего же руководителя, - смертельный враг, подлежащий уничтожению.

И вот что предлагает Клейн - доктор исторических наук! - в отношении академического Института, в котором работают высокопрофессиональные специалисты, гордость науки: «Боюсь, нормальной работы в Институте после такой сахаровизации еще долго не будет. Не стоит ли Президиуму РАН распустить мундирный институт и набрать его состав заново, оставив тех, кто серьезно и самостоятельно работает?»

А так предлагали - «Есть мнение!» - во времена Сталина и Лысенко, когда громили научные школы, запрещали генетику, кибернетику, а ученых, не вписывающихся в марксизм-ленинизм, как ныне не вписывающихся в клейнизм-норманизм, шельмовали, ссылали в лагеря или уничтожали. Очень часто якобы по требованию возмущенных рабочих, крестьян, интеллигенции. И часто действительно искренне возмущенных, потому что им это внушал репрессивный аппарат. Внушал, запугивая одновременно.

Этих запуганных «возмущенцев» по крайне мере понять можно. Но как, прикажите, понимать доктора наук Клейна, без всякого смущения дающего «добрый» совет Президиуму РАН стать душителем российской исторической науки и прихлопнуть Институт российской истории Российской Академии наук как назойливую муху, прихлопнуть для «нормальной работы» клейнов, так боящихся разномыслия, без которого нет науки? Одно успокаивает, что сейчас не 1937 г., что времена клейнов-запретителей прошли и что никто не хочет их возврата. Сыты ими по горло.

А что скажите про «письмо историков» ?

Тот же пришибеевизм. Под умелым руководством дирижера Клейна. Взмах его палочки, и один хор при потушенных огнях (строго по инструкции

Пришибеева) начинает вести по нарастающей (женскими и близкими им голосами): «Никаких новых аргументов ни Сахаров, ни Фомин не выдвигают, а старые давно опровергнуты. Сахаров и Фомин продолжают повторять свои доводы, надеясь не на их принятие специалистами, а на их восприятие неподготовленной аудиторией и на их одобрение определенными политическими кругами и институтами власти» (норманисты, чтобы заработать дивиденды в глазах общества: «Гляди, какие смелые ребята, власть пинают!», любят фрондировать перед «институтами власти», или, как выразился Клейн, «некоторыми не очень умными работниками властных структур»).

Еще взмах палочки Клейна, и другой хор в той же норманистской кромешной темноте гремит, конечно, басами: «Поэтому когда "антинорманисты" обвиняют своих оппонентов в антипатриотизме и русофобии, это чистейшая демагогия, призванная замаскировать слабость или отсутствие научных аргументов».

Весело.

До жути. И этот сводный «ученый» хор, а в нем участвуют доктора, кандидаты и даже просто «историк-археолог» Мачинский, представляет себя в качестве историков. Там довольно много подписей. Прокомментирую лишь некоторые. И в том нет ничего личного. Только факты.

Первый факт: историками не являются ни Ф.Б.Успенский, ни Т.Н. Джаксон. Они - филологи. Джаксон - кандидат филологических наук - стала доктором исторических наук по докладу, защищенному в качестве докторской диссертации в 1995 г. в Институте российской истории РАН при директоре А.Н.Сахарове, на которого она, как один из подписантов «открытого письма», теперь так яростно обрушилась.

И занимается она исландскими сагами, которые указывают на появление норманнов на Руси лишь в конце Х в., следовательно, на их полную непричастность к варягам 862 года. Но как норманист Джаксон все видит лишь в нужной ей проекции и, за неимением аргументов, навязывает читателю стереотипы, с которыми тот уже никогда не узнает истины и на километры убоится приблизиться к противоположному лагерю. Так, в 1993 г. она говорила о «ложно понимаемом патриотизме», на котором «густо», по ее словам, замешан варяго- русский вопрос, а в 1995 и 2001 гг. - об антинорманизме с его «шумным национализмом»²⁰⁴.

Второй факт: среди поставивших под письмом свои подписи профессиональных историков очень мало - шесть человек из девятнадцати. Это А.А.Горский, И.Н.Данилевский, А.Ю.Дворниченко, С.М.Каштанов, Л.В.Столярова, Е.В.Пчелов. Однако никто из них специально варяго-русским вопросом не занимался, и этой теме не посвящены их кандидатские и докторские диссертации, над которыми работают многие годы и работа над которыми формирует истинного профессионала в какой-то определенной области (разумеется, что никто не ставит под вопрос их профессионализм в тех областях, в которых они себя заявили).

В данном случае не могу не привести слова Клейна, с которыми согласен полностью и которые он высказал в «Троицком варианте - наука», что «в наши дни история очень специализирована». Жаль только, что в отношении себя и своих единомышленников археолог забывает об этом правиле, ибо специализация позволяет достичь обоснованных, т.е. научных результатов, и не позволяет скатиться к голословным, т.е. ненаучным утверждениям.

И какие тогда специалисты в варяго-русском вопросе Горский и Данилевский, если докторская диссертация первого посвящена источниковедческим проблемам «Слова о полку Игореве», «Слова о погибели Русской земли» и «Задонщине», а второго - герменевтическим основам изучения летописных текстов? Но это их нисколько не смущает. Потому, как заучив со школьной скамьи три слова и тире: «Варяги - это норманны», они думают, что уже знают все «правды» про варягов и про русь, а также про Ломоносова, как эти «правды» знают не учившиеся на истфаках технарь Карпеев и геолог Романовский, также со школы просветленные все тем же простеньким «символом веры» норманистики.

Так, например, Данилевский в 1998 г. утверждал, что «химии адъюнкту» Ломоносову «мы в значительной степени обязаны появлению в законченном виде так называемой "норманской теории"», ибо ему «принадлежит сомнительная честь придания научной дискуссии о происхождении названия "русь" и этнической принадлежности первых русских князей вполне определенного политического оттенка». Но, приписывая Ломоносову «сомнительную честь», а другой чести у него, видимо, быть не может, «ломоносововед» и «варяговед» Данилевский не знает очень хорошо известного факта (и не только специалистам), что он никогда не был «химии адъюнктом». В январе 1742 г. Ломоносов был назначен адъюнктом физического класса Петербургской Академии наук, а в июле 1745 г. - профессором химии. И как «профессор» и «химии профессор» он подписал свои замечания на диссертацию Миллера, данные в сентябре- ноябре 1749 и июне 1750 г.²⁰⁵

И научные интересы Дворниченко, докторская диссертация которого посвящена теме «Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.)», также далеко отстоят от варяжского вопроса и его историографии. Правда, в 2005 г. он на одной конференции прочитал доклад «Г.Ф.Миллер и российская историческая наука»²⁰⁶, но это нисколько, понятно, не превратило его ни в профессионального миллероведа, ни в профессионального ломоносововеда. Член- корреспондент РАН Каштанов - историк, источниковед, дипломатист и археограф, автор большого числа работ, но проблемой варягов он также никогда не занимался, и его докторская диссертация посвящена очеркам русской дипломатики.

Столярова и Пчелов являются, как Горский с Данилевским, специалистами в области источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин (докторская диссертация первой по теме «Древнерусское книгопроизводство XI-XIV вв. По материалам записей на книгах» и кандидатская второго - «Генеалогия древнерусских князей IX - начала XI в.»).

Если диссертация Столяровой, как и диссертации Горского, Данилевского, Дворниченко и Каштанова, также не связана с варяго-русским вопросом, то диссертация Пчелова, казалось бы, имеет к нему отношение. И, действительно, Пчелов, занимаясь генеалогией наших князей, в силу своего норманизма моментально выяснил, кто прав в споре об их этнической принадлежности. Ибо, уверял он в 2001 г., антинорманистами движет «странное» понимание патриотизма, когда считают, что «присутствие иноземцев на Руси и неславянское происхождение правящей династии ущемляют чувство национального достоинства русских, показывают их неспособность к самостоятельной самоорганизации», и что «происхождение династии Рюриковичей никак не может умалить "национальную гордость великороссов"»²⁰⁷.

Но никто, кроме норманистов, и не печалится, что это происхождение что-то умаляет. Как справедливо заметил в 2002-2003 гг. А.Н.Сахаров, «объективная научная истина не имеет никакого отношения к патриотическим или антипатриотическим настроениям того или иного автора. Так русское сердце равнодушно относится к фактам происхождения первых князей Северо-Восточной Руси от половчанок, к бракам московских князей с ордынскими княжнами или к тому, что первой русской императрицей была литовская крестьянка Екатерина I - она же Марта Скавронская. Точно также исследователей мало трогают факты полунемецкого происхождения Петра III или чисто немецкого - Екатерины II»²⁰⁸. И нас может трогать только неправда как о них, так и о многих других истинно русских нерусского происхождения - Багратионе, Крузенштерне, Беллинсгаузене, Тотлебене, Рубинштейне, Левитане, на разных поприщах прославивших свою Родину - Россию.

Недавно в серии ЖЗЛ Пчелов выпустил книгу «Рюрик» объемом более 300 страниц, хотя об этом князе в ПВЛ всего-то несколько строк. Но что летописец и что Пчелов, написавший большущее сочинение о скандинавском происхождении родоначальника русской династии. Родоначальника, которого в Западной Европе в XVI - первой половине XVIII в. связывали, а речь об этом уже шла, со славянами Южной Балтики. Как тут не вспомнить того же А.Л.Шлецера, в 1768 г. совершенно справедливо заметившего: «Фантазируйте, придумывайте, мечтайте, пишите романы, но и называйте это романами! Имя Истории свято - не оскверняйте его!»²⁰⁹

А кто остальные из подписавшихся, ведь они доктора и кандидаты исторических наук?

А это уже третий факт: они есть археологи, в основном из Института истории материальной культуры РАН (ИИМК, Санкт-Петербург). В их числе и наш главный герой - Л.С.Клейн. А также его ученики С.В.Белецкий, Д.А.Мачинский, Е.Н.Носов и др. О Клейне и его фантазиях в области варяго- русского вопроса разговор был, о Мачинском с Белецким и их фантастическим Исуборгом - то же.

И все их археологические фантазии в варяго-русском вопросе проистекают из причины, которую в 1872 г. очень точно определил историк Д.И.Иловайский: «Наша археологическая наука, положась на выводы историков норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманское влияние»²¹⁰.

Наша археологическая наука и сейчас все идет этим «верным путем». Да и куда еще могут повести ее люди, по характеристике того же Белецкого, «неизлечимо больные норманизмом».

И как этот путь далек от научного, в июле 2009 г. продемонстрировал возглавляемый Носовым ИИМК, проведя совместно с учеными Франции Международную научную конференцию, посвященную «1150-летию первого упоминания Новгорода в русских летописях и 150-летию Императорской Археологической комиссии» (никто, кстати заметить, из антинорманистов не устраивал истерик по поводу того, что их не пригласили на это мероприятие).

Но не о конференции речь. А о том, что проводилась она в рамках программы научного обмена, поддержанной Национальным Центром научных исследований Франции и Российской Академией наук «Две "Нормандии": междисциплинарное сравнительное исследование культурного присутствия скандинавов в Нормандии (Франция) и на Руси (Новгородская земля) и его историческое значение». Причем, как сказано в разъяснении, «целью совместного проекта является сопоставление результатов российских и французских исследований, посвященных аккультурации скандинавов в местной среде (франкской, славянской и финской), особенностям их культурной и этнической ассимиляции, взаимной трансформации скандинавских общин и местного общества в процессе политических и культурных контактов, вкладу скандинавского присутствия в национальную историю и местную культуру, значение связанной со скандинавами исторической памяти для формирования представлений о прошлом и ее влиянию на сложение региональной идентичности и средневековой историографии».

Вот такая русская Нормандия, неизвестная истории (кроме прославленного истребительного авиационного полка «Нормандия-Неман» других «Нормандий» на нашей земле не было). И идею, о существовании которой взялся усердно проталкивать в науку директор ИИМК, член-корреспондент РАН Носов.

Но выше Вы говорили о наличии массового археологического материала, связанного с Южной Балтикой, и при этом часто ссылаетесь на Носова?

В том и состоит парадокс нашей археологической науки, которая, открывая южнобалтийские древности в Новгородской земле, преподносит последнюю в качестве Нормандии. Преподносит потому, что археологи, которые работают с варяго-русскими древностями, «неизлечимо больны норманизмом». Потому, что до сих пор они молятся на книгу своего учителя Клейна «Спор о варягах», отбивая поклоны со словами: «А вот не устарела!», «А вот не устарела!» Носов в послесловии к этой книге так и пишет, что «она совершено не устарела.»²¹¹. Видимо, по причине ложного представления, что в археологии ничего не устаревает, директор ИИМК к старой работе Клейна 1960 г. под видом послесловия напечатал свою также далеко несвежую статью 1999 г., опубликованную в тот год дважды²¹².

Поэтому, пользуясь случаем, я хотел бы спросить у Носова, а что это за Нормандия на Руси, в каких источниках она именно так и названа, где именно о ней говорится, какие такие нормандцы на ее территории жили, на каком таком нормандском языке они разговаривали и вообще чем это таким нормандским эта Нормандия прославилась? Да прославилась так, что об этом знают только археологи ИИМК, а все остальные почему-то не ведают. И что это за программа такая, побратавшая реальную Нормандию во Франции с небывалой русской Нормандией, тем самым придав этой небывальщине историческую легитимность, кто ее разработал, когда и кем она была принята в Российской Академией наук? Все-таки любопытно знать, да и почитателям нормандских героев Руси негоже оставаться в тени.

Тем более, что летом Председатель правительства Российской Федерации В.В.Путин обещал увеличить финансирование археологических изысканий. Замечательное дело, лучше будем знать свою историю, да сколько из древностей сохранится.

Однако, учитывая позицию директора ИИМК, можно не сомневаться, что эти деньги пойдут не только на дело, но и на финансирование разного рода «нормандских» проектов, не имеющих никакого отношения ни к русской истории, ни к истории скандинавских народов. То есть большие деньги будут брошены на ветер, точнее - на сказочную Нормандию Носова, на очередной мыльный пузырь норманизма.

И это ведь понимают некоторые сотрудники ИИМК. Так, А.Н.Кирпичников (а он, как можно судить, оказался среди подписантов «открытого письма» по принуждению) отмечал в 2000-2002 гг., что в источниках, в том числе восточных, «вместе со славянами обычно упоминаются русы. Их уверенное соотнесение со скандинавами безоговорочно принять нельзя». Поэтому, полагая, что «термин русы имеет не этнический, а если можно так выразиться, геосоциальный смысл», он предложил понимать под русами особую группу торговцев, в которой могли быть представители разных этносов: скандинавы, славяне, возможно, финны ²¹³.

Кирпичников не так зашорен, может быть, потому, что не был учеником Клейна, который категорично утверждал в 2004 г., что «если прежде под руса- ми арабских источников многие еще понимали славян Киевской Руси, то сейчас всем уже совершенно ясно, что речь идет о норманнах. Достаточно сказать, что их женщины, по описанию Ибн-Фадлана, носили скандинавские фибулы ("коробочки")». Но надо не сказы сказывать, а доказывать. А что можно доказывать, когда даже такой норманист, как всемирно известный датчанин В.Томсен, рассмотрев арабские известия о русах, в том числе и Ибн Фадлана и констатируя их неконкретность, заметил, что, «как бы ни были интересны эти различные повествования о руси, они проливают мало света на вопрос о национальности руси». По причине чего, заключал он, «любая теория происхождения руси может находить себе кажущуюся опору в сочинениях восточных писателей. При этих условиях следует пользоваться этими сочинениями с большою осторожностью»²¹⁴.

Но под письмом имеются и подписи московских археологов, например, д.и.н. В.Я. Петрухина?

Как Петрухин понимает русские летописи, следовательно, русскую историю видно из того, что для него летописцы есть «норманисты», что летописное «за море» указывает только на Швецию, что «варяги для Нестора - жители Скандинавии,», что «летописец знал из дошедших до него преданий, что само имя "русь" имеет варяжское (скандинавское) происхождение.», что он согласовывал предания «о происхождении руси из Скандинавии, с общим этнои- сторическим контекстом», что летопись содержит предание «о варяжском - скандинавском - шведском происхождении руси.»²¹ .

Как специалиста-археолога Петрухина характеризует его «норманско-хазарская» концепция, в которой псевдоскандинавские погребения в камерах занимают центральное место и через призму которой он несколько десятилетий псевдореконструирует историю Киевской Руси. И эта псевдореконструкция настолько не соответствует источникам, что вызывает протест даже у ученых, не сомневающихся в норманстве варягов. Так, в 2000 г. византинист Г.Г.Литаврин отметил, что Петрухин несколько преувеличивает роль норманнов на Руси и что он не имеет оснований для вывода о заметном «хазарском компоненте» в русской культуре, т.к. «нет решительно никаких доказательств того, что их влияние на духовную культуру и политическую систему Древней Руси был сколько-нибудь глубоким и длительным».

Но доказательства Петрухину вообще-то и не нужны. Потому что есть его личное мнение. Его и достаточно. И согласно которому, большие курганы Черниговщины (Черная Могила и Гульбище) насыпаны с соблюдением скандинавских обычаев, а Черная могила (60-е гг. Х в.) представляет собой захоронение знатного русского дружинника «скандинавского происхождения», осуществленное небывалым славяно-норманно-хазарским сообществом того времени: «славяне, норманны и хазары возвели своему предводителю единый монумент»²¹⁶.

Большой курган Черная могила вошел в науку как погребальный памятник норманна посредством Х.Арбмана. И вошел потому, что шведский археолог отнес - а так ему захотелось - к скандинавским мечи, которые являются франкского производства и которые имели самое широкое хождение по всей Европе (они найдены там, где скандинавов никогда не было). Отнес он к скандинавским и два орнаментированных рога-ритона. Но при этом признав, что орнаментация оправ носит не скандинавский, а восточный характер, что весь остальной погребальный инвентарь, от шлема до одежды, чужд скандинавской материальной культуре, что в кургане не найдено скандинавских женских украшений и что погребенная здесь женщина, видимо, не носила традиционной скандинавской одежды. И все эти допуски и натяжки Арбмана в отношении Черной могилы английский археолог П.Сойер привел в 1962 г. в качестве ярчайшего примера тенденциозной аргументации.

Но выдумки Арбмана были приняты Петрухиным (в 2003 г. он представил погребальный комплекс кургана как «настоящую модель Вальхаллы»). Несмотря даже на то, что в 1960-1970-х гг. антрополог Т.И.Алексеева констатировала отсутствие в Черниговском некрополе германских (норманских) особенностей. В 1998 г. В.В.Седов указал, что особенности обрядности Черной Могилы - «предметы вооружения и конского снаряжения на кострище были сложены грудой, остатки кремации с доспехами были собраны с погребального костра и помещены в верхней части кургана - не свойственны скандинавам, но имеют аналогии в других дружинных курганах Черниговской земли»²¹⁷.

Стремясь к норманизации русской истории, Петрухин в книгу «Мифы древней Скандинавии» (2003), в популярной форме знакомя читателя «с картиной мира скандинава-язычника», вставил важнейшие сюжеты нашей ПВЛ - о призвании Рюрика, Синеуса и Трувора, о Олеге Вещем и Игоре Святославиче. Вставил вроде бы как для сопоставления с мифами и преданиями скандинавов. На самом же деле эти летописные известия, взять хотя бы одну только авторскую характеристику их героев и участников (имена Олега и Ольги суть скандинавские, русь - скандинавы, клянущиеся Перуном, «Святослав заслужил Вальхаллу»), воспринимаются именно как скандинавские.

Этот восприятие еще больше усиливается тем, что всем этим «вальхаллическим» рассуждениям предшествует подробно изложенный рассказ Ибн Фадлана о похоронах руса, в котором автор видит норманна-викинга («русского вождя», следовавшего завету Одина, что этому же завету «следовали и русские языческие князья Х века.», как ему следовали и «правители Швеции»), которого хоронили «русские мужи»²¹⁸.

Так, рассказ арабского путешественника, наряду с названными сюжетами ПВЛ о первых русских князьях, стал, благодаря археологу Петрухину, «мифом древней Скандинавии».

Приписывая норманнам то, что к ним не имеет отношения, Петрухин из русской истории выбрасывает очень важное свидетельство, объявляя недостоверным, по причине его несоответствия норманизму, сообщение сирийского автора VI в. Захария Ритора о народе «рус» (hros), живущем к северу от Кавказа. Хотя о пребывании русов в южных пределах Восточной Европы в доваряжскую эпоху свидетельствуют многие византийские и восточные авторы ²¹⁹. Стоит также привести слова, сказанные в 1939 г. А.П.Дьяконовым по поводу этих hros и показывающие надуманность настойчивого разговора археолога о легендарном характере их упоминания у Захария Ритора: «Собственные имена народов обычно не создаются фантазией даже в легендах, а скорее являются реальной точкой отправления для создания легенд»²²⁰.

Вот такой «научный» взгляд Петрухина на русскую историю, который горячо одобряют его сотоварищи-норманисты. И он очень не любит, когда ему противоречат, да еще про какие-то доказательства спрашивают. Так, в мае 2007 г. на конференции в Государственном Эрмитаже «Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого света» Петрухин после доклада Фомина «Южнобалтийские варяги в Восточной Европе», бурно реагируя на посягательство на норманизм, в оскорбительной форме обрушился на В.Н.Татищева, М.В.Ломоносова, А.Г.Кузьмина, на докладчика, заявив, что их воззрения не имеют отношения к науке и что за эти воззрения надо «бить канделябрами» (из своего что ли печального личного опыта вынес представление о «весомости» «канделябрного аргумента»?).

Показательно, что горячие призывы Петрухина «за дружбу» прозвучали в многочисленной аудитории. Но никто из присутствующих, а это были в основном петербургские ученые, даже не одернули москвича с канделябрами, позорящего и Эрмитаж, и их самих. Потому как сами норманисты.

Вот такая «свобода» научной мысли в понимании норманистов. В полном согласии с унтер Пришибеевым: «Ежели глупого человека не побьешь, то на твоей душе грех».

А сколько еще, по Вашему мнению, норманизм будет мутить воду в науке?

Дни норманизма сочтены, и сами норманисты - исчезающая популяция в науке, ее вчерашний день.

Поэтому без них и будут проходить многие конференции. Например, конференции, посвященные 300-летию со дня рождения М.В.Ломоносова. Приглашение на такие торжества, например, норманистов из «открытого письма», а с ними Клейна, равносильно оскорблению памяти этого великого человека, которого искренне, без всякого на то указа чтит вся Россия. Чтит и гордится им. Но которого также искренне ненавидят - за его принципиальную позицию по отношению к началам русского мира - норманисты.

И чтобы сегодня норманисты не делали - все это лишь несколько может задержать неизбежный процесс их исчезновения. Но без шума и скандала они, конечно, не уйдут. На это дело энергии и выдумки у них хватит.

Поэтому следует обязательно ждать новых писем из серии «Без нас», «Зачем без нас?», «Куда ж без нас?», «Возьмите нас», жалоб, протестов в мыслимые и немыслимые инстанции (дошли бы до Одина, может быть, он их вразумит, что его подопечные к событиям в русской истории IX-X вв. никакого отношения не имели) и многое другое: они, мол, такие мягкие и «добрые внутри» и за свободу научного творчества, конечно.

А Фомин, вот, не так их понял и всё не так о них сказал.

Всё так сказал! И сказал то, что современные норманисты давно заслужили. И на что сами напросились. Сидели бы уж в своей нормандской Пришибеевке да помалкивали.

А что Вы пожелаете молодым исследователям ?

Быть умными, добросовестными, честными и в поисках истины не пасовать перед авторитетами - ни перед большими, ни перед маленькими (weder vor grossen, noch vor kleinen), ибо, как гласит народная мудрость, которой руководствовался А.И.Солженицын и которую он озвучил в своей нобелевской речи, «одно слово правды весь мир перетянет».

И пусть не стесняются быть патриотами, какими были наши отцы, деды и прадеды. Не стесняются ни в делах, ни в выражении своей позиции перед любителями охаивать патриотизм. Ведь именно патриоты создали Россию, именно патриоты ее и сберегли. Сегодня нашей Родине очень нужны ум и энергия молодых в науке, которая не может быть или патриотичной, или непатриотичной. Она либо есть, либо она отсутствует.

1. Иловайский Д.И. Краткие очерки русской истории. Курс старшего возраста. Изд. 9-е. М., 1868. С. 9-10; его же. Руководство к русской истории. Средний курс (изложенный по преимуществу в биографических чертах). Изд. 8-е. М., 1868. С. 3-4; Клейн Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб., 2009. С. 10, 24, 63, 89. См. также: Фомин B.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 142143, 279-283.

2. Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1. М., 1876. С. 38, 88.

3. Летопись по Лаврентьевскому списку (ЛЛ). СПб., 1897. С. 74-78, 80, 119-124, 232; Байер Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. М., 2006. С. 349; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 70.

4. Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. / Под ред. А.Г.Кузьмина, C. В. Перевезенцева. М., 2004. С. 27-31, 106-107; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 60-61.

5. Публичный диспут 19 марта 1860 года о начале Руси между гг. Погодиным и Костомаровым. [Б.м.] и [б.г.]. С. 18, 20-21, 26; Дополнения А.А. Куника // Дорн Б. Каспий. СПб., 1875. С. 396, 399, 451, 454, 457-458, 461-462, 687, прим. 18; Куник A.A. Известия ал-Бекри и других авторов о руси и славянах. Ч. 2. СПб., 1903. С. 04-08, 039; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 63, 89, 226.

6. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 231.

7. Там же. С. 12, 19-21, 26, 50-51, 61, 76-77, 97, 173, 225, 263, 265, 377, 384.

8. Томсен В. Начало Русского государства. М., 1891. С. 116; Горский A.A. Проблема происхождения названия Русь в современной советской историографии // История СССР. 1989. № 3. С. 132-134; Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 63, 77.

9. Фомин В.В. Ломонософобия российских норманистов // Варяго-русский вопрос в историографии. М., 2010. С. 203-521.

10. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 9, 208.

11. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 14; его же. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII-XX веков. Авторе)... дис... докт. наук. М., 2005. С. 19; его же. Ломоносов. С. 113, 341; его же. Начальная история Руси. М., 2008. С. 82-83; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты его историографии // Изгнание норманнов из русской истории. М., 2010. С. 350, 391, 481.

12. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 25.

13. Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. СПб., 2004. С. 53, 70, 72, 99, 103, 158; его же. Спор о варягах. С. 8-9, 199-201, 204, 209, 211-212, 217, 224, 261.

14. Клейн Л.С. Трудно быть Клейном: Автобиография в монологах и диалогах. СПб., 2010. С. 650-669.

15. Цит. по: Чивилихин В. Память. Роман-эссе. Л., 1983. Кн. 2. С. 358-359.

16. Цит. по: Кузьмин А.Г. Мародеры на дорогах истории. М., 2005. С. 80.

17. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. М., Л., 1952. С. 20, 30.

18. Здесь и далее курсив и жирный шрифт в цитатах принадлежат авторам.

19. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 19-42, 169-170, 173-174, 195-216; Миллер Г.Ф. Краткое известие о начале Новагорода и о происхождении российского народа, о новгородских князьях и знатнейших онаго города случаях // Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие. Ч. 2. Июль. СПб., 1761. С. 9; его же. О народах издревле в России обитавших. СПб., 1788. С. 93-97, 107-111, 123; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I. М., 1989. С. 58 и прим. 111; Боричевский И. Руссы на южном берегу Балтийского моря // Маяк. Т. 7. СПб., 1840. С. 174-182; Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1-2. М., 1993. С. 87-88, 100, 198, 250-253, 276, прим. 142, 147, 148, 150, 173 к т. 1; то же. Кн. XIII. Т. 25-26. М., 1965. С. 535-536; его же. Писатели русской истории // Собрание сочинений С.М.Соловьева. СПб., [1901]. Стб. 1351, 1353-1355; Погодин М.П. Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями. М., 1874. С. 389-390; Томсен В. Указ. соч. С. 80, 82; Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. I. Ч. I. М., 1880. С. 13-33, 42-50; Васильевский В.Г. Житие св. Стефана Сурожского // Журнал Министерства народного просвещения (ЖМНП). Ч. 263. СПб., 1889. С. 440-450; его же. Житие св. Георгия Амастридского и св. Стефана Сурожского // Его же. Труды. Т. 3. Пг., 1915. С. CX, CXXIII, CXXXIX-CXLI, CLII- CLIII, CCLXXVII-CCLXXXIII; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии // Его же. Сочинения в восьми томах. Т. VIII. М., 1959. С. 408-410; его же. Полный курс лекций // Его же. Русская история в пяти томах. Т. I. М., 2001. С. 301-323; Вернадский Г.В. Древняя Русь. Тверь-М., 1996. С. 268, 286, 289. См. также: Фомин В.В. Ломоносов. С. 257-267, 286307; его же. Начальная история Руси. С. 78-82.

20. Моисеева Г.Н. К вопросу об источниках трагедии М.В.Ломоносова «Тамира и Селим» // Литературное творчество М.В.Ломоносова. Исследования и материалы. М., Л., 1962. С. 254257; ее же. Ломоносов в работе над древнейшими рукописями (по материалам ленинградских рукописных собраний) // Русская литература (РЛ). 1962. № 1. С. 181-191, 193; ее же. М.В.Ломоносов и польские историки // Русская литература XVIII в. и славянские литературы. Исследования и материалы. М., Л., 1963. С. 140-142; ее же. М.В.Ломоносов на Украине // Там же. С. 88, 90-92, 97-98; ее же. Из истории изучения русских летописей в XVIII веке (Герард-Фридрих Миллер) // РЛ. 1967. № 1. С. 133; ее же. Ломоносов и древнерусская литература. Л., 1971. С. 8-24, 60-61, 66, 68, 72-73, 76, 78, 80-127, 129-132, 134-137, 146, 150, 201, 232; ее же. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980. С. 49-57.

21. Цит. по: Ланжевен Л. Ломоносов и французская культура XVIII в. // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VI. М., Л., 1965. С. 48.

22. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 91-96, 99-161, 563-572, 574-575, 588-594; то же. Т. 10. М., Л., 1957. С. 524-527, 533, 839-841, 845; Лавровский П.А. О трудах Ломоносова по грамматике языка русского и по русской истории // Памяти Ломоносова. Харьков, 1865. С. 50; Летопись жизни и творчества М.В.Ломоносова. М., Л., 1961. С. 275, 279-280, 324; Гурвич Д. М.В.Ломоносов и русская историческая наука // Вопросы истории (ВИ). 1949. № 11. С. 111-115, 117.

23. См. подробнее о диссертации Миллера и его полемике с Ломоносовым: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 79-108; его же. Ломоносов. С. 226-337, 366-440; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты... С. 386-389, 397, 465.

24. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 9. М., Л., 1955. С. 414-416, 420, 426-428; Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. СПб., 1875. С. 460-461, 464-465; Билярский П.С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865. С. 725-726; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии. С. 447.

25. Соловьев С.М. Август-Людвиг Шлецер // Собрание сочинений С.М.Соловьева. Стб. 1547; Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики (летописцы России). М., 1997. С. 155; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии. С. 447; Видаль-Накэ П. Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире. М., 2001. С. 381; Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 15-16.

26. Schlözer A.L. Probe russischer Annalen. Bremen, Göttingen, 1768. S. 66-67; Шлецер А.Л. Русская грамматика. I—II. С предисловием С.К.Булича. СПб., 1904. С. II, VI.

27. См. об этом подробнее: Азбелев С.Н. Устная история Великого Новгорода. Великий Новгород, 2006. С. 250-284; его же. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. СПб., 2007. С. 6-34; Журавель А.В. Новый Герострат, или У истоков «модерной истории» // Сборник Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 10 (158). Россия и Крым. М., 2006. С. 524-544; Гагин И.А. Очередное покушение на В.Н.Татищева //Вестник Липецкого государственного педагогического университета. Серия: Гуманитарные науки. Вып. 2. Липецк, 2008. С. 119-130; Фомин В.В. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты... Прим. 274, с. 506-512.

28. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 1. М., Л., 1950. С. 115; то же. Т. 5. М., Л., 1954. С. 396; то же. Т. 7. М., Л., 1952. С. 400-401, 404-405, 408, 411-417, 424, 509, 850, 866; то же. Т. 9. С. 415, 429; то же. Т. 10. С. 275, 570-571, 705; Грот Я.К. Очерк академической деятельности Ломоносова. СПб., 1865. С. 38; Пекарский П.П. Дополнительные известия для биографии Ломоносова. СПб., 1865. С. 49; Павлова Г.Е., Федоров А.С. Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). М., 1986. С. 48-50, 68-69, 84-85, 94-96; Фомин В.В. Ломоносов. С. 242-256.

29. Стеклов В.А. Михайло Васильевич Ломоносов. Берлин, Петербург, 1921. С. 5, 65, 80, 8889, 94, 103, 123, 133, 171-172, 185, 195; Ченакал В.Л. Эйлер и Ломоносов (к истории их научных связей) // Эйлер Л. Сборник статей в честь 250-летия со дня рождения, представленных Академией наук СССР. М., 1958. С. 442.

30. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 474-475; Лавровский П.А. Указ. соч. С. 52-53.

31. Формозов А.А. Классики русской литературы и историческая наука. М., 1995. С. 9-11, 14, 16-28; его же. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М., 2004. С. 15-16, 17-20.

32. Володина Т.А. История в пользу российского юношества: XVIII век. Тула, 2000. С. 12-43; ее же. У истоков «национальной идеи» в русской историографии // ВИ. 2000. № 11-12. С. 518; ее же. Учебная литература по отечественной истории как предмет историографии (середина XVIII - конец XIX вв.). Автореф... дис... докт. наук. М., 2004. С. 31-33, 38-39; ее же. Учебники отечественной истории как предмет историографии: середина XVIII - середина XIX в. // История и историки. 2004. Историографический вестник. М., 2005. С. 110-114.

33. Головнев А.В. Исторический опыт межэтнического взаимодействия на севере Евразии // Этнокультурное взаимодействие в Евразии. Программа фундаментальных исследований Президиума Российской Академии наук / Под ред. А.П.Деревянко, В.И.Молодина, В.А.Тишкова. Кн. 1. М., 2006. С. 313-314.

34. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 8, 21-24, 89, 201, 217, 240, 252, 254-255, 258; его же. Трудно быть Клейном. С. 136-138, 614.

35. Грот Я.К. Указ. соч. С. 5.

36. Карпеев Э.П. Г.З.Байер у истоков норманской проблемы // Готлиб Зигфрид Байер - академик Петербургской Академии наук. СПб., 1996. С. 48-59; его же. Ломоносов // Исторический лексикон. XVIII век. Энциклопедический справочник. М., 1996. С. 418-419; его же. Г.З.Байер и истоки норманской теории // Первые скандинавские чтения. Этнографические и культурно- исторические аспекты. СПб., 1997. С. 23-25; его же. Русская культура и Ломоносов. М., 2005. С. 26-36, 130-133; Ломоносов. Краткий энциклопедический словарь / Редактор- составитель Э.П.Карпеев. СПб., 1999. С. 67, 94, 105-106, 249.

37. Романовский С.И. Наука под гнетом российской истории. СПб., 1999. С. 5-6, 52-73.

38. Писаренко К.А. Повседневная жизнь русского Двора в царствование Елизаветы Петровны. М., 2003. С. 294-304, 328-342, 351-354, 835, прим. 7; его же. Ломоносов против Шумахера. Столкновение мнимых врагов // Родина. 2009. № 2. С. 65-68.

39. Розанов В.В. Опавшие листья (Короб второй и последний) // Его же. Уединенное. Сочинения. М., 1998. С. 757.

40. Пушкин А. С. Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений // Его же. Собрание сочинений. В 10-ти томах. Т. 6. М., 1976. С. 294.

41. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 21.

42. Романовский С.И. Указ. соч. С. 53-54.

43. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 2. М., Л., 1951. С. 647-652; то же. Т. 3. М., Л., 1952. С. 538-543, 550-555; то же. Т. 10. С. 229, 284, 314-315, 392, 504-505, 541-543, 572-580, 598, 673, 735, 799-800, 850, 873-874; Билярский П.С. Указ. соч. С. 029-032, 68-69, 77, 781-782; Куник A.A. Сборник материалов для истории императорской Академии наук. Ч. II. СПб., 1865. С. 385; Пекарский П.П. Дополнительные известия... С. 94-98; Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988. С. 58; Стеклов В.А. Указ. соч. С. 5; Летопись жизни и творчества М.В.Ломоносова. С. 110, 113-114, 247-248; М.В.Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников. М., Л., 1962. С. 11; Ланжевен Л. Указ. соч. С. 27-62; Кладо Т.Н. Бельгийский ученый Рене Леклерк о Ломоносове // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VI. С. 301-303.

44. Автобиография Г.Ф.Миллера. Описание моих служб //Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. I. М., 1999. С. 157.

45. Пекарский П.П. История императорской Академии наук в Петербурге. Т. II. СПб., 1873. С. 403-409; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. М., Л., 1959. С. 956-957; Летопись жизни и творчества М.В.Ломоносова. С. 156, прим. 31.

46. Миллер Г.Ф. История императорской Академии наук в Санкт-Петербурге // Его же. Избранные труды. М., 2006. С. 488, 513; Автобиография Г.Ф.Миллера. С. 155; Пекарский П.П. История. С. 324; Алпатов М.А. Неутомимый труженик. О научной деятельности академика Г.-Ф.Миллера // Вестник АН СССР. 1982. № 3. С. 122.

47. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 53-58, 69-80, 887-888, 891.

48. Миллер Г.Ф. О происхождении имени и народа российского // Фомин В.В. Ломоносов. С. 398; Пекарский П.П. История... С. 401-402.

49. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 195.

50. Байер Г.3. Указ. соч. С. 346.

51. ЛЛ. С. 3-4, 18-19.

52. Schlözer A.L. Op. cit. S. 83, 86-89; Фатер И.С. О происхождении русского языка и о бывших с ним переменах // Вестник Европы. № 2. М., 1823. С. 113-128; то же. № 3-4. С. 252-261; то же. № 5. С. 39-51; то же. № 7. С. 195-203; то же. № 9. С. 14-23; Дополнения А.А.Куника. С. 452.

53. Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 195; Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999. С. 386.

54. Швеция и шведы в средневековых источниках. М., 2007. С. 36, прим. 51 на с. 34.

55. Миллер Г.Ф. О народах издревле в России обитавших. С. 84; Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. СПб., 1809. C. 274; Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 58, прим. 111; Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. М., 1876. С. 236; Мошин В.А. Начало Руси. Норманны в Восточной Европе // Byzantinoslavika. Ročnik III. Svarek 2. Praha, 1931. С. 299.

56. Фомин В.В. «Варяжское заморье» русских летописей (X-XVII вв.) // Дискуссионные вопросы российской истории. Арзамас, 1995. С. 21-27; его же. «За море», «за рубеж», «заграница» русских источников // Сб. РИО. Т. 8 (156). Антинорманизм. М., 2003. С. 146-168.

57. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., Л., 1950. С. 22, 23, 26, 91, 93, 95, 206, 208, 212, 304, 330, 331, 333, 337, 350, 362, 384, 385.

58. Рыбина Е.А. Новгород в системе балтийских связей // Славянский средневековый город. Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 2. М., 1997. С. 328; ее же. Не лыком шиты // Родина. 2002. № 11-12. С. 138.

59. Седова М.В. Скандинавские древности из раскопок в Новгороде // VIII Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, языка и литературы скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. Ч. I. Петрозаводск, 1979. С. 180-181.

60. Мельникова Е.А. Новгород Великий в древнескандинавской письменности // Новгородский край: Материалы научной конференции. Л., 1984. С. 130.

61. Петрова Л.И., Зайцева Л.В., Казаков В.Н. Работа над историко-археологическим опорным планом г. Новгорода. (К вопросу о мощности средневекового культурного слоя Новгорода) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. (Материалы научной конференции. Новгород, 26-28 января 1993 г.). Вып. 7. Новгород, 1993. С. 231.

62. Пирсон Э. Викинги. М., 1994. С. 26; Скрынников Р.Г. Древняя Русь. Летописные мифы и действительность // ВИ. 1997. № 8. С. 7; Гвин Д. Викинги. Потомки Одина и Тора. М., 2003. С. 246-247, 255.

63. Мельникова Е.А. Новгород Великий в древнескандинавской письменности. С. 129; Молчанов А.А. Новгород во второй половине IX - первой половине XI в. (жизнь топонима и история города) // Восточная Европа в древности и средневековье. Политическая структура Древнерусского государства. VIII Чтения памяти В.Т.Пашуто. М., 1996. С. 54; Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 543, 554.

64. Кан А.С., Хорошкевич А.Л. [Рецензия] Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв. Сб. статей. Л., Наука, 1970 // История СССР. 1971. № 6. С. 190.

65. Клейн Л.С., Лебедев Г.С., Назаренко В.А. Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения // Исторические связи Скандинавии и России IX- XX вв. Л., 1970. С. 234, 238-239, 246-249.

66. Кирпичников А.Н. Великий Волжский путь и евразийские торговые связи в эпоху раннего средневековья // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 44.

67. Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М., Л., 1965. С. 179; Лебедев Г.С. Камерные могилы Бирки // Тезисы докладов Пятой Всесоюзной конференции по изучению истории скандинавских стран и Финляндии. Ч. I. М., 1971. С. 12.

68. Сойер П. Эпоха викингов. СПб., 2002. С. 94; Шаскольский И.П. Норманская теория. С. 179; Лебедев Г.С. Камерные могилы Бирки. С. 12-13; его же. Погребальный обряд скандинавов эпохи викингов. Автореф... дис... канд. наук. Л., 1972. С. 15-16; Археология / Под ред. академика В.Л.5нина. М., 2006. С. 465.

69. Пирсон Э. Указ. соч. С. 26; Викинги: набеги с севера. М., 1996. С. 70; Гвин Д. Указ. соч. С. 246-247; Мельникова Е.А. Варяжская доля // Родина. 2002. № 11-12. С. 32.

70. Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973. С. 267; ее же. Антропологическая дифференциация славян и германцев в эпоху средневековья и отдельные вопросы этнической истории Восточной Европы // Расогенетические процессы в этнической истории. М., 1974. С. 81; ее же. Славяне и германцы в свете антропологических данных // ВИ. 1974. № 3. С. 67; Толочко П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси // Славяне и Русь (в зарубежной историографии). Киев, 1990. С. 118; Славяне и Русь: Проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / Сост. А.Г.Кузьмин. М., 1998. С. 428, прим. 255.

71. Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники Древней Руси IX-XI веков. Л., 1978. С. 12; Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени) // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 232.

72. Цит. по: Жарнов Ю.Э. Женские скандинавские погребения в Гнёздове // Смоленск и Гнездово (к истории древнерусского города). М., 1991. С. 217.

73. Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян. С. 265; ее же. Антропологическая дифференциация. С. 80; ее же. Славяне и германцы. С. 66.

74. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 171, 201, 203, 219, 228-231.

75. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // ВИ. 1970. № 10. С. 48; его же. Болгарский ученый о советской историографии начала Руси // То же. 1971. № 2. С. 186-188; его же. Об этнической природе варягов (к постановке проблемы) // То же. 1974. № 11. С. 55; его же. Заметки историка об одной лингвистической монографии // Вопросы языкознания (В5). 1980. № 4. С. 59; Славяне и Русь. С. 370.

76. История Древнего Рима / Под ред. В.И.Кузищина. М., 1981. С. 70; История США. Т. 1. 1607-1877. М., 1983. С. 32, 49, 51, 59-60, прим. 3 на с. 53; Новая история стран Европы и Америки. Первый период / Под ред. Е.Е.Юровской и И.М.Кривогуза. М., 1997. С. 225.

77. ЛЛ. С. 19, 23, 118-119; Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов //Восточно-славянская ономастика. Μ., 1972. С. 62.

78. Фомин В.В. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты. С. 339-512.

79. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. С. 338; Карамзин Н.М. Указ. соч. Прим. 278; Бутков П.Г. Оборона летописи русской, Нестеровой, от наветов скептиков. СПб., 1840. С. 61-62.

80. Джаксон Т.Н., Рождественская Т.В. Несколько замечаний о происхождении и семантике топонима Изборск // Археология и история Пскова и Псковской земли. Тезисы докладов. Псков, 1987. С. 24-27; их же. К вопросу о происхождении топонима «Изборск» // Древнейшие государства на территории СССР (ДГ). Материалы и исследования. 1986 г. Μ., 1988. С. 224-226.

81. Попов А.И. Следы времен минувших. Л., 1981. С. 31.

82. Мачинский Д.А. Этносоциальные и этнокультурные процессы в Северной Руси (период зарождения древнерусской народности) // Русский Север. Проблемы этнокультурной истории, этнографии, фольклористики. Л., 1986. С. 20.

83. Белецкий С.В. Происхождение Пскова // Города Верхней Руси: истоки и становление (материалы научной конференции). Торопец, 1990. С. 10-13; его же. Изборск «Варяжской легенды» и Труворово городище (проблема соотношения) // Петербургский археологический вестник. № 6. СПб., 1993. С. 112-114; его же. Возникновение города Пскова (к проблеме участия варягов в судьбах Руси) // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. (К 210-летию Александра Лаврентьевича Витберга). Материалы Международного научного симпозиума. Киров, 1997. С. 142-146, 149.

84. Джаксон Т.Н., Рождественская Т.В. Несколько замечаний. С. 25; Плоткин К.М. К вопросу о топониме «Изборск» и реке Исе // Петербургский археологический вестник. № 6. С. 115; Шрамм Г. Ранние города Северо-Западной Руси: исторические заключения на основе названий // Новгородские археологические чтения. Материалы научной конференции, посвященной 60-летию археологического изучения Новгорода и 90-летию со дня рождения руководителя Новгородской археологической экспедиции А.В.Арциховского, 28 сентября - 2 октября 1992. Новгород, 1994. С. 145-150.

85. Попов А.И. Указ. соч. С. 54-55.

86. Там же. С. 37, 43-44.

87. Клеин Л.С. Спор о варягах. С. 218, 226.

88. Джаксон Т.Н. Суздаль в древнескандинавской письменности // ДГ. 1984 г. М., 1985. С. 227-229; ее же. Исландские королевские саги о Восточной Европе (с древнейших времен до 1000 г.) (тексты, перевод, комментарий). М., 1993. С. 255; ее же. Исландские королевские саги о Восточной Европе (середина XI - середина XIII в.) (тексты, перевод, комментарий). М., 2000. С. 287.

89. Гедеонов С.А. Варяги и Русь. В 2-х частях / Автор предисловия, комментариев, биографического очерка В.В.Фомин. М., 2004. С. 168-169, 173; Беляев Н.Т. Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи // Seminarium Kondakovianum recueil d’ etudes archeologie, histoire de l’art, etudes Byzantines. Т. III. Prague, 1929. С. 242-243.

90. Крузе Ф. О происхождении Рюрика (преимущественно по французским и немецким летописям) // ЖМНП. Ч. 9. № 1. СПб., 1836. С. 47; Трубачев О.Н. В поисках единства. Взгляд филолога на проблему истоков Руси. М., 2005. С. 162; Грот Л.П. Мифологические и реальные шведы на севере России: взгляд из шведской истории // Сб. РИО. Т. 8 (156). С. 178-183.

91. Срезневский И.И. Чтения о древних русских летописях // Его же. Статьи о древних русских летописях (1853-1866). СПб., 1903. С. 76.

92. Эверс Г. Предварительные критические исследования для российской истории. Кн. 1-2. М., 1826. С. 71-72; Ивакин И.М. Князь Владимир Мономах и его поучение. Ч. 1. М., 1901. С. 54, прим. ^хх; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 235-242.

93. Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. С. 140.

94. Роспонд С. Указ. соч. С. 21.

95. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 30; Карамзин Н.М. Указ. соч. Прим. 71; Венелин Ю.И. [О происхождении славян вообще и россов в особенности] // Сб. РИО. Т. 8 (156). С. 47, 49; Соловьев С.М. Август-Людвиг Шлецер. Стб. 1359; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии. С. 398.

96. ЛЛ. С. 19; Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 34. М., 1978. С. 39. См. об этом подробнее: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 225-246; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты. С. 366-375.

97. Иордан. О происхождении и деяниях гетов (Getica). СПб., 1997. С. 72; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 31.

98. Буданова В.П. Варварский мир Великого переселения народов. М., 2000. С. 13-15, 41, 83, 96-99, 115-116.

99. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь». С. 53; его же. Об этнической природе... С. 81; его же. История России с древнейших времен до 1618 г. Кн. 1. М., 2003. С. 103, 120-121; его же. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. М., 2003. С. 211, 213, 318, 339, 347; его же. Облик современного норманизма // Сб. РИО. Т. 8 (156). С. 244; Кудрякова Е.Б. «Варяжская проблема» и культ Бориса и Глеба // ВИ. 1980. № 4. С. 166; Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 453; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 2. М., 1986. С. 584, 642; Славяне и Русь. С. 370; Хрестоматия по истории России. С. 142.

100. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 92.

101. ЛЛ. С. 46.

102. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов. С. 80; его же. Начало Руси. С. 332; Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 2. С. 648, 654.

103. Соловьев СМ. История... Кн. 1. Т. 1-2. С. 200.

104. Публичный диспут 19 марта 1860 года. С. 29; Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 82, прим. 149 на с. 415, прим. 235 на с. 440, прим. 294 на с. 456; Иловайский Д.И. Разыскания. С. 316-317.

105. Титмар Мерзебургский. Хроника. В 8 книгах. М., 2005. С. 177-178; Херрман Й. Славяне и норманны в ранней истории Балтийского региона // Славяне и скандинавы. С. 66.

106. Юргевич В.Н. О мнимых норманских именах в русской истории // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 6. Одесса, 1867. С. 48; Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 198.

107. Кочкуркина С.И. Связи юго-восточного Приладожья с западными странами в X-XI вв. (По материалам курганов юго-восточного Приладожья) // Скандинавский сборник (СС). Вып. XV. Таллин, 1970. С. 155; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 387-389; его же. Начальная история Руси. С. 204-207.

108. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 216; Ewers J.P.G. Vom Urschprung_des russischen Staats. Riga, Leipzig, 1808. S. 179-184; Эверс Г. Указ. соч. С. 148-151.

109. Викинги: набеги с севера. С. 60-63; Джонс Г. Указ. соч. С. 228-230; Ласкавый Г.В. Викинги. Походы, открытия, культура. Минск, 2004. С. 69, 75, 78, 87-94.

110. Эверс Г. Указ. соч. С. 151; Гедеонов С.А. Указ. соч. Прим. 294 на с. 456; Щеглов Д. Первые страницы русской истории // ЖМНП. Ч. 184. СПб., 1876. С. 223.

111. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 72, 85.

112. Шаскольский И.П. Норманская теория. С. 41-42.

113. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 7, 11-12, 95-101, 140, 142, 261-262.

114. Там же. С. 77.

115. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I. М., 1986. С. 322-323; то же. Т. II. М., 1986. С. 266.

116. Гедеонов С.А. Указ. соч. C. 68, 70-71, 78, 85-86.

117. Эмин Ф. Российская история. Т. I. СПб, 1767. С. 36-37.

118. Зализняк А.А. О профессиональной и любительской лингвистике // Наука и жизнь. 2009. № 1. С. 16-22, 24; № 2. С. 54, 58, 62.

119. Dalin O. Geschichte des Reichs Schweden. Bd. 1. Greifswald, 1756. S. 46-47; Далин О. История шведского государства. Ч. 1. Кн. 1. СПб., 1805. С. 71-72, 385, прим. ц.

120. Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 280.

121. Сыромятников С.Н. Древлянский князь и варяжский вопрос // ЖМНП. Новая серия. Ч. XL. Июль. СПб., 1912. С. 133

122. Гильфердинг А.Ф. История балтийских славян // Его же. Собрание сочинений. Т. 4. СПб., 1874. С. 26-29, 53, 63, 379; Котляревский А.А. Древности юридического быта балтийских славян. Опыт сравнительного изучения славянского права. Т. I. Прага, 1874. С. 49-50; его же. Древности юридического быта балтийских славян. Опыт сравнительного изучения славянского права. Т. I. Прага, 1874. С. 63, 90, 111; Забелин И.Е. Указ. соч. С. 152; Лебедев И.А. Последняя борьба балтийских славян против онемечения. Ч. 1. М., 1876. С. 51, 173, 175; Falk H.S. Altnordisches Seewesen // Wörter und Sachen. Kulturhistosche Zeitschrift für sprach- und sachforschung. Bd. IV. Heidelberg, 1912. S. 88-89, 94.

123. Кузьмин А.Г. Одоакр и Теодорих // Дорогами тысячелетий. Сборник исторических очерков и статей. Кн. 1. М., 1987. С. 123-124; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 1. М., 1986. С. 26.

124. Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 78-162.

125. Розенкампф Г.А. Обозрение Кормчей книги в историческом виде. Изд. 2-е. СПб., 1839. С. 259; Шаскольский И.П. Вопрос о происхождении имени Русь в современной буржуазной науке // Критика новейшей буржуазной историографии. Вып. 10. Л., 1967. С. 132, прим. 13.

126. Thunmann J. Untersuchungen über die Geschichte der östlichen europaischen Völker. Theil 1. Leipzig, 1774. S. S. 374-377; Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. С. XXVIII, 258, 315-317, 327-328, 330, 342-343, прим. *; то же. Ч. II. СПб., 1816. С. 86, 107, 109-110, 114, 172.

127. Ewers J.P.G. Op. cit. S. 121-132; Эверс Г. Указ. соч. С. 18, 71, 105-106, 111, 133, 140-141, 148-153; Розенкампф Г.А. Объяснение некоторых мест в Нестеровой летописи. СПб., 1827. С. 11-22; его же. Обозрение Кормчей книги в историческом виде. С. 249-259.

128. [Иванов Н.А.] Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях. Ч. 3. СПб., 1837. С. 8-10, прим. * на с. 8; Бурачек С.А. История государства Российского Н.М.Карамзина. История русского народа. Сочинение Н.Полевого // Маяк. Т. 5. № 9-10. СПб., 1842. С. 85, 87, 89-90, 126; Савельев-Ростиславич Н.В. Варяжская русь по Нестору и чужеземным писателям. СПб., 1845. С. 19, 27, 53, 55; Славянский сборник Н.В. Савельева-Ростиславича. СПб., 1845. С. XXIII, XLII, прим. 54.

129. Kunik E. Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. Bd. I. SPb., 1844. S.163-167.

130. Ламанский В.И. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании. СПб., 1859. С. 38-83.

131. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 168, 288-305, 345-346, 383-384, 393, прим. 22.

132. Предисловие А.Куника к «Отрывкам из исследований о варяжском вопросе С.Гедеонова» // Записки Академии наук. Т. I. Кн. II. Приложение № 3. СПб., 1862. С. IV; Замечания А.Куника к «Отрывкам из исследований о варяжском вопросе С.Гедеонова» // Там же. С. 122; Замечания А.Куника // Погодин М.П. Г. Гедеонов и его система происхождения варягов и руси. СПб., 1864. С. 64; Замечания А.Куника. (По поводу критики г. Фортинского). СПб., 1878. С. 6; Погодин М.П. Г. Гедеонов. С. 6-8, 30; Браун Ф.А. Русь (происхождение имени) // Энциклопедический словарь / Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Т. XXVII. СПб., 1899. С. 366-367.

133. Назаренко А.В. Goehrke C. Frühzeit des Ostslaventums // Unter Mitwirkung von U.Kälin. Darmstadt, «Wissenschaftlche Buchgesellschaft», 1992 (=Erträge der Forschung. Bd. 277) // Средневековая Русь. Вып. I. М., 1996. С. 177; его же. Об имени «Русь» в немецких источниках IX-XI вв. // ВЯ. 1980. № 5. С. 46, 50, 54-57; его же. Имя «Русь» и его производные в немецких средневековых актах (IX-XIV вв.): Бавария-Австрия // ДГ. 1982 г. М., 1984. С. 88, 93, 96, 104-106; его же. Докиевский период истории Восточной Европы в «Handbuch der Geschichte Rußlands» (ФРГ) // То же. 1983 г. М., 1984. С. 241; его же. Происхождение др.-русск. «Русь»: состояние проблемы и возможности лингвистической ретроспективы // X Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. Ч. 1. М., 1986. С. 127-128; его же. Немецкие латиноязычные источники IX-XI веков (тексты, перевод, комментарий). М., 1993. Коммент. 48 на с. 41, коммент. 38 на с. 83; его же. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX-XII вв. М., 2001. С. 49; его же. Две Руси IX века // Родина. 2002. № 11-12. С. 20; Nazarenko A. Rus’ // Lexikon des Mittelalters. Bd. VII. München, 1995. S. 1112-1113; Schramm G. Altrusslands Anfang. Historische Schlüsse aus Namen, Wörtern und Texten zum 9. und 10. Jahrhundert. Freiburg, 2002. S. 101, 107.

134. Schramm G. Altrusslands Anfang. Historische Schlüsse aus Namen, Wörtern und Texten zum 9. und 10. Jahrhundert. Freiburg, 2002. S. 101, 107.

135. Трубачев O.H. В поисках единства. С. 162-165; Максимович К.А. Происхождение этнонима Русь в свете исторической лингвистики и древнейших письменных источников // ΚΑΝΙΣΚΙΟΝ. Юбилейный сборник в честь 60-летия проф. И.С.Чичурова. М., 2006. С. 14-56.

136. Шаскольский И.П. Вопрос о происхождении имени Русь.... С. 156, прим. 103.

137. Сенковский О.И. О происхождении имени руссов // Его же. Собрание сочинений. Т. VI. СПб., 1859. С. 152.

138. Сенковский О.И. Скандинавские саги // Библиотека для чтения. Т. I. Отд. II. СПб., 1834. С. 18, 22-23, 26-27, 30-40, 70, прим. 30; его же. Эймундова сага // То же. Т. II. Отд. III. СПб., 1834. С. 47-49, 53, 60, прим. 23.

139. Кузьмин А.Г. Начало Руси. С. 227-228.

140. ЛЛ. С. 28.

141. О высочайшем уровне развития производительных сил славянского южнобалтийского Поморья по сравнению с другими районами побережья см. подробнее: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 439-442; его же. Начальная история Руси. С. 207-212.

142. ЛЛ. С. 3-4, 15; Томсен В. Указ. соч. С. 14.

143. Бурачек С.А. Указ. соч. С. 87; Савельев-Ростиславич Н.В. Указ. соч. С. 5-6, 10, 12, 25, 34, 51-52; Славянский сборник... С. LX, LXXXIX, прим. 170; Забелин И.Е. Указ. соч. С. 135-136, 142-143, 189, 193.

144. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 336-376.

145. Münster S. Cosmographia. T. IV. Basel, 1628. S. 1420; Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 60.

146. См. об этом подробнее: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 17-47; его же. Начальная история Руси. С. 9-21; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты. С. 340-347; Грот Л.П. Начальный период российской истории и западноевропейские утопии // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: Материалы научных конференций 2006-2007 годов. Великий Новгород, 2007. С. 12-22; ее же. Утопические истоки норманизма: мифы о гипербореях и рудбекианизм // Изгнание норманнов из русской истории. С. 321-338.

147. Hübner J. Genealogische Tabellen, nebst denen darzu Gehörigen genealogischen Fragen. Bd. I. Leipzig, 1725. S. 281. Die 112 Tab.; Герье В.И. Лейбниц и его век. СПб., 1871. С. 102; Thomas F. Avitae Russorum atque Meklenburgensium principum propinquitatis seu consangvinitatis monstrata ac demonstrata vestica. Anno, 1717. S. 9-14; Klüver H.H. Vielfälting vermerhrte Beschreibung des Herzogtums Mecklenburg. Dritten Teils erstes Stück. Hamburg, 1739. S. 32; Beer M.I. Rerum Mecleburgicarum. Lipsiae, 1741. P. 30-35; Buchholtz S. Versuch in der Geschichte des Herzogthums Meklenburg. Rostock, 1753. II Stammtafel; Marmier X. Lettres sur le Nord. T. I. Paris, 1840. P. 30-31. См. также: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 17-57, 422-438; его же. Начальная история Руси. С. 9-21, 183-196; Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005. С. 43-62.

148. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 384-386; Венелин Ю.И. Известия о варягах арабских писателей и злоупотреблении в истолковании оных // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Кн. 4. М., 1870. С. 10; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 437-438.

149. Вестберг Φ.Φ. Комментарий на записку Ибрагима ибн-Якуба о славянах. СПб., 1903. С. 146; его же. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. Новая серия. Ч. 13. № 2. СПб., 1908. С. 375.

150. Потин В.М. Некоторые вопросы торговли Древней Руси по нумизматическим данным // Вестник истории мировой культуры. Л., 1961. № 4. С. 69, 71-78; его же. Древняя Русь и европейские государства в Х-ХШ вв. Историко-нумизматический очерк. Л., 1968. С. 62-64, 66; его же. Русско-скандинавские связи IX-XII вв. по нумизматическим данным // Тезисы докладов Четвертой Всесоюзной конференции по истории, экономике, языку и литературе скандинавских стран и Финляндии. Ч. 1. Петрозаводск, 1968. С. 68-69; Рыбина Е.А. Новгород в системе балтийских связей. С. 326-329; ее же. Торговля средневекового Новгорода. Историко-археологические очерки. Великий Новгород, 2001. С. 92-95; Нунан Т.С. Зачем викинги в первый раз прибыли в Россию // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Период Киевской и Московской Руси. Антология. Самара, 2001. С. 53, 56; Поветкин В.И. Слово о музыкальной археологии России // Новгород и Новгородская земля. История и археология (Материалы научной конференции. Новгород, 28-30 января 1997 г.). Вып. 11. Новгород, 1997. С. 66; Кирпичников А.Н. Сказание о призвании варягов. Легенды и действительность // Викинги и славяне. Ученые, политики, дипломаты о русско-скандинавских отношениях. СПб., 1998. С. 51; Горюнова В.М. Проблемы происхождения западно-славянской керамики в Приильменье // Новгород и Новгородская земля. История и археология (Материалы научной конференции. Новгород, 26-28 января 1994 г.). Вып. 8. Новгород, 1994. С. 6577; Носов Е.Н., Горюнова В.М., Плохое А.В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья (Новые материалы и исследования). СПб., 2005. С. 82-121; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 444-456; его же. Начальная история Руси. С. 199-211; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты... С. 375-384; Курбатов А.В. Начальный период сложения средневекового кожевенного ремесла на Руси // Ладога и Ладожская земля в эпоху Средневековья. Вып. 2. СПб., 2008. С. 70, 126-132; Молчанова А.А. Балтийские славяне и Северо-Западная Русь в раннем Средневековье. Авторе)... дис... канд. наук. М., 2008. С. 5-16.

151. Ковалевский С.Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М., 1977. С. 39; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я., Пушкина Т.А. Древнерусские влияния в культуре Скандинавии раннего средневековья (К постановке проблемы) // История СССР. 1984. № 3. С. 52; Херрман И. Славяне и норманны. С. 26, 32, 52, 119, 368, прим. 39.

152. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 184; Фаминцын А.С. Божества древних славян. СПб., 1995. С. 25-26.

153. Гельмольд. Указ. соч. С. 36, 247, прим. 10; ГильфердингА.Ф. Указ. соч. С. 57-58, 62, 64-67, 272-273; Котляревский А.А. Древности. С. 18, 45-48, 50, 163; его же. Книга. С. 54, 56, 90, 107-108, 112; Вилинбахов В.Б. Балтийские славяне и Русь // Slavia Occidentalis (SO). T. 22. Poznan, 1962. S. 271-272; его же. Балтийско-Волжский путь // Советская археология. 1963. № 3. С. 128-129; его же. Балтийские славяне в русском эпосе и фольклоре // SO. T. 25. Poznan, 1965. S. 165; Потин В.М. Некоторые вопросы. С. 74; его же. Древняя Русь. С. 63; Херрман И. Славяне и норманны. С. 76; Sveriges historia. 600-1350. Stockholm, 2009. S. 62-63.

154. Херрман И. Ободриты, лютичи, руяне // Славяне и скандинавы. С. 344.

155. Герберштейн С. Указ. соч. С. 60; Вилинбахов В.Б. Балтийские славяне и Русь. S. 276.

156. Рябинин Е.А., Дубашинский А.В. Любшанское городище в Нижнем Поволховье (предварительное сообщение) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. С. 196-203.

157. Лукошков А.В. Конструктивные особенности найденных на дне Волхова древненовгородских судов в контексте традиций балтийского судостроения // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Материалы научной конференции, посвященной 80-летию академика РАН В.Л.Янина. Новгород, 27-29 января 2009 г. Вып. 23. Великий Новгород, 2009. С. 220-226.

158. Еремеев И.И. Исследования в Восточном Приильменье // Археологические открытия. 2004 г. М., 2005. С. 30; его же. Раскопки славянского городка в Восточном Приильменье // То же. 2005 г. М., 2007. С. 19-20; его же. Исследования на восточном берегу озера Ильмень // То же. 2006 г. М., 2009. С. 34.

159. Рябинин Е.А., Дубашинский A.B. Указ. соч. С. 202. Ср.: Мурашова В.В. «Путь из ободрит в греки.» (археологический комментарий по «варяжскому вопросу») // Российская история. 2009. № 4. С. 176-177.

160. Лебедев Г.С. Эпоха викингов. С. 211-212; Петренко В.П. Раскоп на Варяжской улице (постройки и планировка) // Средневековая Ладога. Новые археологические открытия и исследования. Новые археологические открытия и исследования. Л., 1985. С. 105-112; Дубов И.В. Культура Руси накануне крещении // Славяно-русские древности. Проблемы истории Северо-Запада Руси. Вып. 3. СПб., 1995. С. 95.

161. Смирнова Г.П. К вопросу о датировке древнейшего слоя Неревского раскопа // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 166; Петренко В.П. Погребальный обряд населения Северной Руси VIII-X вв. Сопки Северного Поволховья. СПб., 1994. С. 110.

162. Стальсберг А. О скандинавских погребениях с лодками эпохи викингов на территории Древней Руси // Историческая археология: традиции и перспективы. К 80-летию со дня рождения Д.А.Авдусина. М., 1998. С. 279-281.

163. Кирпичников А.Н., Сарабьянов В.Д. Старая Ладога. Древняя столица Руси. СПб., 2003. С. 27, 45, 52-53, 81.

164. Рябинин Е.А., Дубашинский А.В. Указ. соч. С. 202.

165. Там же. С. 203.

166. Носов Е.Н. Поселение у волховских порогов // Краткие сообщения Института археологии Академии наук (КСИА). Вып. 146. М., 1976. С. 76-81; его же. Волховский водный путь и поселения конца I тысячелетия н.э. // То же. Вып. 164. М., 1981. С. 19, 22-23.

167. Смирнова Г.П. О трех группах новгородской керамики X - начала XI в. // КСИА. Вып. 139. М., 1974. С. 17-22; ее же. Лепная керамика древнего Новгорода // То же. Вып. 146. С. 310; ее же. К вопросу о датировке древнейшего слоя Неревского раскопа // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 165-171; Горюнова В.М. Раннегончарная керамика Новгорода (по материалам Троицкого X раскопа) // Новгород и Новгородская земля. Вып. 11. С. 115-138.

168. Малыгин П.Д., Гайдуков П.Г., Степанов А.М. Типология и хронология новгородской керамики X-XV вв. (по материалам Троицкого XI раскопа) // Новгород и Новгородская земля. История и археология (Материалы научной конференции). Новгород, 23-25 января 2001 г. Вып. 15. Великий Новгород, 2001. С. 88-94, 96; Сениченкова Т.Б. О раннегончарной керамики из Старой Ладоги (по материалам Земляного городища и раскопа на Варяжской улице) // Старая Ладога и проблемы археологии Северной Руси. СПб., 2002. С. 38-49.

169. Носов Е.Н. Некоторые общие проблемы славянского расселения в лесной зоне Восточной Европы в свете истории хозяйства // Славяно-русские древности. Историко-археологическое изучение Древней Руси. Вып. 1. Л., 1988. С. 38; его же. Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990. С. 51-62, 115-117, 133-138, 164-166, 175-180; его же. У истоков Новгорода // Славянский средневековый город. Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 2. М., 1997. С. 277.

170. Горюнова В.М. Раннегончарная керамика Рюрикова городища // Новгород и Новгородская земля. История и археология (Материалы научной конференции. Новгород, 24-26 января 1995 г.). Вып. 9. Новгород, 1995. С. 98-101; Носов Е.Н., Горюнова В.М., Плохов А.В. Указ. соч. С. 84-89, 92, 94-97.

171. Янссон И. Скандинавские находки IX-X вв. с Рюрикова городища // Великий Новгород в истории средневековой Европы. М., 1999. С. 36; Носов Е.Н. Тридцать лет раскопок Городища: итоги и перспективы // У истоков русской государственности. Материалы международной конференции. 4-7 октября 2005 г. Великий Новгород. СПб., 2007. С. 32-36; Носов Е.Н., Горюнова В.М., Плохов А.В. Указ. соч. С. 30; Михайлов К.А. Анализ первых оборонительных сооружений Киева и Новгорода на фоне фортификационных традиций раннесредневековой Европы // Новгород и Новгородская земля. Вып. 23. С. 284-286.

172. Носов Е.Н. Новгородское (Рюриково) городище. С. 173; его же. Славяне на Ильмене // Родина. 2002. № 11-12. С. 50.

173. Носов Е.Н. Новгородское (Рюриково) городище. С. 175-183; Носов Е.Н., Горюнова В.М., Плохов А.В. Указ. соч. С. 130-131, 134, 150, 152.

174. Вилинбахов В.Б. Балтийские славяне и Русь. S. 266, 275; его же. Несколько замечаний о теории А.Стендер-Петерсена // СС. Вып. VI. Таллин, 1963. С. 330-331, 334; Лебедев Г.С. Верхняя Русь по данным археологии и древней истории // Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 54.

175. Седов В.В. Лепная керамика Изборского городища // КСИА. Вып. 155. М., 1978. С. 63-67; его же. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 64; его же. Изборск - протогород. М., 2002. С. 45.

176. Седов В.В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 239.

177. Агеева Р.А. Гидронимия Псковских и Новгородских (Шелонская и Деревская пятины) земель в свете истории заселения края. Автореф... дисс... канд. наук. М., 1973. С. 15, 17; ее же. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М., 2004. С. 181, 205-206, 211; Микляев А.М. О топо- и гидронимах с элементом -гост/- гощ на Северо-Западе СССР (к проблеме восточнославянского расселения) // Археологические исследования Новгородской земли. Л., 1984. С. 27; Васильев В.Л. Архаическая топонимия Новгородской земли (Древнеславянские деантропонимные образования). Великий Новгород, 2005. С. 123-124, 164-167 и рисунок 6.

178. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море. С. 28-55; его же. Об этнической природе варягов. С. 54-83; его же. Два вида русов в юго-восточной Прибалтике // Сб. РИО. Т. 8 (156). С. 192-213; его же. История России. С. 93-106; его же. Начало Руси. С. 268-293, 333-335.

179. ПСРЛ. Т. VI. СПб., 1853. С. 14; Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. С. 56; Платонов С.Ф. Руса // Дела и дни. Исторический журнал. Кн. 1. Петербург, 1920. С. 1-5.

180. Герберштейн С. Указ. соч. С. 151.

181. Горюнова В.М. О западных связях «Городка» на Ловати (по керамическим материалам) // Проблемы археологии и этнографии. Вып. 1. Л., 1977. С. 52-57; ее же. О раннекруговой керамике на Северо-Западе Руси // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. С. 42, 44; ее же. Проблемы происхождения. С. 74-75.

182. Цит. по: Вилинбахов В.Б. Балтийские славяне и Русь. S. 265.

183. Цит. по: Кураев И.В. Историография варяжского вопроса (по исследованиям погребений Гнёздова) // Археологический сборник. Гнёздово. 125 лет исследования памятника. Труды Государственного Исторического музея. Вып. 124. М., 2001. С. 28.

184. Каменецкая Е.В. Керамика IX-XIII вв. как источник по истории Смоленского Поднепровья. Автореф. дис. канд. наук. М., 1977. С. 12, 20, 27; Рогудеев В.В. Находки ранней западнославянской керамики в Подонье // Археологические записки. Вып. 5. Ростов-на-Дону, 2007. С. 59-64.

185. Горюнова В.М., Лапшин В.А. О появлении раннекруговой керамики в Северо-Восточной Руси. Сб. статей памяти проф. И.В.Дубова // Археология, история, нумизматика, этнография Восточной Европы. СПб., 2004. С. 65-69.

186. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. С. 330, прим. *, 382, 390; Погодин М.П. О жилищах древнейших руссов. Сочинение г-на N. и краткий разбор оного. М., 1826. С. 37, прим. * (Погодин, издав книгу Неймана на русском языке, снабдил ее своим критическим разбором).

187. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 365-366, 368; Брайчевский М.Ю. «Русские» названия порогов у Константина Багрянородного // Земли Южной Руси в IX-XIV вв. (История и археология). Киев, 1985. С. 23-28.

188. Лебедев Г.С. Эпоха викингов. С. 198.

189. Итоги. 2007. № 38 (588). С. 24; Русский Newsweek. 2007. № 52-2008. № 2 (176). С. 58.

190. Флоринский В.М. Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни. Опыт славянской археологии. Т. I. Томск, 1894. С. 59.

191. Там же.

192. Гильфердинг А.Ф. Указ. соч. С. 4.

193. Соколов С.В. Л.С.Клейн. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб., 2009. 400 с. // Славяноведение. 2010. №. 2. С. 105-109.

194. Мошин В.А. Варяго-русский вопрос // Slavia. Časopis pro slovanskou filologii. Ročnik X. Sešit 1-3. Praze, 1931. С. 112-113; то же // Варяго-русский вопрос в историографии. С. 14-15.

195. Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси: IX - первая половина X в. М., 1980. С. 51, 55.

196. ЛЛ. С. 15, 20-21.

197. Клейн Л.С. Трудно быть Клейном. С. 650, 669.

198. Хрестоматия по истории России. С. 94-95, 99-101.

199. Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. Новые находки и интерпретации. Тексты, перевод, комментарий. М., 2001. С. 7.

200. Стеблин-Каменский М.И. Древнескандинавская литература. М., 1979. С. 10-11, 13-14; Мельникова Е.А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции // Древнейшие государства Восточной Европы (ДГВЕ). 1998 г. М., 2000. С. 157-158.

201. Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники... С. 13-14, 26, коммент. 27; Трубачев О.Н. В поисках единства. С. 151.

202. Козьма Пражский. Чешская хроника. М., 1962. С. 66.

203. Трубачев О.Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства: Индоарийцы в Северном Причерноморье // ВЯ. 1977. № 6. С. 13-29; его же. Indoarica в Северном Причерноморье // То же. 1981. № 2. С. 3-21; его же. К истокам Руси. М., 1993; его же. В поисках единства. С. 126-178.

204. Джаксон Т.Н. Варяги - создатели Древней Руси? // Родина. 1993. № 2. С. 82; ее же. Герард Фридрих Миллер // Историки XVIII-XX веков. Вып. 1. М., 1995. С. 16-20; ее же. Август Людвиг Шлецер // Там же. С. 51; ее же. Август Людвиг Шлецер // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 65.

205. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 25, 42, 80; то же. Т. 10. С. 338-339, 742; Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 1998. С. 44.

206. Дворниченко А.Ю. Г.Ф.Миллер и российская историческая наука // Университетские музеи: прошлое, настоящее, будущее. Материалы Международной научно-практической конференции, посвященной 300-летию со дня рождения первого ректора университета Г.Ф.Миллера и 60-летию Музея истории СпбГУ. С.-Петербург, 17-19 окт. 2005. СПб., 2006. С. 9-17.

207. Пчелов Е.В. Рюриковичи: история династии. М., 2001. С. 18-20.

208. Сахаров А.Н. Рюрик, варяги и судьбы российской государственности // Мир истории. 2002. № 4/5. С. 66; то же // Сб. РИО. Т. 8 (156). С. 14.

209. Schlözer A.L. Op. cit. S. 52.

210. Иловайский Д.И. Разыскания. С. 271.

211. Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 356.

212. Носов Е.Н. Современные археологические данные по варяжской проблеме на фоне традиций русской историографии // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С. 151-163; то же // Stratum plus. СПб., Кишинев, Одесса, Бухарест, 1999. № 5. С. 112-118.

213. Кирпичников А.Н. Великий Волжский путь, его историческое и международное значение // Великий Волжский путь. Материалы Круглого стола «Великий Волжский путь» и Международного научного семинара «Историко-культурное наследие Великого волжского пути». Казань, 28-29 августа 2000 г. Казань, 2001. С. 19; его же. Великий Волжский путь // Родина. 2002. № 11-12. С. 62; его же. Великий Волжский путь и евразийские торговые связи. С. 44.

214. Томсен В. Указ. соч. С. 35; Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. С. 172-173.

215. Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X-XI веках: к истории названия «варяг» // Славяноведение. 1994. № 2. С. 58, 62, 67; их же. Легенда о «призвании варягов» и становление древнерусской историографии // ВИ. 1995. № 2. С. 45; Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков. Смоленск-М., 1995. С. 17; его же. «От тех варяг прозвася.» // Родина. 1997. № 10. С. 12; его же. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. I (Древняя Русь). М., 2000. С. 59, 67, 84, 99-100; его же. Путь из варяг в греки // Родина. 2002. № 11-12. С. 52; Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. М., 1998. С. 237, 257, 271.

216. Петрухин В.Я. Об особенностях славяно-скандинавских этнических отношений в раннефеодальный период (IX-XI вв.) // ДГ. 1981 г. М., 1983. С. 179-181; его же. Славяне, варяги и хазары на юге Руси. К проблеме формирования территории Древнерусского государства // ДГВЕ. 1992-1993 гг. М., 1995. С. 120-122; его же. Варяги и хазары в истории Руси // Этнографическое обозрение. 1993. № 3. С. 74-76; его же. Начало этнокультурной истории. С. 97-101, 170-194, 221, 224-229; его же. Большие курганы Руси и Северной Европы. К проблеме этнокультурных связей в раннесредневековый период // Историческая археология: традиции и перспективы. С. 361-369; его же. Гнёздово между Киевом, Биркой и Моравией (Некоторые аспекты сравнительного анализа) // Археологический сборник. Гнёздово. С. 117; Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Указ. соч. С. 284-289; Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало XII в.). СПб., 2000. С. 14, 19.

217. Сойер П. Указ. соч. С. 95-96; Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян. С. 267; ее же. Антропологическая дифференциация. С. 81; ее же. Славяне и германцы. С. 67; Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 211; Петрухин В.Я. Мифы древней Скандинавии. М., 2003. С. 291.

218. Петрухин В.Я. Мифы древней Скандинавии. С. 279-292, 400-411.

219. Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 152-162.

220. Дьяконов А.П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах // Вестник древней истории. М., 1939. № 4 (9). С. 84; Петрухин В.Я. Комментарии // Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 283, коммент. ** к с. 188; его же. Легендарная история Руси и космологическая традиция // Механизмы культуры. М., 1990. С. 99-103; его же. Начало этнокультурной истории. С. 42-48; его же. «Русский каганат», скандинавы и Южная Русь: средневековая традиция и стереотипы современной историографии // ДГВЕ. 1999 г. М., 2001. С. 128-129; Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Указ. соч. С. 26